Текст книги "Тьма внешняя"

В молчании смотритель единственной тюрьмы Мидра проводил его к лифту, так же молча поднялись они наверх и попрощались без слов, кивнув друг другу.

Только когда хрупкий на вид каплевидный короткокрылый аппарат оставил далеко позади неприметный каменный куб, Таргиз задумался об увиденном. Почему ему показали то, что обычно ученики видят только по завершении обучения? Ведь до посвящения в полноправные Хранители еще не близко…

Или это предупреждение? Таргиз поспешил отогнать эту мысль.

* * *

Вновь, как и вчера и позавчера Джованни дель Мори, кардинал и легат, сидел за столом, заваленным бумагами, задумчиво перебирая их, пробегая глазами, откладывал иные в сторону. То была летопись гибели мира, в котором он прожил свою жизнь.

Сейчас его внимание привлекли письма, пришедшие в последний месяц – полтора. На первый взгляд из них следовало, что разразившаяся над миром буря начинает постепенно успокаиваться, но кардинал чувствовал, что это лишь иллюзия и самообман. Подобные потрясения, начавшись, не могут прекратиться в один-два года.

Венгерское королевство терзали внезапно вспыхнувшие смуты. В Испании мавры, в яростной битве отброшенные от Толедо, откатились за Тахо; однако, по – прежнему удерживали Лиссабон и Мадрид. Флот тунисского султана захватил Мальорку и Ибицу, но обломал зубы о Сардинию. Дела мусульман шли неважно: разгорались войны между Египтом, Сирией и турками. По достоверным сведениям там объявилось множество сект, именующих друг друга еретиками, и вновь подняли голову асассины. Выходит, Сатана не столь уж благосклонен к извечным врагам христианства?

Византийский флот, окончательно превратившийся в разбойничий, в котором великий дука Кирилл Палеолог ничего уже не решал, а всем заправляли иоаннит Вернер фон Крапп и хорватский флибустьер Вукан Муха, окончательно ограбив и разорив все побережье северной Италии, ушел зимовать на Итаку. Еще раньше сняла осаду Венеции, так ничего и не добившись, армия герцога Висконти. Тем временем в Константинополе шли переговоры о свадьбе правнучки императора Ираклия и сына царя сербского и болгарского и – ни много ни мало – объединении Восточного Рима и южных славян под единым скипетром. Кое-где в Европе начали появляться самозваные графы и бароны – бывшие разбойники, засевшие в наспех подлатанных замках. Находились и такие, кто объявлял себя чудесно спасшимися королями, на худой конец – принцами. Вновь прошел слух, что римский папа жив и скрывается где-то в Боснии. Пираты Северного, Немецкого и Балтийского морей, создававшие, случалось, целые пиратские государства на воде по пятьдесят-сто кораблей, в последнее время притихли: то ли обожрались, наконец, добычей до отвала, то ли просто попрятались в гаванях в преддверии осенних штормов. На юге Швеции по-прежнему стояли остатки армии Дьяволицы во главе с одним из ее полководцев, Урквартом Маасом, показавшим себя на диво толковым правителем и неплохим военачальником. На крайнем востоке Новгород и Псков осаждали Нарву и Дерпт, а Кейстут лениво выжигал последние орденские города. Гамбург при поддержке жителей острова Борнхольм отбил нападение разрозненных отрядов кого-то из последователей Светлой Девы. Чума еще продолжала косить людей, хотя мор уже угас сам собой, докатившись до мест, полностью опустошенных голодом и войной. Больше того, чума, вместе с толпами пленников вернулась туда, откуда пришла, и теперь вновь успешно делала свое дело в землях арабов. В последние недели произошло еще одно событие, раньше небывалое. На побережье Норвегии и Исландии выбросилось множество китов, животные словно сходили с ума целыми стадами, сотни и сотни их гибли на радость прибрежным жителям, лисам и воронам. Три дня назад стадо в полста голов выбросилось неподалеку от Осло, и рев умирающих на камнях фиорда гигантов долго оглашал город.

Единственным лучиком света было письмо, прибывшее на одном из кораблей, вернувшихся с другого края океана. Его прислал кардиналу сам принц Хокон. В нем кратко говорилось о том, что на берегах неведомого Винланда уже воздвигнуты стены поселка, названного Христианборгом, что посеян первый хлеб, а в только что построенной церкви в день написания письма совершено первое венчание. Упоминалось в нем о стычках с язычниками – скрелингерами, неизменно завершавшихся победой христиан и о первых обращенных в истинную веру из числа дикарей. В заключении принц говорил о своих планах и о том, что на следующий год в новые земли должно прийти не меньше ста кораблей… Что ж, дай Бог удачи ему и его делу!

Никаких новостей о Деве по-прежнему не было.

Единственное за последние полтора месяца сообщение, прибыло несколько дней назад окольными путями через Фарерские острова от одного из людей, посланных в Англию королем Олафом. Он писал, что видел, будучи в Кенте, где стояла с самыми верными сподвижниками Светлая Дева, избравшая местом жительства бывший кафедральный собор. В город прибывало немалое число паломников едва ли не со всей Европы и даже иноземные купцы, затеряться среди которых было не так уж сложно. Донесение было коротким. В нем рассказывалось, что в день прибытия его в Кент разразилась сильнейшая гроза, и, как говорили жители, Дьяволица вышла, почти нагая, на площадь перед собором и, простерев к небу руки, выкрикивала на неведомом, показавшемся ему даже нелюдском языке, молитвы или проклятия. Слыша звуки ее голоса, люди падали на колени и бились в рыданиях а молнии били рядом с нею в землю, не причиняя ей вреда. Заканчивалось письмо словами о бессмысленности всякой борьбы и близости Страшного Суда.

Еще один безумный слух в бесконечной череде подобных ему…

…Донесения соглядатаев, сбивчивые рассказы беженцев, обстоятельные письма настоятелей уцелевших монастырей, рапорты военачальников, за спокойно-равнодушными словами которых чувствовалась усталая обреченность.

В их строках на латыни и еще на дюжине языков, было одно и то же, всегда одно и то же: голод, резня, смерть, святотатство, ересь… голод… резня… ересь… смерть. Казалось, мозг его уже не в силах выдержать этой ужасной и вместе с тем ставшей уже какой-то привычной и обыденной безнадежности. Сколько пережил христианский мир такого, о чем нельзя было даже и помыслить еще после Тулузы… Даже после Авиньона!

Опять и опять мысли его возвращались все к одному и тому же: что все– таки происходит в мире, какие силы потрясли до основ самое существо его? Какие бездны зла отверзлись и в чьих руках оказались ключи от них?

Кардинал пытался найти ответ, перечитывая все написанное отцами церкви о конце света. Он искал его в забытых апокрифах и трактатах древних мудрецов, в откровениях святых и полубредовых предсказаниях самозваных прорицателей, которые по его просьбе отыскивали для него везде, где только можно. Не раз перелистывая ветхие, изъеденные временем и мышами пергаментные листы, он надеялся, что перед ним вот-вот забрезжит истина, но всякий раз надежда оказывалась тщетной. Он неопровержимо осознавал, что даже не в силах приблизиться к ответу.

Все, что случилось с миром за этот неполный год, могло кого угодно лишить последней надежды. Да полно! На что, в самом деле, можно было надеяться? Только на Божественную милость. Или Христос должен снова придти, чтобы второй раз умереть за грехи мира? Но достаточно ли будет его смерти, (Господи, прости и помилуй!) чтобы искупить грехи нынешнего времени? Ведь за последние полтора года их было совершено едва ли не больше, нежели за все прошедшие с сотворения мира тысячелетия!

Кардинал раскрыл книгу, которую по его просьбе прислали из королевской библиотеки.

То было хорошо знакомое ему сочинение епископа Ориденция, написанное вскоре после падения Рима. И вот сейчас кардинал перечитывал строки, написанные почти девять столетий назад, чувствуя, как слезы подступают к глазам.

«…Смотри, сколь внезапно смерть осенила весь мир. С какой силой война обрушилась на народы… Те, кто устоял перед силой, пали от голода и мора… всюду гибель, страдания, пожарища, руины и скорбь. Лишь дым остался от Галлии, сгоревшей во всеобщем пожаре…». Все верно. Лишь дым остался от Франции и Арагона, от Польши, Флоренции, Священной Римской Империи и Англии…

Или правы были еретики-манихеи, и мир, свершив некий долгий круг, вернулся к своему началу, чтобы вновь повторить то, что уже было когда-то? И что будет дальше, что ждет мир? Неужели вернется варварство и хаос, и дикие темные люди будут с недоумением и опаской разглядывать руины соборов и дворцов, думая, что это все – дело рук неведомых великанов.

А что будет с христианской церковью?? Неужели и она погибнет, отдав людские души во власть ереси и язычества?? И этого тоже хочет Господь?!

Но почему?!

И вдруг леденящий ужас, запредельный, непереносимый, перед которым померкли все страхи, кои способен представить себе человек, словно преодолев некую преграду, хлынул в душу Джованни дель Мори…

Что, если там, в горних высях, уже произошла та, предсказанная издревле, битва Тьмы и Света??

Что, если… если Люцифер одержал в ней победу?!!

Ведь он… он тоже сын Творца, и больше всех других был одарен силой его…

Нет, нет!! Это невозможно, немыслимо!!

– «Господи, прости меня, прости мне мое кощунство… Прости мне сомнения мои! – ловя воздух побелевшими губами шептал кардинал, чувствуя, как сердце наливается свинцовой тяжестью. – Господи, вразуми мя, ибо есьм ничтожный, недостойный слуга твой. Укрепи дух мой, дай знак, что не оставил меня и паству мою…». Но не было знака, а чудовищное знание (да, теперь он осознал и понял все!) заполняло его разум, не оставляя места для сомнений и надежды.

Вот и ответ на вопрос, терзавший его столько времени… Ждать было нечего, надеяться не на что. Господи, как это страшно – потерять надежду! Верни ее, укрепи раба твоего!

Как все просто, оказывается! Не будет ни четырех всадников Апокалипсиса, и трубы архангелов не вострубят, и звезда Полынь не падет на воды. Не надо ждать конца света, ибо он уже случился, пусть этого никто не заметил и не осознал!

Все происходящее ныне – и есть конец света!!

И конец этот тем ужасней, что будет длиться бесконечно. Ночь опустилась над миром, ночь, полная неизбывных страданий и мук. Ночь, которая не кончится уже никогда. Годы, века, тысячелетия… Ни одна земля, ни один народ, ни один человек не избегнут своей судьбы в царстве Владыки 3ла, вечном и непреходящем.

…Он шептал слова молитв, но уже не слышал их.

Обеими руками он схватился за ворот сутаны, который вдруг стал необычайно тесным. Боль разрасталась внутри сердца, заполняя все его существо.

Невидимые руки хватали его за горло, сдавливая его, лишая дыхания, выжимая из него жизнь.

Из горла его рвался крик… но так только казалось ему – на самом деле, голос его в эту минуту был не громче мышиного писка.

Сердце терзала жестокая боль, гасящая сознание, разливающаяся по всему телу…

На краткий миг слуха Джованни дель Мори коснулись звуки невыразимо прекрасного – ангельского? – пения, потом ему почудилось, что впереди словно бы распахнулась дверь во тьму и стремительный поток повлек его к ней.

Дверь все ближе и ближе, и вот он рухнул в бесконечную черную пустоту, бездну без конца и края…туда, где не было страданий и мук…

…Явившийся час спустя секретарь с криком бросился бежать, созывая людей. Сидевший за столом труп, уставившийся остекленевшими глазами в пространство, выражением белого лика ни капли не напоминал кардинала.

Окостеневшие пальцы намертво вцепились в столешницу, а в широко открытых, сохранивших блеск глазах, стоял жуткий потусторонний ужас, познать подлинную глубину которого к счастью, не было дано никому.

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ.

КНИГА ТРЕТЬЯ. ПОСЛЕДНИЕ ВРЕМЕНА

Пролог

…Окончилась еще одна зима и наступила весна. Весна 1349 года от Рождества Христова по календарю, принятому на совсем небольшой части планеты. Одной из неизмеримого множества планет своей Вселенной, и одной из столь же необъятного числа своих двойников во Вселенных иных.

Пошел третий год с той поры, когда чужая воля резко и страшно повернула обычное течение жизни. Ныне эта сила, о присутствии которых интуитивно догадывались самые прозорливые, пусть и не понимая истинной сути происходящего, не то, чтобы покинула подлунный мир, но стала малозаметной. То ли и в самом деле готовясь иссякнуть окончательно, то ли просто отдыхая перед новым наступлением.

Но, как бы там ни было, как и за сотни и тысячи лет до того, одно время года так же неотвратимо сменило другое.

Природе были безразличны все бесконечные человеческие распри, птиц и зверей совсем не волновали людские споры и ссоры.

Да и люди – те, кто уцелел, искренне веселились, отдавая дань тем немногочисленным радостям, кои еще оставила им жизнь.

Жизнь, вдруг обратившаяся в кошмар снова, пусть медленно, пусть не везде, но возвращалась на круги своя, будто русло реки, пересыхающее к лету, но осенью опять становящееся полноводным. Конечно, говорить о приходе «Последних времен» не перестали, но даже и в последние времена люди остаются людьми, и им тоже надо есть и пить, и любовь соединяет сердца, не спрашивая – грядет ли гибель мира, или нет…

Да, уцелели немногие – где-то половина, где-то одна десятая от прежнего числа. Но жизнь продолжалась словно и не колебались совсем недавно основы ее.

Игрались свадьбы – где языческие, где христианские, с искренней радостью встречались незабытые праздники. Люди находили в себе силы веселиться, растить детей и строить планы на будущее.

Там, где еще существовали государства, короли и знать так же как и раньше устраивали пышные приемы, интриговали, случалось, и воевали.

Кое – где в глуши крестьяне по привычке везли дань владельцам уцелевших замков, а те, хотя и не столь сурово как прежде, но судили тех за прегрешения.

На Итаке и в Дубровнике пираты смолили борта кораблей, готовясь вновь сразиться с Венецией. В обветшалом константинопольском дворце девяностолетний император Ираклий пытался найти способ удержать за собой власть, далеко, по ту сторону Атлантического океана прошла первая борозда на дотоле не знавшей плуга земле.

Как бы там ни было, жизнь продолжалась, несмотря ни на что, просто потому что должна была продолжаться.

И может статься, именно она – безличная, но всепобеждающая сила извечного потока бытия, сопротивляющегося любым попыткам самовластно определять ее течение, теперь в очередной раз перетасовала карты, чуть-чуть изменив две судьбы.

Иначе как могло случиться, что на постоялом дворе в самом сердце разоренной Богемии, вдруг встретились именно эти два человека?

Часть ПЕРВАЯ. ВСТРЕЧА НА БОГЕМСКОЙ ДОРОГЕ

1349 год, первые числа апреля. Южная Богемия.

Тяжелые тучи ползли низко над землей, цепляясь, казалось, за вершины деревьев. Изредка, в их разрывах, показывалась ущербная Луна, мертвенно бледная, как лик покойника, и ее серо – свинцовый зловещий свет, на краткое время проливался на поросшие лесом невысокие горы и холмистые равнины. Холмы в промозглой мутной тишине казались исполинскими тушами древних животных, то ли мертвых, то ли просто мирно и покойно спящих еще со времен, что были до Потопа. Временами небеса заливали яркие сполохи дальних молний и лишь потом, где-то за окоемом невидимого горизонта раздавались бурные звонкие раскаты весеннего грома.

Этим промозглым, ветреным вечером ранней весны, на ветхом постоялом дворе, затерянном среди лесов южной Богемии, собралась компания довольно необычная, даже по меркам нынешнего неспокойного времени.

Отсветы пляшущего в очаге пламени падали на лица собравшихся. Тусклый его отсвет не мог совладать с полутьмой, копившейся по углам.

У самого очага сидел пожилой, грузный человек в широкополой шляпе и синем коротком кафтане. Глаза его, устремленные на стоящий рядом с ним, на скамье ковш с остатками пива, были преисполнены тоски. Время от времени он принимался отпихивать, изрядно пьяную женщину, не оставлявшую попыток забраться к нему на колени. Женщина была еще молода и миловидна, но бурно проведенная жизнь уже оставила на ее лице заметный след. Ранние морщинки вокруг глаз, грубо накрашенное лицо, спутанные свалявшиеся волосы… А слова, время от времени срывавшиеся с ее губок, также говорили об отнюдь не монастырском воспитании. Впрочем, как знать – может быть, в недавнее время, она как раз и воспитывалась при монастыре? Ныне в это смутное, неспокойное время уже сложно было отличить святош от разбойников, нищих от вчерашних богатеев, а солдаты, случалось, более походили на странствующих юродивых.

В углу, зажав между коленями боевой топор на длинной рукояти, сидел молодой крестьянин – по виду чех.

Он явно чувствовал себя здесь не слишком уверенно, время от времени беспокойно посматривая то на четверку пирующих, то на оборванца, спящего поблизости от него, на грязном полу.

Еще один мужчина с длинным лошадиным лицом типичного пруссака, в одеянии, скроенном из монашеской сутаны, из-под которой выглядывала длинная медная кольчуга, стоял привалившись к стене, у двери, ведущей на заброшенную ныне кухню. Он тоже был весьма пьян.

У входа сидел еще один из гостей – крепкий, кряжистый в лосином камзоле и задубевшем от грязи плаще, из-под полы которого выглядывала рукоять короткого меча. Присыпанные сединой космы выбивались из-под войлочной шляпы. Густая пегая борода покрывала его лицо почти до глаз, но даже она не мешала видеть широкий, почти в палец, шрам, идущий наискось от виска к подбородку.

На особицу, на лавке, расположились два венгерских дворянина. Один – статный мужчина, гибкий и высокий, с обветренным лицом, в кожаной куртке, с нашитыми металлическими пластинами, другой, лет семнадцати юноша в длинном плаще, когда-то красном, а теперь потерявшем свой первоначальный цвет из за въевшейся в него пыли и глинистых разводов.

Их спутник, молодой человек, лет двадцати двух от силы, не снявший круглой шапки с беличьим околышем, похоже, не был мадьяром. Лица всех троих покрывала застарелая щетина, яснее ясного говорившая, что люди эти давно в пути и путь этот был очень нелегок.

Еще несколько человек пристроившись кто где, спали, безразличные к окружающему, крепким сном очень усталых людей. Людей, которым ни до чего не было дела.

На закопченном потолке низкого полутемного зала плясали тускловатые отсветы очага, висевший над дверью, в железном поставце факел тоже не столько давал свет, сколько чадил. На лицах собравшихся лежала печать какой – то молчаливой сосредоточенности, время от времени они бросали друг на друга настороженные взгляды. Никто не пытался заговорить первым.

…Отрешенно глядя в огонь, Матвей погрузился в воспоминания, как измученный пловец, не в силах уже сопротивляться, погружается на дно.

Перед его глазами вставал, как живой, дед – сутулый, высокий старец с белой бородой, в ярко – красном кафтане опирается на украшенный золотом резной посох. Мать – такая как он ее запомнил, еще молодая, и рядом отец…

Теперь совсем скоро увидит он родной дом. Обнимет дядю и старого Векшу, ставшего ему вместо отца. Увидит Зою – свою нареченную, и не только ее…

Сколько уж раз давал себе зарок не вспоминать, вытащить занозу из сердца, ан нет… Не отпускает дочка лесной вещуньи, хоть и все слова давно уже были сказаны…

Ладно, как бы там ни было, но он свободен. Пусть мадьярский король владеет (вернее – делает вид, что владеет) землей, на которой он живет, и он должен ему служить.[43]43
  Венгерское королевство издавна претендовало на земли Юго-Западной Руси, и во второй половине XIV века владело значительной их частью на протяжении нескольких лет.


[Закрыть] Но теперь его никто не посмеет упрекнуть в пренебрежении этим долгом, да и не до галицких земель сейчас уграм.

Скрипнула дверь; все как по команде повернули головы ко входной двери, а руки сами собой потянулись к оружию. Но это оказался всего лишь хозяин постоялого двора, сильно немолодой уже чех. В руках он нес бочонок, где что-то булькало. Поставил его на стол перед четверкой, с усталой усмешкой принял монету.

Затем он тяжело взгромоздился на скамью неподалеку от Матвея. Русин[44]44
  Русин. Это слово, ныне редко употребляющееся, и обозначающее исключительно жителей Закарпатья, когда – то распространялось на всех жителей южных русских земель, в то время как обитателей северных (Смоленской, Новгородской, Псковской) например в «Русской правде» именовали словенами.


[Закрыть] некоторое время разглядывал его, и первым заговорил, – просто захотелось с кем-то поговорить.

– Как это ты почтенный хозяин, не боишься один, в этой глуши – в такое – то время?

Чех не пошевелился, словно не услышал вопроса и Матвей уже хотел его повторить, когда хозяин разлепил губы.

– А чего мне бояться, господин рыцарь, – в голосе его не слышалось ничего, кроме все той же неизбывной усталости. – Жена и младшие сынки умерли от чумы, дочерей сгубили прохожие разбойники, двое старших сыновей ушли с королевским войском и до сей поры ни слуху ни духу… Что мне терять? Убьют разве что… Умирать, конечно, не хочется, да ведь… – старик устало махнул рукой, – все туда попадем.

– А кто ты, господин, будешь? – чуть погодя спросил хозяин. – Ты говоришь по-немецки не как мадьяр – я знаю как они говорят, а ни на серба, ни на валаха не похож.

– Я русин, – ответил Матвей.

– Русин? – переспросил хозяин.

– Да, сын боярина из львовской земли.

– Вот уж кого встречать не приходилось, – пробормотал хозяин, – хотя и не особо далеко ваши края. – Бывали у меня до войны гостями и немцы со всех ихних земель, и венгры, и даже греки с венецианцами. Русин значит… А как ты, господин, очутился здесь, коль это не тайна?.

– Отчего же тайна, – пожал плечами Матвей, радуясь возможности поделиться пережитым – Король послал нас, – он кивнул головой, указывая на дремавших венгров, – против миланского герцога в Тироль.

– Что, только вас троих? – сострил кто – то из торговцев, уже давно прислушивавшийся к их разговору.

Матвей бросил на него такой взгляд, что купец съежился и сразу замолчал, делая вид, что увлечен трапезой.

– Две тысячи нас было, – не слишком охотно продолжил Матвей, – почти две – поправился он. В Гарце на нас напали люди Дьяволицы. Мы шли в походном строю, в четыре ряда, доспехов почти никто и не надел. А воевода наш – царство ему небесное – ни по бокам дозоров не пустил, ни вперед никого не послал.

– Ну и дальше что было?

– Ударили нас с двух сторон, сразу, конные лучники… Первыми выбили воевод и сотников, и пошло…

– Кроме вас уцелел кто-нибудь? – спросила одна из темных личностей.

– Может и уцелел, только вот недосуг было оглядываться вокруг, – бросил Матвей.

– Небось, бежали, словно от Вельзевула? В словах немца не было издевки, а лишь сарказм.

– Ты, почтенный, был бы не лучше, – зло огрызнулся Матвей.

– Ну конечно, – продолжал меж тем немец, пропустив мимо ушей замечание. – Тот, кто дерется с ее холопами, тот просто по зубам получает. А кто с ней самой на поле боя сходится, так уж никому рассказать про то не может.

После этих слов он ловко запустил обглоданную кость в очаг. Звук его голоса заставил дремавшего до того мужчину со шрамом открыть глаза, он обвел взглядом помещение и людей… Глаза его на несколько секунд остановились на Матвее, и что – то дрогнуло в его лице. Но, может быть, то были всего лишь тени от колеблющегося пламени?

Тем временем женщина привстала с лавки и, пошатываясь на нетвердых ногах, обратилась к хозяину:

– Эй, добрый человек! Не поджаришь ли ты немножко мясца для честной замужней женщины, давшей во славу святой Магдалины обет воздержания на год? – она призывно поиграла глазками.

– Где я возьму его тебе, – буркнул в ответ хозяин, – вон последнее доедают, – он кивнул в сторону смачно чавкающей в углу четверки. – Вот ляжку твою разве поджарить? Способность шутить он, как видно, до конца не утратил.

Среди присутствующих пробежал смешок, а женщина, махнув рукой, вновь опустилась на лавку и тут же задремала, прильнув к широкой спине своего соседа.

По мере того, как согревались тела и опустошались кувшины и фляги, постепенно завязывались разговоры между оказавшимися тут по вине случая путниками.

– Габсбурги – таки отбились, – цедил черноволосый. – Не те мятежники, уже не те, что раньше. Помяните мое слово – лет через десять и вспоминать об этой чертовой бабе не будут.

Темные личности оказались, по их собственным словам, небогатыми торговцами, пытавшимися, пользуясь установившимся затишьем, доставить, о поручению старейшин своего городка, кое – какой товар из старых запасов в Южную Германию, и обменять его на нужное городским жителям. Но тут как раз началась эта заваруха под Зальцбургом, и…

– Говорил я ратманам – не надо, не выйдет из этого ничего, – твердил с кислой миной один из купцов, унылого вида лужичанин, – выгода небольшая, а потерять можно всё. А они – «Товар нужен, товар, без квасцов и железа городу не жить». Ну и наше вам, – он взметнул рукой, – ни товара, ни соли, ни сукна…

– Да Бог с ним, с товаром, Зигмунд, – буркнул до того молчавший пожилой толстяк, похоже, старший из них – Главное: живы остались. Да и то сказать, не случись этой драчки у Зальцбурга…

– Граф наш собрался идти на серебряные рудники, – рассказывал проснувшемуся оборванцу чех. – В прошлом месяце обоз с четырьмя без малого сотнями фунтов серебра захватил, теперь вот всё забрать хочет. А я что – нанялся ему башку под стрелы подставлять? Тем серебром он уж точно со мной не поделиться!

– Ишь ты – четыре сотни фунтов – это ж сколько в кронах будет? – заинтересованно произнес самый молодой из торговцев.

– Как бы не дожить нам, что серебро без надобности будет, а что угодно отдашь за черствую корку, – неожиданно трезвым голосом процедил молчавший дотоле толстяк, успевший посадить девицу на колени (видать, решил, что чему быть того не миновать).

– Как у франков, – уточнил кто – то.

– Что у франков, – вымолвил вполголоса хозяин, – вон, в Померании, говорят, уже всех детей поели…

Протрезвевший к тому времени рыцарь – монах, или монах – рыцарь (а может быть, не рыцарь и не монах) и один из четверки завели громкий спор об устройстве того света, причем последний проявил недюжинные познания в демонологии.

– Глава Ада – король Люцифер, – методично объяснял один из четверки, – за ним – Асмодей, Зебаот, Вельзевул, Апполион… После него – обычные бесы. Далее идут вервольфы, ундины, валькирии, гули, лесные и горные гномы, эльфы, еще ниже – наиболее угодные Дьяволу, из числа продавших ему душу…

– Вздор! – монах ударил кулаком по лавке, – вздор и ересь!! Говорю вам – Сатана – император Ада! При нем состоит его свита: казначеи, канцлеры, секретари – Астарот, Пифон, Бегемот… Дальше идут шесть адских королей – Велиал, Асмодей… затем тринадцать герцогов…

Венгры с любопытством наблюдали за готовыми вцепиться друг в друга доморощенными богословами. А хозяин с невеселой улыбкой пожал плечами.

– И о чем только люди спорят? – обратился он к Матвею. – Помню, пару недель назад тоже вышел спор у проезжих, – из – за индульгенций – действуют ли они после того как папы не стало, или нет. Так без малого не порубили друг друга…

Матвей промолчал в ответ. И впрямь, спор о титулах, которые положены Падшему Ангелу казался ему нелепым. Но уж не ему встревать в эти бесконечные богословские споры, столь любимые латинянами…

– Вздор и ересь, ересь, за которую костра мало! – ревел немец в ответ на очередные аргументы оппонента. – Твой Альфред Больштадский пишет так, как будто сам побывал в аду, куда он несомненно попал за свои бредни!

С тоскливым чувством Матвей поднялся, и шагнул к двери.

– Пойду проведаю коней, – бросил он Дьёрдю, вопросительно на него посмотревшему.

Спустя несколько минут после его ухода, когда внимание присутствующих было полностью поглощено разгоревшемуся с новой силой спору об устройстве Преисподней, человек со шрамом тоже вышел во двор, на ходу демонстративно поправляя узел кушака.

…Матвей высыпал в кормушку остатки овса из седельных сумок. Без зазрения совести добавил несколько пучков соломы из соседних яслей, предназначенной унылому мерину одного из торговцев. Ничего, перебьется. Своего коня надо беречь, а не чужого, а Огневой ведь, как – никак, жизнь ему спас. Да и не случиться ничего с этим одром.

Он не услышал скрипа двери, не услышал за свистом ветра и шорохом тростниковой кровли под его порывами и поступи чужих шагов, и когда за спиной раздался голос, Матвей невольно замер. Рука тотчас начала нащупывать на поясе оружие.

– Ну, здравствуй, Матвей! Вот значит, и довелось нам свидеться – хоть и не чаял и не желал…

Матвей чересчур резко обернулся, пристально уставившись в дверной проем. У входа, стоял опершись о косяк, и смотрел на него человек со шрамом, тот что весь вечер сидел молча в своем углу. Никогда прежде – Матвей мог бы поклясться чем угодно – не видел он этого лица. Мышцы напряглись, под ложечкой неприятно засосало. Судя по внешности и по повадкам, этот странный незнакомец пришел сюда отнюдь не с дружескими намерениями.

– Я не видел тебя никогда, – продолжил меж тем говоривший, чем весьма ошарашил Матвея, – но сразу узнал: ты очень похож на своего отца.

Матвей прикидывал – то ли приказать нахалу объясниться, то ли сперва вытащить меч. Человек со шрамом будто и не заметил его волнений, добродушно усмехнулся.

– Ах да, я и забыл… Я Владислав… Владислав-Лях.[45]45
  Лях. Это слово встречается еще в летописях XIII века.


[Закрыть] Ты слыхал наверное? Был когда – то у твоего деда такой холоп.

…Как будто шестопер со всего маху опустился на темя русина!

Пролетели какие-то мгновения, когда в голове его пронесся яростный вихрь, затем он обнаружил, что его правая ладонь уже изо всех сил стискивает эфес, готовясь в любую секунду вырвать оружие из ножен.

Владислав-Лях! Тот самый взятый дедом в его последнем походе польский пленник. Вор, убийца, беглец, надругавшийся над его родной теткой, едва не наложившей на себя после этого руки, пытавшийся умертвить отца и деда! Кровный враг его рода, его кровный враг, стоял перед ним!

Матвей дрожал от бешенства, злости, и… беспомощности. Он не понимал, что с ним, почему он медлит обнажить верный клинок? Что останавливает его, что мешает сейчас же изрубить на куски мерзкую тварь?

– Хорошо, то ты не хватаешься за меч, витязь, то пришлось бы тебе тогда, долго его искать… в навозе.

Не дождавшись от Матвея вразумительного ответа, человек со шрамом продолжил:

– Да, я Владислав, тот самый пленник и раб твоего деда, определенный в конюхи к твоему отцу, и виновный только в том, что у него не было довольно серебра на выкуп, а боярину Даниле было приятно видеть настоящего рыцаря и поганого латинца своим слугой

Застарелая злоба переполняла его хриплый голос.

– Но твою тетку я не насиловал. Тогда я этого еще не смог бы… Я приходил к ней по ее зову, каждую ночь – да! Она сама, о доброй воле сошлась со мной! Она была очень стыдлива, хотя и весьма любвеобильна, – глумливая ухмылка исказила его губы. – И не смогла, конечно, сознаться своему отцу в грехе. Гораздо легче было ей, когда меня застали с ней, обречь холопа на смерть. Что, интересно, приготовил для меня тогда витязь Данила Матвеевич – кол, костер, или яму с медведем? Ты, случаем, не знаешь? Но сперва, конечно, оскопление – как же без этого?