Текст книги "Генофонд нации"

Глава шестая
Язык тела

С тех пор, как в его жизнь впервые вошла ОРД – оперативно-розыскная деятельность, у Токмакова выработалась привычка наблюдать жанровые сценки. Как люди знакомятся на улице, что делает женщина, сломавшая каблук, почему сантехники разрывают пачку «Беломора» не с того края, как другие курильщики?

По-английски это называется «боди лэнгвич» – язык тела. Вот и в ночном клубе с поэтическим названием «Клозет» Вадим Токмаков внимал не только всем понятному «языку тела» Людмилы Стерлиговой, являвшей щедрость души и всего остального под в псевдонимом Сорвиголова. Одновременно он поглядывал в зал, наблюдая за тщедушным субъектом в джинсах и кожаном жилете с бахромой, которому до уровня лихого парня с Дикого запада не хватало лишь «кольта» знаменитой модели 1872 года «Писмейкер».

Зато у ковбоя была шляпа! Настоящий «стетсон» с высокой тульей, бережно водруженный туда, где шляпам обычно не место: на стол, среди бокалов – бутылок – закусок.

Точнее, обычным шляпам не место. Вадим же достаточно поработал с «наружкой», чтобы знать: портативная видеокамера при умении монтируется почти в любой предмет – от книги до букета цветов. И чем дольше наблюдал Вадим за манипуляциями ковбоя со шляпой, тем яснее становилось, что тот работает со скрытой под «стетсоном» техникой.

В стриженой голове Вадима зрели планы мести – один прекраснее другого. Потому что он узнал ковбоя!

Помимо него за столиком сидели голенастая девица с хмурым выражением лица и томный субъект в персиковом пиджаке, также хорошо известный Токмакову. В ближайшие полчаса и ему предстояло тоже отправиться головой в сугроб. Но месть такое блюдо, которое нужно подавать к столу холодным, и Вадим не торопился.

Гайворонский с увлечением смотрел на подиум. Людмилу Стерлигову сменила участница под псевдонимом Бантик – девушка восточного типа с волосами, заплетенными во множество косичек. Помимо косичек, там тоже было на что посмотреть. Поэтому Вадим не стал отрывать коллегу, когда ковбой вдруг задергался, подхватил свою хитрую шляпу и пошел к выходу из зала, пригибаясь, словно под огнем.

Из «курятника» дверь вела прямо в коридор.

– Ты куда? – не оборачиваясь, спросил Гайворонский.

– В клозет, – ответил Вадим, нисколечко не покривив душой. Ибо где еще ковбой мог незаметно перезарядить камеру или устранить возникшую неисправность? Вот там они и поговорят по душам.

Кабинки в сияющем хромом и кафелем туалете оказались то, что надо. Их стенки не доходили до потолка. Всего «посадочных мест» было три. Токмаков занял боевой пост в центральном отсеке.

Ждать ему пришлось недолго. Ковбойские сапоги отбили чечетку по кафелю, и в кабинке справа раздались утробные звуки. Вадим подумал, что ковбой вызывает Ихтиандра, перепив фирменной водки «Сантехник», но оказалось, что так урчит вода в здешних унитазах.

Спустив воду, ковбой подозрительно затих. Встав на стульчак, Токмаков заглянул в соседнюю кабинку, и понял, что не ошибался. Шляпа была действительно макетом, и теперь оператор менял отснятую кассету на свежую.

Ощутив пристальный взгляд Токмакова, он резко поднял голову. Их глаза встретились, и по жуликоватым бегающим глазенкам ковбоя Вадим понял, что тот его узнал. Со времени вечера в «Голубых джунглях» прошло немногим больше недели.

– Стоять. Не двигаться, – негромко произнес Вадим, гипнотизируя ковбоя взглядом. Внешность у Токмакова была убедительная, и тот замер, словно примороженный: – Тебя в школе учили, что земля круглая? А это значит, что твоя подлянка к тебе же и вернется.

Оцепенение прошло, страх пробил ковбоя по́том:

– Я не виноват, это все Педулаев! Он приказал мне смонтировать те кадры… Вы там получились просто классно!

– Придется мне тебя убить, – не поддался на лесть Токмаков. – А пока давай отснятую кассету.

– Тогда меня убьет Педулаев. Точно. Он точно убьет меня за эту кассету. Там…

– Я знаю, что там, гнойный ты пидор! И сейчас засуну твою голову в горшок, спущу воду и буду держать, пока не задохнешься.

– Вы так не сделаете! За мной все ГЛТ-сообщество!

– Какое-какое?

– Сообщество геев – лесбиянок – транссексуалов, вот какое!

– Хорошо, я передам им твой труп, – очень спокойно и серьезно сказал Токмаков, и перегнувшись через стенку, воротником джинсовой рубашки сильно сдавил горло оператора. – Кассету!

Да, прав был Иван Гайворонский! Тысячу раз прав, указав на «Клозет» как местечко, где Вадиму Токмакову пригодятся его длинные руки! Через секунду в этих руках оказалась компактная видеокассета, и Вадим, ослабив хватку, спрашивал предметно:

– Что вы задумали на этот раз, уроды?

Чтобы разговор получился душевнее, Токмаков переместился в соседнюю кабину, закрыв дверь на задвижку, усадил клиента на стульчак, благо тот уже привык к подобному седалищу за вечер в «Клозете», и продолжил разведопрос.

Ковбой, что подтверждалось удостоверением, оказался Василием Маляринским-Алякринским, оператором студии «П». А скрытую съемку осуществлял для программы «Русский секс», продюсер и ведущий которой господин Педулаев сидит сейчас за столиком и, наверное, уже волнуется.

– Он заплатит вам за эту кассету много денег, – осмелел Вася Маляринский-Алякринский. – Я понимаю, что не должен был давать те кадры из «Голубых джунглей» в эфир, но что сделано – то сделано. Подумайте, ведь деньги не бывают лишними. Мы поделимся – пятьдесят на пятьдесят!

– Пятьдесят процентов от много, – это сколько же будет? – спросил Токмаков подбрасывая на руке легкую видеокассету: – Ну-ка, вставь в камеру и прокрути на воспроизведение.

– Есть! – по-военному четко доложил Вася.

На откидном мониторе-видеоискателе вновь раскручивался конкурс «Мисс бюст». Опять беззаботно дефилировала по краю подиума Людмила Стерлигова, но теперь, уменьшенная до размеров миниатюрной статуэтки, выглядела тем, чем и была на самом деле – истинным произведением искусства.

Это тело не требовало больше никаких слов. Но паршивец Маляринский-Алякринский, изогнувший шею невероятным образом, чтобы смотреть на экранчик, не удержался:

– Классная телка, с такими грудями ей на обложке «Плейбоя» место, а не в этом дохлом Мухосранске!

– Молчите, проклятые струны! – оборвал его Вадим, перенявший от недавней своей знакомой – оперной певицы склонность к классическому репертуару.

Одновременно в голове его прокручивалась нехитрая оперативная комбинация. Правда, он всегда считал вербовку на компромате не самым лучшим способом обзаведения агентурой. Со временем компрометирующие обстоятельства теряют остроту и актуальность. И оказываешься при своих интересах, даже если твой человек не переметнулся на другую сторону, а просто ушел в тень.

Впрочем, в данном случае Токмакову и не требовалась верность до гроба. Одна-две недели, и он покинет Саратов. Но вот как он его покинет – на щите, или со щитом, то есть с пятьюдесятью миллионами долларов для российской казны, – это во многом зависело от женщины, которая сейчас голышом шагала по откидному экранчику видеокамеры – гибкая, как шпага, малюсенькая, словно оловянный солдатик.

Токмаков остановил воспроизведение и достал кассету. Ну и дурак же он! На чем собирался столбить женщину, которую любой обормот может увидеть голой на диком пляже. Кассетка с видеозаписью? Ну и прекрасно, любуйтесь на здоровье, разрешите только мне переписать на память…

– Ну так что, мы с вами договорились, или как? – подал голос Маляринский-Алякринский, порываясь встать с унитаза.

– Или как. Договариваются с девушками на дискотеке, а твое дело – слушать и надеяться, что в целости унесешь отсюда свои почки, – сказал Токмаков, легко входя в роль сотрудника службы безопасности ночного клуба. – Ведь русским языком написано для вас, козлов, – фотографировать запрещается! Репутация заведения для нас святое! А то, хочешь, отведу тебя к хозяину? Артур Николаевич живо устроит тебе раушинг – наркоз своей «Попрыгуньей»!

Знакомиться с «Попрыгуньей» и «раушинг-наркозом» сникший ковбой не пожелал, рассудив, что свои почки ближе к телу.

Когда двое мужиков один за другим вышли из кабинки, заглянувшая в туалет уборщица укоризненно сказала по-латыни:

– O tempora, o mores![39]39
  О времена, о нравы!


[Закрыть]

Токмаков, помнивший кое-что из латыни, удивленно обернулся на уборщицу. Их глаза встретились. До того, как устроиться на хлебное место в «Клозете», Альбина Павловна была доцентом кафедры иностранных языков Саратовского пединститута.

Первое место в конкурсе «Мисс бюст», к удивлению Токмакова, заняла восточная красавица Бантик.

– Я так и знал, – прокомментировал Гайворонский решение независимого жюри. – Старик Николаич от ее косичек тащится, а теперь вручит ключи от машинёнки, и – вперед в койкоместо. По секрету тебе скажу, что и для этого все оборудовано. Вообще здесь целый комплекс с биллиардом, сауной и даже русской баней. В этом же здании, только вход с другой улицы… Желаешь, попаримся?

– В другой раз, – сказал Вадим. Видеокассета в кармане напоминала каталитическую грелку – есть такое адское устройство, чтобы согревать в мороз руки на зимней рыбалке. Кассета жгла сквозь подкладку пиджака, требуя немедленно собой распорядиться.

И тогда родился план номер два. Не примитивная вербовка на малосущественном, если не вовсе пустячном, компромате, а нечто с замахом на психологию. На тайники души человеческой или просто на авось, каковое, по мнению Вадима Токмакова, и составляло главную тайну русской души…

Сорвиголова, она же сотрудник Департамента коротношений Стена-банка Людмила Стерлигова, получила за участие в конкурсе поощрительный приз, выдержанный в духе заведения – миниатюрный унитаз с золотой крышкой.

Вадим Токмаков протиснулся сквозь толпу желающих поздравить со знаменательным событием:

– У меня тоже есть для вас подарок.

Людмила сразу узнала его:

– А это, случайно, не бланк налоговой декларации? Заранее заявляю, что награды за победы в спортивных соревнованиях налогами не облагаются. А чем был этот конкурс, как не разновидностью бодибилдинга?

– Вы плохо обо мне думаете.

– А как я еще должна думать о финансовой разведке?

При упоминании о налоговой декларации толпа поклонников Сорвиголовы поредела. Оставшиеся физические лица старались держаться от Вадима подальше, что сейчас было ему только на руку: он вплотную приблизился к новоявленной звезде стриптиза.

– Вот видите, – сказала она, с усмешкой тряхнув головой. Сверкнули глаза и камни в серьгах. Глаза были в тон синему костюму из мелкого вельвета и смотрели трезво. Трезво и безумно устало.

На мгновение Токмаков устыдился задуманного. Но быстро одолел недостойное опера чувство, постаравшись сообщить лицу выражение максимального благородства:

– Может быть, отойдем, где потише?

– Кроме «нумеров» в этом бардаке везде шумно.

«Так ты, голубушка, и про нумера знаешь?» – с непонятным ожесточением подумал Токмаков и уже без колебаний приступил к осуществлению плана номер два. Он был прост как гвоздь: рассказав Стерлиговой о скрытой видеосъемке, вручить ей кассету без всяких условий. Проявить душевное благородство. Продемонстрировать спецслужбу с человеческим лицом. Или просто человеческое лицо.

В конце концов, это был честный мужской поступок. Неужели Людочка не отзовется на него со всей щедростью своей души?

И она отозвалась! Повертев кассету в длинных сильных пальцах, отыскала взглядом столик, за которым сидели ковбой с поникшими плечами и шеф-редактор Педулаев в пиджаке цвета «персик»:

– У, гнида! А мне он предлагал бесплатно раздеться в прямом эфире во имя чистых идей «фрайкёрперкультур».

– С чистых идей все революции как раз и начинаются, – подхватил Токмаков.

– Да. «Фрайкерперкультур» – культура свободного тела, с этого лозунга в 1903 году начиналось нудистское движение в Германии…

– Звучит лучше, чем «пролетарии всех стран, объединяйтесь». Но все же странно, что первыми начали разоблачаться немцы, – удивился Токмаков. – Самая дисциплинированная нация, верноподданные…

– Ничего странного! Наоборот, закономерно. Чем больше гнет, тем сильнее тяга освободиться, сбросить все – одежду, условности, мещанские правила приличия! У нас в России женщина всегда была задавлена – дети, свекровь, муж-пьяница. А в СССР еще и на работу погнали – шпалы мостить, кирпичи класть. А женщина – это… Короче, я всех своих подруг привела на дикий пляж! Только он не дикий, а наоборот – культурный! Дикари те, кто жмутся и глазеют на нас в бинокли… Надеюсь, вы не из таких?

Внимая страстному монологу Людмилы Стерлиговой, Вадим порадовался, что сейчас не лето и таким образом не придется держать испытание нудистким пляжем. Внутренний голос сразу предупредил о возможном провале теста из-за нормальной реакции организма на обнаженных женщин.

Но вслух об этом говорить не стал:

– Вы так убедительно излагаете, что просто тянет присоединиться к вашему движению. Этот, который в персиковом пиджаке, не зря вас заманивал в свою передачу.

Стерлигова наградила шеф-редактора еще парочкой лестных эпитетов:

– Педрила, жмот несчастный! Но это бы еще ничего, для пропаганды нашего движения я бы и без денег выступила, но…

– Муж ревнивый? – спросил Вадим с надеждой, заполняя возникшую паузу. Надежда была слабой, но, чем черт не шутит, пока Бог спит. Если Вадим угадал, то ценность видеокассеты и одновременно благородного поступка оперуполномоченного, эту кассету передавшего, возросли бы немерено.

– Нет, я мать-одиночка, – усмехнувшись, обрушила хрупкий за́мок его надежд Людмила Стерлигова. И тут же засобиралась: – Мне пора, приятно было встретиться в неофициальной обстановке.

– Взаимно.

– А за кассету вам спасибо. Надо же, козлы какие!.. – идейная нудистка опять выдерживала паузу, только на этот раз Вадим ей не пришел на помощь, и она сказала то, что он ждал:

– Получается, будто я перед вами в долгу? У нас на Волге так не принято…

Всем своим видом Токмаков выражал смирение.

– Если не ошибаюсь, вы хотели осмотреть бункер Сталина?

Токмаков сдержанно кивнул, мысленно с воодушевлением потирая руки. Коготок увязнет – всей птичке пропасть. План номер два начинал осуществляться.

– Тогда… завтра в десять у драмтеатра, – сказала «птичка», ничего не знавшая о плане номер два.

– Утра или вечера? – уточнил Вадим.

– Конечно, утра! За кого вы меня, собственно…

– Я принимаю вас за милую интеллигентную женщину, с которой будет приятно сходить на экскурсию… Не потеряйте кассету.

– Ни в коем случае.

– До встречи, которой я жду с нетерпением.

– До встречи. Я постараюсь, чтобы она вас не разочаровала.

Приятно говорить такие слова, если они идут от чистой души.

Приятно слышать такие слова, даже если не особенно им веришь.

Людмила Стерлигова вернулась за столик, где ее ждали двое сотрудников службы безопасности Стена-банка. Старший был с седым ежиком, младший, осуществлявший слежку за персоналом вне стен банка, маскировался под плейбоя, имея лошадиный хвостик и сережку в ухе:

– О чем это вы так нежно бакланили? – с металлом в голосе спросил он, когда Людмила подошла. – Почему ты его сразу к себе не пригласила? Ну!

– Что я, шлюха, по-твоему? – второй раз за две минуты попыталась определить свой статус Людмилы Стерлигова, но уже более агрессивно: – Лучше сопли подбери, чмо болотное!

– Спокойнее, молодежь! Нам вместе работать, зачем пылить без толку? – сказал седой с ежиком, бывший не кем иным, как начальником службы безопасности Петром Трофимовичем Костомаровым. Он сильно сдавил запястье молодому: – А ты вот молчи, молчи пока не спросят. Первое слово за госпожой Стерлиговой, любезно согласившейся…

– Не будем уточнять, – поспешно перебила его женщина.

– Одно маленькое уточнение я все же хотел бы получить… Если позволите…

Людмила кивнула.

– Как по-вашему, рыбка не сорвется с крючка?

Стерлигова пожала плечами. Но это движение, короткое, энергичное, и вместе с тем удивительно женственное дало понять Костомарову, что девяностокилограммовая «рыбка» из петербургского управления финансовой разведки, чьи прямые плечи раздвигали сейчас бухую толпу, никуда не денется. Крепко заглотила крючок с наживкой.

В мужчинах, с которыми разговаривала Людмила Стерлигова, Иван Гайворонский без труда определил сотрудников службы безопасности Стена-банка. В другой ситуации он бы обратил на это внимание. Но не сейчас.

Другая парочка, случайно оказавшись в поле зрения, сразу приковала внимание бывшего опера из УНОНа[40]40
  УНОН – Управление по незаконному обороту наркотиков.


[Закрыть]. Он срисовал их влет, сомнений не было – Ноздря и Чуй, наркодельцы из сопредельного государства.

В бывшей братской республике, а ныне суверенном государстве, где плантации конопли, эфедры и мака занимают миллион гектаров, имена этих бравых ребят были хорошо известны. Ещё во времена Советского Союза каждый из них контролировал по солидному участку в Чуйской долине, куда устремлялись за добычей наркокурьеры из других республик… И теперь шести тысяч тонн чуйской конопли хватает на всех заготовителей СНГ. Тем более, войсковые операции с привлечением вертолетов, как в былые времена, против них теперь не проводятся.

Ноздря и Чуй (первый был русским, второй казахом) поднялись и разжирели. Сами они больше на чуйских «планах» не отсвечивали, переключившись на международные проекты, но по-прежнему работали парой. Последний раз мелькнули в Саратове весной этого года, закупив полсотни тонн разной химии, причем кредит брали в Стена-банке.

Иван Гайворонский, запоздало узнав об этом, посоветовал председателю правления банка сразу считать кредит невозвратным…

Быстро прокрутившись в голове Ивана Гайворонского, эта информация заставила его встряхнуться, забыв о косичках Бантика, бюсте Сорвиголовы и ароматной шведской водке «Аква вита» на столе. Образом его жизни – и выживания – была тотальная недоверчивость, способом существование – проникновение в чужие секреты. Решительность, подвешенный язык и располагающая внешность позволяли добиваться цели.

Плюс соответственное техническое оснащение. Гайворонский давно обзавелся необходимым арсеналом «рыцаря плаща и кинжала». В его небольшом кожаном кейсе всегда наличествовал широкополосный сканер, позволявший прослушивать эфир в диапазоне от служебных радиостанций до радиотелефонов, набор микрофонов – «закладок», несколько оптических приборов. На неотложный случай был комплект моментального реагирования «Спутник».

Единственное, о чем сейчас Гайворонский мимолетно пожалел, что толкнул вчера портативную видеокамеру. Впрочем, как пришла, так и ушла. О том, как она ему досталась, Иван предпочел бы не вспоминать. Но – издержки производства – не давало забыть плечо, пропоротое в Питере тем мелким хорьком, который в кофр с этой камерой вцепился мертвой хваткой.

Камера была маленькая, но сильно навороченная, явно профессиональная. Нормальные деньги за нее могли дать только понимающие люди. Поэтому, когда вчера в гостинице поселилась съемочная группа из Москвы, какие-то смахивающие на педиков уроды, Иван предложил им камеру через горничную – свою агентессу и по совместительству любовницу.

Наверное, она продешевила, согласившись на две штуки, но у себя оставлять эту игрушку было бы все же стремно. И Гайворонский отдал все скопом – камеру и целую сумку кассет.

Сегодня он мельком видел тех московских педрил в клубе…

«Клозет» тем временем входил в привычный для элитного клуба градус веселья. В приглушенном свете полуобморочно качались танцующие пары, на сцене задушевно мычала певица, за столиками зло сплетничали члены областного правительства. Редкие оставшиеся в строю иностранцы сидели как свадебные генералы, объевшись икрой и согласные прямо сейчас голосовать в Совете Европы за перемещение российской столицы в Саратов, как это чуть было не сделали в 1941 году сами господа большевики.

Ивана Гайворонского значительно больше интересовало сейчас перемещение по залу Ноздри и Чуя. Внешне оно выглядело хаотичным, но Гайворонский был уверен: наркотическая парочка с кем-то здесь должна пересечься. Поскольку для серьезных переговоров обстановка неподходящая, это, скорее всего, «моменталка», когда подтверждаются время и место передачи груза. И уж если в роли полевых игроков выступают сами боссы, речь может идти только о крупной партии. Очень крупной. Возможно, о первой продукции тех самых героиновых лабораторий, для которых Ноздря и Чуй закупали по весне химреактивы.

Между тем, они вели себя вполне естественно. Выпили по стопке текилы у стойки бара, закадрили двух телок. Одну Гайворонский знал – она была из постоянного контингента, тусовавшегося в «Клозете», другая выглядела необстрелянным новобранцем, попавшим на передовую. Постоянно крутила головой, нервно вздрагивая всякий раз, когда Чуй дружески гладил ее по чахлой попке.

Вот она тоже выпила бокал темного вина, вот пошла между столиками – прямая спина, ножки-палочки, сущее дитя с незажженной сигаретой в тонких пальцах.

Гайворонский понял: началось – и не ошибся. Девушка из интеллигентной семьи проследовала к столикам с хлыщами из областного правительства, наклонилась, чтобы зажечь сигарету, и пошла к выходу. Через несколько минут из-за того же столика поднялась нескладеха с лошадиными зубами, в который всякий бы за километр узнал американку, и двинулась вслед.

Гайворонский выскочил в коридор. Здесь тоже была толчея. Но Иван, чувствовавший себя здесь как рыба в воде, не церемонился и догнал гостью из США почти у дверей дамской комнаты.

Здесь у всех на глазах произошел маленький инцидент. Неловкий подвыпивший мужчина споткнулся и, смешно взмахнув руками, выбил у американки сумочку. Впрочем, он же ее и поднял, пробормотав неразборчивое «сорри!».

Не нужно говорить, что тем пьяницей с нетвердой походкой был Иван Гайворонский. Не в первый раз он использовал этот нехитрый прием, чтобы «начинить» клиента «жучком» – микрофоном на булавке. Теперь оставалось только ждать и слушать.

Прямо в коридоре, Гайворонский достал мобильный телефон. Чего таиться – у каждого болтается на поясе такая игрушка. Такая да не такая: в корпус радиотелефона оперативника был встроен приемозаписывающий блок «Спутник».

Нетерпеливо нажав кнопку с греческой буквой «эпсилон», Гайворонский скривился: в мембране захлюпала манная каша английской речи.