Текст книги "Избранное (сборник)"

Глядя на варшавских франтов или на разряженных и похожих на петухов офицеров, он нередко думал: «Все вы пустышки. Знаю я вас. Вот вы думаете, что я обыкновенный серый человек, лишенный по-вашему разума. А на деле-то выходит наоборот. Я свою голову не променял бы даже на сотню таких, как ваши. Вот дайте срок. Кончу службу, и вы еще услышите обо мне. Вы побелеете тогда от злости и зависти, читая книжки с моими приключениями. Я их обязательно напишу. О, это уже будет точно! Как сказано, так и будет сделано. Хоть в пятьдесят лет, а напишу все, что думал за всю жизнь. Вот запомните, – напишу!» И уверяя себя, что напишет, он начинал после этого повторять в уме все то, что он хотел написать. В большинстве случаев это оказывались фантастические, но несколько однообразные истории, где самая выгодная роль всегда принадлежала ему. То Казимир воображал себя обладателем такой карманной электрической батарейки, которая создавала вокруг его тела непробиваемую ничем оболочку. И он ходил по всему свету невредимым и свободным. И что только враги ни придумывали против него! Каким только оружием они не пытались его уничтожить! Все было напрасно. Он оставался неуязвимым и страшно могущественным, но великодушным, делающим людям лишь добро. Об этом он мечтал в самые горькие свои минуты. Иногда же он довольствовался более скромной ролью и считал себя владельцем какого-то невидимого магнита для золотых вещей. Разгуливая в своем воображении по самым роскошным ювелирным магазинам, Казимир притягивал своим магнитом все золото и становился богачом. Тут он тоже не забывал про обездоленных и помогал им. В этих мечтаниях он никого не обижал, не производил никакого насилия. Все обходилось без крови, по заранее обдуманному и справедливому плану.

А между тем жизнь преподнесла Казимиру один из множества сюрпризов. Пан Доброжевич своим кулаком напомнил ему, что все его мечтания – это сущая чепуха, которая настолько же далека от действительности, насколько сам Казимир далек от могущества. Все разлетелось в прах! Не помогла и так хорошо придуманная непроницаемая оболочка. Жизнь оставалась жизнью. Серой и тяжелой. Теперь к ней еще прибавились отчаяние и поруганная, раздавленная кулаком прохвоста честь Казимира, та самая, о которой он в последнее время так славно мечтал. В детстве его не бил даже отец. Старый сапожник говорил, что и без этого каждому бедняку в жизни есть от чего поплакать. Вот вчера это и подтвердилось… Что уж вспоминать. Зачем бередить раны! Казимир сокрушенно качает головой. Он теперь не хочет и думать о своих надеждах на будущее. Незачем больше ломать себе голову. Оно уже и так известно. Все будет изгажено и разбито. «Можно было бы сейчас бросить эту штуку, – соображает он, глядя на винтовку, – бросить все и смотаться, куда глаза глядят. Да разве тут убежишь? Все равно поймают и вернут обратно. И поднимется тогда крик. Каждый, кому не лень, начнет вопить о том, что родина в опасности, что нарушены святые обязанности солдата, что, мол, враг только и ждет этого. Эх, проклятые брехуны! Вот, ей-богу, ничего мне плохого не сделали эти люди с той стороны. Если уже говорить по-настоящему, так мне плевать на все границы. Это придумано для того, чтобы такие бездельники, как Доброжевич, могли здесь жиреть от безделья… Нет, нет, не хочу я больше мучаться. Не буду ни о чем вспоминать».

Но, несмотря на все внутренние протесты, Казимир обо всем очень кропотливо и детально вспоминает. Он не может совладать со своим волнением и смотрит на далекую красную крышу караулки, стены которой скрыты от него холмом и деревьями. Вот где находится сейчас его враг! И Казимир опять со всей отчетливостью видит равнодушное и скорее даже тоскливое, а совсем не злое лицо «пана». Всем своим видом тот как бы говорит: «Мне скучно, очень скучно наблюдать за вашим существованием, но ничего не поделаешь. Я понимаю, что здесь жизнь для солдата не сладка. Но, голубчики, чтобы из вас никто не смог и подумать, что она станет когда-нибудь лучше, – на, получай! Если непонятно, то получай еще! Получил? Ну, теперь поблагодари. Мне это дело не доставляет особого труда и я смогу повторять такое упражнение хоть каждый день». Казимира передергивает от такой расшифровки мыслей ненавистного офицера. У него краснеют уши, и он начинает снова топтаться на своей площадке под деревьями. Да, именно такое выражение было на лице у Доброжевича. Вот уж изверг! Настоящий зверь! А как подлы его слова: «…устава, наверно, голубчик, не знаете». Как будто заботливый отец. Нет, это страшный человек! Он так переполнен своей властью, что в один прекрасный день возьмет и улыбочкой перепилит любому из них на выбор горло. Вот, мол, и это я могу сделать без особых для меня последствий. Ужасно!

Трудно сказать, что сейчас преобладает у Казимира: отчаяние или злоба. Ему кажется, что Доброжевич специально для его унижения выдумал это дикое развлечение, и он решает сопротивляться всеми силами.

– Пусть посмеет еще раз дотронуться. Пусть посмеет только! Не обрадуется. Теперь он у меня вряд ли обрадуется, – шепчет Казимир.

Серые, большие глаза его темнеют от гнева, а некрасивое, узкое, измученное лицо преображается. Оно становится внушительнее и мужественнее. Очевидно, таким оно должно было бы у него быть, если бы сбылось хоть одно из его мечтаний. «Ну, нет, это я просто тогда испугался, – думает Казимир, – когда про штык думал. Так и надо. Прямо штыком! Это лучше, чем что-либо другое. Оно вернее. Подожди же теперь, гадюка. Попадись ты мне сейчас под горячую руку. Уж как я тебя поблагодарю»…

IV

Шумит листва. Ветрено. В такой момент лес похож на хорошо сыгравшийся оркестр. Вот после небольшого затишья начинают свою партию маленькие листики на самых верхушках деревьев. В воздухе проносится тонкий свист, слабый шелест. То совсем затихают, то снова доносятся нежные звуки. Это рождение – первые неуверенные вздохи. Но крепнет ветер, и все больше листьев вступает в музыкальный строй. И вот уже шум листьев напоминает могучее ровное дыханье взрослого человека. И чего-чего только не выдумаешь, в зависимости от настроения, лежа с закрытыми глазами где-нибудь на опушке. Тут тебе и тоска по своей невозвратно ушедшей юности, тут и призыв к новым исканиям и стремлениям, тут тревога за свою жизнь, тут и любовное томление. Наконец, налетает самый сильный порыв ветра и вот уже вся листва на деревьях сверху до низу объята вдохновенной дрожью. И тогда вылетают из головы все вздорные мысли и остаешься по-настоящему один-на-один с великой и вечной природой. Лежишь опустевший и гулкий, как полый сосуд. И этот простой, такой торжественный шум листьев отдается в тебе подобно грому. Затем ветер стихает и замирает шелест. Последним аккордом звучит шорох оторвавшихся от своих веток и падающих вниз двух-трех листьев. И все! Воцаряется тишина.

Наступает тот час, когда солнце окончательно скатывается за горизонт и на западной стороне неба остается только мягкое, бледно-желтое зарево, расчерченное длинными, темными полосами вытянувшихся тучек. Наступает кратковременный промежуток между уходящим днем и спускающейся ночью. Час этот характерен тишиной и странной цветовой гаммой. Воздух еще пронизывают желтоватые лучи, отражаемые небом. Но уже от деревьев, кустов, пней, холмиков и ям начинают надвигаться сероватые с неясными очертаниями тени. Все это перемещается в воздухе, дрожит, смешивается и становится как бы нереальным. В такое время человеческий глаз легко ошибается и путает предметы, несмотря на то, что темноты еще нет. Это сумерки!

Их-то и поджидает человек в одежде нищего, имеющий вместо имени бездушный, как у машины, номер – 201-Р.

«Пора, пожалуй», – думает он, и, стараясь не шуметь, тихо скидывает с себя маскирующие его листья, травы и мох. Потом ползет по дну оврага, как и в первый раз, к тому месту, где растет тонкое деревцо с багряными листьями. Выбирается на обрыв. Смотрит на небо, на кусты у границы. Думает: «Да, пора. Ну что же: в путь так в путь. Авось все выйдет удачно. Попробую схитрить! Если ждут в одно время, то идти нужно в другое. Искать лазейку там, где тебя и не ждут. О, это точно сказано! Ну, так в путь. Пусть это будет моим часом. Часом удачи, денег и спокойной жизни, черт возьми! Иди, старый шакал, зарабатывай себе на хлеб, на стаканчик винца». Он выпрямляется во весь рост около деревца, которое весь день привлекало его внимание, и проверяет свое оружие. За поясом у него нож и маузер, в левом кармане кольт, в правом опять нож. Но больше всего он надеется на маленький и очень изящный браунинг, привязанный к его локтю тонкой и длинной бечевкой. Он спрятан в лохмотьях широкого и длинного рукава. Это оружие 201-Р рассчитывает использовать в самом крайнем случае.

Все в порядке. 201-Р прислушивается. Ничто не шелохнется в природе. Это время молчания, раздумья и тоски. Но у нищего это щемящее чувство куда-то исчезло. Он теперь весь подчинен стремлению благополучно перейти границу. Вот последний взгляд и он, как балерина перед поднятием занавеса, рассчитывает пальцем свой путь. Потом идет вперед. Придерживаясь кустов с правой руки, он продвигается к границе, прихрамывая, как слабый больной старик. Ковыляет и думает: «Сюда. Теперь сюда. А ну-ка, нажми и шагни в эту тень». В то же время он напряженно прислушивается. Все как будто идет хорошо. Но на одни уши нельзя полагаться. В них временами от волнения и напряжения появляется какой-то странный звон, который не имеет никакого отношения к интересующим его звукам. Их, эти шорохи, треск веток 201-Р старается уловить каким-то шестым чувством, скорее учуять, нежели услышать. О, в этом у него есть опыт!

Так он продвигается вперед и вдруг совсем неожиданно сзади, за своей спиной 201-Р улавливает какой-то слабый шорох. Это совсем чепуха, незначительный шелест листа или треск ветки. Но это как раз тот самый звук! 201-Р останавливается, деланно кашляет, потом опять начинает двигаться. И хотя треск не повторяется больше, но 201-Р чувствует движение за спиной. Кто-то следует за ним. И нет сомнения – это советский пограничник. 201-Р на секунду теряется. Им овладевает обессиливающий животный страх. Это ужасно: – не видеть, но чувствовать за собой погоню. На лбу у него появляется испарина. Ноги слабеют и начинают дрожать уже не деланно, а по-настоящему. Что же делать, что же делать?.. Но это мгновенная слабость. Многолетняя выучка и выдержка шпиона берут верх. Он продолжает свой путь, передвигаясь из тени в тень, постепенно ускоряя ход. А уши хотят взять реванш. Они прислушиваются. Может быть ошибка? И, действительно, ничего подозрительного не слышно. Но тело, его тело чувствует гнетущее бесшумное движение погони. И хотя 201-Р ни разу не оглянулся, он все же уверен, что за ним тихо шевелятся верхушки кустов. Им опять начинает овладевать паника «Что же делать, черт возьми? – злобно думает он. – Это же наверняка пограничники. Только они так умеют ходить. Выходит, что я поступил глупо. Нет, нет! Это могло бы случиться и ночью. Они всегда начеку. Но что же все-таки предпринять, что же?.. Вывози, вывози, господи… Может быть повернуться. Обернуться и броситься на них, стрелять, колоть…» И неожиданно, скрипнув зубами, он делает прыжок вперед. 201-Р не выдержал борьбы со страхом. Он бежит по ломаной линии, зигзагами, взлетает над пнями, размахивая рубищем, как птица крыльями.

Он бежит и не слышит погони за собственным топотом. Но он все так же чувствует за собой движение ветвей, не отстающее от него. «Вот и они наверно тоже побежали… Надо бы обернуться. Эх, надо бы обернуться, ну хотя бы у этого пня. Обернуться и открыть стрельбу»… Но это лишь одни мысли. Если бы он сейчас всерьез захотел остановиться, то не смог бы. Бег его делается судорожным и автоматичным. Его телом уже полностью завладел страх. «Добежать бы только до границы. Успеть бы. А там я уж что-нибудь выдумаю» – соображает он, еще не считая себя проигравшим.

А граница уже недалеко. Она тиха и кажется благополучной. Но в кустах орешника по-прежнему лежит Михаил Кратов. Он сразу же заметил дикую фигуру нищего, как только тот начал свой ломаный путь. И это так совпало со всеми мыслями и догадками Михаила, что он даже в первую минуту оторопел. Подумал, что уж не галлюцинация ли началась у него, когда впереди в серых сумерках замелькал подходящий для такого фона силуэт нищего. Кратов заморгал глазами, потом сощурил их и убедился, что впереди, прямо на него действительно идет не призрак, а нищий. Тогда у него все внутренности словно сжались. Он даже явственно почувствовал от этого боль. И вообще он вдруг как-то особенно ощутил всего себя, все свое тело. Но так странно, будто бы все у него существует по отдельности: руки, голова, ноги, туловище. Все отдельно! Он также почувствовал, что сердце его сделалось таким большим, что того и гляди разорвет грудь.

Потом увидев, как нищий побежал, Кратов сжал покрепче винтовку. И сразу же у Михаила все встало на свое место. И сердце, и голова, и ноги. Он не спускал с нищего глаз и рассчитывал в уме, сколько тому осталось бежать до кустов. «Уже близко. Скоро встану», – подумал он и быстро оглядел винтовку.

Это было в то время, когда 201-Р потерял самообладание. А Кратов напротив еще более успокаивается. Он продвигается ползком немного вправо, откуда ему удобнее появиться перед врагом. Михаил отмечает, что он делает все, как нужно. Приготовляет винтовку, осторожно, стараясь не щелкнуть затвором, оттягивает назад пуговку курка, открывает подсумок. И вот как будто и делать уже нечего. А нищий все еще бежит, во всю дует прямо к его, Кратова, кустам. У Михаила очень стройно проходят в голове все мысли, продуманные им за день. Быстро мелькают они, но словно не полные это его мысли, только оглавление их. Так, краткий перечень. Он удивляется этому явлению так же, как и тому, что его руки проделывают нужные движения не быстро по-обычному а несколько медленней, точно его тело избегает резких движений. Все как в кино, в кадрах с замедленной съемкой. И уж очень от этого много свободного времени. Так много, что даже находятся секунды, чтобы взглянуть на небо и заметить там какую-то раннюю, яркую звезду. А нищий все бежит. Но потом все начинает происходить гораздо скорее. Появляется новый стремительный темп, словно кинокартину завертели быстрее. Плоская фигурка бегущего нищего обретает объем и превращается в тяжело дышащего человека с бледным и искаженным от страха и напряжения лицом.

Не добегая нескольких шагов до кустов, 201-Р спотыкается и чуть не падает. Еле удерживая равновесие, он скользит по траве, как на лыжах… Что-то мешает ему бежать. 201-Р взглядывает под ноги и мгновенно его настроение меняется. Он видит под ногами длинную грязную тряпку, выбившуюся из его зашнурованного веревками опорка на правой ноге. К тряпке прицепилась сухая ветка. Так вот что шуршало за его спиной! Его охватывает досада, что он поддался ложной тревоге и так глупо обманулся, приняв шорох этого несчастного обрывка за шаги пограничника. Он со злостью отрывает лоскут и бежит дальше. «Дурак! Ведь никто за мной не шел… Эх и дурак же я! Вот уж и верно – у страха глаза велики! – думает он, подбегая к кустам. – Паникер! Мог бы все спокойно проделать… Ну, уж теперь все равно. Теперь уж все скоро кончится. Близко, близко! Осторожно»…

Тут как раз Кратов вскакивает и выпрямляется, подобно неожиданно развернувшейся пружине. Выставив перед собой винтовку со штыком, говорит очень тихо и раздельно:

– Руки вверх! Ложитесь. Тише.

Михаил не узнает своего голоса. Так он у него звучит уверенно и солидно. Он видит, как нищий, словно схваченный сзади за одежду, резко останавливается, затем бросается перед ним на колени. И тут же молитвенно складывает перед своим лицом руки и выворачивает ладони слегка наружу, как бы показывая, что они у него пустые.

– Пане солдате! Прошу жизни, – лепечет он.

– Руки вверх! И ложитесь сейчас же – говорит Кратов.

«Что же, это конец?..» – думает в это время 201-Р. Он глядит на высокого с маленькими, очень черными глазами красноармейца, на его резкую складку между нахмуренными бровями. И мысли его как-то сразу обрываются и для него наступает то блаженное безразличное состояние ко всему на свете, о котором он так часто мечтает. Он падает плашмя на землю и тут происходит то, что можно объяснить только инстинктом и нечеловеческой злобой. 201-Р с силой ударяет во время падения правой рукой о землю. В его ладонь послушно скользит маленький браунинг с перламутровой ручкой. Стремительно приподнявшись и делая одновременно прыжок в сторону, 201-Р стреляет.

В это же время Кратов бросается на нищего и ударяет его штыком. Попадает в бедро. Трехгранное острие рвет мышцы. 201-р кричит от боли, но все же ковыляет к границе. Его спасает прыжок. Тут Кратов чувствует боль в верхней части плеча. И потом он, как бы вспоминая о чем-то прошедшем, сознает, что эта боль у него уже давно, ровно с того времени, как в это же место сильно ударила пуля. Он также вспоминает и маленький револьвер, который некстати появился в руке у коварного нищего. Он еще тогда удивился, как это из такой крошки можно выстрелить. Потом он спрашивает себя, совершил ли он какую-нибудь ошибку? Нет, он делал все точно! И тут, опускаясь на траву и слушая дребезжащий звон в нижней части затылка, Михаил испытывает чувство разочарования и обиды. Затем у него мелькает чувство сожаления о случившемся. И потом в ярких вспышках уже угасающего сознания он как бы понимает, что теперь стал много, много опытнее. В сто раз стал опытнее! Именно почему-то в сто раз. В следующее свое дежурство он уже никому не даст пройти, ни за что! И, наконец, мелькают последние две очень яркие мысли. Первая – это уверенность в том, что он только ранен и будет жить, ни за что не умрет. И вторая – это уверенность в том, что нарушитель будет обязательно взят. Каким образом? На это уже не дают Михаилу ответа ни его глаза, ни его мозг.

Нищего увидел и Казимир. Он заметил его как раз, когда тот побежал. Казимир только что вышел из-за деревьев и бегло взглянул на чужую сторону. Как и всегда он надеялся увидеть там спокойный пейзаж: желтые кусты орешника и осенний лес. Вместо этого ему сразу же бросилась в глаза вихляющаяся во все стороны, прыгающая через пни фигура человека. Что это перебежчик Заглоба догадался сразу же. «Вот тебе и раз… Ишь ты как спешит, – подумал он. – Это и есть, наверное, тот «важный гость», которого ждет «пан»… Вот ведь, это мне просто не везет. И нужно же было случиться этому во время моей смены. Не вчера, не завтра, а именно сегодня. Когда на душе и без того погано. Ну и безобразие! Придется встречать»… Он оглянулся на крышу караулки. Там увидел дымок над трубой, но на холме и прилегающих полях не заметил ни души. «Скверно, скверно, все это очень скверно», – говорил он самому себе, разглядывая приближающегося нищего.

Казимир спрятался было опять за деревья, чтобы ждать «гостя» на своем посту, но потом он не выдержал и вышел опять на открытое место. Его, привыкшего к приключенческим книгам, начинала интересовать вся эта история. Вот сейчас будет видно: сумеет этот бродяга перебраться сюда или нет? «Наверное, сумеет, – подумал Казимир. – Что-то не видно, чтобы ему кто-нибудь помешал это сделать». И его даже разочаровало, что это произойдет так легко, без всяких интересных, захватывающих дух приключений. Но вдруг, вглядевшись повнимательнее в орешник, тянувшийся слева от границы, напрягая зрение, он уловил слабое движение верхушек кустов и догадался, почему перебежчик бежит, сломя голову через поляну, а не идет крадучись в тени орешника. «В кустах наверно кто-нибудь есть, – решил Казимир. – И это фрукт боится, чтобы ему не отрезали путь. Вот это история! Теперь он, пожалуй, и не перебежит. Поймают. Пожалуй, поймают».

И так же, как он был вначале почти уверен в том, что перебежчик добьется своего, Казимир сейчас поверил в обратное. И интерес к событиям у него от того повышается. С одной стороны, как постоянный читатель занимательных книжек, он хотел бы, чтобы беглец преодолел все опасности и вышел бы победителем. С другой же стороны, его воображение обостряет мысль, что этот переодетый нищим «высокий чин» может остаться там, в руках советских пограничников. «Так все же мне было бы спокойнее. Незачем тогда было бы тащиться к Доброжевичу», – думает он, оставаясь равнодушным к этому чужому человеку, приближающемуся к нему и несущему ему, может быть, новые неприятности. «Ну, ну скорей, скорей… Давай, давай… – подгоняет он нищего, ожидая быстрой развязки. – Эх!».

Он ахает, когда видит внезапно появившуюся поверх кустов фигуру Кратова, остановившего 201-Р.

– Вот это ловко! – шепчет Казимир. И теперь его симпатии зрителя целиком на стороне пограничника, так умело подобравшегося к перебежчику. Ему скорее хочется узнать, что будет с подозрительным нищим дальше. Разоблачат ли его там, на месте…

Но Казимир неожиданно замечает сквозь просветы в кустах, как упавший на колени нищий стреляет из своего хитро замаскированного револьвера в Кратова. И он видит, как тот валится набок. А нищий, получив сильный удар штыком в бедро, скрючившись и как-то боком, на четвереньках, вроде собаки под занесенным над ней топором ползет несколько шагов. Потом, собрав последние силы, вскрикивает от боли, вскакивает и мчится сквозь кусты к открытой теперь перед ним границе. Все это видит Казимир и цепенеет от неожиданного оборота дела. Прежде всего ему жалко, что все опять кончается не так, как в его любимых книгах. Раз уж появился новый герой, которому симпатизируешь, то хочется, чтобы он, а никто другой был победителем. «Здесь бы нужно было поставить точку, – думает он. – А этот черт выстрелил»… И мысль, что переодевшийся нищим «высший чин» все же сейчас перейдет границу, тревожит его. Он быстро оглядывает себя и свое оружие. Все ли в порядке, а то еще потом будут кляузы. «Ну и ловкая подлюга! – думает Казимир, глядя на нищего, преодолевающего последние кусты. – Птичку сразу видно по полету. Прорвался. Видишь, даже улыбается! Еще бы, конечно, очень рад, что спасся. А когда вот сведут тебя к Доброжевичу, то оба радоваться начнете… Ах вы сволочи, сволочи… А что если я?». Тут ему приходит в голову необычайная мысль и он даже краснеет от этого. Вот это мысль! Это будет славная месть Доброжевичу! Казимир оглядывается на крышу караулки и в страшном волнении идет навстречу перебежчику. Он так нервничает, что ему начинает казаться, будто у него трясется тело. И ему хочется действовать как можно скорее, чтобы самому потом не повернуть на попятный. Казимир чувствует, что если он замешкается, то у него не хватит сил, ни нервов.

Он ускоряет свой шаг и тут перед ним в течение каких-нибудь тысячных долей секунды мелькает картина, в которую он, любитель помечтать, будет потом верить как в настоящую. Нищий перепрыгивает через ров. Он подбегает к Казимиру и от радости, что спасся, хохочет. Казимир видит бледное и грязное от пота лицо. Воспаленные красные веки и белки. И криво раскрытый и искаженный от смеха рот.

– Оружие! Давай сюда все, – говорит ему Казимир.

Тот перестает смеяться, но оружие дает. Все! Казимир сжимает левой рукой все боевое снаряжение перебежчика, а правой поднимает высоко винтовку и бьет тяжелым кованым прикладом нищего. Прямо в грудь! Тот откидывается назад и падает. Он видит беспощадные глаза Казимира и занесенный над собой блестящий затыльник приклада с прилипшими комьями земли и маленьким красным листиком. Потом нищий, обессиленный погоней, раной и борьбой, поворачивается на живот, со злобой думая о том, что бы он сделал с Казимиром, если бы тот был в его власти, быстро-быстро перебирает руками и ногами на четвереньках и убегает от Казимира, а Казимир говорит ему:

– Иди, иди, собака.

И гонит его к границе, а там его берут те русские парни, которые так ловко, бесшумно умеют передвигаться в кустах. И тащат к своему начальнику, а Казимир кидает им вслед оружие этого мерзкого человека с неприятным бледным лицом…

Но все это происходит только в мыслях Казимира. Это лишь в его воображении неисправимого мечтателя 201-Р перемахнул через границу. По-настоящему же дело обстоит так: подбегая ко рву, 201-Р уже чувствует горький запах полыни, которая растет на дне канавы. И этот запах ему приятнее запаха роз, потому что за этим заросшим рвом и свобода и деньги! «Вон уже и жолнер спешит ко мне на помощь, – думает 201-Р, – ушел, ушел, ушел я»… И невероятная радость охватывает его. Он собирает последние силы для прыжка, уже толкается левой здоровой ногой… Но в этот момент его крепко хватает за шиворот пограничник, который сидел в секрете в стороне от Кратова. Он видел, как бежал нищий, видел, как упал раненый Кратов, и теперь, поспешив на помощь товарищу, настиг врага. Дернув за шиворот нищего, он с силой бросает его на землю, приставляет ему к груди штык.

– Лежи и не шевелись, гад! – говорит он каким-то глухим, словно из глубины груди идущим голосом.

201-Р лежит послушно, не шевелясь, широко раскинув руки. Голова у него пуста, без мысли. Уже по-настоящему, а не так, как бывало иногда раньше. «Вот это и есть конец!» – не думает, а скорее чувствует он всем своим телом.

Конец нищего отчетливо видит и Казимир. «Вот теперь, пожалуй, уже больше ничего не произойдет! – думает он. – А если бы этот дядя все-таки перебрался бы сюда, то вот, ей богу, стоило проделать с ним все то, что я хотел… Ну, а пану Доброжевичу так и скажу, что ничего не видел и не слышал»… И Казимир встает опять на свое старое место, уже чувствуя на душе какое-то облегчение, но по лицу его видно, что с паном Доброжевичем у него еще будут свои особые, серьезные счеты.

Наступает ночь. Поднимается ветерок. И опять начинают шуметь листья.

1938