Текст книги "Холодная зона"

– Да ведь не в этом дело! – вскричал Энрике. Он вскочил, подошел к биржевому экрану, всмотрелся. Бессильно стукнул по перегородке кулаком.

– Неужели ты не понимаешь? Мы все тяжело работаем! Мы трудимся с утра до ночи. Это, в конце концов, естественно для человека – трудиться, напрягаться ради лучшего будущего! А что делаешь ты? Неужели тебе доставляет наслаждение вообще ничего не делать?

Тревога медленно поднималась по спирали – и вот прорвала плотину. Рей ощутил панику. Кровь бросилась ему в лицо.

– Рике… – заговорил он, сам не понимая, что делает, – но ведь это неправда. Да, я не работаю. Я бездельник, живу за чужой счет и признаю это. Но разве вы – работаете? Ты, Наоми, Леон… разве вы работаете где-то? Разве вы живете не за счет того, что на вас работают другие?

– Что за бред?! – поразился Энрике. – Разумеется, наши сотрудники тоже работают… Но моя работа значительно сложнее и напряженнее! Я постоянно вынужден лечиться от стресса! Леон рискует жизнью и тренируется ежедневно! Как ты можешь… как ты смеешь нести такой бред? Ахим, вы слышали?

Перейра укоризненно покачал головой.

– Но в чем состоит твоя работа? – Рея несло. – Корпорацией управляют менеджеры. Ты мог бы вообще не вмешиваться в управление – результат был бы тем же самым. Ты занимаешься спекуляцией на акциях – но разве ты это делаешь не для себя самого, не для увеличения капитала? Это же попросту азартная игра! А Леон… Да, он тренируется. Миллионы людей занимаются спортом, совершенствуют свое тело, играют – это разве работа? Разве это то, что делают… ну например, рабочие на тех заводах, которые ты сейчас закрываешь? Они приходят каждое утро, следят за станками… или что там у них сейчас? Стоят у конвейера, контролируют роботов. Они производят вещи, которые твои менеджеры потом продают, и весь доход получаешь ты. Так разве их работа и твои игры с акциями – это одно и то же?

Рей задохнулся. Его обожгло ощущение непоправимой ошибки. Лицо племянника багровело.

– Вот как ты заговорил! – зловеще и тихо произнес Энрике. – Ты смотри-ка! Он будет заявлять, что я не работаю! Я, видимо, для собственного удовольствия глотаю успокоительные пачками! Гроблю здоровье, чтобы этот… этот боров лежал в своем хлеву и хрюкал от удовольствия!

Рей вскочил.

– Извини, Рике! – сказал он поспешно. – Ты не так понял! Я не имел в виду… короче, я понимаю, что надоел тут тебе. И я на самом деле уже нашел решение! Я снял недорогую квартиру в Мюнхене. Сегодня же я перееду. И больше не буду тебя стеснять.

– Ты никого больше стеснять не будешь, – отчеканил племянник, – переезжай хоть к черту на кулички! Но твой чип с этой минуты больше не привязан к моему счету! Ты ни цента от меня больше не получишь! Иди разбирайся с государством – пусть оно тебе платит! У нас все граждане Федерации обеспечены базисом. Хочешь – работай, хочешь – сиди дома. Только не за мой счет, дорогой! Больше не за мой счет!

Он широкими шагами подошел к двери и рукой картинно распахнул ее.

– Вон отсюда! Придешь тогда, когда перестанешь жить за чужой счет!

Рея колотило. Страха пока еще не было. Что может с ним случиться – квартира оплачена до следующего месяца, интернет входит в стоимость. Государственные органы не дадут пропасть.

То, что больше всего мучило его, – поступок племянника. Сродни неожиданно хамским, рабовладельческим замашкам Леона, казалось бы, хорошего парня. Сродни страшным нелепым куполам с радиацией, раковым метастазам на теле такого прекрасного, удобного, богатого мира.

И раньше бывали ссоры в семье, и Рей привык к скандалам. Но семейные скрепы нерушимы – отказаться от своего раньше было невозможно. Ни при каком кризисе. Ни при каких испытаниях.

А теперь вот – пожалуйста: иди и живи как хочешь.

Рей ходил по квартире взад и вперед, размышляя. Удобная, хоть и небольшая квартира – три просторные комнаты, широкий коридор, два туалета; мебель из вечно живой ИКЕА, но добротная и новая, не из дешевых серий. Дивный вид на Английский парк, который за десятилетия стал намного гуще и зеленее. Нет, он не пропадет и без Энрике!

Впервые Рею пришла в голову мысль: а справедливо ли то, что его часть семейного капитала бесследно исчезла? Перейра что-то там нудил на этот счет, Рей толком не прислушался. Он вообще не привык переживать за свою долю наследства – понятно же, что нищим его не оставят, а пересчитывать да учитывать – кому это нужно? Пусть помешанные на бизнесе этим занимаются.

В поддержание тела Рея мать вложила собственное состояние. Но ведь была и его доля в отцовском наследстве! Причем он, как сын, имеет на это больше прав, чем внук – Энрике! Если какая-то часть капитала была уничтожена во время войны (а Рей подозревал, что на войне концерн скорее уж разжился) – то ему все равно причитается определенная доля.

Черт возьми! Почему он был таким дураком? Как можно так доверять родственничкам? Теперь он все это выяснит. Надо будет нанять адвоката. Да, не так-то это просто, кстати говоря, – нанять адвоката! Для начала надо придумать, где взять денег на гонорар.

Может, конечно, кто-нибудь согласится работать за счет будущего выигрыша.

Но это потом. Сейчас надо решить вопрос с деньгами. От волнения у Рея разыгрался аппетит. Войдя в комнату со стеной-экраном, он плюхнулся в гигантское кресло и приказал.

– Еда, доставка на дом… Первая позиция.

На экране возник зал огромной пиццерии – со столиками, официантами в белых колпаках, виноградной листвой по кирпичным стенам.

– Заказ, – привычно велел Рей, – пицца «Флоренция» большая, бутылка колы – литр. На этот адрес.

– Простите, – произнес механический женский голос, – мы не можем исполнить ваш заказ! Вам необходимо срочно внести деньги на ваш банковский счет!

Рей чертыхнулся. Вызвал банк и через минуту убедился, что денег на его счету и в самом деле нет. Раньше чип был привязан к практически бездонному счету Энрике – теперь же эта связь была аннулирована.

Есть хотелось все сильнее.

– Базис-центр Мюнхена! – приказал он. На экране возникла надпись «Ждите свободного оператора». Рей вскочил и начал ходить от окна к стене, поглядывая на экран. Ничего, говорил он себе. Сейчас побеседую с чиновницей, и мне дадут пособие. Я гражданин Федерации! Здесь никто не может умереть с голоду.

Эти разумные доводы отчего-то плохо действовали на панику, которая разгоралась внутри.

Через двадцать минут на экране появилась чиновница – брюнетка в очках и в черно-белой униформе городской службы.

– Добрый день, служащая Корнер, слушаю вас! – официальным неприятным голосом отчеканила она.

– Мне нужно пособие, – выпалил Рей, – у меня нет работы. Нечего есть. Родственники отказались мне помогать.

– Заполните, пожалуйста, анкету и подайте формальное заявление. Вот бланки.

Служащая исчезла, и вместо нее Рей увидел бланк заявления, который тут же перенес на небольшой планшет. С планшетом на коленях он пыхтел около часа.

Насколько Рей помнил, базис рекламировался как пособие, выдаваемое без проволочек и бюрократии, без всяких условий – каждому нуждающемуся. Видимо, анкета не считалась проявлением бюрократии, но чиновники хотели знать о нем всю подноготную. Некоторые пункты Рей даже не представлял, как заполнять, писал, что придется. Наконец титанический труд был окончен, и он с облегчением отправил анкету по приложенному адресу.

Служащая Корнер вновь возникла на экране.

– Благодарю за ваш интерес к нашей службе! Ваша анкета будет рассмотрена, и после этого вы получите сообщение о ходе вашего дела. – Женщина всмотрелась, видимо, в анкету. – Простите, в каком году вы родились?

– Это не ошибка, – терпеливо произнес Рей, – это особый случай. Я был болен раком, умер, был крионирован. Около года назад меня снова оживили!

– Вот как, – без особого интереса произнесла служащая, – я должна обратить ваше внимание на то, что вам необходимо представить документы, подтверждающие отсутствие у вас дохода, справку с последнего места работы или обучения, если у вас есть родственники, обязанные вас содержать, они также должны предоставить документы, убедительно демонстрирующие, что они вас содержать не в состоянии!

– А какие родственники могут быть обязаны меня содержать? У меня есть только племянник… – заинтересовался Рей. Служащая пренебрежительно покачала головой.

– Речь идет лишь о родственниках первой степени: родителях, детях, нынешних и бывших супругах и сожителях. Племянник, разумеется, содержать вас не обязан.

– Ясно, спасибо, – разочаровался Рей, – а скажите, когда я теперь смогу получить пособие?

– Средний срок рассмотрения заявления – две недели, – сообщила женщина. Рей подскочил.

– Подождите! Но мне нечего есть! Как я буду жить две недели?! У меня нет ни цента!

– Обратитесь в благотворительные организации, – равнодушно посоветовала Корнер, – желаю вам прекрасного дня! До свидания!

Рей молча смотрел на опустевший экран, чувствуя, как пот течет за шиворот.

Он долго размышлял, стоит ли позвонить Наоми.

Она настроена не так решительно, как племянник. Она жалела его и даже предлагала мужу купить Рею домик. В общем, разумный и милосердный выход: для племянника миллион-другой – мелочь, а Рея можно было бы обеспечить до конца жизни.

Но чем дальше, тем больше Рей понимал, что Наоми звонить бесполезно. Насколько он успел понять этот мир, даже высокопоставленные женщины здесь неплохо знали свое место и держались за него – очевидно, феминизм во время большой войны сдал позиции. Женщин-политиков тоже теперь не было видно. Кажется, что в семье Гольденбергов полное равноправие, однако решает все Энрике. Наоми может пообещать поговорить с ним, но и только. Но, может, по крайней мере, она даст ему какую-то сумму на первое время? Рей долго размышлял и наконец позвонил Леону.

Тот стоял, похоже, в раздевалке – в красно-белой форме, взмыленный, с взъерошенными мокрыми от пота черными волосами.

– Здорово, дедуля! – Сверкнули в улыбке белые зубы. – Как жизнь? Давно не виделись.

– Жизнь не очень, – честно признался Рей. У него не было сил на смолл ток. – Послушай, Ле, у меня к тебе просьба, надеюсь, не очень обременительная. Видишь ли, в связи с кризисом твой дед… ну, он не хочет больше видеть меня у себя. Я снял квартиру, но… у меня большие финансовые проблемы.

Леон взмахнул широким белым полотенцем, накинул его на шею.

– Слушай, старик, – произнес он спокойно, – давай по-хорошему. У меня через два месяца свадьба. С кризисом я тоже потерял кое-что. Мне деньги в рот не сыплются, я их зарабатываю. У тебя свои проблемы – у меня свои.

– Да что же мне, с голоду умирать? – воскликнул Рей. Леон досадливо сморщился.

– Граждане Федерации не умирают с голоду. Прекрати истерику и веди себя по-мужски. А насчет денег… Знаешь, дед, я не сторонник того, чтобы вмешивать в дружеские отношения какие-то расчеты. Никому от этого лучше не будет, поверь. Ну вот дам я тебе денег. Один раз, два… А когда ты решишь свои проблемы? Когда-то ведь надо начинать их решать, не так ли?

– Но ведь у тебя много денег, – пролепетал Рей, не соображая, что говорит. Леон с экрана холодно прищурился.

– Вон как ты заговорил! Дружеский тебе совет: никогда не считай деньги в чужом кармане! Всего хорошего!

Экран погас. Рей вскочил и стал ходить из угла в угол. Не так надо говорить с ними, не так! Резко и решительно: мы еще посмотрим, какая сумма мне причитается. Я обращусь к адвокату. Мы выясним, что произошло с моим капиталом за это время.

Но он не умел разговаривать жестко и решительно. Он вырос в другое время, когда людей было принято жалеть и любить.

Аппетит так разыгрался, что начало подводить живот.

– Поиск! – приказал Рей, экран услужливо вспыхнул. – Благотворительные организации, Мюнхен.

Глава 8. Взросление

В пятнадцать лет Лийя полетела в Космос.

Она никак не ожидала этого. Еще в мае ее и Рината работа по орбитам астероидов была отправлена в Новосибирск. Ли знала, конечно, что работа хорошая. И научрук Алина была в восторге, и труда было вложено много, и наблюдения Ли и Ринат сделали уникальные. Скорее, благодаря Ринату – тот вообще по большей части ночевал в обсерватории. Ли занималась обсчетами, ей удалось выявить интересную закономерность, сравнив орбиты более трехсот астероидов.

На докладе секции, правда, особого энтузиазма не было – но это потому, что никто ничего не понял. Вот если бы что-нибудь про черные дыры, про квазары! А тут орбиты какие-то, математика. Алина говорила, что уровень очень высокий, фактически вузовский уровень, а закономерность обнаружена такая, что, может быть, она заинтересует Академию, и их работа будет опубликована. Ли по математике давно уже была на уровне выпускного класса и собиралась в этом году сдать экзамен за всю школу, чтобы потом не мучиться и дальше заниматься математикой для себя, по заочному вузовскому курсу.

Но летом Лийя об астрономии совершенно забыла. В июне поехали на трудовую практику в Челябинскую область, в город Верхний Уфалей.

Почти вся Челябинская область – либо радиоактивная зона, либо призонье. Вот и Уфалей был отдален от накрытой куполом зараженной местности всего на несколько километров. Город тоже был почти уничтожен, городские кварталы – пыль и пепел. Люди жили в основном в новопостроенных избенках или на окраине в развалинах. Земли, где можно что-то выращивать, осталось совсем мало: либо корка от взрывов, либо почва просто не родила. Все еще как-то пригодные к обработке участки захватили несколько кооперативов и продавали еду втридорога за деньги – денег же ни у кого не было. Жители Уфалея, кто победнее, собирали крапиву, одуванчики, пытались разводить кур. Кто смог – давно уехал отсюда, но ехать надо было далеко, вокруг ситуация та же.

В Генплане Развития эта местность – после войны слишком малонаселенная – числилась где-то в десятой очереди. Но вокруг уже было достаточно современных городов, и местные коммуны бросили клич помощи – добровольцы ехали в Челябинскую область. Сейчас в Уфалее строилась пищефабрика, и она должна была, по крайней мере, решить проблему голода.

Лийя работала, как все, месяц, но осталась добровольно еще на две недели. Ей хотелось дождаться пуска первой конвейерной оранжереи. Фабрику поставили элементарную, как в школе, без сложного оборудования, но и она могла обеспечивать бесплатной едой весь Верхний Уфалей. Добровольцы здесь работали с начала весны.

Трудились с раннего утра до поздней ночи. Ли научилась управлять роботом-укладчиком, а сначала работали вручную, собирали конвейер и теплицы. Местные, кто мог – тоже приходили поработать. Говорили, сейчас тяжело, начало лета. В июле пойдут грибы, ягоды. Жить можно будет. Рассказывали, некоторые проникают в запретку – там тоннели есть, можно пройти под полем. Там ягоды – во! И охота. А радиация – да что эта радиация, подумаешь! Всю жизнь с ней живем.

Двоих по соседству за месяц увезли в больницу в Челябинск, а один ребенок умер. Но говорили, не от болезни, а от голода просто умер – обычное дело, начало июня. Ли никак не могла понять – что же мать? Почему было не подойти к добровольцам, не объяснить, так и так, мол, совсем плохо? Неужели не накормили бы ребенка? Матери, наверное, было плевать.

Спали на полу в развалине здания с временной крышей, в спальниках. Ли ходила по халупам, по избушкам частного сектора, по времянкам – разносила пакеты с едой, лекарства. Руки опускались. Вот построят они пищефабрику… Ладно, людей накормят. Врачи тут в Уфалее. Может быть, построят здесь и современный терапевтический центр.

Но что делать с этими развалинами и времянками? Им числа нет, ведь старый город был уничтожен в войну. Все эти худые крыши, убогие деревянные настилы, стены без штукатурки. Не могут, не должны так расти дети. Школ-коммун на всех не хватает.

Да что там, Ли уже понимала, что такие школы – островки в мире всеобщего бедствия.

Что делать с этими больными, стариками, у которых даже зубных протезов нет – проваленный шамкающий рот со множеством детей, родившихся после войны с уродствами, тяжелыми заболеваниями?

Что делать со всем этим убожеством? И даже предприятия в Уфалее не очень-то откроешь, потому что люди не стремятся работать – зачем работать бесплатно, если нормальную еду все равно можно купить только за деньги? На складе, где могли брать продукты и вещи работники трудовых коммун, всего было очень мало.

– Пищевая фабрика – ключ ко всему, – говорила член Ведущего Коллектива местной партячейки Бахыт Конева. – Откроем фабрику, наполнится склад продуктами, сразу люди потянутся работать, запустим новые цеха, откроем снова одежную фабрику, обувную. Встроимся в общую экономику СТК. А пока у нас тут дикий капитализм, видите же.

В городке и коммунистов-то было всего пять человек.

– В Кузине так же все начиналось, – утешающе говорила Таша, член ВК школы-коммуны, – постепенно все наладится.

Ли казалось, не наладится никогда.

Но она осталась и поработала еще, и дождалась момента, когда младшая из добровольцев, десятилетняя Юлька перерезала ленточку у входа на фабрику. И туда хлынули рабочие в новеньких белых комбинезонах, уже прошедшие курс обучения.

В день отъезда Ли попробовала первый хлеб, произведенный от начала и до конца на фабрике, ломоть черного ароматного хлеба с помидором; все это выросло за неделю и тут же было обработано и приготовлено, и вкус оказался умопомрачительный.

Работы еще хватало, но приехала новая группа добровольцев, а Ли не могла оставаться – договорились поехать с братом на свидание к родителям в иркутский ЗИН.

Для этого свидания родителей вызвали по какой-то специальной связи, они подошли к границе ЗИНа и встретились с Ли и Димкой в небольшом гостевом домике. Охрана из КБР была тут же, но никак не мешала.

Ли старалась вызвать в себе хоть какие-то чувства к родителям. Но она не тосковала по ним. Она не скучала по ним и раньше, когда была совсем малявкой, и вовсе не хотела встречаться с ними. Но так положено – и она встречалась. Это ее долг. Она должна общаться с родителями, ведь, вероятно, они ее любят. Другой семьи у нее нет.

Ли показалось, что мать постарела. Но потом она решила, что это – следствие суровой жизни в ЗИНе. Там у матери не было возможности носить шикарные костюмы пошива собственного ателье, ухаживать за собой. Одежда родителей была латаной-перелатаной, а передавать в ЗИН ничего не разрешалось. Индивидуалисты должны сами себя обеспечивать, без помощи общества. Им никто в этом не мешает – но и не помогает.

Наверное, надо было испытывать к родителям жалость. Но и жалости не было.

Не было уже и стыда – Ли научилась жить с мыслью, что ее родители совершили преступление.

С отцом они, как обычно, почти не говорили. Отец вообще с тех пор, как она ушла в коммуну, перестал с ней разговаривать – не принципиально, а так, будто не знал, о чем с ней говорить. А о чем они говорили раньше? Ли вспоминались только его оглушительные вопли, когда он «защищал мать», то есть поддерживал ее в очередном скандале. О шлепках и оплеухах она старалась не думать.

Это все мелочи. Пустяки. Бывает насилие куда хуже. Вот только почему ничего нельзя вспомнить кроме этого? Ни нежных объятий, ни ласковых слов. Ни совместных игр и радости. То ли не было ничего, то ли было это так, что и вспомнить-то нечего.

Мать подробно расспрашивала, как и что. Ли не знала, что рассказывать. Работу на производстве мать считала безобразием и ворчала, что детей заставляют пахать, надо учиться, чтобы поступить в приличный вуз, а не у станка стоять или в гумусе копаться! О том, что вообще происходит в школе, о самоуправлении, о науке говорить бесполезно – не поймет.

О работе на строительстве в Уфалее? Это ей наверняка не понравится. Скажет, лучше бы пошла денег подзаработала на каникулах. Нашли дураков бесплатно пахать, вы все какие-то блаженненькие. Так она говорила раньше – вы все блаженненькие, я тут вкалываю, чтобы тебя, сволочь такую, одеть прилично, выучить, а ты готова на чужих людей бесплатно пахать! Нет, чтоб матери помочь!

Правда, теперь она не вкалывает и уже не сможет одеть Ли «прилично» в ее понимании.

Ли рассказала о своей научной работе и увидела, что снова промахнулась. Мать сморщила нос, как будто в лицо ей сунули мерзко пахнущую дрянь.

– Доча, я же тебе говорила, не надо математикой заниматься! Ты девушка! Ты уже взрослая девушка! Женщин, способных к математике, единицы! Всегда были единицы! Ты думаешь, вот Софья Ковалевская… Ну хорошо, вот она была одна такая! Так она же не стала всемирным гением! Она была очень средним ученым. И стоило огород ради этого городить! Ну покажи мне хоть одну женщину-гения! Ты будешь заниматься не своим делом. Хоть бы ты биологией увлеклась! Нет, надо ей лезть в эту математику… Да ты замуж никогда так не выйдешь!

Ли вздохнула. Мысленно построила внутренний барьер. Нет, ее ничто не раздражает.

– Я еще не знаю, кем буду, – сказала она, – не решила еще. Просто у нас в школе положено чем-то заниматься таким, вот я и занимаюсь. И потом, это астрофизика, а не математика.

– Ну и что, ты в космос собралась? – с иронией спросила мать. Так, что сразу было ясно, насколько Ли глупа и далека от реальной жизни. Какой космос?!

– Да нет. Я же говорю, я еще не решила, – повторила Ли.

Она попыталась расспросить мать о ее жизни. Та рассказала немного, но из обрывочных фраз и намеков Ли поняла больше. Они с отцом обосновались сначала в небольшой избушке – там есть пустые. Но в первую зиму их оттуда выгнала какая-то банда. Еду отобрали, пришлось голодать, побираться. В ЗИНе почти никто не пытался выращивать что-то, хотя казалось бы, почему не посадить огород, семена им с собой давали. Но стоит вырастить урожай – тут же найдутся желающие его отобрать. Поэтому ничего не растили. Жили охотой и собирательством. Зимой приходилось туго. Припасы были, но их все забирали те, кто посильнее. Пришлось и Морозовым примкнуть к такой группе, и вот в этом году они уже жили получше. Отец делал, что скажут, она с другими женщинами – женщин там немного – стирала, собирала ягоды и грибы, варила. В одиночку в ЗИНе можно было бы прожить, да только не дают – настоящие бандиты (о них мать говорила со злостью) все забирают и всех заставляют плясать под свою дудку.

Жить в ЗИНе им еще оставалось два года.

Ли показалось, что мать и в ЗИНе устроилась как-то. Она везде устроится, нигде не пропадет. Напоследок мать сказала ей.

– Я теперь поняла, как надо жить. Главное – это самим выживать. Я заботилась о других, как дурочка, и вот теперь получила за это. Надо жить для себя.

Ли подумала, что мать всегда и жила для себя, и похоже, ЗИН ничему ее не научил. О ком и когда это она заботилась бескорыстно? Но, конечно, Ли ничего не сказала.

Они с братом вышли из домика, попрощавшись с родителями. Димка сумрачно взглянул назад.

– Что есть предки, что нет – разницы не вижу. А ты?

– Тоже, – кивнула Ли.

Она поехала с братом в Ленинград, пожила там еще неделю. А на последние две недели каникул подошла ее очередь на отдых – и она отправилась по обмену в Грецию на остров Корфу. Это были восхитительные, фантастические дни! Ли уже отдыхала в Китае и Индии, не говоря о Черном море, но там было немного по-другому. Чего стоили одни только эти древние крепости и дворцы, а чудеса Палеополиса! Но большую часть времени они провели в лагере местной школы-коммуны, купались в изумительно теплом море, плавали с аквалангами, катались на серфах и лодках, играли на пляже в волейбол. На Корфу было много военных моряков, пограничников, школьников возили на экскурсию на линкор береговой охраны. Где-то неподалеку над Ионическим морем проходила охраняемая «лазерная стена» с автоматическими лучевыми установками на понтонах, ограждающая СТК от «зоны свободной торговли». Суда по обе стороны Стены, конечно, ходили, но под охраной и с большими предосторожностями.

– Собственно, там Южная Италия – Зона Развития, – пояснял Александр, смуглый моряк, владеющий русским, – это они так называют те зоны, где живут, собственно, их ватники. Там – натуральный ад.

– Почему же они не стремятся в СТК? – удивилась Ли.

Александр пожал плечами.

– В СТК пока еще тоже не рай. А уж что там им на уши вешают – про тоталитаризм и прочие ужасы – я даже не представляю. Но главное – мы вынуждены охранять границу, ЗР или не ЗР – все равно они могут двинуть армию. Итальянская ЗР полностью контролируется Евросоюзом, так что…

– Но ведь если оттуда кто-то попытается проникнуть в СТК, вы пустите?

– Да, конечно. Наши иногда подбирают беженцев, кто на лодках пытается переплыть в СТК. Естественно, сначала их довольно долго проверяют в КОБРе, ведь этак шпионов нетрудно заслать. Но потом трудоустраивают, в общем, не зря они бегут к нам. Но их мало вообще-то. Я же говорю – им там ужасы рассказывают.

Ли в кои-то веки загорела и стала похожа на негатив – белые волосы и темная кожа. Впрочем, загар сошел быстро. Учеба и работа, заботы коммуны снова навалились на нее. Даже переварить летние впечатления было некогда.

И тут, в конце сентября, пришла новость: работа Ли и Рината заняла второе место на Евразийском конкурсе научных работ учащихся в номинации «Астрофизика».

Итоговая конференция проводилась в Донецке. Заседали по шесть часов в день. Доклады длились по часу. Ли с удовольствием рассказала о своих методах вычислений, и здесь ее рассказ вызвал одобрительный гул зала и овацию. Снимки Рината тоже понравились комиссии.

После работы гуляли по Донецку. Ли восхищалась этим городом, ставшим, если так можно выразиться, столицей Украины – хотя понятие «столица» давно уже потеряло всякий смысл; однако именно здесь заседал Совет Коммун Юго-Запада.

Последняя война Донецк не так уж затронула, хотя недалеко был огромный купол на месте бывшего Днепропетровска, да и Харьков был сильно разрушен. Вокруг старого центра Донецка взлетали к облакам разноцветные здания причудливых форм, внизу весь город был превращен в лесопарк с аккуратными аллеями и летящими эстакадами магнитных полос-магистралей над лесом. Фантастика! Скоро так будут выглядеть все города СТК, думала Ли. Для юных ученых провели экскурсию. Донецк бомбили еще раньше, в 2014 и далее, во время Бандеровского конфликта, как эта война была обозначена позже. Ребята рассмотрели разрушенный артиллерией пятиэтажный дом – здесь сохранили даже муляжи разрушенной мебели, детские вещички, сохнущие на покореженном балконе, отчего дом выглядел еще страшнее.

Недалеко от дома-памятника сохранился Мемориал Ополченца, в центре которого располагался знаменитый памятник Ватнику. В то время и появилось это слово, которым позже стали называть пролетариев, и оно вошло во многие языки мира.

Памятник поразил Ли. Она раньше видела множество красивых военных памятников – воины с грозными суровыми лицами, в трагических позах, прекрасные девушки в военной форме…

А здесь был изображен в камне простой, не особенно красивый мужчина лет пятидесяти, небритый, в обычной телогрейке, с автоматом в руках. Он прижимался спиной к камню и, видимо, отстреливался. На лице его не было ненависти, ярости или страха – неизбывная, тяжелая усталость, сосредоточенность. Он как будто не стрелял, а выполнял тяжелую, но необходимую работу – чистил свою землю от новой фашистской заразы.

– Он страшный, – прошептала Машка на ухо Ли. Та согласно кивнула. Они с Машкой были знакомы всего три дня, но уже понимали друг друга без лишних слов. Ватник был страшен – именно тем, что не был картинным красавцем-воином, рыцарем, элитным бойцом. Если уж такие поднимаются и идут воевать – их не может смести никакая сила. Их можно только уничтожить до последнего человека, но победить их нельзя.

Не победили их фашисты и тогда.

Ли купила в местном кооперативе алые розы – им всем выдали немного денег – и положила к ногам Ватника.

Машка Рыбкина заняла на конкурсе первое место – за работу по рельефу Марса. Она была влюблена в Марс. По Генплану там скоро заложат колонию. Машка не надеялась полететь туда сразу после школы – профессию следует изучить на Земле. Но потом – обязательно. Она могла часами говорить о бескрайних красных полях под тускло-розовым небом, покрытых инеем, об исполинских вулканах – более двадцати километров высотой. Вы вот были в Гималаях? А на Марсе горы выше в два с половиной раза. О руслах древних высохших рек, о льде из воды. Машка была убеждена, что на Марсе где-то есть бактерии или подобные низшие формы жизни.

– Ну хоть какие-нибудь инопланетяне!

Машка и Ли сразу подружились, болтали чуть не целыми ночами и пообещали друг другу регулярно встречаться через комм, да и вообще надо друг к другу в гости съездить. Машка училась не в коммуне, в обычной школе города Сталинграда, но при этом была юнкомом. Ей очень хотелось посмотреть на настоящую школу-коммуну. И Ли была не прочь побывать в Сталинграде, тоже своего рода столице – там располагался Совет Коммун Россия-Центр.

Конференция завершилась вручением дипломов, речами академиков и – неожиданным сюрпризом. Премия победителям – полет в космос!

Правда, только на орбитальное кольцо. Но все равно! Им покажут астрономическую станцию, позволят позаниматься на тамошнем оборудовании, увидеть звезды непосредственно в космосе.

Ребят перевезли в Плесецк. Все-таки ближе, чем до Байконура, и здесь был отстроен недавно старый космодром, рабочий, для «Буранов», которые осуществляли связь с орбитой. На Луну и Марс ракеты летели с Байконура.

В Звездном городке Ли и Машка сразу поселились в одном номере. Перед полетом девочки долго не могли заснуть, сидели на балконе, пили лимонад, глядя в удивительно ясное звездное небо. Разговаривали.

Ли рассказала о волонтерской работе в Верхнем Уфалее. Машка кивнула.

– У нас юнкомовская организация тоже регулярно ездит, шефство над Приволжьем. Там получше, наверное, чем то, что ты рассказала, но тоже разрушено все. Экологи сейчас Волгу восстанавливают. Вообще жалко, да. Представляешь, какие это раньше были реки – Днепр, Волга! И все отравлено, русло покорежено. Только в Сибири еще приличные реки и остались. Но я думаю, их восстановят.

Ли задумалась. Ее глаза в полутьме казались черными – круглые блестящие блюдца на белом лице, обведенные темной каймой ресниц.

– Знаешь, Маш, я иногда не понимаю наш мир. Почему так? С одной стороны, мы запускаем корабли и уже вот-вот будем исследовать Марс. Нам с тобой хорошо. Мы будем учиться, работать, наукой, наверное, заниматься. Ты на Марс полетишь. А там, в деревнях, люди живут еще, как в каменном веке. Да, есть Генплан развития. Который предусматривает, что лет через пятнадцать последние очаги отсталости будут ликвидированы. Но за пятнадцать лет там вырастут дети. А кто-то из них не вырастет, и кто-то из взрослых, из стариков умрет, хотя могли бы еще жить.