Текст книги "Тьма внешняя"

С течением времени их беседы становились еще более отвлеченными, касаясь истории совсем уж древней, тайн звездного неба, тайн бессмертия и смерти…

Матвею далеко не все было понятно в его речах, хотя, время от времени он ловил себя на том, что о сущности многих, внешне заумных и сложных вещей он начинает интуитивно догадываться.

Матвей чувствовал, что перед ним – необычный, в чем-то резко отличающийся от всех, кого он встречал раньше. В нем было нечто, выделявшее его в той не очень уж малой плеяде умных людей – священнослужителей римской и греческой веры, писцов, знатных государственных мужей, с которыми жизнь сталкивала его.

Может быть, это было то, что следовало бы назвать мудростью?

Хотя конечно странно называть мудрецом человека, едва перешагнувшего за двадцать пять лет.

Их самая важная беседа произошла во время встречи, ставшей, по воле судьбы, последней.

Разговор этот странно начался и, будь Матвей более склонен к анализу происходящего с ним, он бы несказанно удивился подобному стечению обстоятельств.

Как-то, на столе у шкафчика орехового дерева, который его друг всегда держал закрытым, Матвей обнаружил, видимо, забытый хозяином цветной рисунок на листе пергамента.

Рисунок этот изображал странное существо. Странное и страшное. Тело у него было человеческое, вернее – подобное человеческому. Но вместо головы было что-то, напомнившее Матвею морского восьминогого полипа, которых видел в «Бестиарии» отца Никодима – книге, про всяких дивных чудишь и гадов.

За его спиной трепетали крылья, похожие на крылья летучей мыши, а тело было покрыто крупной змеиной чешуей.

Сидело оно на троне, сложенном из гигантских костей в какой – то пещере.

Что интересно, рядом с ним был такой же трон, только пустой.

Тут он заметил, что хозяин подошел к нему сзади, и с тревогой смотрит на картинку в его руках.

– Это что – трон для жены этого страховидла? – с довольно глупой улыбкой спросил Матвей, протягивая пергамент Карелу.

Помрачнев, Карел спрятал рисунок за резной дверцей шкафа.

– Этот лист – единственный, уцелевший из книги, сожженной на костре, – сообщил он. Она повествовала о нижних мирах, – тех, которые еще не преисподняя, но и не наш.

– То есть как? – не понял Матвей.

– В этой книге было вообще много странного, – продолжил Карел, словно невзначай проигнорировав вопрос. Он нервно прошелся по комнате и, будь Матвей немного проницательней, он бы сообразил, что его знакомый лихорадочно соображает – как бы отвлечь русина от его находки.

– Человек, который ее писал, прочел за свою жизнь много книг о тайнах мира – и латинских и сарацинских и греческих с еврейскими…

Например, он нашел в одной венгерской хронике, о том, как двести лет назад стражей был пойман человек, говоривший на непонятном языке, в странной одежде, а при нем был свиток с непонятными письменами. И одновременно, на его груди был крест.

Когда он немного обучился языку, то начал утверждать, что родом он из Аварского каганата, который исчез за несколько веков до того. А вот по его словам, он благополучно существовал до тех пор.[50]50
  Аварский каганат – государство на юге Восточной Европы созданное аварами (летописными обрами), союзом кочевых племен различного происхождения, главным образом тюрок. Существовало в VI—VIII веках нашей эры. Уничтожено империей Каролингов.


[Закрыть]

Ничто так и не понял тогда, в чем тут дело, и все списали на дьявольское наваждение. Беднягу хотели даже сжечь, но всего-навсего продержали в церковной тюрьме три года. А вот написавший книгу предположил… Предположил странную вещь…

– Ты знаешь, кто такие авары? – вдруг спросил Карел Матвея, и – опять таки, будь Матвей более внимателен, он бы обратил внимание на то, как обрадовался его собеседник возможности уклониться от скользкой темы. – В ваших летописях и сказаниях их называют обры. У вас, кажется, говорят до сих пор – «Погибаша, яко обры».

У меня вообще много таких странных вещей, – продолжал рассказывать удивленному Матвею Карел, – необыкновенных, скажу тебе, витязь, вещей.

– Вот смотри, – палец его, в разноцветных пятнах от алхимических жидкостей ткнул в стоящий на полке с книгами отполированный кусок черного блестящего камня, вставленный в оправу из потемневшего рога. – Эту вещь я купил в Италии. Это зеркало, при взгляде в которое, если смотреть в него слишком долго, можно увидеть странные видения. Или не видения.

Или вот взгляни на это, – рука Карела легла на громоздкий механизм, напоминающий поставленную торчмя шкатулку, сквозь полуоткрытые дверцы которой виднелись замысловатые пружины и детали. Эти часы собрал один немецкий мастер, два года назад, для одного бургграфа. Когда их завели, в доме стали якобы происходить странные вещи. Скисало молоко, мыши плодились словно бы вдвое быстрее, а молодое вино слишком быстро стало выдержанным.

Он мне отдал их, в придачу к плате за одну услугу, о которой я умолчу.

Эти часы стоят. Я что-то не решаюсь их завести, но когда-нибудь займусь этим.

У меня есть свиток, где описан способ приготовления одного порошка.

Если этот порошок бросить в огонь, то вдыхающий получившийся дым лишиться мужества и воли, будь он хоть воин с железным сердцем.

А если съесть немного другого снадобья, рецепт которого так же записан в нем, разведенного в воде или вине, то первое зелье не подействует.

В них не почти никакой магии – это лишь смесь трав и минералов, – пояснил оторопевшему Матвею Карел.

Изготавливать это средство еще моего деда научил пленный монгол. Именно с помощью чего-то подобного монголы очень часто брали верх. Например, именно так они сокрушили под Легницей рыцарское войско князя Генриха.

И это только немногое из тех тайн, что пришли к нам с Востока. Можно отлить из бронзы трубу, звуки которой вселят страх в сердца врага, а твоих воинов преисполнят ярости.[51]51
  Упоминание о дыме, вызывающем страх, и трубах, звуки которых обращали людей в бегство, находившихся на вооружении монгольской армии, содержаться в ряде летописей. С известной поправкой на вполне возможное преувеличение, укажем, что нечто подобное было в действительности, если учесть, что с завоеванием Китая и Средней Азии на службу к монгольским ханам попало немало специалистов самых разных отраслей, включая алхимиков, магов и лекарей.


[Закрыть]

А можно… – Карел задумался на миг, словно прикидывая – надо ли это говорить, – можно, например, заставить рабов выпустить кровь из больной сапом лошади, развести ее водой, потом пусть те же рабы смочат этой водой губы других лошадей. Потом этих коней надо пустить во вражеские табуны. И через неделю – другую, самое большее – через месяц, твой враг останется без конницы.

– Бесовские затеи, – бросил Матвей, возмущенный столь бесчестными способами вести войну.

Карел только кротко улыбнулся в ответ, помолчав. Потом улыбнулся уголками рта.

– Что правда, то правда, ведь мор может перейти на твоих собственных коней, да и на людей. – Кстати, подумай вот о чем, – продолжил он, – раз уж ты помянул бесов. Если бесы – создания Божьи, то, быть может, у Господа были свои резоны, когда он позволил им отпасть? А если бесы – творение Дьявола, то получается, что Дьявол почти также могуч как Бог, раз может творить живое?

Матвей хотел было возмутиться подобным высказыванием, но тут же подумал, что пусть латинянин сам улаживает свои дела с Господом. Уж не ему, православному, вмешиваться.

– А ты, наверное, полагаешь, витязь, что бесы – это и в самом деле те уродливые карлики с рожками и копытцами, которых рисуют на стенах храмов? Между тем, отцы церкви, писали еще почти тысячу лет назад, что страшный и отвратительный вид демонов есть лишь метафора (что это такое, Матвей так и не понял) их истинного духовного содержания. Но само по себе Зло безвидно и бесформенно, хотя может представать в различном облике. Разве слышал ты, например, о бесах, которые ходили среди людей, имея их облик, смущая их? Матвей припомнил, что действительно в святом писании что-то такое было сказано.

Алхимик вновь надолго молчал.

– Книга «Некрономикон» зовет их Старейшими, – наконец сообщил он. Так же их именует. Можно называть их демонами. Или бесами, как мы привыкли. Но это не те демоны, которые, по мысли темных крестьян ведьмы насылают на скот, и не те, что заставляют беситься коней ночами в стойлах.

Среди них есть и такие, которые обладают свободой, не подчиняясь ни Творцу, ни Отпавшему. Сила их воистину велика, и человеку почти невозможно сладить с ней…

– Искушение может побороть молитва и пост, – произнес Матвей слышанное от отца Никодима, наставлявшего его перед поездкой в католическую Венгрию.

– Если они бы искушали людей одними лишь похотливыми видениями, и чревоугодием – неужели ты думаешь, что было бы мало праведников? – спросил, пожав плечами Карел. – Я знал одного человека… очень далеко отсюда, в Авиньоне. Он мечтал овладеть знаниями, как повелевать этими существами. И вот однажды он рассказал… – впрочем, это не важно, и тебе, витязь, неинтересно. Вот послушай лучше…

Карел снял с полки книгу в потрескавшемся от старости переплете черной кожи.

«…Страшись разбудить тех, кто сильнее тебя, тех, против кого нет у тебя оружия, ибо разбуженные, потребуют они у тебя платы, а не получив – возьмут то, что захотят! – начал он читать глухим проникновенным голосом.

– Страшись, когда падет на тебя взгляд Господина иных сфер, из тех, что не в воле Неба и не во власти Инферно… Карел произносил эти жуткие фразы по-русски, почти без акцента, и Матвею поневоле становилось не по себе…Как орел, взмывший ввысь, из бездонного неба будет он смотреть на тебя, а ты не увидишь его. Как призрачный дым, или дуновение ветра, будет он рядом, а ты не узнаешь о нем. Как болезнь, что до времени гнездиться в теле незаметно, как яд, что убивает не сразу, но в срок, поразит он тебя, и будет поздно, когда ощутишь ты на горле своем лапы его.

Отравленное жало войдет в плоть твою, а будешь думать – недуг…

Почуешь ты дух его, и смрад его, но не поймешь – откуда. И смерть придет, а за ней и то, что хуже ее, ибо будет твоя душа в Его власти, на веки вечные…»

Лицо Карела вдруг приобрело выражение твердое и решительное, словно он увидел нечто, глубоко поразившее его.

Он обернулся к Матвею, отложив книгу.

– Слушай же, витязь из сарматских земель,[52]52
  В средние века в Западной Европе была весьма распространена теория, по которой славянские народы являются потомками сарматов – индоевропейских племен живших в Северном Причерноморье с III века до н. э. по III век н. э.


[Закрыть] открою тебе тайну одного обряда.

Он даст тебе власть над любым из них, над обитателем Ада, или над духом стихии, над странными существами, живущими в лесах, водах, ибо они, хоть и имеют тело, все же связанны с надмирными силами. Он не подчинит их тебе, и не заставит дать ответ на вопросы, но изгонит их туда, откуда пришли, во тьму внешнюю, которая дальше звезд. – Посмотри, – он протянул все еще оторопевшему Матвею маленькую ладанку. Оно записано здесь, на куске пергамента, что спрятан внутри. Всего шесть слов, четыре фигуры, и девять знаков. Карел улыбнулся.

– Наверное, он тебе не пригодиться никогда, но лучше иметь что-то, нежели его не иметь…

Это была их последняя встреча.

Через два дня он заглянул на эту улочку, но обнаружил только пустой домик, чья дверь была грубо сбита с петель.

Словоохотливые соседи объяснили Матвею, что тут произошло. Из их простонародной грубой речи, произносимой скороговоркой, Матвей с пятого на десятое понял только то, что его друг чем-то не угодил властям, а заодно и церковникам.

За ним прислали стражей, но в его домике те уже не обнаружили ничего, кроме ненужного хлама. Как Карел сумел незаметно исчезнуть, и кто его предупредил – осталось неизвестным, и соседи единодушно были убеждены, что тут, не иначе не обошлось без нечистой силы.

Вскоре начал воевать и король венгерский, и он тоже отправился на эту войну, хотя мог бы и избежать этого. Но пошел, повинуясь воле главы посольства, и зову души – он ведь родился, чтобы быть воином… И за всем этим он почти забыл своего мимолетного товарища.

И вот теперь, похоже, пришло время пустить в ход последний дар странного чеха.

… Странно, но за весь день им не встретилось ни одного живого человека, ни разу они не увидели даже признаков жилья (не считая пары сожженных дотла хуторов). Только под вечер попалась на глаза маленькая деревня – десяток заброшенных домишек, сложенная из нетесаных валунов часовенка.

Дверь ее с натугой открылась, обозначившись в закатном свете пятном непроглядной тьмы. Изнутри пахло сыростью и тленом, пару раз даже словно донесся какой то подозрительный шорох. Матвей первым нырнул в проем, постоял, ожидая пока глаза привыкнут к темноте, а потом отступил, повернув к спутнику побледневшее лицо.

– Что там? – быстро спросил Владислав.

– Мертвец!

– Что? – Владислав заглянул через плечо Матвея. – Свежий? – он был явно встревожен.

– Нет. Один костяк, даже вроде и не пахнет.

– Так чего же бояться? – бывший разбойник, отодвинув русина, вошел внутрь.

Матвей последовал за ним, не без опаски, осторожно оглядываясь по сторонам.

Что и говорить, здешнее убранство походило весьма мало на приличествующее святому месту – пусть и неправой веры.

Стены часовни покосились, по углам росли бледные грибы на тонких ножках. Привалившись к стене, вытянув белые костяные ноги в высоких кожаных сапогах, лежал скелет. Из-за забрала проржавевшего шлема скалились белые зубы. Кожаный панцирь, осыпавшимися стальными пластинами, висел клочьями. Рядом валялся щит с потемневшим гербом.

С трудом можно было различить зеленый и красный цвета венгерские короны. Рыцарь.

– Ты случайно герб не узнаешь? – спросил Владислав, машинально обшаривая взором лохмотья и кости: не блеснет ли где золото…

– Белый единорог и кубок… Нет, не встречал…

– А настоящий единорог вовсе не такой, – заметил Владислав, когда они вышли на улицу, с тем чтобы поискать другое место для ночлега. – Этот похож на какого-то жирного осла, у которого на морде рог приделали. Настоящий единорог серый, страховидный, и по размеру больше любого быка…

– Ты видел единорогов??

Матвей в детстве слышавший сказки об Индрик-звере, был убежден, что единороги – это глупая выдумка.[53]53
  Индрик – зверь – название единорога в русском фольклоре.


[Закрыть]

– Угу, – ответил Владислав, задумавшись о чем-то своем. – Помниться, у кипрского короля в зверинце был один…

До ночи они успели очистить один из домиков от всякого хлама, разломать на дрова ветхую мебель, и развести костер в остатках разломанной непонятно кем и для чего печи. Владислав что-то буркнув исчез за домами, и пошел в сторону леса, и через час вернулся, неся на плечах тушу косули.

На недоуменный взгляд Матвея он лишь хитро улыбнулся.

Вскоре они сидели под крышей, вкушая блаженный отдых. Над костром жарилась косуля, и капли жира стекая, вспыхивали на углях. Владислав сосредоточенно резал сочащуюся кровью печенку, собираясь запечь ее в золе.

За этот вечер бывший разбойник не произнес больше ни слова. А Матвей не шибко пытался его разговорить. Так и улегся спать, не ожидая от спутника ни каких объяснений и бесед. Пришли было тягостные мысли о предстоящем походе неизвестно куда, но Матвей не был склонен предаваться терзаниям из за будущих опасностей, и быстро забылся сном.

В путь они тронулись рано утром, когда солнце еще не успело выползти из-за горизонта.

Будя русина, силезец усмехался:

– Кто рано встает, тому бог подает!

– Ммм… – бурчал в ответ Матвей.

Он, хотя проспал всю ночь без перерыва, совершенно не выспался и чувствовал себя усталым и разбитым. Силезец, однако же, был настойчив и русину пришлось подниматься.

Теперь они ехали не спеша, дабы не загнать коней. Впереди простирались невысокие кустарники. Далее за ними тянулись холмистые предгорья где-то на полдня конного пути. Над ними возвышались громады горного хребта, покрытого хвойными лесами. Зябко дул холодный пронизывающий ветер, пахло свежей травой и весенними цветами.

– Теперь не так легко нам с тобой будет. Этот лес так просто не пройдешь. Дня два на него потратим, и то хорошо, – Владислав отнял ладонь от глаз.

– Самые разбойные места, – процедил Матвей, подозрительно оглядываясь.

Владислав помотал головой.

– В таких местах разбойная братия как раз редко обретается. Ни дорог, ни жилья, купцы здесь не ходили. Кормиться нечем… Вот если в Трансильвании, или, к примеру, в Бескидах. А здесь… Пожалуй, мы с тобой сейчас первые люди здесь за черте сколько времени.

Матвей промолчал, мельком подивившись странной ситуации. Еще несколько дней назад, он предвкушал возвращение домой. А сегодня он едет с разбойником, и старым врагом его семьи, куда – то, для дела совершенно небывалого и невероятного. Он собирается прибегнуть к колдовству – делу греховному во всяком случае. Он беседует с разбойником о тонкостях разбойничьего ремесла…

Некоторое время Матвей колебался, но все же задал вопрос, сильно занимавший его все эти дни.

– Владислав, я хочу знать… ведь ты был, как говорят у вас, латинян, опоясанным рыцарем, пусть бедным и незнатным. Как же ты стал разбойником и грабителем, точно беглый холоп? (мельком он подумал, что его собеседник некоторым образом и есть беглый холоп).

Тот поднял голову, криво ухмыляясь, словно давно ждал этого вопроса.

– Нет, ты не подумай, что я… – Матвей запнулся.

– Значит, ты хочешь знать, как я стал разбойником, – не обращая внимания на слова русина, с расстановкой произнес Владислав. – А известно ли тебе, витязь, что рыцари и есть худшие из разбойников? Я видел сам, как в Италии они сбивались в шайки – все эти бароны, дворяне, оруженосцы грабили путников на дорогах, разоряли церкви и похищали монахинь. Убивали несчастных женщин, после того, как надругаются над ними, или продавали их в рабство. Жестоко пытали священников, пытавшихся их усовестить. А во Франции – сколько знатных сеньоров собирали вокруг себя грабителей и убийц и всякий сброд – давали им убежище в своих замках, а те делились с ними добычей. А кто считал, сколько бывает рыцарей среди мусульманских пиратов? – И, вообще, – гневная искра вдруг сверкнула в его очах, – больше всего греха и злодейств, и зла, творили как раз знатные. Уж ты мне поверь!

Не то чтобы Матвей считал людей своего сословия безгрешными, но ему никогда бы не пришло в голову (разве только в сильном запале) сравнить боярина или даже венгерского ишпана[54]54
  Ишпан – представитель высшей венгерской знати, властитель комитата (графства)


[Закрыть] с грабителем с большой дороги. Слова силезца возмутили его до глубины души. Но тут он вспомнил, то перед ним, несмотря ни на что, как никак, опоясанный рыцарь. Рыцарь, имеющий право судить равных себе… И он не знал, что и как сказать Владиславу в ответ. На этом и закончился этот странный разговор, где разбойник обличал других разбойников.

В следующий час дорогу им преградила неширокая речка, с хотя и быстрым, но все же не слишком, течением. Берега не были крутыми, потому спутники легко подобрались к реке не слезая с коней.

– Вода, наверное, холодная, – молвил Матвей, скептически поглядывая на мелкие водовороты с белой пеной.

– Лучше места не придумаешь, – отсек Владислав, – здесь и одежду постираем и сами помоемся – когда еще случай будет?

Быстро раздевшись, он крякнул, и вошел в воду, с наслаждением рассекая ее. Владислав без труда переплыл речку (а течение-то здесь не слабое – отметил Матвей – крепок еще бродяга), и вернулся обратно.

Матвей, бросив взгляд на выходящего из воды спутника, невольно изумился количеству шрамов на теле Владислава. Вся бурная жизнь поляка была написана на его теле. На поросшей поседелым волосом груди силезца были вытатуированы две скрещенные сабли с замысловатыми арабскими письменами. Спину пересекало множество длинных узких шрамов – следы от плетей. Может быть и от тех, которыми угощали непокорного пленника на конюшне его деда. Несколько маленьких квадратных шрамов – там, куда когда-то ударили стрелы. Но, больше всего Матвея удивил зад спутника.

Слева, вместо положенной каждому потомку Адама и Евы округлости, в продолжение спины была плоская бугристая поверхность, представлявшая один сплошной шрам. «Его что же – на раскаленную сковородку посадили??» – спросил себя русин.

– Что это ты так уставился мне пониже спины, словно я молоденькая служаночка в заведении? – подозрительно спросил Владислав. – Аа, понимаю… Это память о Тунисе. Ждали мы как – то караван, в пустыне неподалеку от моря, и меня укусил в задницу бешеный шакал: уж и не знаю, как он умудрился бесшумно подобраться к нам. Он подыхал – пена изо рта так и текла. Я уже хотел просить нашего атамана отпустить меня в Джербу, к францисканцам, чтоб хоть умереть по-христиански.

Но старый Рашид решил по другому. Не успел я и пикнуть, как меня растянули между воткнутых в землю пик, спустили штаны, потом он подождал, пока на костре раскалят мою собственную саблю, и одним ударом смахнул мне изрядный кусок дупы почти начисто, а потом еще прижег рану каленным железом. Чтоб я не орал, рот мне заткнули моей же чалмой.

Рашид в молодости учился в Гранаде на лекаря, – добавил Владислав.

– Я бы скорее умер, чем это! – пробормотал Матвей, которого невольно пробрала дрожь от бесхитростного рассказа спутника.

Владислав некоторое время молчал, одеваясь.

– Не говори зря, друже, – когда придет время, ты вытерпишь и не такое, я кое-что понимаю в людях, – наконец произнес он.

Молча Матвей окунулся в реку, пока спутник раскладывал их одеяния на прибрежных камнях на просушку. Почему-то последние слова Владислава зацепили его…

Они продолжили путь.

С неожиданной завистью Матвей бросил взгляд на Владислава. Тот бывал во многих землях, даже названий которых он можно сказать, и не слышал. Жил на Кипре, далеком и загадочном острове в южных морях, омывающих греческие земли, про который сам русин только и знал, что раньше он принадлежал константинопольскому императору, а сейчас – латинянам, правда, не преследующим истинно верующих. И еще – что с Кипра привозят дорогое золотистое вино. Видел там живых единорогов и еще много всяких других удивительных вещей.

– Владислав, – начал он, – расскажи мне про Кипр. А тебе зачем? – хмуро бросил спутник, – Не время сейчас особо пустые разговоры вести. Знаешь, очень многие попали до срока на тот свет, потому что болтали, когда не надо, вместо того, чтобы держать ухо востро.

Матвей встревожено оглядел подходящий к самой дороге лес, но отсутствие чьих бы то ни было следов на заросшей пыльной ленте ее, его успокоило.

– Рассказал бы уж, – бросил он, – я туда ведь точно никогда не попаду.

Матвей не заметил, что фраза эта, применительно к тому, что им предстояло, прозвучала довольно двусмысленно.

– Ну, что тебе рассказать… – хмыкнул силезец. – Добывают там хорошую красную медь, которая лучше всех для колоколов. Правит на Кипре король Петр из рода Лузиньянов, под началом которого я воевал с сарацинами и брал Александрию. Этот род происходит от феи Мелузины. Фея – это наподобие наших вил или русалок, – пояснил Владислав внимательно слушавшему спутнику.[55]55
  Легенда о происхождении французского королевского и герцогского рода Лузиньянов от феи Мелузины, имела, фактически, полуофициальный статус, наподобие того, как многие знатные скандинавы, и после принятия христианства выводили свою родословную от бога Одина (т. н. Инглинги).


[Закрыть]

Потом надолго замолчал, как он это любил делать.

– А еще на Кипре у меня родилась дочь, – пробормотал он, наконец, еле слышно, как бы не обращаясь ни к кому.

Матвей оторопело уставился на него.

– Сейчас она, если жива, уже взрослая, уже, может быть, замужем, – печально продолжил он. – Живет где-то такая Флоринда ди Каори, и не знает, что ее отец – польский дворянин.

Матвей ждал продолжения разговора, но его спутник погрузился в отрешенное молчание под перестук копыт.

Он вспоминал то, чему исполнилось уже полтора десятка лет.

Они встретились случайно, в порту – Лионелла ди Каори, жена капитана галеры – итальянца на королевской службе, пришедшая встречать корабль мужа, и он – полусотник абордажной команды с другой галеры. Галеры лихих далматских корсаров, нанятых здешним монархом за небольшую плату, и право безнаказанно грабить всех, кого тот сочтет своими врагами. Прежде всего – венецианцев и сарацинов.

Он так и не понял до сих пор – за что она его полюбила, что такого разглядела в нем? Почему эта тихая скромная юная женщина, случайно перекинувшись с ним парой слов, словно забыв – зачем пришла сюда, продолжила их беседу, через несколько часов завершившуюся в комнатке одной из подозрительных припортовых гостиниц…

Что привлекло ее – утонченную, умную итальянку в нем – плохо говорившем на ее языке простом кондотьере?

Но потом, вспоминая те дни, думал, что это была единственная настоящая любовь в его жизни.

Память сохранила короткие встречи и наполненные страстью ночи, ее тихие нежные ласки, мечтательную улыбку на тонких губах.

В их последнюю встречу она, уже прощаясь, прошептала ему на ухо, что носит под сердцем ребенка, и уверена – что это его дитя…

Именно об Лионелле вспоминал он в их последнем бою, когда палуба «Ночной Кобылицы» уходила у него из под ног, в последнем бою; когда жидкое пламя пожирало ее борта, а капитан Владо, изрыгая брань и богохульства на голову всех святых и Мадонны, швырял за борт золотые кубки и украшения, чтобы они не достались врагу.

Именно память о ней помогала ему, когда он вертел весло другой пиратской

галеры, сменив палубу на скамью гребца-раба.

Он ведь и вернулся на Кипр после освобождения, только ради нее.

И узнал, что его возлюбленная умерла от лихорадки, и капитан ди Каори, овдовев, вернулся в Калабрию, увезя с собой годовалую дочь…

Ночевать на этот раз пришлось прямо в лесу. Привязав коней к дереву, Владислав и Матвей, не разводя огня, наломали на ощупь, исколов руки, еловых лап и легли, зарывшись в них. Оставалось надеяться на Бога, что к месту их ночлега не выйдут какие-нибудь приблудные волки.

* * *

Информационный блок №23478 – Тау-Ф-1001. Сообщение.

Пятая составляющая проявляет тенденцию к нарастанию стохастических колебаний. Плотность внешних контуров главных скелетных полей снижается. Имеет место явные нарушения взаимодействия биополя носителя, и ментальной составляющей. Предпринятые управляющим модулем попытки коррекции состояния фактотума, с использованием энергетических каналов, результата не дали.

* * *

Мидр. Континент Аэлла. Атх.

599 цикл Эры Второго Поколения, 165 день.

– В некоторых фракталах частотность превосходит предельно допустимую чуть ли не в двое! – Таргиз оторвавшись от экрана, умолкнул, внимательно посмотрел на Зоргорна. – Боюсь, ближайшее время все регистры, ответственные за обратную связь будут окончательно заблокированы.

Они находились в широком и низком помещении, напоминавшем отрезок перегороженного с двух сторон тоннеля, стены которого были выложены разноцветными панелями, мерцавшими холодноватым светом. Оранжевые, лиловые, красные блики ложились на их лица, отражались в глазах; непосвященный мог бы принять их за демонических существ – прежних хозяев Мидра, из почти забытых легенд Первоначальных. Маленький пульт, деланный в пол демонстрировал на единственном экране диаграмму стандарт – контроля состояния фактотума.

Таргиз невольно дернулся, когда один из чеканных барельефов, украшавших стену, изображавший двухголовую змею в момент пожирания крохотного в сравнении с нею воина в доспехах, бесшумно опустился вниз.

Прибыл один из приданных им в помощь – Кхамдорис.

Он подошел к исследователям, чуть поклонился Наставнику. Зоргорн ответил вежливым кивком.

Таргиз ощутил нешуточную обиду. Этот тип как будто и не замечал его, словно Хранителя Таргиза тут и не было.

– Нестабильность второстепенных составляющих, – хмыкнул Кхамдорис, глядя на экран. – Если это будет продолжаться еще какое-то время, что тогда произойдет?

– Ты знаешь это не хуже меня, – вымолвил Зоргорн. – Если второстепенные составляющие разбалансируются, то в какой то момент все матрично-волновое поле потеряет устойчивость, просто исчезнет. Объект перейдет в состояние инертной протоплазмы. Все что мы сумели достичь в этом мире, погибнет безвозвратно.

– Не совсем: останется религия, введенная ею, останутся храмы… поправил Кхамдорис. – Сома еще продолжительное время будет продолжать поступать, пусть и не в прежних количествах. Но по большому счету ты, уважаемый Наставник, разумеется, прав.

– Как ты не можешь понять, – с горечью молвил Зоргорн, – Подумай, что станет с религией, и с храмами, если фактотум сейчас перестанет существовать, да еще подобным образом?

– Все еще только началось… – Эоран был, как будто, всерьез опечален перспективами утраты источника Сомы.

– Да, – вступил Таргиз в разговор, больше для того, чтобы показать заносчивому комавенту свое присутствие. – Просуществуй она не двести, хотя бы лет десять от силы… Мы бы наверняка имели в своем распоряжении если не всю, то большую часть этой планеты. Хотя, думаю, что в чем-то уважаемый Кхамдорис прав, и даже в худшем случае далеко не все будет потерянно.

Кхамдорис подозрительно посмотрел на Таргиза, взгляды их пересеклись и комавент первым отвел глаза. Кхамдорис сохранил привычки своего родного мира, где одним из принципов общественного бытия было держаться подальше от тех, на кого может обрушиться начальственный гнев. Не очень хороший признак.

– Инерция развития человеческих сообществ, слишком велика, вы это должны понимать, как кураторы… – вздохнул Зоргорн.

– Я даже думаю в связи со всем этим – не сделали ли вы ошибки в самом начале? – саркастически молвил Кхамдорис с ударением на «вы». Все это время он краем глаза косился на Таргиза. Тот сделал вид, что не заметил едкой реплики, пропустил укол мимо ушей и Наставник. Была возможность постепенного реформатирования сознания. Создать малый канал, подпитывать ее энергетический баланс, замедлить до предела старение… Провести положительную реморализацию, и постепенно расчищать ментальность. Подремонтировать организм – пусть не двести, но лет пятьдесят бы прожила…

– Это бы заняло годы, скорее всего – десятилетия, – заявил Таргиз, бросая ответный взгляд-удар в сторону Кхамдориса, – она бы не прожила столько. Высшие одобрили наш план, и нам не в чем себя упрекнуть.

– Думать надо не о том, в чем можно будет упрекнуть себя, а о том, в чем нас могут упрекнуть Высшие, – бросил комавент. А что до именно этого мира, – после короткой паузы, вновь заговорил Кхамдорис, обращаясь теперь подчеркнуто к одному Зоргорну, – то я бы вообще начал совершенно с другого. Я бы попытался активизировать… ну, хотя бы ацтеков. Не обязательно даже и искать среди них пригодного для полного преобразования. Нашли бы слабого сенситива – это не столь большая редкость, вложили бы ему необходимую информацию, н научил бы ацтеков делать порох, стальное оружие, потом – лиха беда начало, что-нибудь посерьезнее… Да в конце концов, можно было бы задействовать для этого и нынешнего фактотума. Уровень мореплавания, как я говорил, вполне это позволяет, да, к тому же, жители материка верят в белых богов…

– Ничего бы не получилось, – хмуро ответил Зоргорн. – За полтораста лет они бы ничего не успели достигнуть. Дикарь остается дикарем, вооружи его чем угодно. Испанцам потребовалось бы несколько больше времени, на их покорение, вот и все. А всего верней, то они успели бы до того, перебить друг друга этим оружием в своих священных войнах.

– Не уверен в твоей правоте, уважаемый Наставник, – заметил Кхамдорис в ответ. Кстати, думаю что вряд ли, данном континууме, испанцы теперь откроют Западный материк, уж больно значительные разрушения социума имеют место.

– Верно, не откроют, – согласился Таргиз, – Испания и Португалия лежат в руинах. Лет двести им придется изгонять мусульман обратно в Африку, не говоря уже о том, то это, вполне возможно, не удастся. Кстати, Америку уже открыли.