Текст книги "Избранное (сборник)"

Испытание воли

Перестаньте, – сказал неожиданно командир лодки. – Неужели это не действует вам на нервы!

Василий машинально водил пальцем по влажной поверхности стекла на приборе. Оно звучало. Под этот стонущий звук лучше бежали мысли. Теперь их быстрый ход был нарушен. Василий взглянул на командира. «Как же это так, – подумал он, – волнуется из-за таких пустяков?»

Командир, чувствуя его взгляд, опустил руку с биноклем, потом повернулся и приподнял брови. Он всегда приподнимал их, когда, внезапно оторвавшись от дела, хотел сказать что-нибудь, не имеющее никакого отношения ни к морю, ни к штормам, ни к туманам, ни к подводным лодкам.

– Знаете, товарищ помощник, – улыбаясь, сказал он, – меня мороз по коже пробирает, даже когда ногтями по обоям проводят. Сынишка часто этим пользуется… Терпеть не могу…

И опять повернулся к морю.

Море было спокойно. На горизонте оно казалось выпуклым, словно огромная опрокинутая серебряная чаша. За кормой виднелась земля – тонкая сизая черта. Она, как стрела, летела по горизонту вправо, менялась в цветах: из сизого становилась синей, потом зеленой с буро-серыми пятнами, увеличивалась в размерах и, наконец, превращалась в острую каменистую косу, темнеющую с правого борта субмарины.

Лодка далеко ушла от базы. Люди несли обычную, не лишенную сложности службу охраны своих морских границ. День и ночь лодка крейсировала в точном, по карте вымеренном квадрате, отлеживаясь на грунте, часами наблюдала, выставив глазок перископа из воды на поверхность моря, спокойного или бурного – в зависимости от погоды. Потом выскакивала из морских глубин наверх и сносилась по радио с базой. Это полагалось всегда делать ночью, но сегодня командир приказал всплыть еще при солнце. На море не было заметно ничего подозрительного, и он, не желая терять времени, приказал радисту передать на берег срочное сообщение и получить ответ.

Все на лодке выглядело будничным. Совершалась самая обыкновенная, изо дня в день повторяемая работа. К ней уже окончательно привыкли два молодых краснофлотца, приписанных в команде с месяц тому назад. И только старший помощник Василий Ракитин, получивший на лодку назначение совсем недавно, еще никак не мог внутренне подладиться под общий ритм жизни команды. Все ему казалось как-то не так, все уж слишком было обычным и совсем не вязалось с теми представлениями о подводниках, которые он создал сам себе еще в Ленинградском военно-морском училище. Вот и сейчас его поразило замечание командира подводной лодки. Как это не серьезно и даже мелко!

Василий скользнул глазами по антенне. Потом нагнулся над люком, ведущим внутрь лодки. Оттуда доносился мерный шум работающего дизеля. Пахло жареным мясом, кок готовил ужин. Василий втянул в себя теплый воздух, потом выпрямился и, став около командира, искоса поглядел на него.

«Вот, – думал он, – это что-то вроде истерики. Разве можно волноваться из-за таких пустяков? Скрипнет дверь, прошуршит бумажка, упадет что-нибудь… Странно! Нужно бы держать себя в руках. А ведь вот слывет же Алексей Семенович Кармышев самым бесстрашным, самым хладнокровным, самым невозмутимым командиром лодки в этом море». Василий увидел затылок Кармышева, его ухо, из которого торчали рыжеватые волосики, шею с розовым шрамом, и бинокль, который командир прижал к глазам. Что там ищет он на горизонте?

Скосив глаза совсем набок, Василий увидел и всю его фигуру: высокую и не очень складную, с покатыми по-женски плечами. Длинные, худые ноги – точь-в-точь как у одного землемера из-под Рязани, где когда-то в детстве жил Василий. Нет, это очень не вяжется с его представлениями о подводниках! Он понимает, конечно, что глупо оценивать человека только по его внешним признакам. Ведь не закон всем героям быть обязательно какими-то особенными. Нет, нет, это все очень элементарно и понятно, но все же каждый, если ему укажут: «Вот стоит известный герой» – и он увидит двух людей: одного – маленького и невзрачного, а другого – крупного, осанистого, каждый немедленно уставится только на того, кто посолиднее. Ведь вот и Льва Толстого представляешь себе громадным стариком, а на самом деле ведь это не так. И мысли Василия, закрутившись на этих сравнениях великого с малым, перескакивая с пятого на десятое, уже оставили Кармышева с его излишней нервозностью и бросились в воспоминания о Ленинграде, о первых учебных плаваниях, о привязанностях, оставленных в том милом для Василия городе, с серебристым и дрожащим туманным воздухом – городе, где он провел годы учебы. Затем его внимание опять привлекла каменистая коса с рыжеватыми пятнами, протянувшаяся к лодке откуда-то с горизонта. И Василий вдруг всем телом ощутил, что ему приятно находиться здесь, в необъятном море, у этой очень неприглядной, мрачной косы. Как будто к той гряде темных камней он всегда стремился. Да, а как же иначе? Это было его сильнейшим желанием. Он давно мечтал попасть в этот край. И вот теперь он в первый раз вышел в серьезное плавание. И первый раз с этим командиром. И, вообще, все в первый раз: это просторное море, горячее солнце, цветущая, кажущаяся беспредельной земля… Он давно мечтал попасть сюда! Здесь лучше чувствуешь жизнь. Здесь лучше понимаешь ее законы. Находишь ключи к ее закрытым до поры путям-дорогам. Суровая жизнь! Это хорошо…

В военно-морском училище он всем надоедал рассказами об этой земле, о которой сам знал только по книгам. Василий улыбнулся, вспомнив, как в комсомольской газете военной школы на него рисовали шаржи: что-то вроде взъерошенного волка с капитанской фуражкой на голове и трубкой в зубах. Друзья угадали! Он хочет быть морским волком, как Кармышев! Пока он – только старший помощник. Но нужно приглядываться, присматриваться, выуживать у Кармышева его искусство, и тогда все будет в порядке. А выдержка у него есть. Может быть, это просто ненужная самоуверенность? Нет, все же у него крепкие нервы. Пожалуйста, скребите пальцем по стеклу, ножом по сковородке… Подумаешь! Этим его не проймешь!

Василий все глядел и глядел в море. «Как величественно! – думал он. – Вода почти сливается с небом. И невозможно отвести глаза от этой дымчатой дали, где таятся все новые и новые просторы. Это и в самом деле величественно!» Он перевел глаза на острый нос лодки. Там с ленивым плеском вставали спокойные волны и, расколовшись надвое, с внезапно появившейся яростью разлетались веером мутно зеленых брызг по сторонам. И ему показалось, что лодка не идет вперед, а стоит на якоре, море же, напротив, все сильнее и сильнее начинает стремиться куда-то за корму. Вот уже все мелькает: зеленые с белыми гранями маленькие волны, светло-голубой нос субмарины и веер брызг над ним. Как величественно! Но тут у него немного закружилась голова. Он закрыл на несколько секунд глаза, затем открыл их, и вот уже опять всюду разлито спокойствие. Опять с ленцой плещутся волны. Печет солнце, тишина. Покой проникает в самое сердце… Надо всегда быть спокойным! Да, но Кармышев? Василию попался на глаза шрамик на шее командира. Вспомнились рассказы об этом человеке.

Кармышев был матросом на подводной лодке в царском флоте. В гражданскую войну переправился вместе со своей лодкой из Балтийского моря, сначала по железной дороге на специальных платформах, а потом – по Волге в Каспийское море. Там нужно было дать бой англичанам. Большая, серьезная жизнь! Может быть, поэтому он не терпит, когда скребут ногтями по обоям. Нервы! Они не вечно крепки…

Василий смотрел туда же, куда напряженно глядел командир. Горизонт! Сколько в нем таинственного! Нет-нет, что-нибудь и мелькнет, что-нибудь появится на скуле горизонта. Выползет какая-либо мошка, и гадай тогда, что это: торговый пароход, шхуна или рыболовное суденышко, пробирающееся за рыбой в чужие воды, или даже военный корабль.

Вот и сейчас на горизонте клубится какой-то дымок… Василий, заметив его, встрепенулся. Сердце у него, как бы в предчувствии опасности, стало биться очень редкими и тяжелыми ударами. Он хотел указать на подозрительный дымок командиру, но Кармышев уже увидел. Минуты две он не отводил бинокля от этого черного пятнышка. Василий так же напряженно смотрел на горизонт, и за это время из его головы исчезли все мысли о «разлитом в море спокойствии». Но это не поколебало его в том, что нужно, однако, иметь свое внутреннее спокойствие, волевое спокойствие, которое никогда не позволяет впадать в панику, ни при каких обстоятельствах. «Кто его знает, как это будет там называться! – продолжал Василий топтаться на одной и той же мысли. – Одним словом, крепкие нервы!» Тут как раз Кармышев отрывисто сказал:

– Ступайте вниз. Сейчас погружаемся.

Василий соскочил по трапу через люк в лодку.

И сразу же очутился среди механизмов, тесно сгрудившихся на всех более или менее удобных для этого местах. Уже не было здесь морского простора. Механизмы в лодке словно переплелись между собой в крепких братских объятиях, и от вечности этих объятий зависела жизнь подводников. Василий отлично знал назначение каждого из этих механизмов. Уже давно миновали те первые годы учебы, когда на подводной лодке ему все казалось таинственным. Он смог бы, пожалуй, теперь и сам командовать и распоряжаться погружением.

Срочное погружение! Незабываемая минута. Это все равно, как во время войны моментальное погружение на глазах у противника. На самом виду, скажем, у бешено мчащегося на вас эскадронного миноносца! Сейчас будут сигналы. Как он знает все эти сигналы! Он изучал их в течение долгого времени. Звонок! Теперь он увидит командира на настоящей боевой работе.

Дизель утих. Сверху раздалась команда:

– По местам! Стоять к погружению!

Сигнал. Звенящая нота прозвучала по всей лодке.

– Открыть кингстоны!

– Есть открыть кингстоны!

Командир был еще в рубке. Следил за горизонтом.

– Заполнить среднюю!

Командир стремительно спустился в люк и задрал верхнюю крышку. На его шее виднелись брызги воды. Плечи и фуражка были мокрые. Кармышев стал у перископа. Повернул трубку. Еще раз. Ловил дымок на горизонте. Наконец, нашел.

– Так, так, – сказал он, – ясно: опять эти ворюги!

Потом достал записную книжку, что-то написал, вырвал листок, свернул его и, не отрываясь от перископа, протянул записку Василию.

– Товарищ помощник, это радисту. Пусть передаст на берег при первой же возможности. Мы сейчас уйдем глубже.

Пока Василий заглядывал в кабинку к радисту, у которого было жарко, словно в бане, пока передавал ему, сидящему с расстегнутым воротом около ламп, приказание, лодка ушла в глубину. Она, как камень, упала и остановилась, чтобы отлежаться в спокойной воде у самого грунта. Притихнуть, притаиться, пока там на поверхности пройдет чужой корабль!

Командир стоял и смотрел на приборы. На лице его было обычное выражение – немного лукавое, как показалось Василию, немного задумчивое. Но о чем говорило оно? Какие мысли рождались в это время у командира, когда уголки его губ чуть вздрагивали, как бы предупреждая об улыбке? Василий так до сих пор еще не мог узнать это, хотя каждый раз добросовестно наблюдал за лицом командира. Считая себя не плохим физиономистом, он пытливо разглядывал его, пытаясь проникнуть ему в душу.

– Побудьте-ка здесь за меня, – сказал Кармышев, взглянув на него, и ушел в свою каюту.

Василий остался один. Он напился воды, заглянул в кубрик: команда ужинала. Потом вернулся на центральный пост. Походил. Вот она, жизнь подводника! Разведка! Заметил командир что-то, проследил, и теперь пошлют радиограмму на берег: там-то, мол, и там-то прошло такое-то судно, таким-то курсом, нарушило, мол, зону или нет. А на берегу сегодня праздник, город украшен, играет музыка, на улицах шумно… Да, там веселье. Но ему не обидно, что как раз в канун всенародного праздника их лодка вышла на вахту. В этом есть большой смысл жизни. Какое-то отрешение от своих личных маленьких, а пусть даже и значительных удовольствий, ради общего, ради того, чтобы там, в городах его страны, сейчас сильнее бурлило веселье… Там шумно, здесь же в море, тишина. Василий прислушался. В лодке мало звуков. Самый громкий из них – стук капель. Откуда-то в трюм капала вода. Если считать капли, то пройдет незаметно время. Раз, два, три… Сторожевая служба. Они охраняют город, землю. Увидят, заметят и уходят в глубину, потом сообщают на берег. Четыре… пять… Много ли прошло времени? Что там делает командир? Каков-то он во время настоящей опасности? «Меня мороз по коже пробирает, когда ногтями по обоям…» Так, значит, мороз? Ну что же, это бывает у некоторых, даже с детства. Все это чепуха! Основное – это быть уверенным в своих силах и суметь вовремя собрать всю волю так, чтобы представлять собой в момент опасности как бы сжатую пружину. Это здорово придумано! А главное, красиво! Но что, если это невозможно? Ну, какое там невозможно! Да, но во всяком случае это трудно… Вот уже он потерял счет каплям. Трудно-то – трудно, но возможно. Потерял счет каплям! А много ли все же прошло времени?

Из каюты вышел командир, Он стал на свое место. Василий подтянулся. «Сейчас, очевидно, всплывем, – подумал он. – Да и пора. Там, наверху, «чужак» уже давно, наверно, проплыл над ними».

– Право на борт! Тихий ход, – скомандовал Кармышев. Он стоял у перископа. Василий находился в двух шагах около него и следил за приборами. Кармышев повернул к нему голову, желая что-то сказать. Лодка вздрогнула. Будто сонная рыба, шевельнувшая хвостом, она вышла из состояния оцепенения. Пошла вперед. И внезапно резкий толчок! Послышался звон разбиваемого стекла. В камбузе загремела посуда. У Василия упала с головы фуражка. Корма лодки опускалась, а нос поднимался. Корабль стал наклонно. Это произошло очень быстро. Василий схватился рукою за какой-то железный прут, чтобы не упасть. Ноги его скользнули по полу. Наклон был очень велик. К корме покатились не привязанные предметы. Что это? После шума и треска битой посуды в лодке возникла напряженная тишина. У Василия потемнело в глазах. Авария! Лодка потеряла равновесие. Вздыбилась! Еще мгновение, и она станет вертикально. Тогда конец! Потухнет свет. Все ринется к корме. Какой-то страшный миг, и лодка, как копье, воткнется в дно, в песок, камни, ил. Навсегда. Скорее же! Что? Всплывать наверх. Скорее, скорее!

Но Василий почувствовал, что не владеет своим телом. Оно расчленилось. Руки отделились, ноги тоже. Тело не существовало. Вместо него был кисель. Откуда-то из глубин памяти выскочили обрывки правил, мелькнули кусочки рассказанных кем-то историй о подобных же случаях. Мысль искала выхода. Что делать? Все, что было в историях, фактах и примерах, которые познавались на школьной скамье, все это было сейчас нежизненно и бессмысленно. В них всегда было все предусмотрено: начало, конец. А сейчас? Что сейчас? Если всплывать, то нужно убрать балласт, убрать воду из цистерн. Продуть ее сжатым воздухом. Продуть? Да, да! Это самое верное. Мысли обгоняли друг друга. Они метались нестройно и без порядка. Продуть воздухом цистерны! Вот оно, решение. Но так ли это? Кто знает? Это было в первый раз в жизни Василия. Дрожь пробежала по его спине. Он взглянул на командира, тот смотрел на него прищуренными глазами. Брови были сжаты, и глаза, казалось, были совсем без зрачков. Но, может быть, это игра освещения? Нет, они были темные, глаза. А лицо – бледное, неподвижное.

– Пройдите к трюмным! – сказал командир.

Василий пошел. Он тяжело шагнул. Продуть, продуть! И как можно скорее! Всплыть наверх, чтобы видеть опять и море, и землю, и небо, и солнце. Бог мой, как медленно он идет! Скорей же! Еще шаг, и второй, и третий… Василий овладел своими движениями. Вот! Он увидел, как трюмный машинист пытается открыть воздушный клапан, чтобы продуть цистерны. Но у него ничего не получается. Дрожали руки, и ключ не попадал на место. Это был тоже новичок. Василий увидел вокруг себя лица краснофлотцев. Напряженные лица, внимательные, как у зрителей, смотрящих трудный акробатический номер. Все стояли на местах, все ждали и готовились исполнить любое приказание, но они ждали, кроме этого, чего-то еще… В тишине слышно было, как царапал металлический ключ о стенку лодки. Не попадет, не попадет! Новичок? Василий вспомнил спокойное лицо командира. Он быстро взял из рук трюмного ключ и сразу дрожь перешла в его руки. Сжал крепче пальцы, стиснул зубы. Позор! Если дрогнет рука… Хотя бы слегка, даже еле уловимо, все равно, это будет ужасно. Где же спокойствие?.. Только не подвели бы руки! Быть, как Кармышев! Быстрей! Василий вытянулся, привстал даже на носки и поставил ключ на место. Хотел уже его повернуть, но остановился. Самовольно? Нет, нельзя! Расправив плечи, сказал громко, обращаясь к командиру:

– Разрешите продуть?

– Не стоит, – ответил тот.

Произнес это очень спокойно, словно речь шла о сущем пустяке. И Василий вздохнул. Напряжение спало. И все вздохнули. Василий не слышал этого, но почувствовал совершенно ясно. Опасность не миновала. Нет, лодка находилась все в таком же положении. Она висела в воде по-прежнему под каким-то углом. Но напряжение спало. Это чувствовалось в самом воздухе. Это читалось на всех лицах.

Командир отдал приказание перекачать воду в носовые цистерны. Загудели моторчики, заработали насосы. Все входило в норму.

– Товарищ помощник, – сказал Кармышев, – прошу вас, полюбопытствуйте. Интересная картина…

Василий, как во сне, подошел к перископу. Он приложил глаз к окуляру. В мутной зеленоватой мгле, сквозь которую просачивался сверху, с поверхности, рассеянный печальный свет, был виден высоко задравшийся нос лодки. Василию показалось, что антенны колышутся, – может быть, их шевелила вода?

– Видите, слева слабый ореол, – сказал командир, – с этой стороны солнце. Сейчас уже поздно, и оно близко к закату.

«Очень величественно!» – мелькнула у Василия мысль, но тотчас же потухла, как вздорная и неуместная.

Лодка уравновесилась. Она, как коромысло весов, на чашки которых положили равные грузы, опять стала горизонтально. Тогда командир распорядился всплыть на поверхность, и лодка медленно вынырнула из воды. Кармышев поднялся по трапу и открыл люк. Вслед за ним, неловко ступая по ступенькам, полез наружу Василий. На него упали капли морской воды, потом в лицо ударил прохладный морской ветер.

– Никого пока не пускайте на палубу, – сказал Кармышев.

Затем он нагнулся к нему и добавил спокойно, почти что лекторским тоном:

– Имейте в виду: в таких случаях, – а именно во время аварий, – не всегда следует продувать цистерны, устраивать так называемый «пузырь». Это крайняя мера! Прежде всего, нужно искать какие-то другие выходы. Да… Но не следует опаздывать. Запомните: не следует опаздывать! Вот пока вы там с клапаном возились, я кое-что подсообразил. По-моему, произошла поломка горизонтальных рулей… Заклинило. Понимаете? А мы ход дали. Ну вот и задрался нос… Но все обошлось. И «пузыря», как видите, не потребовалось. Папиросы есть?

Василий с удивлением поднял на него глаза. Он знал, что командир не курит.

– Есть? – переспросил тот.

Василий достал портсигар и спички. Кармышев взял одну папиросу и ушел, держась за леера, на нос лодки. Море по-прежнему было спокойно. Оно изменило только окраску, стало цвета индиго. Солнце скрылось за горизонтом. Появились длинные тонкие облака. Они ярко желтели на бледном небе. Кармышев затянулся два раза, потом вытянул руку перед собой, сжал папиросу пальцами. Смял ее резким движением, словно уничтожая в ней что-то неприятное. Бросил в воду. Затем обернулся к Василию и показал на небо:

– Закаты у нас здесь… Хороши закаты, а?

– Да… – ответил Василий и спрятал папиросы и спички в карман.

1938

Именной торт
Рассказ

Поскольку разговор, ребята, будет между нами, то, конечно, порассказать можно о многом. Я, братки, вот вам честное слово, никогда не любил излишней болтовни, особенно там, на флоте. Но приехать в отпуск и не рассказать друзьям самого малого – это уже, по-моему, последнее свинство. Не так ли? Ну, правильно! И знаете, ребята, я развязываю язык только из-за большой к вам симпатии. Вас здесь четыре парня, не плохих, это сразу заметно, но если кто из вас потом сболтнет, запомните – конец нашей дружбе. Приучайтесь-ка еще в гражданстве держать язык за зубами. На военной службе это вам здорово пригодится. Смотрите же – молчок! Хорошо? Ну, ладно, ладно. И баста, нет нам больше на это судьи! Все-таки сразу видно: выйдут из вас при случае неплохие подводники.

Слушайте же теперь меня внимательно. Что бы там ни выдумывали праздные люди, а ходить в море на подводной лодке это, ребята, нелегкое занятие. Попробуй-ка, поплавай в стальной иголке, которая прострачивает море, словно швейная машина. Пришлось мне повидать виды, а вот накануне призыва, когда я был как раз в ваших годах, хоть убей меня, ни за что не сказал бы, где лучше всего в Тихом океане отлеживаться подводной лодке после атаки. И узнал об этом совсем недавно, проплавав ни много ни мало – целых четыре кампании. Вот оно какое наше дело!

Откровенно говоря, ребята, не повезло мне с моей военной специальностью. Что уж там от друзей скрывать: плаваю я на лодке коком. И знаете, как это вышло? В момент призыва работал я в столовой кирпичного завода поваром. А брали нас во флот вместе с Ваней Калашниковым. Вы его не помните: сам он из города и на заводе у нас ходил в электромонтерах. И нужно же было случиться такой грустной истории – его, конечно, записали в команду электриком, а меня, как назло, коком. «Ну-ну, – думаю, – произошло событие!» Торчать в камбузе всю службу – это ли не обида? Взялся я тогда за докладные. Бомбардировал ими командира как из миномета. А ему это надоело, и вызвал он меня к себе. Поговорили… Вот с тех пор и плаваю коком!

Вы, ребята, не скучайте, это еще вроде как присказка. Слушайте, дальше пойдут истории повеселее. Этот наш командир – боевой парень. Да вы и сами со мной согласитесь, как только я расскажу про нашу первую кампанию. Вот вам честное слово, это было стоящее плавание. У каждого человека, говорят, бывают такие дни, которые для всей его жизни потом дрожжами служат. А наше плавание не один день продолжалось. Понимайте-ка теперь, что это значит.

Был серый рассвет, когда мы готовились выйти из бухты. Еще с вечера предполагалось, что утром будет туман. В тех краях эта гадость способна закрывать горизонт почти круглый год. Верно, что наша лодка все равно бы пошла в поход, так как сторожить морскую границу это вам не то, что качаться верхом на заборе. Коли нужно – выйдешь и в шторм! Но в тот раз туман так и не появился, и мы были ему за это премного благодарны. Командир собрал у пирса всех свободных от вахты и велел нам присесть на бревна, набросанные на берегу. Ну и шутник же был этот наш командир! Он говорил, что присесть перед походом в море так же необходимо, как перед отправкой в путешествие. Может быть, ребята, кто-нибудь из вас его когда-нибудь и увидит. Вы узнаете его тогда с первого взгляда. Он очень подходящий парень для подводного дела. Небольшого роста, коренастый дядя. И здоровяк же он!.. Щеки полные, словно рот кашей набит. Цвет лица – красный. Можно подумать, что ему всегда жарко. Глаза черные и немного навыкате. «От внутреннего давления, – говорил он на этот счет, – привык под водой плавать». Волосы стрижены под «ежика», и как только выйдет он из базы в море, так сейчас же шапку долой и в редкие часы ее опять наденет, исключительно в официальных случаях – при встрече с кораблями и другими подводными лодками. Видимо, не хотел волосы себе парить, чтобы не облысеть.

Рассадил он нас, а сам стал ходить перед бревнами взад и вперед, ступая по камешкам, обточенным прибоями. Ветер сдул с них снег, они вмерзли в песок и хрустели под его ногами. Руки он заложил за спину и не спеша ходил себе в шапке и шинели. Ветер в это время с сопок дул холодный, порывистый, полы командирской шинели так и рвались в стороны. А ему хоть бы что, никакого внимания не обращает на ветер. Походит, остановится перед нами, ковыряя носком сапога примерзшую гальку: он всегда ходил по форме – брюки на выпуск, но обут бывал в русские сапоги. Посмотрит на нас и опять пойдет. Словно соображает что-то. Потом остановился окончательно и начал свою речь:

– Товарищи краснофлотцы, – важно сказал он нам в то утро. – Вот мы сейчас с вами пойдем в поход. Некоторые из вас отправляются в серьезное плавание вообще в первый раз, – при этом он посмотрел в мою и Вани Калашникова сторону. – Но это не меняет дела, потому что все мы: и я, и вы, и новички будут с одинаковыми чувствами переживать это плавание, потому что плавание это особенное. Не думаете ли вы, друзья, – тут он быстро перешел на тот немного резкий, но добродушный тон, который нам всегда так нравился, когда он говорил с нами по душам, – не думаете ли вы, что страна прислала нас сюда для того, чтобы мы уписывали за обе щеки пышки с маком и валялись на перинах. А? Как ты думаешь, Щербаков? – и он обернулся к трюмному Щербакову.

Ну и хитрый же наш командир! Он отлично знал, что Щербаков полодырничать не дурак. Потом он сказал еще так:

– Вообще-то говоря, я знаю, что вы хорошо помните, для каких дел мы здесь находимся. Народ построил и дал нам отличное боевое снаряжение – наши подводные лодки – и поручил нам охранять берега нашей родины. А кто из моряков это делает, сидя на суше? Да никто. Нет таких моряков. Вот и мы пойдем теперь в море нести боевую вахту, раз пришла наша очередь. А море, вы знаете, товарищи, это не дорога в городской парк, где можно встретиться с приятелем и покалякать с ним о том о сем, – так и сказал командир, вот вам честное слово, так и сказал. – В море для нас каждая встреча опасна. Вот Акифьев читал вам, как в мировую войну попадались в ловушки подводные лодки. – Мы все посмотрели в сторону Акифьева, который неделю назад как раз читал нам книгу. Он кивнул головой, как бы подтверждая слова командира, а тот шагнул к нам ближе и продолжал дальше. – Я ведь никогда ничего не скрывал от вас, товарищи, скажу и теперь, не скрывая: плавание будет трудным. Прямо скажу: будет оно нам вроде как экзамен. Выдержим – значит не зря все это время ели народный хлеб. А не выдержим – значит гнать нас нужно с флота в три шеи, – он привык все напрямик говорить! – Наше командование флотом, – сказал еще наш командир в то утро, – дало нам серьезное боевое задание. Мы пойдем в море и пробудем там столько, сколько хватит у нас сил. Поняли? – спросил он и добавил: – Будем мы в этот раз в море с вами как на войне…

Тут он замолчал на минуту, и мы все кое-что поняли. Вам-то, братки, сейчас все равно, что мы тогда поняли. Вы в свое время тоже познакомитесь с этими ощущениями, если попадете во флот. А я в ту минуту взглянул на Ваню Калашникова. Он только носом шмыгнул. И не поймешь, что он этим хотел выразить: то ли, что все, мол, пустяки, или, наоборот, все, мол, это очень опасно. Трудно, оказывается, ребята, человеческую душу угадать с одного взгляда. И, как вы узнаете дальше, это невозможно сделать и со второго и даже с десятого взгляда.

Командир, воспользовавшись минутной передышкой, посмотрел на часы и сказал нам еще три-четыре фразы о надежности наших лодок, о подводной разведке и еще кое о чем, что мы уже проходили не однажды на занятиях. Он умел говорить, ребята, и мы любили его слушать. Потом приказал встать и идти к лодке. По дороге пошутил, что мы переборщили с прощальным обрядом, – просидели на бревнах больше десяти минут. А шутил он, друзья мои, всегда с серьезным лицом и от этого его слова становились еще смешнее.

Тихо было в природе, когда наша лодка отходила от пирса. Ветер с сопок как-то внезапно утих и перестал скатывать вниз свои ледяные валы. Морозило. Я немного задержался наверху в рубке. Схитрил, ребята, каюсь, но ничего не поделаешь, без этого не проживешь и ничего не увидишь настоящего. Перед самым отходом нам на лодку принесли ящик с какао, и я возился с ним в рубке, делая вид, что занят его переправкой вниз. Только таким образом мне и удалось увидеть, как мы уходили из бухты. В тех краях, ребята, самые красивые и дикие места, какие мне только приходилось видеть за всю мою жизнь. Берег подковой спускается к морю в том месте, где была разбита наша база. За домиками военного городка сразу же встают сопки, которым надлежало защищать жилье и бухту от ветров. Но они не очень-то оправдывали свое назначение, и мне с лодки было видно, как над их серо-белыми вершинами, засыпанными снегом и поросшими низкорослыми деревьями и кустарником, начинала клубиться белая пыль. Это означало, что через несколько минут порывы ветра одолеют вершину, перевалят через нее и скатятся вниз обжигающим тело потоком. Так оно дальше и выходило! Ветер пылил снегом над домами, по берегу у пирсов догонял лодку, и не было уже от него нам никакого покоя! В домиках на берегу кое-где теплились огоньки. У достраивающейся бани уже бегал народ. Тащили доски, ветер доносил до нашей лодки чей-то громкий смех, обрывки песни и звон пилы. Надо сказать, братки, что это место было еще в те времена необжитое, и в ту кампанию наши лодки появились в бухте впервые.

Между тем, я держал в руках ящик с какао и, стоя как столб, ждал, когда меня прогонят вниз. Очень не хотелось отрывать глаза от земли. Лодка легко шла через береговой лед. Еще накануне сторожевое судно перед выходом лодки в море намяло в бухте лед. И теперь наша рыбина бойко расталкивала носом плохо спаявшиеся за ночь льдины, похожие на постный сахар, и, сотрясаясь от работы дизеля, шла вперед. За кормой в тех местах, где были винты, бурлила с белыми искрами пены совершенно черная вода. Вот какие мощные машины были на нашей лодке!

Берег становился однотонно серым, белел еще только припай у его краев. Горели все так же огни в домиках, в небо тянулись дымки из труб. Хорошая была эта картина теплого человеческого жилья. И не захотелось вдруг уходить от него, тоскливо стало. Стыдно признаться, ребята, но ведь вы на то и друзья мне, чтобы знать все. Не вам ли я дал с самого начала слово рассказать кое о чем? Так что же я буду лукавить перед вами, когда знаю вас как хороших парней. Так ли я говорю? Ну, правильно! Слушайте дальше. Особенно не по себе мне стало, когда оторвал я глаза от земли и взглянул вверх. Над всем, что мне было видно: над берегом, домиками, деревьями, сопками, насколько хватало глаз, висело ясное утреннее небо. И такое оно было далекое и холодное, что если бы были на мне две шубы и меховая ушанка, все равно бы холод добрался до моих костей. Точно плыл я не в море, а в безвоздушном пространстве. До жути безразличным к нашим земным движениям было небо в то утро. На этом ясном небе хорошо виднелась побледневшая к рассвету ущербная луна и еще какая-то, кто ее знает, звезда. И так они оттуда выпирали, что глаз невольно на них останавливался и замирал. Без звука, неподвижно, не мигая, упиралась луна своими гляделками в нашу лодку, и стал я, ребята, рассуждать, да чудно так, что вот, мол, провались сейчас наша стальная рыбина под лед, так же будет светить это белесое пятно, или выпрыгни наша лодка, как лосось, из воды, все равно наверху ничего не изменится. Будет там так же, как и тысячу лет назад. И холодно стало на душе от того, что вот мы, люди, плывем в серьезный поход, на берегу наши товарищи баню достраивают, огоньки еще в домах горят, а ей, этой бледной лунной фигуре, все равно, хоть бы этого и не было. Знай себе крутится миллион лет вокруг земли, и нет ей на это больше судьи! В общем, спас меня от таких рассуждений старший помощник. Как крикнет он над моим ухом: