Текст книги "Рукопись, найденная в Сарагосе"
Автор книги: Ян Потоцкий
Жанр: Литература 19 века, Классика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 47 (всего у книги 49 страниц)
День шестьдесят шестой
Еще один день я провел в руднике, вечером же шейх, уступая моим просьбам, так соизволил продолжать свою речь:
Продолжение истории шейха Гомелесов
Выбора не было, и мы с Мамуном стали продолжать прежние деяния Кассар-Гомелеса, завязали сношения с Африкой и с важнейшими испанскими семействами. Шесть мавританских семейств поселилось в пещерах; но африканским Гомелесам не везло: дети мужского пола у них умирали в младенчестве или рождались слабоумными. Я сам от двенадцати моих жен имел только двоих сыновей, которые оба умерли. Мамун уговорил меня сделать выбор между Гомелесами-христианами и даже среди тех, которые по женской линии происходят от нашей крови и могут перейти в веру пророка.
Таким образом, Веласкес имел право на то, чтобы быть усыновленным нами; я предназначил ему в жены свою дочь, ту самую Ревекку, которую ты видел в цыганском таборе. Она воспитывалась у Мамуна, который выучил ее разным наукам и каббалистическим выражениям.
После кончины Мамуна сын его стал владельцем замка Узеда; с ним-то мы и уговорились обо всех подробностях того, как принять тебя; мы надеялись, что ты перейдешь в магометанскую веру или, по крайней мере, что ты станешь отцом, и в этом последнем смысле наши надежды исполнились.
Детей, которых кузины твои носят под сердцем своим, все будут считать происходящими от чистейшей крови Гомелесов. Ты должен был прибыть в Испанию. Дон Энрике де Са, правитель Кадиса, является одним из посвященных в тайну, и это он рекомендовал и даже навязал тебе Лопеса и Москито, которые покинули тебя близ источника Алькорнокес. Несмотря на это, ты отважно проследовал дальше, вплоть до Вента-Кемады, где застал своих кузин; но, усыпленный с помощью сонного питья, наутро пробудился под виселицей братьев Зото. Оттуда ты прибыл в мою отшельническую обитель, где нашел ужасного бесноватого Пачеко, который на самом деле всего только прыгун-бискаец. Несчастный выбил себе глаз, совершая опасный прыжок, и, будучи калекой, прибег к нашему милосердию. Я полагал, что печальная его история произведет на тебя известное впечатление и что ты выдашь тайну, доверенную тебе под присягой твоими кузинами; но ты верно сдержал свое слово чести. На следующий день мы подвергли тебя гораздо более ужасному испытанию – лжеинквизиции, угрожая тебе страшнейшими пытками, но не смогли, однако, поколебать твою отвагу.
Мы стремились ближе познакомиться с тобой и отправили тебя в замок Узеды. Там с садовой терассы тебе показалось, что ты узнал твоих двух кузин. Это и в самом деле были они. Однако, войдя в шатер цыгана, ты увидал только его дочерей, с которыми, будь уверен, ты ничего общего не имел.
Мы вынуждены были довольно долго удерживать тебя среди нас и опасались, чтобы ты не заскучал. Поэтому мы и изобретали для тебя всяческие развлечения, и так, например, Узеда, воспользовавшись семейными рукописями, выучил одного старика, из числа подвластных мне, истории Вечного странника Агасфера, которую тот тебе верно пересказал. На этот раз удовольствие сочеталось с поучением.
Теперь ты знаешь уже всю тайну нашей подземной жизни, которая, конечно, недолго уже будет продолжаться. Вскоре ты услышишь, что землетрясения разрушили эти горы; в этих целях мы приготовили огромные запасы взрывчатых веществ, но это будет уже последним нашим бегством.
Иди же теперь, Альфонс, туда, куда тебя призывает свет. Ты получил от нас вексель на неограниченную сумму, неограниченную – во всяком случае – в сравнении с желаниями, которые мы в тебе усмотрели; помни, что вскоре уже подземелье исчезнет совершенно; подумай поэтому о том, чтобы обеспечить себе независимую судьбу. Братья Моро дадут тебе к этому средства.
Еще раз прощаюсь с тобой; обними своих жен. Лестница в две тысячи ступеней приведет тебя к развалинам Кассар-Гомелеса, где ты найдешь проводников, которые будут сопровождать тебя до Мадрида.
Прощай, прощай!
Я двинулся по винтовой лестнице и, едва завидя солнечный свет, сразу же заметил своих слуг – Лопеса и Москито, которые некогда бросили меня у источника Алькорнокес. Оба с радостью поцеловали мне руки и проводили к старой башне, где меня уже ожидал ужин и удобная постель.
На следующий день, не задерживаясь, мы двинулись в дальнейший путь. Вечером прибыли в венту в Карденас, где я застал Веласкеса, погруженного в какую-то ученую проблему, напоминающую квадратуру круга. Знатный математик сперва не мог узнать меня, и мне пришлось постепенно напоминать ему всяческие случаи, происшедшие во время его пребывания в Альпухаре. Тогда он обнял меня, изливая душу в выражениях радости, которую он испытал от нашей встречи, но в то же время поведал мне о печали, в которую его повергла разлука с Лаурой Узедой, ибо так он называл Ревекку.
Эпилог
Двенадцатого июня 1739 года я прибыл в Мадрид. На следующий день я получил от братьев Моро письмо с черной печатью, предвещающей мне какое-то горестное событие. И в самом деле, я узнал из этого послания, что отец мой скончался от апоплексического удара, матушка же, сдав в аренду наше поместье Ворден, удалилась в один из брюссельских монастырей, где желала мирно существовать на свою пожизненную ренту.
День спустя сам Моро пришел ко мне, рекомендуя как можно тщательней соблюдать тайну.
– Пока ты, сеньор, – сказал он, – знаешь только некоторую часть наших тайн, но вскоре ты узнаешь обо всем. В настоящую минуту все посвященные в тайну занимаются размещением своих денежных средств в различных странах, и если бы кто-нибудь из них по каким-либо несчастным обстоятельствам утратил деньги, тогда все прочие тотчас же пришли бы ему на помощь. У тебя, сеньор, был дядя – брат твоего отца – в Индиях; он умер, не оставив тебе почти никакого наследства. Я распустил слух, что ты унаследовал значительное состояние, дабы никто не поражался твоему внезапному обогащению. Нужно будет приобрести имения в Брабанте, в Испании и даже в Америке; разреши мне заняться этим. Что касается тебя самого, сеньор, то я знаю твою отвагу и не сомневаюсь, что ты взойдешь на корабль «Святой Захарий», отплывающий с припасами в Картахену, которой угрожает адмирал Вернон[343]343
Вернон Эдуард (1684–1757) – английский адмирал. Безуспешно осаждал в 1739 г. Карфаген.
[Закрыть]. Британский кабинет отнюдь не жаждет войны[344]344
Британский кабинет отнюдь не жаждет войны… – Премьерминистр Англии сэр Роберт Уолпол, граф Оксфорд (1676–1745), действительно стремился сохранить мир с Испанией, но под давлением парламента начал войну, неудачи в которой привели к отставке Уолпола в 1742 г.
[Закрыть], лишь общественное мнение усиленно его к ней склоняет. Мир, однако, близок, и если ты упустишь этот случай присмотреться к войне, то, конечно, второй такой возможности так легко не найдешь.
Намерения, изложенные мне банкиром Моро, были уже с давних пор согласованы с моими покровителями. Я сел на корабль со своей ротой, которая входила в состав батальона, набранного из разных полков. Плаванье наше прошло благополучно; мы прибыли в самое время и заперлись в крепости с мужественным Эславой[345]345
Эслава Себастьян (1714–1789) – испанский вице-король Новой Гренады (т. е. Колумбии).
[Закрыть]. Англичане сняли осаду, и в 1740 году, в марте месяце, я вернулся в Мадрид.
Неся однажды караул при дворе, я заметил среди свиты королевы молодую женщину, в которой тотчас же узнал Ревекку. Мне сказали, что это некая принцесса из Туниса, которая, чтобы перейти в нашу веру, бежала из своего отечества. Король был ее крестным и пожаловал ей титул принцессы Альпухары, после чего герцог Веласкес попросил ее руки. Ревекка заметила, что мне рассказывают о ней, и взглянула на меня умоляюще, как бы прося, чтобы я сохранил тайну.
Засим двор перенес свое местопребывание в Сан-Ильдефонсо[346]346
Сан-Ильдефонсо. – В 1721–1723 гг. Филипп V построил в СанИльдефонсо дворец, ставший его излюбленной резиденцией.
[Закрыть], я же с моей ротой стал на квартиры в Толедо.
Я снял дом в узком переулке, неподалеку от рынка. Напротив меня жили две женщины, у каждой из них был ребенок, мужья же их, как все считали – офицеры флота, находились тогда в море. Женщины эти жили в совершеннейшем уединении и, казалось, занимались только своими детьми, которые и впрямь были прекрасны, как ангелочки. Целый день обе матери только и делали, что баюкали их, купали, одевали и кормили. Трогательное зрелище материнской привязанности настолько покорило меня, что я не в силах был оторваться от окна. Впрочем, мною руководило еще и любопытство: мне так хотелось рассмотреть лица моих соседок, но они всегда тщательно их закутывали. Так прошло две недели. Комната, окна которой выходили на улицу, принадлежала детям, и женщины в ней не ели, – впрочем, однажды вечером я заметил, что в ней накрывают стол и как бы готовятся к некоему торжеству.
У самого конца стола поставили высокий стул, украшенный венком из цветов; так было обозначено место короля этого празднества; по обеим сторонам сего престола поставили высокие стульчики, на которые посадили детей. Затем пришли мои соседки и жестами начали просить меня, чтобы я их посетил. Я колебался, не зная, как быть, но вдруг они откинули покрывала, и я узнал Эмину и Зибельду. Я провел с ними полгода.
А между тем прагматическая санкция и споры о наследстве Карла VI[347]347
…споры о наследстве Карла VI… – В 1713 г. император Карл VI опубликовал так называемую прагматическую (т. е. законополагающую) санкцию, провозглашавшую нераздельность австрийских земель, а также закон о престолонаследии, предусматривавший право наследственности на основе первородства как по мужской линии, так и по женской (в отличие от так называемого салического закона, существовавшего во Франции и запрещавшего женщинам наследовать престол).
[Закрыть] зажгли в Европе пожар войны, в которой и Испания вскоре приняла весьма деятельное участие. Я оставил моих кузин и был прикомандирован в качестве адъютанта к инфанту дону Филиппу[348]348
Инфант дон Филипп (1720–1765) – сын Филиппа V; участвовал в войне за наследство, по окончании ее получил Пармское герцогство (в соответствии с Аахенским договором 1748 г.). И. Ф. Бэлза
[Закрыть]. Всю войну я оставался при этом принце, а когда был заключен мир, мне было присвоено звание полковника.
Мы находились в Италии, уполномоченный дома братьев Моро прибыл в Парму для списания некоторых сумм и приведения в порядок финансовых дел этого герцогства. Однажды ночью человек этот пришел ко мне и таинственно объявил, что меня с нетерпением ждут в замке Узеда и что я должен тотчас же пуститься в путь. Сказав это, он рекомендовал мне одного из посвященных в тайну, с которым я должен был встретиться в Малаге.
Я попрощался с инфантом, сел на корабль в Ливорно и после десятидневного плаванья прибыл в Малагу. Вышеупомянутый человек, предупрежденный о моем прибытии, уже дожидался меня на пристани. В тот же день мы выехали и назавтра прибыли в замок Узеда.
Я застал там многочисленное общество: прежде всего – шейха, дочь его Ревекку, Веласкеса, каббалиста, цыгана с двумя дочерьми и зятьями, троих братьев Зото, мнимого бесноватого и, наконец, десятка полтора магометан из трех родов, посвященных в тайну. Шейх объявил, что, так как мы все в сборе, мы тотчас же отправимся в подземелье.
И в самом деле, как только наступила ночь, мы пустились в путь и прибыли к месту назначения на рассвете. Сошли в подземелье и в течение известного времени отдыхали. Затем шейх собрал нас всех и с такими словами обратился к нам, повторяя то же самое по-арабски для магометан:
– Золотые копи, которые на протяжении примерно тысячи лет составляли, так сказать, достояние и состояние нашего семейства, казались неисчерпаемыми. Убежденные в этом, предки наши решили употребить добытое в них золото на распространение ислама, в частности исповедания Али. Они были только хранителями этого сокровища, сбережение коего стоило им стольких трудов и стараний. Я сам испытал в своей жизни тысячи ужаснейших беспокойств. Стремясь раз и навсегда избавиться от страха, который с каждым днем казался мне все более нестерпимым, я захотел убедиться, являются ли копи действительно неисчерпаемыми. Я пробуравил скалу в нескольких местах и обнаружил, что золотая жила со всех сторон уже иссякает. Сеньор Моро изволил заняться подсчетом оставшихся нам богатств и доли их, приходящейся на каждого из нас. По его расчетам оказалось, что каждый из главных наследников получит миллион цехинов, сонаследники же – по пятьдесят тысяч. Все золото из копи добыто и сложено в пещере, далеко отстоящей от сих мест. Сперва я провожу вас в копи, где вы убедитесь в правдивости моих слов, после этого каждый приступит к принятию своей части.
Мы спустились по винтовой лестнице, пришли к надгробью, оттуда же – в копь, которую и в самом деле нашли выработанной полностью. Шейх торопил нас возвращаться как можно скорей. Оказавшись наверху, мы услышали ужасный грохот. Шейх возвестил нам, что взрывчатые вещества подняли в воздух всю ту часть подземелья, из которой мы только что вышли. Затем мы отправились в пещеру, где было сложено остальное золото. Африканцы взяли свои доли, Моро же взял мою и почти всех европейцев.
Я возвратился в Мадрид и был представлен королю, который принял меня с несказанной добротой. Я приобрел большие поместья в Кастилии, получил титул графа де Пенья Флорида и занял свое место среди первейших кастильских titulados. При моих богатствах заслуги мои также приобрели большую ценность. На тридцать шестом году жизни я стал генералом.
В 1760 году мне было доверено командование эскадрой, с поручением заключить мир с берберийскими государствами. Я поплыл сперва в Тунис, надеясь, что встречу там меньше всего трудностей и что пример этого государства увлечет за собою другие. Я бросил якорь у пристани близ города и выслал офицера с уведомлением о моем прибытии. Об этом в городе уже знали, и всю бухту Голетта усеяли нарядные лодки, которые должны были доставить меня вместе с моей свитой в Тунис.
На следующий день меня представили дею. Это был двадцатилетний юноша прекрасной и величавой наружности. Меня приняли со всяческими почестями, и я получил приглашение на вечер в замок, называемый Мануба. Меня проводили в уединенную беседку в саду и заперли двери на ключ. Отворились потайные дверцы. Дей вошел, преклонил колено и поцеловал мне руку.
Скрипнули другие дверцы, и я увидел трех женщин с закрытыми лицами. Они отбросили покрывала; я узнал Эмину и Зибельду. Эта последняя вела за руку юную девушку, мою дочь. Эмина была матерью молодого дея. Я не стану описывать, до какой степени простиралось во мне чувство отеческой привязанности. Радость мою омрачала только мысль, что дети мои исповедуют веру, неприязненную моей. Я высказал это свое горестное чувство.
Дей признался мне, что сильно привязан к своей религии, но что сестра его, Фатима, воспитанная невольницей-испанкой, в глубине души – христианка. Мы решили, что дочь моя переселится в Испанию, примет там крещение и станет моей наследницей.
Все это совершилось в продолжении года. Король соблаговолил быть крестным Фатимы и пожаловал ей титул принцесы Орана. В следующем году она вышла замуж за старшего сына Веласкеса и Ревекки, который был моложе ее двумя годами.
Я обеспечил ей все мое состояние, доказав, что у меня нет близких родственников с отцовской стороны и что юная мавританка, которая мне сродни через Гомелесов, является единственной моей наследницей. Еще молодой и в расцвете сил, я подумывал, однако, о месте, которое бы позволило мне вкусить сладость отдохновения. Место губернатора Сарагосы было свободно, я просил и получил его.
Возблагодарив его королевское величество и попрощавшись с ним, я отправился к братьям Моро, прося вернуть мне запечатанный свиток, который четверть века назад я передал им на хранение. То был дневник шестидесяти шести начальных дней моего пребывания в Испании.
Я собственноручно переписал этот дневник и положил в железную шкатулку, где его когда-нибудь обнаружат мои наследники.
Приложения
И. Ф. Бэлза
Рукопись, найденная в Сарагосе
1В известном отрывке, относящемся к последним месяцам жизни Пушкина, появляется герой «Рукописи, найденной в Сарагосе» Яна Потоцкого:
Альфонс садится на коня;
Ему хозяин держит стремя.
«Сеньор, послушайтесь меня:
Пускаться в путь теперь не время,
В горах опасно, ночь близка,
Другая вента далека.
Останьтесь здесь: готов вам ужин;
В камине разложен огонь;
Постеля есть – покой вам нужен,
А к стойлу тянется ваш конь».
– «Мне путешествие привычно
И днем и ночью – был бы путь, —
Тот отвечает, – неприлично
Бояться мне чего-нибудь.
Я дворянин, – ни черт, ни воры
Не могут удержать меня,
Когда спешу на службу я».
И дон Альфонс коню дал шпоры
И едет рысью. Перед ним
Одна идет дорога в горы
Ущельем тесным и глухим.
Вот выезжает он в долину;
Какую ж видит он картину?
Кругом пустыня, дичь и голь,
А в стороне торчит глаголь,
И на глаголе том два тела
Висят. Закаркав, отлетела
Ватага черная ворон,
Лишь только к ним подъехал он.
То были трупы двух гитанов,
Двух славных братьев-атаманов,
Давно повешенных и там
Оставленных в пример ворам.
Дождями небо их мочило,
А солнце знойное сушило,
Пустынный ветер их качал,
Клевать их ворон прилетал.
И шла молва в простом народе,
Что, обрываясь по ночам,
Они до утра на свободе
Гуляли, мстя своим врагам.
Альфонсов конь всхрапел и боком
Прошел их мимо и потом
Понесся резво, легким скоком,
С своим бесстрашным седоком.
В комментарии к данному стихотворению говорится: «Начало незавершенного замысла. Некоторые детали сближают данное стихотворение с эпизодами из французского романа Потоцкого „Рукопись, найденная в Сарагосе“».[349]349
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. 3. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. С. 524.
[Закрыть]
Возникает, однако, вопрос: действительно ли можно говорить о «незавершенном замысле», т. е. действительно ли думал Пушкин о поэтической «транскрипции» произведения Потоцкого, немыслимо трудной из-за композиционной сложности «Рукописи»? Не будет ли правильнее предположить, что здесь, так же как и в «отрывке» «Сто лет минуло, как тевтон…», обычно квалифицируемом как начало перевода «Конрада Валленрода», Пушкин наметил принципиально новый жанр краткого поэтического отображения крупного многообразного произведения? Примером плодотворного развития этого жанра может служить едва ли не лучшее стихотворение Т. Г. Шевченко «3 передсвiта до вечора», которое вряд ли можно рассматривать как поэтический перевод отрывка из «Слова о полку Игореве», тем более что в «Слове» адекватного отрывка нет, так же точно как нет в «Рукописи, найденной в Сарагосе» места, соответствующего пушкинскому стихотворению «Альфонс садится на коня…».[350]350
Такая трактовка «отрывка» восходит, как известно, к прижизненной публикации 1829 г.
[Закрыть]
Пушкин знал не только роман Потоцкого, но и его научные труды, на один из которых он ссылается, в частности, в своем «Путешествии в Арзрум», где говорится: «По свидетельству Плиния, Кавказские ворота, ошибочно называемые Каспийскими, находились здесь. Ущелье замкнуто было настоящими воротами деревянными, окованными железом. Под ними, пишет Плиний, течет река Дириодонис. Тут была воздвигнута и крепость для отражения набегов диких племен; и проч. Смотрите путешествие графа И. Потоцкого, коего ученые изыскания столь же занимательны, как и испанские романы».[351]351
«Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года». Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. Т. VI. С. 652. Далее будет пояснено, почему Пушкин пишет об «испанских романах» Потоцкого во множественном числе. Примечательно, что, описывая быт и нравы людей, с которыми поэт встречался во время путешествия, он, так же как Потоцкий, обращал особенное внимание на их религиозные верования (к пушкинскому «Путешествию», как известно, приложена «Notice sur la secte des yésides» – «Заметка о секте езидов»).
[Закрыть]
Как отмечают комментаторы Пушкина, в данном случае он имел в виду посмертно изданную в 1829 г. на французском языке книгу Яна Потоцкого «Путешествие в степях Астрахани и Кавка[352]352
Там же. С. 652.
[Закрыть]за». Не лишено интереса также и то обстоятельство, что в свое время Потоцкий посвятил целую книгу секте езидов, так заинтересовавшей Пушкина, что он приложил к «Путешествию в Арзрум» заметку о ней, написанную итальянским миссионером падре Маурицио Гарзони и включенную во французском переводе в книгу Ж. Ж. Руссо «Описание Багдадского пашалыка» (1809). Это лишний раз свидетельствует о разносторонности интересов Пушкина, внимание которого привлекла и незаурядная личность Яна Потоцкого, читателем которого, как известно, был и П. А. Вяземский.
Свыше ста лет тому назад славившийся тогда польский историк и публицист Михал Балиньский (1794–1864) писал в своем очерке, вошедшем в собрание его сочинений: «В первом ряду ученых людей восемнадцатого века в Европе в качестве историка находится, вне всякого сомнения, граф Ян Потоцкий. Его многочисленные труды, посвященные путешествиям и историческим исследованиям, отмечены чертами тщательной добросовестности как в путевых записях, так и в исторических разысканиях, а помимо этого – совершенной неутомимости в труде».[353]353
«Pisma historyczne Michala Balińskiego». T. III. Jan Potocki. Wędrownik, literat i dziejopis. Warszawa, 1843. S. 137.
[Закрыть]
Но, несмотря на то, уже в 20-е годы XX столетия ученые труды Потоцкого переиздавались в разных странах, они вскоре были почти совсем забыты, а имя этого поразительного человека начало выплывать из сумрака забвения только как имя автора «Рукописи, найденной в Сарагосе». Между тем личность и деятельность Потоцкого заслуживают самого пристального внимания как одного из самых выдающихся людей Века Просвещения в Польше и подлинного основоположника славистики.[354]354
Так, например, в 1823 г. в Петербурге вышло третье издание «Археологического Атласа Европейской России, сочиненного графом Иваном Потоцким». В 1829 г. французский историк-ориенталист Жюль Кляпрот, много сделавший для увековечения памяти Потоцкого (в 1824 г. он опубликовал описание архипелага Потоцкого, а за год до этого посвятил его памяти описание путешествия на Кавказ, в частности в Грузию), переиздал в Париже со своими комментариями и картами «Voyage dans les Steps d’Astrakhan et du Caucase. Histoire primitive des peuples qui ont habité anciennemment ces contrées. Nouveau Périple du Pont-Euxin, par le Comte Jean Potocki» («Путешествие в Астраханские степи и на Кавказ. Первобытная история тамошних древних племен. Новый Перипл Понта Эвксинского, [сочиненный] графом Яном Потоцким»).
[Закрыть]
Ян Потоцкий, родившийся 8 марта 1761 г. в Пикове под Винницей, был старшим сыном коронного кравчего графа Юзефа Потоцкого и его жены Терезы Оссолиньской. Вместе со своим младшим братом Северином Ян Потоцкий провел годы юности в Женеве и Лозанне. Именно в Швейцарии получил он разностороннее образование, благодаря чему привлек к себе внимание в польской столице и, подобно Огиньскому, рано выделился среди польской молодежи. Потоцкому не было еще и двадцати лет, когда он приехал в Варшаву из Вены, где учился в военно-инженерной академии. Станислав-Август очень рано счел возможным доверять ему ответственные поручения политического характера. Вскоре юноша был награжден учрежденным королем орденом Святого Станислава.[355]355
Напомним, что Речь Посполитая делилась на земли Короны (т. е. принадлежавшие собственно Польше) и Литвы. Наименования подавляющего большинства придворных должностей, раздельные в Короне и Литве, превратились постепенно в придворную титулатуру, не связанную с выполнением функций, предусмотренных названиями данных должностей, и Юзефу Потоцкому не приходилось «рушить жаркое и пироги» во время королевской трапезы. Он принадлежал к той части магнатской фамилии Потоцких, многие представители которой вошли в историю Польши. Эта ветвь имела герб Пилава (причудливый семиконечный крест). Другие ветви фамилии пользовались иным гербом.
[Закрыть]
В эти варшавские годы, точнее, в 1783 г. Ян Потоцкий женился на княжне Юлии Любомирской, дочери великого коронного маршала Станислава и, следовательно, племяннице упоминаемого в «Пане Тадеуше» князя Адама Казимежа Чарторыского, генерала земель подольских, писателя, вошедшего в историю польского Века Просвещения и, last not least, масона, а также политического деятеля, своеобразными вехами весьма сложной карьеры которого были полученный в юности орден Андрея Первозванного, а на склоне лет – звание фельдмаршала Австрийской империи.
Адам Казимеж Чарторыский, который одно время был претендентом на польский престол, часто упоминается в истории польской культуры как arbiter elegantiarum, уделявший особое внимание театру. Недаром «отец польского театра» Войцех Богуславский, говоря об Адаме Чарторыском как о «неоценимом для национальной сцены счастье, покровителе всех тогдашних ученых, знатоке всех наук», называет период наиболее тесного сотрудничества князя Адама с театром «золотым веком отечественной сцены». Многие высказывания Адама Чарторыского, содержащиеся, например, в его «Письмах Досвядчиньского», которые содержат резкие выпады против «польских парижан», явно перекликаются с «Приключениями Миколая Досвядчиньского», величайшего представителя Века Просвещения в Польше – Игнация Красицкого.[356]356
Bogustawski W. Dzieje teatru narodowego. Przemyśl, 1884. S. 15. О популярности пьес Чарторыского свидетельствует хотя бы тот факт, что в сезоне 1775–1776 г. на варшавской сцене 13 раз шли пьесы Францишка Богомольца и 27 раз – пьесы Чарторыского. См. Zahrajówna Zofia. Wstжp. В кн.: Czartoryski Adam Kazimierz. Komedie Warszawa, 1955. S. 34. См. также Wierzbicka Karyna. Zrodla do historii teatru Warszawskiego od roku 1762 do roku 1833. C. II. Wroclaw, 1955. S. 174, 175, 178.
[Закрыть]
Трудно сказать, разумеется, как протекал процесс приобщения Яна Потоцкого к идеям польских просветителей. Нет сомнения, однако, что идеи эти оказали на него сильнейшее воздействие. Читая «Рукопись, найденную в Сарагосе», мы не раз вспоминаем свободомыслие, которым отличался будущий архиепископ гнезненский (на этот высокий пост Красицкий был назначен в 1795 г.) и вместе с тем автор «Декана из Бадахоса» – беспримерного в истории польской литературы образца «кощунственной» насмешки над высшим духовенством. Но для польских просветителей характерны были стремления не только обличительные, но и познавательные.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.