Текст книги "Тьма внешняя"

Наперерез устремилось несколько сот всадников – личное знамя коннетабля. Но атакующие прошли сквозь рыхлый строй, даже не сбавив ход. Вот они уже у подножья холма, и с неправдоподобной прытью подниматься по склону.

Ни единого рыцаря не выехало навстречу атакующим, лишь на вершине холма выстроилась редкая цепь арбалетчиков. Слишком редкая, чтобы с их помощью можно было сдержать вражеский напор. Липкое, расслабляющее бессилие, от сознания невозможности помешать тому, что сейчас произойдет, навалилась на де Граммона.

– Смотрите, смотрите – король!!

Из лилового шатра появилась казавшаяся крошечной фигура в пурпурно – алом одеянии. Ее окружали другие, среди которых можно было различить яростно жестикулирующего коннетабля. Вот королю подвели коня…

Но в этот миг железный поток, сметая последних защитников, выплеснулся на гребень холма. Через несколько секунд поднятая пыль скрыла происходящее, но за мгновение до того все успели увидеть как рухнула орифламма.

«Все… – как-то очень спокойно подумал де Граммон. – Пришел конец Французскому королевству.»

Со стороны гибнущего войска донесся тысячеголосый вопль ужаса и отчаяния, тут же заглушенный торжествующим ревом врагов. Заметались, кидаясь в безнадежные атаки, дворяне, но кольцо, сжавшее их, даже не дрогнуло. Да они, скорее всего, искали не победы, а благородной смерти… Без удивления увидел граф, как многие спешиваются, срывают шлемы, и протягивают товарищам обнаженные мечи, указывая на свои шеи…

Кое-кто сам бросался на клинок. Граф скользнул взглядом по смертельно бледным лицам обступивших его. С каким-то странным удивлением обнаружил он, что Суастр медленно тянет из ножен мизерекордию. И еще один за ним… Де Граммон почувствовал, что и его рука, как будто сама собой легла на рукоять стилета.

«Теперь уже все равно… Грех, конечно, но Бог милостив…», – промелькнуло у него, и эта неправдоподобная и вместе с тем обыденная мысль отрезвила его.

– Уходим!!! – рявкнул он, не узнавая собственного голоса и, наддав шпорами, развернул коня.

Середина июля 1347 года.

Герцогство Бретонское.

Даже среди редкостно разнообразных владений французской короны эта земля выделялась своей необычностью.

Ее обрывистые меловые берега, где в мачтовых соснах гудел ветер, а высокий вереск таинственно шелестел, словно шептал о чем-то хранили, казалось, некую тайну.

Должно быть, и впрямь было в ней нечто, такое же таинственное, странное и загадочное, как древние менгиры, поставленные неведомо кем в незапамятные времена; как язык населяющих ее людей; как сами эти люди, упрямо таящие под внешней покорностью и равнодушием глухое недоброжелательство к пришлым.

Как второе, пришедшее из седой старины, очень редко произносимое вслух, почти запретное имя этой страны – Арморика.[37]37
  Арморика (по названию галльского племени армориков): первоначальное, сохранившееся с римских времен наименование Бретани.


[Закрыть]

Странные существа, жившие тут еще в незапамятном прошлом, еще встречались будто бы среди ее лесистых холмов и долин, и тот, кому посчастливится, мог увидеть их танцы в полнолуние у глядящих в небо мегалитов.

Находились люди, видевшие, как прекрасные корриганы[38]38
  Корриганы – оборотни из кельтской мифологии, существа, в чем то подобные русалкам, и способные принимать облик красивых девушек.


[Закрыть] выходили из своих подземных жилищ, чтобы своим пением соблазнять одиноких прохожих. Их сестры – морские девы выходили ночами на берега, ища любви смертных, а изредка, на сушу, на свою старую родину возвращались жители лежащего под толщей вод славного города Ис, скрывшегося во глубине по воле могучих морских демонов.

Говорили, что в самых глухих уголках лесной чащобы и только в ночь весеннего равноденствия можно было увидеть эльфов, покинувших на краткое время свою страну, отделенную от нашего мира непроницаемой для смертных завесой. Ночами открывались двери Анаона – таинственной волшебной страны и обиталища ушедших поколений, и его обитатели навещали родные места. Можно было услышать и о манящих голосах, иногда доносящихся из зарослей, и о свежих кострищах, что находили на голых вершинах каменистых холмов; наконец о странных звуках и песнопениях, которые будто бы изредка слышались из – под земли, о молитвах, возносимых звездам и молодой Луне и приношениях духам ночи, родников и земли, оставляемых на лесных алтарях.

Трудно, очень трудно было бы отделить правду от вымысла в этих слухах, да и далеко не всякому удалось бы разговорить здешнего жителя.

Обитатели холмов и долов предпочитали угрюмо отмалчиваться, если посторонние их пытались слишком настойчиво расспрашивать, да и мало кто из пришельцев понимал чужой язык.

Иногда до властей духовных и светских доходили глухие известия о тайных нечестивых сборищах в новолуние у заброшенных лесных алтарей, на пустошах и перекрестках дорог, о жертвоприношениях Князю Мира Сего и черной магии. Но они не придавали им большого значения. Быть может и потому еще, что случалось, слишком любопытные чужаки исчезали, бесследно растворяясь среди темных долин этого лесного края.

Среди всех прочих волшебных мест бретонской земли этот лес почитался местом едва ли не самым таинственным, древние, темные поверья окружали его чащи. Поговаривали даже, что этот лес – не что иное как сам Броселиан, и по сию пору в его глубине стоит зачарованный дворец волшебника Мерлина и что именно здесь погребен великий король Артур.

В самом здешнем воздухе словно было что-то, невольно заставлявшее задуматься над вопросом – принадлежит ли человеку этот кусок тверди земной или же у него есть иные, неизмеримо более древние хозяева?

Говорили еще, что это самый первый лес мира и что он был старым еще до того, как под его полог ступил первый человек. Множество леденящих душу историй о колдовстве, силах тьмы, зловещих предзнаменованиях, связанных с его безлюдными чащами рассказывали местные жители, когда по вечерам собирались у очагов. И даже о вещах еще более страшных и невероятных, например, что раз в год, в канун Вальпургиевой ночи, на эту землю является сам Дьявол, некогда именно сюда сброшенный с небес Иеговой.

А кюре и монахи из окрестных монастырей только крестились при упоминании о нем. Люди же простые неохотно говорили иногда о ровных кругах ядреных ярко– красных больших мухоморов, о странных следах, время от времени попадающихся здесь – не звериных, но и на человеческие непохожих; и о не менее странных людях, которых будто бы видели на глухих лесных тропинках. На поросших вереском и дроком вершинах крутых, высоких холмов, у позабытых дольменов нередко находили свежие следы костров, но кто разжигал их – было неведомо. Еще говорили изредка…

Впрочем, мало ли о чем шушукаются темные люди в своих убогих хижинах?

* * *

…Обширная прогалина, со всех сторон окруженная столетними буками и дубами, была заполнена народом Глубокая ночная тьма не позволяла определить их число точно, но должно быть, сюда пришли тысячи. Ни узкий серпик молодого месяца, ни редкие факелы не могли рассеять первозданный мрак. Отблески их высвечивали на мгновение то посконную рубаху, то городской кафтан, то металл кольчуги.

… Собравшиеся вдруг застыли в благоговейном молчании: на вершине древнего менгира появился человек в длинном белом одеянии с белоснежной бородой до колен. Был он очень старый, даже темнота глубокой ночи не могла скрыть этой глубокой дряхлости. Сколько ему было лет? Сто? Сто пятьдесят? Двести? А может, он был ровесник этих древних камней, этой глухо шепчущейся под ночным ветром дубравы?

– Братья!! – голос его прозвучал неожиданно молодо и сильно. – Благо вам, пришедшим сюда – тем, кто сохранил до этого счастливого дня веру в истинных богов своего народа, кто верил, что этот день настанет, кто не боялся мучительной смерти за нашу веру. Вспомним и тех, кто принял ее и не отрекся от создавших нас когда-то! Вспомним всех их, – яростная ненависть зазвучала в его голосе, – ибо уже недалек час великого возмездия!

– Было время, когда народ наш был велик и могущественен, а земля его простиралась от моря до моря. Вера его была мудра и свята. Служители наших богов познавали мир, и тайны его служили людям. Друиды врачевали людей, давали советы правителям, останавливали распри, предвидели грядущие бедствия и находили пути избегнуть их. Во дни бедствий они обращались к божествам, знали, как умилостивить их жертвой, и те смягчали свой гнев. А люди нашего языка жили свободно и не страшились никаких врагов. Так было многие века. Но пришло тяжкое время – народ наш попал и здесь, и за морем под вражеское иго, а рабы чужеземного Христа лживыми словами и посулами вечной жизни отвратили многих от веры их предков.

Они стали убивать тех, кто не хотел поклоняться кресту и распятому на нем, силой заставляя принимать их веру, отрекаясь от наших богов. И что же дали взамен?? Что дал нам их лживый лукавы Христос?? Ваша земля, люди Арморики, в руках чужеземцев, вас обратили в их рабов, рабов Христа и его священников. Они забирали все, что есть у вас, но этого им было мало – они заставляли вас сражаться и умирать за них…

Глухой ропот негодования пронесся над молча внимавшей дотоле толпой при последних словах старого друида.

– Христиане поносили нашу веру за кровь, что проливалась на ее алтарях! – продолжил он. – А скольких людей погубили они во имя своего лживого бога, который будто бы и милосерден, и добр?!

– Но наши боги не забыли о детях своих – пришло время, после веков испытаний возродиться вновь нашей истинной вере, и нашему народу – Великая Избавительница повергла в прах войско христиан! Смерть настигла франкского властелина и всех его рыцарей, поработивших вас когда-то, и рухнула их держава! Всюду истребляет она слуг Распятого, и бессилен он им помочь, и бегут они в страхе, спасая жизнь!

Приходит время нашим богам вернуться к нам! Кончаются века тяжких испытаний – народ вернет себе свободу, уйдут в небытие чужеземные демоны: ангелы и святые. Вновь воздвигнуться храмы истинной веры, вновь запылает священный огонь на алтарях, а церкви упадут и не восстанут больше.

– Истинные боги – боги нашей земли и нашего народа! – воззвал старец. Услышьте нас! Ты, Таранис – властитель неба! Ты, Эйсус – повелитель мечей! Ты, Эпона – всадница! Ты, солнцеликий Беленос! – яростно выкрикивал он имена, которые уже скоро как тысячу лет почти никто не осмеливался произнести вслух. Дайте нам силу победить!! Слава вам!!

– Слава!!! – подхватили тысячи мужских, женских, детских голосов. Жажда крови, ненависть и угроза слышалась в этом ревущем нестройном крике…

* * *

Париж. 13 июля.

Изможденный гонец в покрытом грязью и пылью плаще сполз с седла у ворот Лувра. Стража не хотела его пускать, загораживая дорогу древками пик, но человек этот был настойчив и все твердил сорванным, осипшим голосом, что у него важное известие и что ему нужно срочно увидеть канцлера или еще кого-нибудь из Совета.

Вид его не внушал доверия, да и стража не очень хорошо понимала его южный говор, и только после долгих препирательств караульные согласились вызвать начальника.

…Столица, как и вся сохранившая верность суверену Франция, напряженно ждала известий из Лангедока. Но известия от короля все не приходили, были только слухи – то мрачные, то радостные.

А совсем недавно Париж был взбудоражен таинственными событиями.

В последние недели на улицах города появилось необыкновенно много крыс – даже старейшина цеха крысоловов, девяностолетний Жан Дуль, не помнил такого их числа. Среди них встречались уже старые, совсем седые, величиной с добрую кошку. Кто-то из ночных гуляк даже клялся и божился, что видел как стая хвостатый тварей несла на своих спинах крысу в человеческий рост с семью головами, все четырнадцать глаз которой полыхали багровым огнем – сказочного Крысиного Короля.

А однажды поутру, улицы Парижа оказались буквально запружены потоками крыс. Целеустремленно, не обращая внимания на охваченных страхом горожан, на собак, яростно пожиравших серых грызунов, на кошек и свиней, не отстававших от них, на груды лакомых отбросов, они двигались к Сене. Распугав истошно визжавших прачек, крысы серым ковром покрыли берега, а затем все дружно пошли в воду…[39]39
  Случаи массовых исходов, и даже коллективных самоубийств крыс в городах и местностях, на которые вскоре должны были обрушиться какие-нибудь бедствия, вроде осады или голода, наблюдались не раз. Последний такой случай отмечен в Ленинграде, в конце августа 1941 года, незадолго до начала блокады. Не исключено, что в данном случае мы имеем дело с примитивными механизмами экстрасенсорного восприятия информации из будущего, свойственными ряду живых существ.


[Закрыть]

Не один день потом рыбаки с омерзением вытряхивали из сетей раздувшиеся тушки.

Кюре поспешили объявить, что так же как эти нечистые создания, сгинет и мятежная чернь, но большинству это происшествие почему-то казалось весьма зловещим, хотя об исчезновении прожорливых тварей никто не сожалел.

Впрочем, канцлера и собравшихся в его кабинете сановников, занимали сейчас вовсе не суеверные россказни или странные происшествия – от них, все последние месяцы, и так шла кругом голова. Вещи куда более приземленные и неприятные волновали их.

Хотя Париж и вздохнул свободнее, после того как множество разнузданных дворян покинули его стены, однако оставшиеся в городе солдаты вместе с тремя тысячами вояк, нанятых в немецких землях по совету Эндрю Брюса, вели себя не многим лучше.

Чтобы предупредить возможное недовольство с их стороны, им было выплачено повышенное жалование за два месяца. Они просадили его за неделю, отметив радостное событие пьянками и драками с поножовщиной. Затем солдаты начали грабить прохожих и разносить кабаки.

Только вчера, в Сент-Антуанском предместье пьяные ландскнехты разгромили лавку золотых дел мастера, а когда тот попытался с мечом в руках защитить свое добро, они обезоружили его, выволокли во двор и перерезали горло, на той самой колоде, на которой кухарка рубила голову курам.

Впрочем, горожане тоже не проявляли чрезмерного благонравия. Не далее, как позавчера, компания кузнецов встретила нескольких возвращающихся с цеховой пирушки столяров и безо всякого повода принялась зверски избивать их. На крики несчастных прибежали их товарищи, бражничавшие в ближайшем трактире, и завязалась драка. С обеих сторон к дерущимся прибывали подкрепления, в ход пошли поленья и вывороченные из мостовой камни, откуда-то появилось оружие. Когда на место побоища прибыла стража, на земле уже валялось почти два десятка убитых и жестоко искалеченных.

Вялое обсуждение вышеперечисленного прервало появление на пороге коменданта Лувра, сообщившего, что явился какой-то человек, утверждающий, что привез важное послание от короля.

– Впустите его, – распорядился канцлер…Вошедший был как будто молод, хотя усталое осунувшееся лицо, на котором чернели глубоко запавшие глаза, не позволяло сказать точно. Лоб пересекал извилистый рубец, еще совсем свежий. Одежда, на которой под слоем пыли можно было разглядеть подозрительные темные пятна, была разодрана в нескольких местах.

Он слегка пошатывался, нетвердо стоя на подгибающихся ногах. Не обращая внимания на присутствующих сановников, он тяжело опустился на скамью у стены.

– Кто вы такой? – подозрительно спросил канцлер. – Что еще там за послание вы привезли?

– У меня нет послания, – голос его звучал глухо, и в нем не чувствовалось ничего, кроме одной только бесконечной усталости. Холодом повеяло от этих слов на присутствующих, словно совсем рядом распахнулась вдруг дверь в зимнюю полночь. Я скакал почти без отдыха семь дней, чтобы привезти вам весть о том, чему вы не поверите…

– Да что случилось, наконец?! – подскочил к нему де Милон.

– Поражение, мессиры, полное поражение! – выдохнул рыцарь и в наступившей мертвой тишине все ощутили подступивший к самому сердцу страх, увидев слезы на его глазах.

– Позвольте, позвольте, как поражение?? – залопотал Бурбон, в момент лишившийся всей своей важности. – Что, бунтовщиков не удалось разбить, король отступил?

Рыцарь вдруг всхлипнул.

– Да нет же, нет, о Господи, нет!!

Хотя собравшиеся поняли, что означают эти слова, но в какой-то нелепой надежде на чудо никто не решался задать роковой вопрос.

– Его величество, вы хотите сказать… – выдавил наконец из себя епископ Бовэзский, чье лицо вмиг пошло красными пятнами.

– Да, да, – уже не сдерживая рыданий проговорил гонец. – Он…он погиб на моих глазах… Войско полностью истреблено…

Не прошло и получаса, как в зале собрались почти все знатные обитатели Лувра. Иные твердили что этого не может быть и это какая-то чудовищная ошибка, другие сгрудившись подле вестника несчастья, пытались выяснить подробности случившегося. Кто-то, не стыдясь, плакал.

– Горе нам!! Что с нами будет?! – О, что же с нами со всеми будет? – стенал, заламывая руки, аббат Сен – Дени.

Вошел епископ Лангрский и молча остановился в дверях. По выражению его лица было видно, что он уже осведомлен о случившемся. Но ни страха, ни растерянности не было в его лице – только суровая скорбь и решимость. Ни единого слова не сорвалось с его плотно сжатых губ. Он просто стоял и смотрел. Но одного этого взгляда хватало, чтобы люди, всецело поглощенные ошеломляюще-страшным известием, умолкнув, обратили лица в его сторону. – Что вы намеренны делать? – весь вздрагивая, наконец задал ему вопрос епископ Парижа, словно ища у собрата защиты.

– Я отправляюсь в Авиньон сегодня же, – холодно ответил епископ Пьер. Думаю, что сумею убедить папу в том, в чем, к сожалению, не удалось убедить короля Карла, – он перекрестился – и других, что ныне, должно быть, уже в царствии небесном.

– Вы, – обратился он сурово к перебиравшему четки епископу Бовэзскому, – упражнялись в острословии, когда речь шла о судьбах королевства. А прислушайся вы тогда к голосу разума, поддержи меня, и, может быть, все было бы иначе. И кто знает – что еще за бедствия нас ждут?

– Ах, мессир, что еще может быть хуже уже случившегося, чего еще нам прикажете бояться? Разве что смерти? – чуть не плача, перебил его кто-то из присутствующих.

– Я боюсь не за свою жизнь, – сурово ответил епископ Лангрский. – Все мы в руках Бога нашего, и смерть государя, по которому я искренне скорблю, да простите вы меня, сын мой, это еще не конец мира. Я был верным подданным его, но прежде всего я слуга Божий. И говорю вам – никогда, быть может, еще Сатана не был так близок к тому, чтобы сокрушить святую церковь, нежели чем сейчас!

* * *

…Париж затих, словно не в силах оправиться от невероятного известия. В церквах служили бесконечные панихиды по погибшим, а фигуры в траурных одеяниях встречались едва ли не на каждом шагу. Немногие вернувшиеся с поля битвы избегали говорить о том, почему едва ли не сильнейшее в мире войско – нет, не потерпело сколь угодно сокрушительное поражение, а было просто-напросто уничтожено. Еле живые от усталости, на таких же измученных лошадях, они тихо въезжали в город и старались как можно реже попадаться людям на глаза.

Ежедневно к городским воротам прибывали вереницы беженцев всех сословий, надеявшихся укрыться за стенами Парижа. Вид этих бледных от усталости и пережитого людей, внушал горожанам смутный, липкий страх. И почти никто уже не злорадствовал, видя дворянок в грязных и рваных платьях, несущих на спинах плачущих детей, жалких растерянных клириков, или дородных людей в одеждах богатых буржуа, бестолково таскающих с места на место узлы с жалким скарбом – всем, что им удалось спасти.

Каждому было ясно, что близятся страшные времена. Из уст в уста передавалась фраза одного из вожаков черни, Пьера Рябого, что города – эти язвы на лике мира божьего, должны быть снесены до последнего камешка.

Итальянские, скандинавские, испанские и немецкие торговцы торопливо сворачивали дела и уезжали. Кое-кто из французских купцов тоже начал готовится к бегству за пределы королевства или, по крайней мере, отправлять свои семьи подальше.

В довершение всего окрестные крестьяне почти совсем перестали привозить на продажу хлеб, а лавочники тут же начали придерживать продовольствие.

Над столицей замаячил костлявый призрак голода.

Из разных уголков королевства доходили с беглецами и редкими торговцами, слухи о неубранном урожае, гибнущем на полях, о схватках меж сторонниками Дьяволицы, разделившимися на враждебные партии, о безбожных колдовских церемониях, открыто устраиваемых уже среди бела дня.

Сообщения эти заставляли сердца сжиматься от ужаса, и все больше людей соглашалось с тем, что на этот раз и в самом деле пришествие Антихриста уже близко.

Но наверняка никто ничего не знал, так же как по прежнему не приходило никаких известий с юга, о том, что намеренны делать дальше мятежники.

Тяжкая неизвестность овладела всеми. Люди не только не представляли, что будет с ними дальше, но даже не отваживались что либо предположить. По крайней мере вслух.

Только спустя несколько дней после известия о гибели короля вместе со всей армией власти, словно спохватившись, напомнили о своем существовании. На площадях и в церквах был зачитан манифест Королевского совета, где все случившееся было кратко и скомкано объявлено испытанием и карой, ниспосланной небесами, и выражалась уверенность в конечном падении бунтовщиков.

В Париже, как и во всех еще не занятых Девой городах, было введено осадное положение. Ворота запирались еще засветло, кабаки и прочие веселые заведения было велено закрывать еще раньше, а после наступления темноты всем, будь то буржуа или дворянин, воспрещалось выходить на улицу без крайней нужды. То ли в благодаря этому, то ли выжидая, чем все кончится, парижские и пришлые ночные работнички притихли, хотя и не совсем прекратили делать свое дело.

Зато резко возросло число мелких краж.

Пышным цветом расцвела и проституция. К ранее промышлявшим девкам прибавилось немалое число прежде порядочных женщин из числа беженок, лишенных средств к существованию. И, правду сказать, спрос на подобные услуги заметно возрос. Если одни проводили время в молитвах и каялись в грехах, то не меньшее число людей хотело прожить последние оставшиеся спокойные дни в удовольствиях и веселье.

Чтобы разместить беженцев, власти решили занять пустующие дворянские особняки, тем более, что многим хозяевам они уже все равно не понадобятся.

Среди прочих отелей беглецам был отдан и красивейший дворец неаполитанского короля, хозяин которого не появлялся в Париже уже который год.

Город лихорадочно готовился к обороне: теперь появления Дьяволицы под стенами ждали со дня на день. Этьен Марсель развил бурную деятельность. Под его руководством мобилизованные бродяги и поденщики углубляли рвы и подновляли валы. Из способных носить оружие горожан сколачивались все новые и новые отряды.

Жан де Милон тоже не дремал. Приготовления к тяготам осады и к уличным боям шли полным ходом. На всех пяти мостах через Сену под угрюмыми взглядами хозяев сносились дома и лавки и наскоро воздвигались защитные каменные стены. Знаменитый Мост Менял тоже не избег этой участи, тем более, что его обитатели в большинстве уже покинули столицу.

Улицы и переулки перегораживали рогатки и баррикады из бревен. Тут же наваливались целые валы просмоленной щепы – прорвавшегося врага должен был встретить огонь.

В окруженном надежнейшей неусыпной стражей Ситэ остатки знати тщетно пытались уже который день найти выход из безвыходного и, как уже многим казалось, безнадежного положения.

…Сегодня, второй раз после катастрофы под Тулузой, здесь собрался Королевский Совет. Без короля, и даже без регента, ибо почти все взрослые мужчины рода Капетингов полегли на поле боя.

В мрачном молчании сидели собравшиеся. Дух отупляющего бессилия витал сейчас в Зале Совета, словно в насмешку законченном ровно в тот день, когда Карл, по чьему повелению он строился, отправился в свой последний поход. У этих людей было вроде бы все для того чтобы властвовать и сражаться. В их распоряжении была французская казна: главный хранитель сокровищ сам по своей воле отдал им ключи. У них было все еще многочисленное войско. Немало городов и земель сохраняли им верность, еще много людей готовы были умереть под их знаменами… Но что с того? Был ли вообще смысл сопротивляться ходу судьбы? Не сам ли Бог оставил их?

«Неужели настал конец всему?» – можно было прочесть на осунувшихся лицах. Место во главе длинного стола осталось незанятым; никто не решился сесть на место короля, словно над ним тяготело проклятье. Справа от него бессменно сидел канцлер Людовик Бурбон, напротив него – граф де Фуа, взявший на себя обязанности коннетабля.

Только что гонец привез вести из Лиона. Город без всякого сражения перешел под власть Дьяволицы. Не было ничего похожего на штурм, более того – никаких отрядов мятежников даже поблизости не было. Просто какой-то человек забрался на ярмарочный помост и принялся выкрикивать, что Господь явил волю свою, уничтожив короля-злодея, и что законная повелительница Франции – Светлая Дева. Все, кто оказался на площади, включая и стражников, подхватили этот крик; толпа, разрастаясь с каждой минутой, потекла к ратуше.

Нескольких эшвенов, попытавшихся возражать, выволокли на площадь и забросали камнями, и трясущийся от страха прево зачитал, запинаясь, акт о переходе города под руку Светлой Девы.

Выслушав доклад о случившемся, присутствующие принялись обсуждать положение.

Епископ Парижа высказался в том смысле, что в строй необходимо поставить всех способных держать оружие духовных лиц – священников, монахов, и на что он больше всего упирал – студентов Университета. Ректор Сорбонны против ожидания, легко согласился, правда добавив, что на нужды борьбы с обуянной ересью чернью не грех бы потратить часть церковных денег, и епископ Парижский тоже признал его правоту.

Вице-коннетабль вспомнил, что не так давно через Париж в Страсбург было отправлено полтора десятка пушек генуэзской работы, и не худо бы послать людей, чтобы выкупить их у герцога Лотарингии за любую цену.

– Постойте… Что это там творится? – встревожено спросил вдруг епископ Лангрский. За дверями зала послышался приближающийся топот множества ног, лязг оружия, громкие крики… Все вскочили. Одна и та же мысль одновременно вспыхнула в головах всех собравшихся: мятежники уже здесь, стража предала, пришел смертный час. Епископ протянул трясущуюся руку с распятием к дверям. Де Фуа, смачно выругавшись, выхватил меч. Кое-кто последовал его примеру, готовясь дорого продать свою жизнь.

Массивные, мореного дуба створки резных дверей мгновенно, словно не весили ничего, распахнулись от тяжелого удара, и в зал ворвался молодой рыцарь командовавший сегодня охраной, в сопровождении полутора десятков радостно галдящих латников. Он совершенно не обратил внимания ни на испуганные и удивленные взгляды, обращенные на него, ни на обнаженное оружие в руках коннетабля.

– Спасены, мессиры! Франция спасена! – вскричал шевалье. Только что прибыли двое дворян и оруженосец, бежавшие из лагеря бунтовщиков, – он запнулся, словно собираясь с силами.

– Дьяволица при смерти!! – наконец, выдохнул он.

Кто-то охнув, сполз на пол…

* * *

…Та, которой одни поклонялись почти как божеству, а другие ненавидели черной всепоглощающей ненавистью, и на самом деле была больна, и дни ее, похоже, были сочтены.

Большую часть дня она лежала неподвижно, едва дыша, и не раз не два сидевшим у ее ложа казалось, что она уже покинула этот свет. Временами на нее накатывал страшный жар, а однажды, когда ей вдруг стало особенно плохо, все ее тело покрыла серая зловонная слизь.

Никто не мог не только определить причину болезни, но даже припомнить подобной хвори. Кто-то говорил о яде, кто-то о лихорадке, произошедшей от переутомления и тягот войны, а кто-то, шепотом и только между теми, кому доверял, как самому себе – о Божьей каре. Ее пытались лечить медики, обучавшиеся в университетах – одного, посмевшего заявить, что болезнь неизлечима, тут же забили насмерть. Знахари поили ее своими сомнительными варевами; ведьмы читали над ней заклинания; приволокли даже невесть как оказавшегося здесь врача – мавра. Все было напрасно.

В редкие часы, когда сознание и разум возвращалось к ней, она не отвечала на вопросы, не интересовалась ничем, даже почти не говорила. Она словно уже была в ином мире, возвращаясь на землю только на краткое время. Ее не волновало ни начавшееся брожение в рядах ее соратников, ни увеличивающееся буквально с каждым часом число беглецов, ни воспрявший духом враг. И отчаяние потихоньку, неслышной змеей вползало в сердца даже самых стойких.

* * *

Я не знаю, что со мной творится… Мне говорят, что я больна, очнувшись, я вижу у своей постели лекарей с испуганными, озабоченными лицами. Позади них – мои соратники. Я чувствую их страх за мою жизнь и страх лекарей. Я знаю и без расспросов, что их пообещали умертвить жуткой смертью, если мой дух покинет тело. Но я совсем не боюсь смерти: ведь обо мне заботится высшая сила. Я даже не чувствую боли, вообще ничего, кроме сильной слабости… В забытьи я тоже почти ничего не вижу, лишь изредка я попадаю в какое-то сине-лиловое абсолютно пустое пространство, пронизанное проблесками ярко желтых, гигантских искр… Но иногда я вижу беспросветную мертвую тьму, не просто темноту, а тьму – полный мрак, совершенную пустоту, полное и абсолютное Ничто. Это страшнее, чем сама смерть.

* * *

– Ты надеюсь, выяснил наконец, что случилось?

– Полностью нет, Наставник, но у меня есть некоторые обоснованные предположения…

– Тогда поторопись, – сообщил Зоргорн. Поторопись, ибо Высшие уже проявляют недовольство тобой… и мной, кстати, тоже. Ты сам должен понимать, что осуществление нашего плана оказалось под угрозой.

Не говоря уже о том, что приостановлены все намеченные мероприятия, двойник сейчас практически беззащитен – сенситивная и прогностическая функции полностью парализованы, а регенеративные способности ее теперь еще хуже, чем у обычного человека. Один удар кинжала – и все!

– Я докладывал Высшим, – начал оправдываться Таргиз. – Я указывал на нежелательность перегрузки двойника; еще перед Тулузой я обращал внимание на то, что плотность четырех из девяти скелетных полей на опасном пределе…

– Я знаю это, – мягко остановил его Зоргорн, – и не обвиняю тебя. У Высших, конечно, были свои резоны настаивать на форсировании событий, для них на первом месте – бесперебойное поступление Сомы. Итак, сколько по-твоему потребуется для полного восстановления функций?

– С точностью сказать не могу, – Зоргорн при этих словах, еле заметно нахмурился. – Часть структур при интенсивной подпитке может быть восстановлена в течении двадцати – двадцати пяти дней, но базовые элементары потребуют куда более серьезного предварительного изучения. Кроме того, поврежден сектор, ответственный за контроль общего состояния. Процент и распределение повреждений кластерных ячеек нам неизвестен. Приходится действовать вслепую. Одним словом, боюсь, до нового генерального сражения мы в любом случае не успеем.

– Ну, что ж… Зоргорн задумчиво положил ладонь на пульсирующий серо-зеленым светом шар. – Придется искать другой путь…

* * *

Как не похоже было это заседание Королевского Совета на то, что проходило в этом зале совсем недавно! И следа не осталось от былой равнодушной обреченности и глухого отчаяния.