Текст книги "Тьма внешняя"

Часть пятая. ЖЕЛЕЗО И КРОВЬ

30 июня. Графство Тулуза.

Вместе с другими военачальниками де Граммон вышел из шатра коннетабля. Впереди всех важно выступал в окружении лейтенантов Эд Бургундский, облаченный в сияющие сплошной позолотой доспехи. Только что окончился военный совет, видимо последний перед генеральным сражением.

Отсюда, с возвышенности, где возвышался пурпурно – синий королевский шатер, рядом с которым стояли шатры его приближенных, открывалось весьма пестрое зрелище. Многоцветные палатки рыцарей с пестрыми флагами у входа, солдатские шалаши, навесы из шкур и дерюги, какие-то халупы из остатков разломанных повозок, коновязи и загоны, дым от сотен и сотен костров… Доносился неумолчный гомон этого сборища, насчитывавшего не менее шести десятков тысяч только вооруженных людей, не считая прочего сброда.

…Минул уже четвертый день, как королевская армия остановилось всего в нескольких лье от занятой мятежниками Тулузы и расположилась тут, почти вплотную к дугообразной гряде высоких обрывистых холмов. По замыслу коннетабля, они должны послужить надежной защитой от столь любимого мятежниками ночного нападения. Лежащая перед холмами обширная пустошь была почти ровной, лишь в нескольких местах ее пересекали трещины оврагов и балок. Именно этой равнине и предстояло, если будет на то божья воля, стать местом решающей битвы.

Весь первый день войска обустраивались на новом месте, ежечасно страшась нападения.

С тылу лагерь был прикрыт двумя линиями обозных телег, поставленных набок, и невысокими земляными валами, ощетинившимися острыми кольями, концы которых были обожжены на костре.

Оставшиеся неиспользованными повозки сгрудились в левом углу огромного лагеря. Там же разместились и все, кто сопровождал армию, и тут же начала действовать настоящая ярмарка, где можно было за звонкую монету получить всевозможные блага, включая и весьма предосудительные.

Разведчики непрерывно шныряли вокруг лагеря Девы, вступая в мелкие стычки с ее людьми. Уже появились первые пленные, которыми, после краткого допроса с пристрастием, украсили воздвигнутую в середине королевского лагеря виселицу. Из показаний пленных и сообщений разведчиков следовало, что Дьяволица собирается в ближайшие дни дать рыцарям решительный бой. Сперва коннетабль даже подумывал взять неожиданным маневром бунтовщиков в осаду и уморить голодом, но в конце концов отказался от этой мысли. Все должно было решить поле. Пока же ограничились тем, что разослали в разные стороны несколько сотен легкой конницы – перехватывать предназначенные врагам обозы.

Второй день противостояния не был отмечен ничем за исключением одного: именно в этот день государь Франции первый и последний раз лично вмешался в ход войны. По его приказу в расположение мятежников отправились королевский сержант и герольд. С собой они везли послание, в котором Карл IV приказывал сложить оружие и разойтись по домам, обещая в этом случае «простить их великие прегрешения». Вожакам «богомерзкого бунта», за исключением предводительницы, было так же обещано, именем короля, полное помилование.

Через несколько часов к передовым постам армии вышел облезлый хромой осел, к спине которого были привязаны два раздетых обезглавленных трупа. Срубленные головы посланцев монарха лежали в мешке, болтавшемся на шее животины, а нераспечатанный свиток был аккуратно вставлен в зад герольду.

А сегодня на только что закончившемся совете коннетабль изложил собравшимся план сражения. Надо признать, составляя его, Рауль де Бриенн проявил весь свой незаурядный ум и постарался извлечь уроки из прошлых поражений. Предполагалось, что тяжелая дворянская кавалерия будет разделена на три корпуса – основной и два резервных. Пехота, напротив, будет собранна в один кулак и пойдет в бой под единым командованием.

Коннетабль не намеревался нападать первым, а хотел дождаться, пока воинство бунтовщиков первым атакует королевскую армию. Именно в этом маневре и состояла основа замысла де Бриенна, на нее он и возлагал надежду на успех. И тогда он навяжет мятежникам встречный бой, не дав им возможности закрепиться и выставить столь любимые ими рогатки против всадников. Впрочем, на этот случай имелись пороховые мины и некоторое количество пушек.

Первыми в схватку должна были вступить конные лучники и арбалетчики. Их задача – атаковать левое крыло наступающих и, не затевая рукопашной схватки, постараться выпустить как можно больше стрел в не защищенных броней мужиков. Это должно было расстроить их ряды, а при удаче – вообще сломать строй. По сигналу легкая конница должна была отступить, при этом попытавшись увлечь мятежников за собой, а затем зайти к ним в тыл, осыпая стрелами их арьергард и стараясь произвести как можно большую панику. Затем в дело должны вступить главные силы, атакующие по фронту, за ними одновременно устремляется пехота, которая скует левый фланг нападавших, не позволив им провести свой любимый маневр – обход с тыла, и наконец, по сигналу на другой фланг обрушивается резерв. Бронированная кавалерия первым же ударом должна будет рассечь армию Дьяволицы надвое, а пехота – довершить дело, опрокинув растерявшихся бунтовщиков. Нескольких последовательных ударов нарастающей силы, необученные, не закаленные в серьезных боях вилланы, разумеется, не выдержат и побегут.

Обратившихся в бегство мятежников будут преследовать без отдыха и поголовно истреблять, не щадя никого, в то время как отряд особо отобранной кавалерии займется поиском и ловлей Дьяволицы.

Безоговорочно веря в победу или, быть может, стремясь вселить эту веру в подчиненных, Рауль де Бриенн вкратце сообщил, что собирается делать после того, как все будет кончено. Дав людям краткий отдых и оставив некоторое их количество для очистки Лангедока, армия быстрым маршем двинется в северные провинции, чтобы еще до наступления осенней распутицы раздавить последние очаги мятежа. В заключение, чтобы пресечь любые возможные возражения, коннетабль сообщил, что план этот доложен королю и им одобрен.

После был брошен жребий: кто какое место займет в предстоящей битве и под чьим началом будет сражаться. Пехоту поручили Эндрю Брюсу, поскольку никто из французских сеньоров никогда не водил в бой сколь-нибудь большого ее количества, а он еще в Шотландии одержал немало побед, командуя именно пешими воинами. Бертран де Граммон вошел в число тех, кто оказался в резерве, которым командовал герцог Шарль Алансонский. Нельзя сказать, что это его очень обрадовало: он сильно недолюбливал герцога. Но спорить было бесполезно, да и глупо. Напоследок де Бриенн распорядился объявить еще одну королевскую волю: того, кто захватит Дьяволицу, ожидает награда сто ливров за мертвую и тысяча за живую. Сверх того, крепостной получит свободу, а простолюдин может рассчитывать на дворянство.

Уже в сумерках граф, как обычно, обошел расположение своего знамени. У входа в палатки сидели его солдаты. Кто-то ел гороховую похлебку с салом, разливая ее прямо в шлемы, другие беседовали, перебрасываясь грубоватыми шутками, или играли в кости. Жители его графства, его подданные: вилланы, свободные арендаторы, издавна жившие на принадлежавших его роду землях, горожане двух его ленных городов. При появлении сеньора они торопливо вставали, он вполуха выслушивал приветствия, отвечая взмахом руки. «Очень многие из них окончат жизнь именно здесь», – подумал де Граммон. Может быть, и он тоже… Тяжкие предчувствия уже не первый день томили его душу. Сможем ли мы победить Ее, кто бы она ни была?» Ему хотелось в это верить, хотелось надеяться, что Бог еще не совсем отвернулся от Франции. Впрочем, что толку терзать себя подобными мыслями: завтра, самое позднее послезавтра, состоится решающая битва, и тогда все станет ясно… так или иначе.

* * *

Те же дни. Окрестности Тулузы. Лагерь Светлой Девы.

Огромная красная Луна висела невысоко над горизонтом, освещая палатки из козьих и лошадиных шкур, лоскутные шатры, где куски дорогой ткани соседствовали с мешковиной. Лунный свет сливался с отсветами множества костров, сидящие рядом с которыми хлебали ставшее уже привычным варево – густую кашу из ржаной муки с жаренным луком и бараньим салом.

Лагерь был похож на огромный город, живущий своей, хаотичной и беспорядочной жизнью. Ею никто не управлял, не пытался устанавливать какие-то общие правила – как это было принято у мятежников, все катилось словно само собой. Люди пели, водили хороводы, веселились до глубокой ночи, отсыпаясь днем.

От недалеких костров до Кера долетали обрывки разговоров:

…Так пока ты один раз секирой махнешь, он тебя три раза мечом ткнет.

– Нет, братья, я топор больше уважаю – привычней все-таки. Опять же – врежешь им со всего маху, так панцирь как орех треснет…

…А барониху на кол посадили, и поделом – незачем было беременных девок пороть, лучше бы мужа своего – кобеля этакого, посекла…

…А вот что я вам скажу – в Париже, говорят, сто с лишним женских монастырей будет. Эх, и повеселимся же! Там, наверное, и монашки не простые, а сплошь из знатных. Тело, должно, у них нежное, – говоривший сделал долгую пазу, предвкушая будущее наслаждение, – как белый хлеб!

Капитан бросил взгляд на запад. Там в ночном небе тоже подрагивало бледное зарево тысяч огней. Королевская армия стояла совсем близко.

Не сегодня – завтра оба войска должны были сойтись в смертельной битве, после которой уцелеть может только кто-то один.

…С того дня, когда страшная и необъяснимая гибель настигла его спутников, Жорж Кер чувствовал себя так, словно спал не просыпаясь, видя при этом какой-то кошмарный сон.

Должно быть, у каждого человека есть свой предел, после которого ломаются даже самые стойкие. В тот день он перешел этот предел – слишком много случилось всего за несколько часов.

Уйдя с площади, он не бежал прочь из Руана, как подсказывал ему здравый смысл.

Ему казалось, что его уже ищут по всему городу, а страже на воротах отдан приказ – схватить его. Он подумал было отыскать свою знакомую вдовушку и укрыться у нее, но тут же в страхе отбрасывал эту мысль, убежденный, что она немедленно выдаст его бунтовщикам. Он даже – воистину, страх затмил тогда его разум – собирался отправиться к Беспощадному и во всем покаяться! Несколько часов он кружил по улицам Руана, не зная что делать, и время от времени читая про себя все молитвы, которые только мог вспомнить.

Вспоминая тот день, Кер каждый раз проклинал тогдашнюю свою трусость. Ведь яснее ясного, что никто бы не стал искать его – зачем, ведь вся троица неудачливых убийц мертва?

К вечеру, так и не решившись ни на что, он решил положиться на волю Божью и вернулся на улицу Лудильщиков.

Уже на следующий день, он приступил к своим обязанностям в отряде лучников хоругви Арно Беспощадного.

Боязнь разоблачения смешивался теперь еще и с чувством вины – он, верный солдат короля, служит теперь, пусть и не за совесть, а за страх предводительнице бунтовщиков и еретичке.

Подумав, он, однако, нашел выход.

Девять десятых времени он посвящал тренировке в меткости стрельбы.

По своему немалому опыту, он знал, что для того, чтобы научиться более-менее точно пускать стрелы, нужно не меньше года, не говоря уже о том, что в бою нет времени долго целиться.

В его дела не вмешивался никто. Жюсс все свалил на него, день-деньской проводя время в обществе кувшина с хмельной влагой. Арно Беспощадный тоже не говорил по этому поводу ничего, даже хвалил за старание.

Воинство его, как и предупреждал Гасконец, оставляло желать много лучшего, далеко не все не то чтобы могли взять поправку на боковой ветер, или конский бег, но даже как следует натянуть тетиву. Иные вообще предпочитали не снимать ее, так всюду и ходили с приведенными в боевое положение луками за спиной, а потом еще удивлялись – почему стрелы вдруг так недалеко летят.

Луки у них были по большей части неважные, все больше самоделки с тетивой из сырых жил. Впрочем, и из такого можно было, при удаче, пробить среднего качества доспех на полста шагах.

Правда у одного из его солдат был замечательный во всех отношениях мощный лук, посылавший стрелу много дальше тех, к каким привык Кер. Лук этот с двойным изгибом дуги и накладками из толстого шлифованного рога, украшенными замысловатым орнаментом, был намертво склеен из множества полос дерева и кости и обтянут вощенным бычьим пузырем.

На вопрос: откуда у него такой, его хозяин рассказал, что забрал его, когда громили замок его господина, а откуда он взялся у того – понятия не имеет, а теперь спросить не у кого, поскольку самого сеньора запихнули в сундук и выбросили из окна башни.

(Капитан, а тем более нынешний хозяин оружия, должно быть изрядно бы удивились, узнав, что это настоящий монгольский лук – один из тех, что за сто с лишним лет до того сделали воинов Чингисхана властелинами половины мира.)

Через несколько дней Кер уже вполне освоился здесь. Как-то так получилось, что он почти сразу стал для солдат Дьяволицы своим. Да и, правду сказать, эти люди ничем не отличались от тех, кем он командовал, во время всех тех войн, в которых участвовал.

По вечерам он сидел с ними у костров, рассказывал им случаи из своего солдатского житья-бытья или выслушивал немудрящие повести об их жизни или те страшные истории, которые так любит послушать на ночь глядя простой народ. Старательно поддакивал когда в разговорах начинали восхвалять Светлую Деву, и громче всех выражал восхищение ею.

Народ под его началом оказался самый разный. Больше всего, само собой, было крестьян, и далеко не все из них были тупой деревенщиной, наоборот – попадались люди по-своему весьма умные и рассудительные.

Были тут и горожане – в основном подмастерья и поденщики, горстка вчерашних солдат, дворня сеньоров, дружинники, лесники и егеря. Как-то Жюсс указал ему на мирно беседующих старого и молодого лучников и между прочим упомянул, что, будучи баронским лесничим, старший вместе с двумя подручными поймал охотящегося в господском лесу отца младшего и на месте расправился с ним, разорвав его между двумя согнутыми деревьями.

– Вот оно как, – сказал гасконец порядком оторопевшему капитану, – правда Девы все очистит, все зло прошлое!

Нельзя сказать, что абсолютно все они были фанатичными сторонниками Дьяволицы, хотя таких тоже было немало. По большей части эти люди жили своей обычной жизнью, больше думая не о ежедневно поминаемой «Божьей справедливости» и не о том, чтобы сложить свои головы за Светлую Деву, а о том, как бы посытнее пообедать и улизнуть от своей очереди чистить отхожие места или стоять ночную стражу. Крепостные, и те, случалось, в разговорах с ним жалели своих господ, говоря, что если б те не сопротивлялись посланнице Господа Бога, то, пожалуй, кое– кого из них можно было бы и пощадить.

И с какого-то момента он вдруг с испугом начал ощущать, как эти люди, бунтовщики и враги Бога и короля, становятся для него тоже своими.

Он гнал от себя это чувство, но оно не думало покидать его. Больше того, странные мысли начали все чаще приходить в голову.

Вот он, Жорж Кер – человек, послуживший короне немало лет. Он не раз и не два водил в бой сотни человек, ему случалось оборонять крепости и замки, справляясь не хуже всяких там благородных. Даже больше. Кто удержал замок Авентур против тысячи с лишним англичан с двумя сотнями и без единого дворянина – потому что все они сложили головы в дурацкой вылазке? И если уж на то пошло – чьи молодцы подстрелили маркграфа Карла Верденского, тем самым наполовину предопределив победу под Страсбургом? Но, тем не менее, на каждой войне любой нищий шевалье, у которого под началом десяток оборванцев, считал себя вправе помыкать им как хотел.

Если по справедливости, то он уже давно должен был получить золотые рыцарские шпоры. А что же в итоге? На склоне лет он вынужден довольствоваться должностью начальника отряда стражи, ловить воров, рискуя получить нож под лопатку, разнимать дерущихся базарных кумушек, при этом ожидая, что они обе вцепятся тебе в бороду, да следить за тем, чтобы не выливали из окон помои. Так может быть в том, что говорит и делает Светлая Дева, пусть она там и ведьма, и в самом деле есть какая-то справедливость? Мысли эти вызывали у него откровенный страх, но Жорж ничего не мог с ними поделать. И все чаще он ловил себя на том, что он – как ни крути, а уже один из них, такой же, как и все они, и что, пока одна его половина размышляет о бегстве и хранит верность королю и Богу, другая живет и действует, как действовал бы Жорж Долговязый, несправедливо выгнанный со службы королевский капитан, переметнувшийся к Дьяволице.

Незаметно для себя Кер забрел почти в самый центр лагеря. Тут, за бревенчатой оградой, было жилище самой Светлой Девы и ее немногочисленных слуг. Здесь же находилась Площадь Совета, где возвышался бывший постоялый двор, ныне превращенный в подобие комендатуры лагеря. Там день-деньской толклись большие и малые начальники, обсуждая текущие дела. Во время таких обсуждений шуму было много, а толку мало – как это обычно и бывает.

Он подошел к большому костру, на котором жарился целый бык. Вокруг костра расположились едва ли не все более-менее заметные командиры мятежников. Это тоже был своего рода обычай, подобный братской трапезе у монахов.

Старшие сидели рядом с младшими, ничуть не чинясь, то обсуждая военные дела, то переходя к разговорам о делах житейских. Кер тоже сел немного в стороне, и ближайший к нему человек, поздоровавшись, подал ему кусок мяса на кинжале. В ответ Кер молча протянул ему свою флягу, где еще оставалось немного сидра.

– Истинно говорит Дева, братья, – с жаром говорил кто-то из присутствующих тут. – Все церкви запроданы попами Сатане! Помню, как-то в Лавиньи наши подпалили собор святой Женевьевы. Так клянусь, сам видел – как дым то пошел, изо всех окон дьяволята и полезли… Мелкие, с крыльями, навроде как у летучих мышей, и пищат – аж в ушах звенит! А как крыша рухнула, вылетел самый главный. Вот с таким рогом во лбу и хвост в две сажени! Крест честной, сам видел!

– Не знаю, не знаю, – с сомнением отвечал ему другой голос, обстоятельный, с явственным нормандским акцентом, – то был Ингольф Ле Камбре, бывший деревенский нотарий, ныне командовавший знаменем Десницы Божьей. – Может, и живут где бесы, только вот мои ребята рассказывали, что, когда разбивали в Амьенском соборе раку с мощами, то внутри никакой нечисти не водилось, а только пыль, грязь, паутина, дохлые крысы, да один череп собачий…

Кер не удивился и не ужаснулся. Он уже давно отвык ужасаться чему бы то ни было.

– О чем думаешь, Пьер? – донеслось с другой стороны.

– О чем думаю? – задумчиво произнес хрипловатый голос. – Вот побьем мы и всех знатных, и попов, и короля – и какая тогда жизнь настанет?

Капитан узнал говорившего.

То был Пьер Рябой, командовавший одним из пяти знамен, с которыми Дева выступила в поход на юг.

Насколько мог понять капитан, он был еретиком, причем принадлежал к весьма странной ереси. Время от времени он изрекал такое, по сравнению с чем даже проповеди Светлой Девы (он теперь даже мысленно страшился назвать ее Дьяволицей) казались вершиной благочестия.

Например, что Христос и Сатана равны по своей силе, и что оба они – дети другого, еще более великого Бога.

Рябой умел складно говорить, словно прежде был не мужиком, а монахом.

На спине его были следы кнута, а толстый синий шрам, наискось опоясывающий шею, мог поведать о виселице, с которой его обладатель сорвался за несколько мгновений до того, как петля сломала бы ему позвонки. В свое знамя он отбирал исключительно крестьян, ибо считал, что только труд землепашца угоден Господу, а все остальное – от лукавого.

При всем том, как ни странно, в его воинстве поддерживались настоящий воинский порядок и железная дисциплина.

За обнаруженное золото секли кнутом – оно считалось дьявольским металлом и источником порока, а за грабежи у простолюдинов, будь то селянин или городской житель, карали особенно жестоко, хотя и другие подобного тоже не одобряли.

Пьер был единственным, кто посматривал на капитана с нескрываемой неприязнью, впрочем, не пытаясь как-то повредить ему.

– А ты-то сам как думаешь насчет этого, Рябой?

– Да что я, – произнес Пьер и некоторое время помолчал. – Я думаю, надо разойтись по своим деревням да и землю пахать, трудиться как Господом завещано. А если кто влезет к нам из соседних королишек – собраться да знатно встретить. Вот хочется послушать, что народ думает.

– Надо будет в другие земли пойти воевать: тамошние короли нас в покое не оставят, – заявил кто-то.

– Пусть сунутся только! – подхватило сразу несколько голосов.

– Нет, что же это, – не унимался первый. – Своих гадов повыведем, а других пощадим? Пусть и дальше из честных христиан кровь сосут? Да и попы опять же – разве Дьявол им позволит нас не трогать?!

– Это что ж, одну войну закончим, и сразу другую начнем?! Ну нет уж!

– А если Светлая Дева прикажет?

– Ну разве что она…

– А пусть Беспощадный скажет, он у нас вроде как самый умный, – бросил кто-то.

– Точно – давай, Арно! Эй, тихо там – Беспощадный говорить будет!

– Ну что вам, братья, сказать? После победы Светлая Дева, наша госпожа, станет нашей королевой; это ясно.

– Само собой, – поддакнули собравшиеся.

– Ну и будут как и везде – три сословья. Те, кто воюет, те, кто служит Богу, и те, кто их кормит и одевает.

– Подожди, – Пьер Рябой был явно удивлен услышанным. – Это что же, и попы будут, и рыцари, так?

– Ну да.

– А откуда ж им взяться, если мы их под корень вырежем?

– Откуда? – в голосе Арно Керу послышалась затаенная насмешка. – Да из нас же. Лучших воинов наша королева сделает рыцарями, а тех, кто проповедует Ее слово – пастырями и епископами или как там они будут называться…

Собравшиеся ответили на слова Беспощадного дружным хохотом.

– Ну, сказанул! Это я, значит, буду рыцарем?!

– Чур, я граф!

– Ха-ха! Граф Одноухий, сир Большого Свинарника! А герб уже себе придумал?

– Конечно: навозная куча с вилами!

– Это что, и подати опять будут, и повинности?

– А право первой ночи? Эх, хорошо бы!

– Да зачем тебе право первой ночи: ты и так, почитай, всех девок в нашей деревне испортил!

Вновь последовал многоголосый гогот.

– Слушай, а ведь верно, – бросил вполголоса один из сидевших поблизости от Кера своему соседу, – ты вспомни, Малыша Ферри: сопляк, мальчишка, беглый послушник монастырский, ни на что не годился, как кобылам в обозе хвосты крутить. А какой важный да толстый стал с тех пор, как его писцом при главном проповеднике сделали!

– Погоди-погоди, – повысил голос Пьер, похоже, не разделяющий веселого настроения соратников. – Что-то ты не то говоришь, друг Арно. Я ведь слыхал уже такое – про это нам всю жизнь церковные крысы да господа в уши дудели. Это не иначе кровь твоя дворянская знать о себе дает, вот ты и хочешь все по старому поворотить, – медленно, с расстановкой произнес он.

Повисла тишина. Худшего оскорбления придумать было нельзя, и все напряженно ждали, чем ответит Беспощадный.

– Это ты, дружище, что-то не то говоришь, – наконец ответил бывший рыцарь, и в его голосе клокотала ярость. Дворянства меня сам король уже давно лишил, а насчет крови – так ведь как знать, кто был твой настоящий отец!

Вновь стало тихо.

Поднявшись, капитан зашагал прочь, не дожидаясь, чем закончится столкновение.

Возле одного из костров, мимо которого он проходил, в кругу одобрительно хлопавших зрителей вертелись, колотя в бубны, три обнаженные плясуньи; их тела в отсветах пламени казались отлитыми из темной бронзы. Зрелище, ставшее почти обычным здесь. Немало женщин пристало к ним и помимо воительниц Безносой. Проститутки, хотя тут на особый заработок рассчитывать не могли, просто искательницы приключений, жены, последовавшие за мужьями, подружки, увязавшиеся за милыми, и бабы, уведенные из родных мест насильно, хотя это строго запрещалось. Впрочем, уже через несколько дней они ничем не отличались от обычных обозных шлюх.

Кроме женщин появились и торговцы. Казалось бы, поживится тут, в войске бедняков, вроде им было и нечем. Ан нет – эти хитроумные жулики и тут не упускали свою выгоду. Они скупали добычу, меняли золотые побрякушки и барахло на вино, оружие и доспехи. И не знавшие настоящей цены драгоценностям темные простолюдины легко расставались с ними.

Кроме этого, в лагерь во множестве набились всякие проповедники-еретики. Прежде всего это были катарские жрецы-колдуны (вроде ведь еще лет сто тому их вчистую пожгли, а вот теперь снова как мыши расплодились!). День-деньской они, тряся длинными бородами, читали свои проповеди на почти непонятном здешнем наречии. Хотя они и собирали немалое число слушателей, справедливости ради следовало сказать, что большинство бунтовщиков смотрели на них косо, а кто-то даже заявлял, что Дева и впрямь святая, ибо только святая в своей безграничной доброте может терпеть таких еретиков.

Поежившись от ночной прохлады, Кер остановился у входа в землянку, бывшую его пристанищем. Изнутри доносились смех и возня. Если слух его не обманывал, Аньес – разбитная пикинерша из числа воительниц Безносой, особа, весьма известная и примечательная, развлекала сразу двоих парней из его отряда. Или они развлекали ее – это как посмотреть. Чертова баба не нашла ничего лучше, как забраться в его жилище. Как будто для своих забав не могла найти другого места!

– Был у нашего аббата жирный зад… – затянул невдалеке кто-то.

И нестройный хор грубых сиплых голосов подхватил:

 
– Ну и жопа, ну и жопа!
Ха-ха-ха, ха-ха-ха!!
 

Жорж мрачно уставился на багровую луну.

Быть может, именно сейчас, в нескольких лье отсюда, у такого же костра сидят ребята из его отряда и тоже распевают про жирного аббата, или «Жюли-Раскрывашку»

…Оставалось благодарить Создателя за то, что предводительницу мятежа он видел за все это время только один раз. Ему пришлось присутствовать на большой проповеди в Руане. Он почти ничего не разбирал из того, что она говорила, только слова об истинной вере, божьей правде, священниках, обманывающих верующих по наущению Вельзевула…

Всю проповедь он простоял, обливаясь потом от непонятного страха и чувствуя предательскую дрожь в коленях.

Той же ночью ему приснился кошмар, почти ничем от яви не отличавшийся. Он стоит в строю мятежников, а Дьяволица объезжает свои полки. Вот она, поравнявшись с ним, чуть дольше чем на других останавливает на нем свой взгляд. Ноги его задрожали, а дыхание перехватило – он догадался вдруг, что она все знает. Он рухнул на колени, пытаясь молить о пощаде, но горло его издало только жалкий писк. Остановившись, Дева указала на него, что-то выкрикнув на непонятном языке металлическим звенящим голосом. Его тут же схватили собственные солдаты и поволокли куда-то… Кер тогда проснулся от собственного вопля, переполошив чуть ли не всех соседей.

Кошмары потом посещали его не один раз, и он пробуждался в холодном поту, а после долго лежал без сна, мучимый страхом и дурными предчувствиями.

Всякий раз при мысли о ней он испытывал страх, с которым ничего не мог поделать, как ни старался. Страх, от которого холодели руки и сжимало сердце. Стоило вспомнить тот миг, когда жуткий ледяной огонь ее глаз ожег его душу… нет, не надо думать об этом. От одного воспоминания можно поседеть.

Он предполагал, что гибель его спутников, каким-то непостижимым образом связана с его попыткой убить эту жуткую женщину, и это не улучшало его настроения. Страх не оставлял его, и тот же страх удерживал его от бегства, сковывая волю.

Не раз он задумывал побег, но всегда в последний момент не хватало решимости. Кроме того, лейтенант в отряде больше чем в две тысячи человек был постоянно на виду. Будь он простым лучником, незаметно исчезнуть было бы несравненно проще. Временами он чувствовал себя загнанным зверем, но поделать с собой ничего не мог, продолжая плыть по течению, положившись всецело на удачу.

И черт же подсунул тогда ему Альбера Жуви! Слава Богу, хоть с его старым знакомым не возникло больше проблем – на третий день отряд Пьера Адвокатника ушел к Амьену, где, говорят, весь полег костьми.

…Так продолжалось почти две недели. На исходе второй Дева вдруг неожиданно для всех вызвала к себе командиров лучших своих знамен и объявила, что они идут в южные провинции. На сборы было отведено лишь несколько часов.

Затем был стремительный марш, почти без привалов и остановок, с короткими ночлегами то в поле под открытым небом, то на еще теплых пепелищах усадеб. Они не тратили время на штурм замков, даже если их можно было бы взять без особых усилий, не обращали внимания на депутации от городов, лежавших чуть в стороне от их пути, которые предлагали кров и отдых в своих стенах. Создавалось впечатление, что она настойчиво стремится к некоей известной ей одной цели. Кто говорил, что идут они на Авиньон, кто вообще утверждал, что их войско неведомым образом попадет в Святую Землю, изгонит неверных, а Дева сядет на престол в освобожденном Иерусалиме, став императрицей всех христиан.

Каждый день к ним приходили все новые и новые пополнения. Люди попадались самые разные – от монахов, сорвавших с себя рясу, до настоящих дикарей, выбравшихся из каких-то глухих лесных трущоб. Они были косматы как звери, одеты в безрукавки из свалявшихся овчин на голое тело и не выпускали из рук дубины. Говор их можно было понять с трудом, а глаза, случалось, вспыхивали таким огнем, что старому вояке становилось не по себе. Всех их наскоро обучали прямо в походе а, если их было слишком много, Дьяволица собирала их в отряды и распускала в разные стороны – устанавливать свою власть. Столь большое число добровольцев порядком удивляло Кера.

Ну понятно, что привело сюда вчерашних крепостных или задавленных податями вилланов-арендаторов. С такими, как Беспощадный тоже вроде все ясно. История оруженосца шампанского барона, полюбившего без памяти крепостную девушку из монастыря Святого Ле, переходила из уст в уста.

На просьбу продать ее, приор, смеясь, предложил самому Арно стать крепостным. Он сбежал с ней, после того как она призналась, что беременна. Люди каноника вместе с людьми поспешившего помочь соседу барона настигли их, и в завязавшейся схватке Арно срубил трех человек, прежде чем его скрутили. На следующее утро несчастная была повешена у ворот монастыря, а сам Арно брошен в подземелье, откуда его в самом начале бунта освободили люди Девы.

Но кой черт понес к мятежникам хоть главного оружейника Девы – Ги Лемана, у которого в Нанте был дом в два этажа, а зарабатывал он в год почти столько, сколько сам Жорж Кер – чуть ли не за десять лет? Да и Арлетт Арраская вряд ли бедствовала – с ее то заведением. А ведь не одни они такие; среди его подчиненных были и сыновья купцов, бежавшие из родительского дома, чтобы присоединиться к смутьянам.