Текст книги "Генофонд нации"

Глава седьмая
Делу Павлика Морозова верны!

1. Халат из Акмолы

Разговор двух девушек, воспринимаемый Иваном Гайворонским как нечленораздельное шамканье, музыкой звучал для Альбины Павловны.

Она была опрятной пожилой женщиной с лицом, как румяное печеное яблоко, служившей в должности, громко именуемой «смотрительница туалета». Двести долларов, регулярно получаемые в «Клозете», не шли ни в какое сравнение с эпизодическими восьмьюстами пятьюдесятью рублями Саратовского пединститута, которые она имела прежде. (Правда, была еще пенсия, но пенсия до копеечки шла Кирочке на книжку – к совершеннолетию).

Зато здесь Альбине Павловне не хватало интеллектуального общения. Звуков английской речи не хватало недавнему доценту! Звуков благородного языка Шекспира, Байрона и Оскара Уайлда.

Последний, кстати, несколько мирил Алину Павловну с «голубыми», нечасто, но мелькавшими в ночном клубе. Взять хоть сегодняшний пример с двумя приличными с виду молодыми людьми, запершимися в одной кабинке мужского туалета. Но сегодня дежурство Альбине Павловне выпало конкретно сумасшедшее. Мало того, что народу набилось, как в последний день сдачи экзамена, так еще напарница по женскому туалету досрочно выбыла из строя, перебрав дармовой водки.

Сам погибай, а товарища выручай. Альбина Павловна поспевала на два фронта, поглядывая на часы. И вот ровно в половине третьего в дамской комнате зазвучала английская речь, пролившись как бальзам на измученную душу.

Она не слишком вникала в смысл того, о чем говорили девчонки. Чуткое ухо доцента улавливало ошибки в произношении, неправильное употребление глаголов. Как ни странно, больше промахов было у зубастой конопатой девушки явно импортного вида и происхождения, даже со скидкой на ее ужасный американский сленг. Вторая, стройненькая, изъяснялась на чистейшем Саратовском педвузовском английском, и ее Альбина Павловна понимала лучше.

Речь шла о халате из Акмолы. Американка должна была его приобрести перед тем, как ехать в аэропорт, в вестибюле гостиницы. Там всегда продают сувениры на нескольких столиках. Торговец свернет халат и положит в фирменный пакет, который следует взять в салон самолета, пройдя через «зеленую зону»: вся американская делегация будет освобождена от процедуры таможенного досмотра. Но все равно надо быть внимательной – халат будет тяжелым, килограммов десять.

Американка переспросила, сколько это будет в фунтах, еще раз подтвердив всем известный тупизм тамошнего обывателя.

Хотя тема разговора была самая безобидная, обе девушки волновались. Альбина Павловна пожалела в первую очередь свою недавнюю студентку. Мыслимое ли дело, чтобы приличная на вид девушка в половине третьего ночи в уборной предлагала сверстнице из Америки какой-то паршивый халат!

Впрочем, собственной дочерью, хотя и работавшей в банке, Альбина Павловна тоже едва ли могла гордиться. Да и сама – кто она сейчас? Не суди, да не судим будешь! Видно, время такое, такое тяжелое.

Но даже при всем этом Альбина Павловна и не подозревала, что сохранилось такое социальное зло, как фарцовка, и что фарцуют приличные молодые девушки не чем-нибудь, а халатами из Акмолы.

Странно, предельно странно!

Иван Гайворонский же, уловив в мешанине английских слов несколько раз повторенное название нового столичного города сопредельного государства – Акмола, стопроцентно уверился в первоначальной рабочей версии. Ноздря и Чуй сварганили-таки героин в своих лабораториях и выходят с новым товаром «Made in Чуй» на международный рынок. Нескладеха из Штатов, видимо, наркокурьер. А девчонка-тростиночка, бойко лопочущая по-английски, нанята, чтобы установить с американкой контакт, ибо Ноздря и Чуй свои университеты проходили на чуйских «планах», зонах и в следственных изоляторах. А там по-английски не ботают.

Как, впрочем, и в ментовке. Благо телефон Гайворонского имел память на 180 часов разговора. Хорошо бы сейчас пустить «ноги» за нашей девчонкой, а там и поговорить с ней по душам, – заодно бы перевела, о чем они трендели с иностранкой. Да и ее. Американскую страшилу, тоже хорошо бы попасти немножко.

Но люди, люди! Где взять столько людей, причем быстро, причем квалифицированных?

Сунув в карман трубку, Гайворонский вышел из-за угла коридора, тут же на месте убедившись, что команда противоположной стороны не испытывает недостатка в игроках. У дамского туалета фланировала тройка бронзоволицых бойцов Чуя. Едва переводчица вышла из туалета, они грамотно взяли ее в клещи – тонконогую девушку из интеллигентной семьи.

Американку вели с большей деликатностью…

Четверть часа спустя Иван Гайворонский заканчивал доклад. Сначала он изложил факты, затем свою версию происходящего, а теперь переходил к плану неотложных мероприятий:

– Пустить «ноги» за Ноздрей и Чуем, одновременно взяв под колпак американку. Переводчице подкинуть наркоту, браслеты на ласты, и – в «аквариум» к знакомым ребятам: под утро рыбка запоет…

– Товарищ майор! Опять эти незаконные методы, оказание давления на свидетелей… Вы представьте себя на месте этой девчушки – невинный одуванчик в камере среди бомжих и проституток! А волнение родителей этой студентки – спортсменки – активистки? Бессонная ночь, капли валокордина, бестолковые звонки по подружкам и в морг! Нет, я просто ума не приложу, кто вас, товарищ майор, учил работать!

Гайворонский ухмыльнулся, отпивая «кампари» – терпкий, полынного вкуса вермут освежил рот и пересохшую от волнений этого вечера глотку – и ответил:

– Вы же сами и учили, Артур Николаевич, а опер оперу…

– … глаз не выклюет! – с удовлетворенным смешком ответил хозяин кабинета и ночного клуба, на втором этаже которого находился этот кабинет, а, по некоторым данным, и теневой хозяин района, где располагался ночной клуб «Клозет» и другая недвижимость, принадлежавшая Артуру Николаевичу.

Сложись история России после 1991 года по другому, не по-латиноамериканскому варианту, Гайворонский докладывал бы сейчас о готовившейся наркодельцами операции своему непосредственному начальнику. В готовность оказались бы приведены служба наружного наблюдения и оперативно-технический отдел, в мгновение ока расшифровавший, о чем это на английском языке чирикали две пташки в дамском туалете. В дальнейшем были бы подключены инспектора таможни и пограничники, не говоря об оперативниках, которые бы отслеживали связи Ноздри и Чуя в Саратове, стараясь выявить все звенья тянувшейся из сопредельного государства цепочки…

Но история, тем более новейшая, не имеет сослагательного наклонения. И майор Иван Гайворонский, знавший нищенский уровень оснащения и ограниченные возможности государственных правоохранительных органов, пошел со своей информацией к тому, кто имел деньги, чтобы ее реализовать, и смелость, чтобы не положить под сукно…

– Да, – повторил Артур Николаевич, – учить я тебя учил, но плоховато. Студентку-переводчицу нам выдергивать никак нельзя – насторожатся, отменят операцию.

– Никогда! – уверенно возразил Гайворонский, балуя себя еще одним глотком «кампари». – Когда-то им еще представится случай закинуть в Штаты такую «посылочку»? Я разузнал, эта крыса, которую они в курьеры наладили, дочка одного бугра из американской делегации. В самолет они пойдут по «зеленому коридору» без таможенного досмотра… Бредли его фамилия. Соответственно, и ее тоже.

– Да не может быть! – подколол Артур Николаевич. Он сидел за столом в стеганом халате, в комнате отдыха его ждала победительница конкурса с полусотней косичек, рассыпанных по смуглым плечам, но старый опер не позволял себе расслабиться. Дело есть дело. Тем более, такое дело, источающее восхитительный аромат свободно конвертируемой валюты.

Правда, на другом полюсе маячили зловещие фигуры Ноздри и Чуя, конфликтовать с которыми не входило в планы Артура Николаевича. Грубое кидалово здесь не катит. Нужна отточенная комбинация. Отточенная и гибкая, как шпага «Попрыгунья». И очертания такой комбинации уже начали складываться в его голове:

– Иван, ты вот что, прокачай мне этого бугра, который Бредли. Сдается мне, для нас он главная фигура – «паровозиком» пойдет. Я со своей стороны тоже подключу людей, и за дочуркой его присмотрю, не сомневайся. А переводчицу пока оставим в покое. Да и не отдадут ее нам, кстати, люди Чуя. Зарежут в камере – и все дела.

Гайворонский согласился, что эти люди такую возможность найти сумеют:

– Оба тертые, особенно Ноздря. Говорят, что Ноздря вообще «наседкой» был классной. Как особо выдающегося, его после событий в Сумгаите туда вытребовали… А он вместо того, чтобы стучать, вдруг свою игру начал.

– И до сих пор в нее играет, – сказал Артур Николаевич. – Азербайджан и Казахстан – одна тема: наркота. Лады, послушаем сейчас, о чем эти пташки щебетали в туалете. Давай запись!

– А кто переведет? Я и для этого еще хотел студентку-одуванчик выдернуть, зачем еще каких-то лишних посвящать?

– Лишних и не будет. Только свои. Точнее мои… моя сотрудница, – сказал Артур Николаевич, по интеркому пригласив в кабинет дежурившего в тамбуре охранника. Выслушав указание, тот молча исчез, чтобы через несколько минут возвратиться с опрятной пожилой женщиной, чье лицо напоминало печеное яблоко, а халат благоухал ненатуральной свежестью туалетных освежителей воздуха.

Гайворонский ничем не выказал удивления, и правильно сделал. Уборщица, которую шеф почтительно величал Альбиной Павловной, без проблем перевела диалог девчонок, из которого Иван понял, что передача наркотиков состоится в вестибюле гостиницы «Саратов», где американская делегация занимала весь третий этаж.

Поблагодарив за перевод, Артур Николаевич пригласил «нашу неоценимую помощницу» к старинному погребцу из своей коллекции. Напитки там тоже содержались коллекционные, а радушный хозяин кабинета на практике демонстрировал справедливость известного изречения, что рука дающего не оскудевает.

Под конец все четверо с присоединившейся победительницей конкурса «Мисс бюст» даже выпили на брудершафт. Альбина Павловна оказалась компанейской теткой, без интеллигентских комплексов, Артур Николаевич все подливал и подливал.

Последние слова Альбина Павловна произнесла по-латыни:

– Аква вита…[41]41
  Живая вода.


[Закрыть]

– Отвези домой и побудь с ней до утра, вдруг у нее сердце не выдержит, – приказал Артур Николаевич все тому же молчаливому охраннику, а потом спросил Гайворонского:

– А ты знаешь, сколько фунтов в десяти килограммах?

– Не знаю, и знать не хочу. Зато я знаю, сколько это будет в рублях – миллионов десять – двенадцать, если будем сбывать оптом – на тридцать процентов меньше.

Артур Николаевич задумчиво посмотрел на Гайворонского:

– А в долларах? Впрочем, неважно, ведь это только первая партия, если мы верно просчитали ситуацию… Ну что, начинаем охоту за халатом из Акмолы?

Иван кивнул.

– Раз так, подстрахуйся на всякий случай этим парнем из Ленинграда, как его там…

– Вадим. Капитан Токмаков. Только он из Петербурга…

Артур Николаевич сузил глаза:

– Вот именно, Ленинград – Петербург, фунты – килограммы, Токмаков – Гайворонский… Надо так перемешать колоду, чтобы вовремя заменить одну карту другой, когда начнутся разборки из-за этого халата.

– Ой, не хотелось бы, – передернул плечами Гайворонский.

– Ну это может произойти лишь в том случае, если мистер Бредли совсем не любит свою конопатенькую дочурку, – пообещал Артур Николаевич. – Иди, Ваня, отдыхай, денечки нам предстоят архитрудные.

Артур Николаевич выключил верхний свет. На ковре отблесками горевшего в камине огня вспыхивали старинные клинки – единственное, что он по-настоящему ценил, кроме своей собственной драгоценной жизни.

2. Мысли о Ленине в бункере Сталина

Оперативный работник любой спецслужбы должен обладать ассоциативным мышлением. Оно поможет там, где логика заходит в тупик, рвутся нити, а вместо уверенных линий, соединяющих на схеме квадратики, появляется пунктир.

Ну а перекинуть мостик через каких-то полтора десятка лет и вообще нет проблем.

Поэтому неудивительно, что в бункере Сталина, находившемся под шестиэтажным домом на площади Чапаева, Вадим Токмаков представил себе коробку с оловянными солдатиками. Солдатики были излюбленной игрой Вадима Токмакова. Даже не игрой, – это была сама жизнь, куда не совала свой унылый нос школа, не дотягивалась пионерская дружина (октябрятское движение в его школе вымерло по неизвестной причине, как некогда исчезли с лица Земли ящеры). Вколачивая в головы подопытных кроликов заумные теоремы и нормы коммунистической морали, дружина и школа не учили главному – простым истинам.

А солдатики из сводного батальона, большинство из которых были старше «комбата» Токмакова, такие уроки преподносили. Побывав в лапах нескольких поколений юных варваров, – сумели сохраниться. Их помятые каски и обломанные в передрягах штыки, неподвижные суровые лица – все наглядно и зримо убеждало Вадика, что истинная ценность солдата не в сусальном золоте кокард и погон, а в том материале, из которого он сделан.

Видимо, сталинская эпоха, когда официальным идеалом как раз и был оловянный солдатик, все же зацепила на излете и Вадима Токмакова. Вместе с тем его в глубокое уныние повергала мысль о возврате к «мы делу Ленина и партии верны», очередям, коммунистическим субботникам и диалектическому материализму как универсальному методу познания и преобразования мира.

Вот такой получился неудобоваримый конгломерат. Такое «единство и борьба противоположностей» в голове капитана Токмакова. Неудивительно, что на подобной почве и волосы росли не слишком интенсивно. Другое дело, если бы их подпитывали животворящие источники марксо-ленинского учения.

Бррр!

Вадим Токмаков провел рукой по короткому ежику волос, взбодренных перед вылетом из Питера «французской» стрижкой. Ладонь ощутила легкое покалывание. В страшные, героические, лязгающие гусеницами и затворами времена так поголовно стригли зэков. Учитывая недружелюбное отношение капитана Токмакова к товарищам Марксу и Ленину, и ему могли сделать бесплатную прическу: лет на двадцать.

Щедрой рукой сеятеля лагеря ГУЛАГа были рассыпаны по огромной, во всю стену, карте Советского Союза, перед которой Вадим сейчас стоял. Слева, из простенка, на него дружелюбно уставилось остренькое рыльце пулемета «максим», состоявшего на вооружении с русско-японской войны 1905 года вплоть до поражения Советской армии в холодной войне 1945–1991 годов.

Оттуда же, слева, пулеметной скороговоркой частил бодрый старикан, подтверждая, что есть еще порох в пороховницах:

– Лес рубят – щепки летят! Да, случались, конечно, судебные ошибки, и один-два товарища, которые ни сном ни духом, могли, это самое, попасть, ну, туда. Но в основном, да, в местах трудового перевоспитания находились троцкисты, зиновьевцы, вредители и прочие жидомасоны, которые потом и сделали эту перестройку по указке из центра мирового сионистского заговора!

Ветерана сочувственно слушали музейные смотрительницы и несколько бедно одетых подростков, которых тот и привел в бункер Сталина для идейно-просветительной работы.

Музейный сквознячок, любовно овевавший пулемет «максим», доносил слева опрятный запах веретенного масла, свидетельствуя, что матчасть находится в боеготовном состоянии, и если что – еще сможет послужить…

С другой же стороны Вадима Токмакова окутывали нежнейшие парфюмерные ароматы французского происхождения. Там, справа, находилась весьма бестолковый экскурсовод по бункеру Сталина, призер конкурса «Мисс бюст» Людмила Стерлигова. Это она привнесла под толстые своды бункера, способные выдержать прямое попадание 250-килограммового фугаса, легкомысленные запахи цветущего луга.

К сожалению, в единоличном наслаждении этим лужком со всеми его ароматами Вадиму Токмакову было отказано: на встречу Людмила пришла с маленьким, тощим белобрысым созданием, неохотно отзывавшимся на имя Кирилл.

– Хотела подбросить его маме, – с извиняющимися нотками в голосе объяснила Стерлигова, – а та вдруг… ну, приболела.

– Бывает, – вздохнул Вадим и нагло соврал: – Так нам будет даже веселее.

Это было опрометчивое заявление. Характером ребенок пошел не в маму. Никакой открытости и душевной теплоты. Шестнадцать кило – на большее он вряд ли тянул – подозрительности, мрачного недоверия, неуемной тяги подслушивать чужие разговоры и куда не нужно совать свой курносый веснушчатый нос.

Вадим подумал, что в отчете по командировке обязательно укажет координаты паренька, по всем личностным характеристикам подходящего для работы в структурах «гестапо», иначе говоря, службы собственной безопасности. Там нужны такие мальчишечки – продолжатели дела Павлика Морозова, «вломившего» родного папашу.

Ну а между тем мальчишечка, не ведавший о благих намерениях Токмакова, пакостил ему в меру сил и возможностей. Главным оружием шестилетнего Кирилла были плаксивые завывания, обрывавшие разговор взрослых на самом интересном месте. Однако Вадим сильно подозревал, что по дороге к бункеру Сталина шарик мороженого неслучайно запятнал его (Токмакова, а не Сталина) новую дубленку, напоминая расплывшееся пятно крови. Точно так и пустое ведро уборщицы, подвернувшееся Токмакову под ноги в гардеробе, отнюдь не по собственной инициативе подкралось к нему с тыла.

Во время осмотра экспозиции, представлявшей стандартный набор мебели, образцов оружия и снаряжения Рабоче-Крестьянской Красной армии начального периода войны, Кирилл перетрогал руками все витрины, забирался с ногами в кожаные кресла, превратившись в объект особого внимания музейных смотрительниц.

Значительная доза их упреков и педагогических откровений доставалась Вадиму, ошибочно принимаемому за отца:

– Небось у вас в доме он с грязными ногами по мебели не ходит.

Вадим не мог оспаривать это утверждение без того, чтобы не погрешить против истины. У него дома – в Петербурге – «ногами по мебели» ходил изредка другой ужасный ребенок по имени Маша Груздева. Однако при каждом выпаде в адрес Кирилла все чаще вспоминал Токмаков себя – в его возрасте. Действительно, нигде нет житья от этих взрослых. Везде достают и воспитывают, воспитывают!

Одно было плохо: Вадим не представлял, как обращаться к этому пацану. Кирилл – звучало чересчур официально. Кирюха – с некоим алкоголическим оттенком.

Он все еще решал для себя данный непростой вопрос, когда Людмила охрипшим от бесплодных замечаний голосом рявкнула:

– Все, зайка, ты меня достал! Ты ведешь себя как форменный маленький негодяй. Сейчас же отвожу тебя к бабушке, а мы с дядей Вадиком…

В глазах форменного негодяя блеснули слезы:

– Мама, мамочка, ты же обещала мне еще в парк!

– Парк для тех, кто умеет себя вести. И, пожалуйста, не ной. Ты же знаешь, что мое слово твердое.

Из бункера вышли под яркое солнце. Картинно падали снежинки. На тротуаре за идущими оставались цепочки следов. Мальчик семенил между взрослыми, как конвоируемый преступник. Не хватало только браслетов.

– Как же вы закинете его к бабушке, когда та болеет? – после паузы спросил Вадим. – Заразит пацана – хлопот больше.

– Не заразит. Ты тоже так болеешь, если переберешь накануне, – неожиданно переходя на «ты» сквозь зубы ответила Стерлигова.

– А где он, этот парк, куда ты собиралась повести ребенка? – спросил Вадим.

– В Грушинке, – машинально ответила Людмила. – Там чешские аттракционы с августа поставили. Тир, замок Дракулы и… Постой, что ты надумал?

– Давно я, понимаешь, не стрелял в тире, все как-то больше по живым мишеням. А теперь хочу немного оттянуться, – объяснил Токмаков поднимая руку, чтобы остановить машину.

– Стрелять так стрелять, – неожиданно и по-детски беззаботно улыбнулась Людмила. – Я тоже люблю это дело!

По свежевыпавшему снегу протянулись три цепочки следов: большие, средние и между ними маленькие. Оборвались у края тротуара.

3. Канал съема информации

…Людмила Стерлигова жила недалеко от речного порта. Район был престижный и дом новый, точечный, но в остальном – суровый социалистический реализм. Лампочки в подъезде и на этажах не горели, видимо, где-то что-то закоротило. По этой же причине не работал лифт и Токмакову пришлось тащить уставшего Кирилла на загривке.

За день тот неплохо освоил это посадочное место, забыв плаксивые интонации, и теперь оглашал подъезд песенкой, которой сдуру научил его Токмаков:

 
– Нинка, как картинка, с фраером плывет,
Дай мне, Керя, финку, я пойду вперед!
 

Без гундосых интонаций голос мальца стал пронзительным, как визг циркулярной пилы. На мгновенье перестав вопить песню, он уточнил:

– Дядя Вадик, а Керя – это я?

– Конечно, – Вадим легко ввел малолетнего в заблуждение. Вот с его мамочкой все будет несколько сложнее.

В крови играли азарт и адреналин, но не могли заглушить легкого беспокойства. Почему-то Вадиму казалось, будто сейчас, после целого дня в обществе мамы и сына Стерлиговых, он дальше от поставленной цели, чем был безумной ночью пятницы – ночью конкурса «Мисс бюст». В чем же он допустил ошибку, действуя точно по инструкции незабвенного Лелика из «Бриллиантовой руки»: «дитям – мороженое, бабе – цветы»?

«Баба» легко поднималась впереди, «дитё» сидело на загривке, – так в чем же промах? Цветов, правда, не было, командировочные не позволяли. Отсутствие цветов восполняла душевная теплота. К сожалению, она не могла заменить командировочные.

Вошедший в роль наездника Керя вновь завел боевую песнь, чтобы соседи по лестничной площадке не скучали:

 
– Поинтересуюсь, что это за кент?
Ветер в дуле свищет,
Нинка, – это мент!
 

«В данном случае разведчик на чужой территории», – мысленно уточнил Вадим Токмаков, поднимаясь вслед за женщиной на площадку седьмого этажа. С такой маленькой коррекцией «старая песня о главном» обрела современное звучание.

Каким будет продолжение, а главное – финальный куплет? В первоисточнике менту, получившему в лице Нинки-картинки добровольную помощницу в преступной среде, отчетливо светила финка.

– Вот мы и пришли, – сказала Людмила Стерлигова, открывая дверь замысловатым ключом.

Помня о Кере на плечах, Токмаков переступил порог, присев на полусогнутых.

Да тот и не позволил бы о себе забыть! Едва переведя дух, сразу подтащил к креслу у телевизора, где расположился Вадим, ящик с игрушками. Мальчик выкладывал на ковер свои сокровища: модельки автомобилей и роботов-трансформеров, груду пистолетов. Все игрушки были дорогими. Оловянных солдатиков в ящике не оказалось. Только пластмассовые индейцы ненатурального цвета, будто опоенные денатуратом, придающим коже синюшный оттенок. Но за неимением гербовой пишут на простой…

Спустя четверть часа Людмила Стерлигова, пытавшаяся на кухне изображать хорошую хозяйку, заглянула в комнату. Глазам предстала идиллическая картина: Токмаков сидел в кресле с напряженным лицом человека, первый раз в жизни проглотившего дюжину устриц, и теперь ожидающего тягостных последствий своей гастрономической отваги. На его руках в позе поверженного гладиатора распростерся Кирилл.

Он спал. Спал, в нарушение всех традиций, не дождавшись вечерней сказки по «ящику», не выклянчив у матери какую-нибудь сладкую дрянь для скорейшего появления у детей диатеза. Спал, что уж вовсе не лезло ни в какие ворота, на руках чужого малознакомого человека.

– Да ты волшебник! – высказала Людмила удивление вслух. – Я ведь почему Кирилла зайкой прозвала? У него внутри батарейка «энерджайзер», как у того зайца из рекламы. Помнишь?

Токмаков кивнул. Кто же не знает рекламных роликов – излюбленной духовной пищи россиянина? И в свою очередь вспомнил один фирменный:

– Заплати и спи спокойно! Финансовая разведка.

– Да, с вами, пожалуй, уснешь спокойно! – сказала Людмила. – Когда ты в пятницу ушел, наша Кан-Кан еще полчаса разорялась, что отечественный бизнес в опасности и такие, как ты, его удушат окончательно.

– Кан-Кан – это Лидия Васильевна Кайеркан? – предположил Токмаков, вспомнив сорокалетнюю подтянутую женщину, начальника департамента коротношений.

– Ну да. Это не только из-за фамилии. Для нас летом руководство пикники на корабликах устраивает. Якобы сплочение коллектива и все такое, а на деле – обычная пьянка, и с руками лезут. Вот Лидуха там и выступила однажды в индивидуальном зачете, покруче, чем я в пятницу. Такие пляски устроила на столе – вся команда теплохода сбежалась. Всадник без головы потом каждому от капитана до рулевого премиальные доплачивал, чтобы слухи по городу не пошли. Рассчитывались «зелеными».

– Жаль, что меня не было с вами, – сказал Вадим, без труда угадав, что Всадник Без Головы, естественно, председатель правления Стена-банка господин Безверхий. И, скорее всего, его отношения с Кан-Кан самые теплые, раз Юрий Германович старательно «забаксал» команду теплохода.

Следующим вопросом Людмила Стерлигова подтвердила его догадку:

– Что, ты тоже уважаешь старых большевичек?

– Женщина бальзаковского возраста всяко интереснее девчонок. А почему «большевичка»? И кто этот «тоже»? – спрашивал Вадим по оперской привычке, но без оперского азарта. Стоя над спящим в кресле мальчиком, Токмаков с немалым для себя удивлением обнаружил, что хотел бы знать ответы совсем на другие вопросы. Кто отец Кирилла, и часто ли навещает сына, не изнежат ли пацана в женском окружении, умеет ли он постоять за себя в детском садике?

Более того, Вадим Токмаков, не отличавшийся добродетелью чадолюбия, вдруг почувствовал ответственность за этого паренька. И то была не общая абстрактная ответственность за судьбы подрастающего российского поколения, а конкретная – за Кирюху!

Это Вадима нисколько не обрадовало. Он давно вывел железное правило: меньше слабостей – больше свободы. Да и вообще, что за ерунда? Чужой ребенок… Но Вадим знал себя и понял, что в момент, когда возникнет необходимость принимать решение по Стерлиговой, перед его глазами будет стоять ее сын с легонькими волосами цвета льна.

Потому что решение Токмакова, а Вадим предчувствовал, каким это решение будет, рикошетом придется по нему тоже. А люди – не оловянные солдатики. Не оловянные… Не солдатики…

Сейчас волосы на макушке пацана отдувал легкий сквозняк. Как бы издалека доносился голос Людмилы, запах ее духов:

– Почему, ты спрашиваешь, Кан-Кан – «большевичка»? Она в фининспекторском отделе обкома партии работала. Тогда они с Безверхим, инструктором райкома комсомола, и познакомились, слуги народа… Видишь, все просто!

Токмаков не ответил.

– Все просто как гвоздь – машинально повторила Людмила Стерлигова излюбленную фразу начальника службы безопасности банка Костомарова. Седой, волосы ежиком, бывший начальник уголовного розыска не видел в жизни неразрешимых проблем. Вот и Людмилу он инструктировал простыми фразами, не допускавшими двойного толкования: «Ляжешь в койку, вотрешься в доверие, узнаешь, чем дышит. Сразу ни о чем не проси и не спрашивай – насторожишь. Главное для нас иметь канал съема его реакции на то, что происходит в банке».

Костомаров говорил вежливо, с подчеркнутым уважением, но смысла сказанного это не меняло. Ни Костомарова, ни Безверхого абсолютно не колышет, что думает по данному поводу сама Людмила. Людмила Стерлигова – «канал съема реакции». «Ляжешь в койку, вотрешься в доверие…» К-а-злы!

Токмаков повернул голову:

– Ты что-то сказала?

– Перенеси Кирилла на его диванчик. И, пожалуйста, не топай как слон. Если Кирку сейчас стронуть, будет ныть всю ночь.

– А если нет? – спросил Вадим, передвигаясь осторожно как индеец по тропе войны.

– Тогда он не проснется до самого утра. А утром приедет бабушка и заберет на всю неделю.

– Во сколько бабушка приходит?

– Без четверти восемь.

– Тогда я ставлю будильник на семь? – спросил Токмаков, определяя тем самым и ближайшую перспективу.

Люди – не оловянные солдатики, но иногда партия на шахматной доске складывается так, что ты должен двигать фигуру все на новые и новые клетки. Таковы правила игры, не зависящие ни от ферзя, ни от короля.

А Вадим Токмаков был и вообще офицером. Поэтому, перенеся Кирюху на диван в соседней комнате, он сделал следующий ход, которого требовала шахматная партия.

…Девушки крепкого телосложения любят спать у стеночки, миниатюрные предпочитают устроится с краю, привалившись под бочок. Людмила Стерлигова относилась к первой категории, поэтому, когда она поднялась среди ночи, Токмаков проснулся тоже. Стараясь бесшумно ступать, она прошла на кухню, откуда раздавался подозрительный, словно бы мышиный писк.

Наученный горьким питерским опытом, где однажды крысы на лестничной площадке устроили ранний завтрак или поздний ужин из останков криминального авторитета Филина, Токмаков сунул руку под подушку. Хотя тут же вспомнил, что свой пистолет оставил во внутреннем кармане куртки – подальше от шаловливых ручонок Кирюхи. И действительно ничего, кроме носового платка, Вадим под подушкой не обнаружил. Да и тот при ближайшем рассмотрении оказался кружевными дамскими трусиками.

Спросонья не только под руку попадалась разная ерунда, – она же лезла в голову. Токмаков вспомнил, как Виктор Непейвода однажды явился на диспансеризацию в таких же воздушных, с кружевами, трусиках. Младший медицинский персонал оказался весьма удивлен. Но еще больше был ошарашен сам Виктор, утром – в темноте и второпях – натянувший нижнее белье своей очередной пассии.

Чтобы не повторить ошибки товарища, Вадим закинул трусики подальше. После чего на цыпочках прокрался к прикрытой кухонной двери. Людмила стояла у окна, прижав к уху трубку мобильного телефона.

Слава богу, трубочка у нее была мудреная, с наворотами. Услышав щелчок захлопнутой крышки, Токмаков успел ретироваться, так ничего и не узнав.

Но спешил он напрасно. Обнаженная женщина еще долго стояла у окна, безвольно опустив руку с мобильным телефоном. Непонятно, зачем Костомарову понадобилось звонить ей ночью. С тем же успехом он и утром мог узнать, что поставленная задача выполнена.

Ночью в Саратове было тихо-тихо. Ничего не дребезжало, не гремело на улице, и только видный из окна речной порт изредка напоминал о себе гудками буксиров: пока еще скованная льдом Волга уже готовилась к новой навигации.

После этого тишина была еще слышней.