Текст книги "Холодная зона"

– Золотые слова, – согласился Петр, – ну ладно, камрады, давайте начнем!

– Очень хорошо, – произнес Ресков, выслушав ее. Остальные «юные кобристы» замерли в потрясенном молчании. Но Лийя даже удовлетворения от этого не испытывала. – Просто прекрасно. Молодец. Что было на собрании?

– Ничего особенного.

Лийя стала вспоминать детали. Они говорили. О том же, о чем писали в Персоналах Карагез и Талгыт. Еще один парень, Мухтарчик, рассказывал об истории великой Ак-Орды, Ли показалось, что это несколько преувеличенно. Например, по этой теории русские целиком произошли от древних казахов. Но спорить она, конечно, не стала.

Дастан читал стихи на казахском – она ничего не поняла. Какого-то древнего акына. Потом говорили о статье, принесенной Петром; ее Талгыт тоже опубликовал у себя в персонале. Статья была об ужасном голоде, который разразился в Казахстане в 30-е годы ХХ века. Вроде бы русские под предводительством Сталина специально хотели выморить свободолюбивых казахов голодом. Ли это показалось неясным, ведь Сталин все-таки был коммунистом и вряд ли хотел выморить голодом какой-либо народ, да и вообще кого бы то ни было. Но и тут она возражать не стала. Зато спросила, почему они не поднимут эту тему в школе, ведь это интересная историческая тема, может быть, историческое общество взялось бы за разработку. Но на нее посмотрели, как на очень глупую и наивную девочку. А Петро сказал.

– Они еще не доросли.

– А что, правда был такой голод тогда? – поинтересовался Анвар. Ресков вздохнул.

– Тогда много чего было. Кто из вас был в Уфалее?

Поднялось несколько рук.

– Ну и как там?

– Плохо, – ответила Ли, – дети даже умирают. Ужасно просто живут люди. И там тоже был голод, но сейчас должно стать лучше, мы же фабрику закончили.

– Теперь представьте, что лет через пятьдесят по каким-то причинам коммуна погибнет. Ну не станет СТК. Нет, так, конечно, не будет, но представить-то можно. И вот историки ФТА накопают материалы и скажут: вот какой был голод, болезни, дети умирали, люди так плохо жили – а кто во всем виноват? Коммунары во главе с лично товарищем Смирновой. Или товарищем Байкальским, выбирайте на вкус. Вот примерно так делается эта пропаганда.

– Но если там правда они допустили какие-то ошибки? – спросила Ли. – И голод был из-за этого?

– Может быть, и так, – согласился Ресков, – я не историк, таких подробностей не знаю. А это имеет какое-то значение для нас сейчас? Все допускают ошибки, и мы их тоже допускаем. Важно следить, чтобы не наделать ошибок сейчас, а не копаться до бесконечности в проблемах, существовавших когда-то давно. Сейчас у нас все изменилось, трудности другие, задачи перед нами другие стоят. Лийя, я думаю, лучше, если ты продолжишь. Они к чему-то пришли? Что-то планируют?

– Петр сказал, что надо вносить в школу этот… дискурс. Но постепенно. Например, провести день национальной культуры… никто же не откажется. А что? Мы, кажется, в младших классах делали что-то подобное. Я даже учила узбекский танец.

– Точно, – вспомнил Рустам, – языковые сектора у нас проводили дни культур.

– В общем, наверное, они скоро внесут предложение о дне казахской культуры. В принципе, в этом нет ничего плохого, но мне не нравится, что они при этом скрывают себя самих. Свои намерения. И там будет дискуссия.

– Хрен мы им дадим провести такой день! – угрожающе воскликнул Анвар. Коля поднял руку.

– Ты неправ. Провести надо обязательно, и дискуссию! И даже лучше, если инициатива будет исходить от них. Вот только к этой дискуссии мы подготовимся. Мы будем заранее знать их аргументы. Если бы они не предложили, я бы даже сам сейчас сказал – а давайте вынесем все это на открытое обсуждение!

– Согласен, – наклонил голову Ресков, – но с нашей стороны сейчас не должно исходить никакой инициативы. Если они предложат дискуссию, открытый разговор – подготовиться и провести. Но – мы ничего не знаем о них и о их организации. Коля, понимаешь, в чем дело? Ты сейчас мыслишь как юнком, как коммунар. А мы тут с вами другим делом занимаемся. Для нас важно не переубедить их, а выяснить технические вопросы. Морозова, слушай внимательно, это относится к тебе в первую очередь. Откуда они берут тексты. Кто у них лидер группы. С кем и как они контактируют вне ШК. Но выяснять все это следует без нажима, ни в коем случае не задавая вопросов… понимаешь? Мы еще поговорим об этом с тобой.

– Да я понимаю, – буркнула Ли.

– Лидер, как мне представляется – Петр?

– Ну он взрослый. Наверное, он. Но и Талгыт вообще-то тоже. Петр – он же даже не казах.

– Это ни о чем не говорит. Ладно, ребята, давайте сначала поработаем. Поднимаемся, берем оружие, строимся!

– Противно, – буркнула Ли. Они возвращались с Юлей и Вэнем – только до цеха, дальше им следовало идти по отдельности. Здесь территория была совсем не освещена – в темноте Ли с трудом различала даже силуэты друзей.

– Ты молодец, – возразил Вэнь, – смотри-ка! Внедрилась в группу, шустрая! Мы все искали какие-то подходы издалека, а ты…

– Да пошли бы эти подходы куда подальше! – Ли замолчала. Она не знала, как выразить все чувства, мучащие ее в последнее время. Вернее, с чего начать их выражать.

– Как жить вообще, зачем жить, если все – вот так? – спросила она наконец. Юля остановилась. Поглядела ей в лицо.

– Ты чего? Про что это ты?

– Да противно это все! Вы не видели их, не слышали, а я слышала. И мне противно. Вот живешь тут, занимаешься астрономией. На видаках проблемы решаешь, у нас вроде как самоуправление. На юнкомовских собраниях… И кажется – жизнь вроде такая интересная, и главное – мы сами можем ее менять, как захотим, и всем хорошо. А тут видишь людей, которым все вот это – абсолютно по фигу. Понимаете? Я же их Персоналы изучила. Они столько лет в коммуне прожили. И ничего не заметили, ничему не научились. У них, оказывается, проблема жизни в том, что их русские угнетают. И главное, нельзя же сказать, что этого нет, раз им что-то обидно, неприятно – и это проблема, которую надо решать. Но почему не решить ее на общем собрании, не сказать об этом открыто? Да хотя бы в Субмире открыто об этом говорить, на конфах.

Но они вообще ни о чем не говорят! Они живут сами по себе. Я даже не думала о том, что есть в коммуне такие люди. А они есть! И у нас в отряде такие вот тихие есть. Никуда не лезут, работают себе потихонечку… Я думала, не страшно, не всем же быть активистами. Но сейчас… Я себя, вы знаете, чувствую такой дурой! Ну такой дурой! И все мы дураки какие-то! Вопросы решаем, школой управляем, учимся, работаем. А люди живут совсем по-другому. Они умные, а мы – дураки.

Ли перевела дух. Ребята остановились на углу цеха, еще в тени здания. Глаза Юли казались огромными и черными на белом лице.

– Это они дураки, – убежденно произнесла Юля, – почему ты слушаешь их? Они… да они просто обыкновенные инды!

Ли вспыхнула и сжала зубы. Индивидуалисты. Как родители. А ведь и с родителями она постоянно чувствовала себя глупой – вот мама, она умная. Она занимается серьезным взрослым делом – зарабатывает деньги, обеспечивает ее, Лийю, себя, копит, приобретает вещи. А Лийя – просто какая-то прекраснодушная дурочка, которая верит в коммуну и любит работать вместе со всеми.

– Нас тогда много, дураков таких, – заметил Вэнь, – нас даже больше, чем этих умных. Наше мнение тебя не интересует?

– Да нет, я все понимаю, – кивнула Ли, – я не о том даже. Просто стало как-то все… не так. Надо скрывать какие-то вещи. Подругам не расскажешь, юнкомам нашей ячейки даже не расскажешь. Вообще, разве это нормальная жизнь? Выслеживать, подозревать – такое ощущение, как в грязь окунулась. Мы же жили нормально. Мы все – как семья, как братья и сестры. И вдруг ты начинаешь вот так – подозревать, выяснять, прятаться. Доносить. Мерзко! – вырвалось у нее. – Вообще ничего не хочется больше!

Юля обняла ее за плечи.

– А почему ты думаешь, что война – это только где-то там, далеко? Что война – это не прямо здесь и сейчас? – тихо спросила она. – Ведь это и есть классовая борьба.

Ее слова эхом отдались в ушных раковинах. Мир показался Ли нереальным. Звезды качнулись в высоте. Не бред ли все это – высокое звездное небо, темный угол гигантского цеха, стоптанная дорога, и они, трое подростков… и вот эти странные, дикие слова. Война?

– Они же не принадлежат к другому классу, – пробормотала Ли, – какая тут классовая борьба.

– Обыкновенная, – ответила Юля, – она вот такая и есть. Не очень красивая, не как в фильмах.

– Они транслируют ценности другого класса, буржуазные ценности, – добавил Вэнь, – ты не понимаешь, что ли? Им же это все кто-то внушил. С определенной целью.

– Ты давай, Ли, не сдавайся. – Юля сжала ее плечи. – Ты у нас молодец. Если не ты, то кто это сделает? Ну… мы же теперь кобристы. Мы знаем, что да, придется скрывать и придется выслеживать. Потому что классовая борьба еще не скоро кончится. Еще весь мир – видишь какой хреновый? Давай, не падай духом. Да, теперь всегда будет так. Но надо когда-то становиться взрослыми.

– И еще одно предложение поступило! – Член ВК школы, Рашид Нурмухаметов, взглянул на экран. – Не знаю даже, надо ли обсуждать!

– Ну ладно уж, говори, – буркнула сидящая рядом Женя Волошина.

– Предлагают провести день казахской культуры. А почему именно казахской? Можно вообще серию дней культуры провести! Конкретику смотрите на экране.

Ли с Гулей переглянулись. Как часто бывало, они участвовали в школьной видеоконференции вдвоем, сидя на ковре в комнате Гули.

– Что-то задолбали в последнее время с этой казахской культурой, – буркнула Гуля, – заняться, что ли, больше нечем?

– Но посмотри, предложение интересное… история. Публичные дискуссии. Мне кажется, может получиться неплохо! – возразила Ли. У нее даже челюсти свело от необходимости врать. Пальцем она нащупала сенсор и послала сигнал на выступление. На экране уже что-то говорили другие ребята.

– Я лично буду против! – ощетинилась Гуля. – И так времени нет, а они еще какой-то ерундой…

Комм Ли засветился синим светом. Быстро до нее дошла очередь. Ли выпрямилась – сейчас на нее смотрела вся школа. И Талгыт тоже, и Дастан, и Петро. Хотя Петро взрослый и даже не учитель, он, скорее всего, не участвует в видаках.

– Я считаю, это очень хорошее предложение! – быстро заговорила Ли. – В самом деле, если в нашей школе есть люди, которых волнуют такие вещи – национальная культура, скажем, то надо дать им высказаться! Почему мы должны об этом молчать? И что плохого в том, чтобы ознакомиться с национальной культурой Казахстана? А потом можно и другие национальные культуры изучить всем вместе… По-моему, отличное начинание! Если есть люди, готовые это организовать и провести, то почему нет? А я вижу, что есть… вот инициативная группа из трех человек.

Она ощутила, как под форму из яремной ямки катится крупный пот.

– Ставлю на голосование! – подытожил Рашид. – Внимание всем, голосуем! Подсчет!

Большинство коммунаров – 63 процента – проголосовали за предложение о дне национальной культуры. Ну что ж, теперь дело за инициативной группой.

Ли выдохнула. Посмотрела на Гулю. Та смотрела на нее в упор, с очень странным выражением в темных глазах.

– А почему ты против? – спросила она. – Что тут такого? Ты же сама, кстати, казашка.

Гуля тяжело вздохнула. Легла на ковер и заговорила, глядя в потолок, закинув руки за голову:

– Понимаешь, – сказала она, – национализм – это ограниченность. Это глупость. Вот люди занимаются наукой, изучают там космос, кварки-лептоны, развитие организмов, ну не знаю, лекарства новые создают. Другие люди борются за то, чтобы всем было хорошо. Экономисты считают и планируют, чтобы у всех всего хватало. Писатели и всякие там режиссеры пишут и делают интерактивки про сложные проблемы – любовь, например, разлука, отношения межчеловеческие. Которые у всех наций проходят, между прочим, более или менее похоже. Психологи тоже изучают отношения и человека вообще. Строители строят новые города, фабрики. Рабочие производят полезные штуки. Это все – настоящее. Это важно для людей, для всех нас, для человечества и для каждого в отдельности. И вот какие-то приходят и заявляют, что они хотят посвятить свою жизнь тому, чтобы создать свою отдельную маленькую нацию, чтобы у них был свой язык. На этом языке нельзя ни написать великого произведения, ни научной работы, потому что это не метаязык, он недоразвит. Это несправедливо, говорят они. Да, несправедливо. Но язык – это не человек, который может обидеться. Множество языков исчезло, умерло, как и множество людей, которых тоже забыли, и это тоже несправедливо. Мир вообще всегда был несправедлив! В том числе и к языкам. Да, русский язык у нас вытеснил многие другие, как в Китае – ханьский, а в Южной Америке – испанский и португальский. Это обидно. И вот эти люди, вместо того чтобы строить, изучать, делать жизнь остальных лучше, да хоть хорошую интерактивку снять, – занимаются теперь исправлением этой несправедливости. Жизнь на это кладут и еще других убеждают: бросьте говорить, например, на русском, давайте уже на родном языке говорить и его развивать. Вот делать-то нечего нам больше! Это национализм. И это еще самый мягкий вариант, потому что, как мы знаем, в итоге этот национализм часто приводил к тому, что обиженные начинали друг в друга стрелять. Из-за каких-то эфемерных, фантастических принципов и доисторических обид. Оно нам нужно?

– Ну погоди! – Ли была ошеломлена таким потоком слов. – Так далеко, конечно, не надо заходить. Но ведь мы же учим все равно языки. И изучаем культуры. Что плохого в дне национальной культуры? И потом, главное, как я уже сказала, – если у нас есть люди, озабоченные этим, то им надо дать высказаться!

– Ладно, ладно! – Гуля гибко без помощи рук поднялась с пола одним движением. – Кому охота – пусть этим занимается. Все равно же большинство проголосовало за! А я лично пойду, посмотрю, как там лошадки, Казбек вчера перебесился, как бы не заболел!

И она ушла на школьный ипподром, а Ли отправилась к себе заканчивать реферат по химии.

Очередное заседание подпольного кружка было посвящено последней Ак-Орде. Ли с отстраненным интересом исследователя слушала доклад Талгыта, который тот не рискнул выложить даже в свой Персонал. Этот доклад предназначался лишь для посвященных.

Оказывается, революция в Астане и распад Ак-Орды были вовсе не результатом борьбы рабочих Казахстана (где уже давно существовала и компартия, и крепкие боевые профсоюзы), а заговора российских имперцев в союзе с коммунистами. Поэтому Великий Казахстан, включающий Урал и пол-Сибири, распался. На этой территории снова стали использовать русский язык. Хотя лицемерно в СТК и говорят, что национальных границ и государств больше не существует, но их невозможно отменить чьим-то указом. Посмотрим правде в глаза – здесь и сейчас существует Россия. А на той территории, которая раньше принадлежала Казахстану, – тоже говорят преимущественно по-русски и доминирует опять русская культура.

Ли почти не слушала, глядя на Талгыта. Он казался совершенно взрослым – что он делает в школьной коммуне? А что собирается делать с лета, когда закончит школу – ему уже восемнадцать, то есть придется сразу идти в армию. А куда он пойдет? Впрочем, пойдет, куда пошлют, конечно. А потом что?

У Талгыта были широкие кустистые брови, почти сходящиеся на переносице. Взрослое скуластое лицо степняка. Если бы не эти брови, он, пожалуй, был бы даже красив. Да и так он ничего, решила Ли. Только очень взрослый – кажется, ему уже двадцать пять, не меньше.

– Этого мы, конечно, на дне культуры говорить не будем, – закончил Талгыт, – это уже так. Не поймут.

– А что мы будем говорить? – спросила Ли. – Я к тому, что… надо же как-то подготовиться.

– Костюмы я гарантирую, – пообещала Карагез. Талгыт сдвинул мощные брови.

– Я послезавтра буду в Кузине. Там как раз и возьму методички. Не волнуйтесь, все разработано. Как это все проводить, как аргументировать… вернее, аргументы вообще не нужны, главное. Вызывать эмоциональную реакцию. Обязательно сделаем выставку о голоде в ХХ веке. И о ядерных полигонах, как русские нас радиацией вымаривали. Мне материалы обещали.

«Кто обещал?» – Ли прикусила язык, побоявшись спросить. Нет, такие вопросы лучше не задавать – спугнешь еще.

Тем более у нее теперь вполне достаточно информации.

Лицо Карагез на экране комма казалось мертвенно-бледным.

– Тал не вернулся, ты в курсе?

– Как не вернулся? – натурально удивилась Ли. – А он разве куда-то ездил?

– Так он в Кузин сегодня ездил, ты забыла, что ли?

– Точно. – Ли уселась в кресло у окна, достала планшет. Черт, еще надо позаниматься к завтрашнему тесту по молекулярной генетике. – Теперь вспомнила. Так он, может, собирался там заночевать?

– Я тоже сначала не волновалась, – ответила Карагез, – нет, ночевать он не собирался, но я думала, мало ли что… Но Петро меня всполошил. Знаешь, он говорит, может, его кобристы выследили!

– КБР?! – Ли так и подскочила в кресле. – Да ты что? За что?

– Ну ты что, маленькая, что ли? – скривилась Карагез. – Не понимаешь, что КБР, может, уже давно нами интересуется.

«И уж конечно, я настолько глупа, что прямо говорю об этом по комм-связи!» – мысленно фыркнула Ли. Она состроила испуганную физиономию и произнесла.

– Но за что? Нет, я об этом совершенно не думала! Мы же не делаем ничего плохого!

– Я тоже так думала сначала, но Тал мне объяснил. У нас же вообще ничего нельзя! Все не одобренные коммунистами группы, общества – все запрещено. Конечно, если КБР о нас узнает… вот я и волнуюсь за Тала!

– Ну не знаю! – вздохнула Ли. – Я сама же юнком! По-моему, это глупо. Что это у нас запрещено и почему?

– Я и удивилась, что ты заинтересовалась нами, – кивнула Карагез, – ты юнком! У нас больше юнкомов нет.

– А-а… вот почему ты удивилась. Ну а я не вижу тут ничего такого. Ты не волнуйся, Тал наверняка там решил переночевать где-нибудь. Он же взрослый уже. Может, у него там есть кто-то в Кузине…

– Да, может быть, – ответила Карагез после некоторого молчания.

– А про КБР – по-моему, ерунда. Делать нечего больше им, как такой ерундой заниматься…

– Ты очень наивный человек, – с горечью произнесла Карагез, – они только такой ерундой и занимаются. Разоблачают нормальных людей. Я тоже раньше думала, как ты, но Тал мне многое рассказал. Про ЗИНы. Про расстрелы… ты знаешь, что сейчас многих еще расстреливают? Мы тут живем и ничего не знаем на самом деле.

– Может, и наивная, – согласилась Ли, – но я уверена, что за такую фигню, как у нас, никто никого расстреливать не будет. Ну глупость же, Карагез! Ладно, давай до завтра подождем! И мне еще надо тут биологию делать…

Она дождалась, пока экран погаснет, откинула голову на спинку кресла. Сердце бешено колотилось.

Она позавчера сразу же – в режиме чрезвычайной ситуации – нашла Рескова и сообщила ему обо всем. В городе Талгыта уже ждали. Не для ареста, конечно, а чтобы проследить его связи. И вот теперь он не вернулся.

Почему-то ей вспомнились родители. ЗИН выглядит неприятно снаружи, там, где охрана и дом свиданий. Но ведь, в сущности, в ЗИНах нет ничего страшного. Лес, природа, домики в лесу, и даже не то чтобы общество совсем их бросает – все-таки дают набор для выживания с собой. Даже непонятно, почему к ЗИНам относятся, как к чему-то ужасному.

Правда, известно, что некоторые не возвращаются из ЗИНа. Там смертность выше, чем в обычной жизни.

Но вряд ли выше, чем, например, в Уфалее до постройки фабрики.

О чем она думает? Спросить бы Рескова сейчас, что случилось с Талгытом. Видимо, связи отследили и, возможно, арестовали и его, и эти «связи». Но Рескова сейчас искать нельзя.

Ли попыталась сосредоточиться на работе. И вскоре поняла, что тест придется перенести – к завтрашнему она подготовиться не сможет.

Официальная версия быстро разлетелась по школе – Талгыта в городе задержала КБР «для выяснения некоторых обстоятельств».

Об этом особенно не говорили, да и никто не видел в этом чего-то сверхъестественного. Мало ли что? Талгыт уже не первоклассник, вокруг могут быть всякие люди, вон в прошлом году банду из Дагестана задержали.

В тот же день из киберцентра куда-то пропал программист Петр Величенко – уехал, не попрощавшись, не уволившись. Это заметили только те, кто связан с киберцентром, но и члены «Ак-Орды» тоже не могли этого не заметить. Ли в коридоре остановил Мухтар.

– Ты слышала, Петро свалил?

– Как свалил? Куда? – выпалила она.

– Никто не знает! Все из-за Талгыта. Короче, мы ничего не знаем, не в курсе…

– А как же теперь день национальной культуры? – ляпнула Ли. Мухтар посмотрел на нее, как на идиотку.

– Какой нам теперь день? Сиди и молчи, не дай разум кому узнать…

– Не понимаю, – завела Ли прежнюю песню, – что случилось-то? Мы же ничего плохого не делали!

Мухтар только хмыкнул и отошел. У Ли подкосились ноги. Это сколько же коммунаров – уже вот как минимум шесть человек, не считая Талгыта, – думают так! Что же это у них за коммуна такая!

Она прогнала мрачные мысли, выпрямилась и пошла на работу в цех.

Денек в конце октября выдался ясный и теплый. Бабье лето. Ли неторопливо скользила на скутере, впитывая синее небо, лиловые горы вдали, желтые остатки листвы на черных стволах.

Как хорошо, что все это кончилось. Да, она будет и дальше с удовольствием ходить на занятия в школьной КБР. Но с этой группой покончено. Никакой слежки больше, никаких разоблачений, и этого дурацкого постоянного ощущения грязи, грязи, грязи, из которой никак не можешь выпутаться. Как из болотной топи. Зачем она вообще ввязалась во все это? Все остальные члены секции ведь не напрягались так.

Но ведь она реально помогла КБР. Они там накрыли взрослых, вполне серьезных националистов. Ресков ее очень хвалил. Так что все правильно. Наверное. Неприятный осадок, конечно, остался. Да хватит думать об этом! Теперь уже этого ничего не будет. Все кончено. Скоро Праздник Революции. Потом Новый год. Что бы Димке послать на Новый год? А может, Бинху тоже открыточку через комм? Ну так, напомнить о себе. Давно не общались.

Да кто она такая, чтобы Бинх о ней помнил?

Скутер ревел, взбираясь в гору, и Ли задерживала дыхание, словно ехать было труднее. Но вот перевал позади, и Ли чуть прижала ручной тормоз, чтобы не слишком разгоняться. С горы открылся дивный вид: леса кое-где стояли еще красные и желтые, а в долине раскинулся Кузин с его новыми сверкающими районами и тусклым старинным центром, с взлетающей в небо серебристой стрелой антенны уловителя.

В Кузине у нее было сегодня много дел – надо на складе кое-что взять для отрядного праздника, а главное – поручение юнкомовской ячейки, они готовили совместное мероприятие со школьными юнкомами в Кузине. Надо сегодня встретиться и кое-что обсудить. Это – нормальные, обычные дела, к которым она привыкла и которые ей нравились.

Ли не стала переодеваться, так и поехала в Кузин в рабочей форме цвета хаки, юнкомовский шнур тоже надела, конечно, а поверх – камуфляжную куртку «осенний лес». По правде сказать, эта куртка не так уж и маскирует, где это они такой осенний лес видели? Уж точно не на Урале. Но ей и не нужно маскироваться.

Внезапно раздался оглушительный щелчок – как звук хлыста, Ли вздрогнула от неожиданности, а в следующий момент перекувырнулась и полетела наземь вместе со скутером.

Она собралась мгновенно. Скутер больно придавил ногу, но Ли выскочила из-под машины сразу, перекатилась, оказалась в придорожной канавке, выхватив «Осу».

Сейчас ей пригодился бы УВП! Ношение летального оружия, однако, требует спецразрешения. Поэтому все обычно носили нелетальное. Например, «Осу». Ли повела стволом, прислушиваясь, осматриваясь вокруг.

Показалось. Чего это она? Видимо, на что-то напоролась на дороге. Но звук… Ну показалось, наверное! Ли приподнялась на локте. Ощутила на миг, как болит ушибленная нога.

Новый короткий треск, и – будто копье воткнулось в без того больное бедро, над самым коленом. Не столько больно, сколько мокро и горячо. Ли задохнулась. Перекатилась, выставила ствол, вглядываясь в лес. Стреляли оттуда. Заметила движение впереди, пальнула туда – резиновой пулей, ну так другой-то нет.

Удар обрушился сверху. Прямо на грудь, на плечо, а потом – под шею, Ли задохнулась и не успела даже закричать. Пистолет из руки выбили. Ли попробовала было развернуться, как учил Ресков, но страшно мешала нога – боль в ней только начала разгораться, нога была будто свинцовая.

Ее куда-то волокли, полузадушив, плотно прижав шею спереди. Ли пыталась кричать, но выходил только хрип, она билась в ужасе, но стальные пальцы впивались в глотку. Потом ее швырнули на твердый камень, покрытый легким слоем опавшей листвы.

Здесь на Урале вся почва такая каменистая.

Она задергалась, но тот, кто тащил ее, быстро и умело закрутил руки назад, связал чем-то тонким и жестким. И потом перевернул и прислонил к сосновому стволу – теперь она полусидела, упершись в ствол связанными руками, а вся правая штанина промокла и потемнела, и ногу начало страшно ломить.

Тот, кто тащил ее, наклонился, и Ли узнала Петра.

– Сука! – тихо произнес он. – Доигралась?

Он же сейчас меня убьет. Ли как загипнотизированная смотрела на старенький «Удав» в руке националиста.

Я не хочу умирать.

– Сука москальская, – повторил Петр, – это ты сдала Талгыта?

Что такое «москальская»? – подумала Ли. Какая разница? Он убьет меня. Чудовищная несправедливость давила сильнее боли – она же только начала жить! Почему именно она? За что? Нет, за что – как раз понятно.

Ли вдруг разом успокоилась. Вспомнился почему-то Бинх, его неестественно спокойное лицо, когда он говорил об убитых. Тоже в основном совсем молодых мальчишках. Девочках. Таких же, как они.

Мне не уйти отсюда живой, ясно поняла она. Сжала зубы. Значит, вот так все кончится. Вот это последнее – просверки синего неба за стволами, черная дырочка дула, белые от ярости глаза этого… Петра, или как его. Этого фашиста.

– Ты сдала, сука? Говори!

– Тебя тоже поймают, – сказала она, – если ты убьешь меня – знаешь, что тебе будет?

Черная дыра, крошечная смертоносная окружность застыла перед глазами. Какой смысл с ним разговаривать? Все равно ведь убьет, так пусть стреляет. Хотелось закрыть глаза. Штанина внизу намокала все больше. Наверняка задета крупная вена – она умрет в любом случае, хотя бы от кровопотери. Дура – надо было сразу жать на комм, вызывать помощь. Впрочем, помощь не успела бы все равно.

– Я всегда вас ненавидел, – тихо сообщил Петр. – Мой дед воевал на Донбассе, его там убили! Рашкованские сволочи. Ненавижу! А ты, тварь, скотина, кобра проклятая, – он смачно выматерился. Ударил Ли ботинком в лицо. Девочка отшатнулась, удар получился смазанным, зато болью взвыла раненая нога. Петр пнул по ноге. Еще и еще раз. Ли закричала.

– Заткнись, кобра, кому говорю! Мне терять нечего, сука! Но тебя я еще убью!

Нога горела так, что боль отдавалась в висках, в уши, боль начисто вытеснила страх. Националист говорил еще что-то – Ли не слышала. Потом снова хлестнул выстрел, и гора обрушилась на Ли.

На этот раз – плечо. Левое. Девочка закричала.

– Сейчас сдохнешь, сука, готовься!

Внезапно он резко отвернулся от Ли. Девочка видела происходящее будто сквозь туман, сознание уплывало. Снова грохнули выстрелы, но с Ли ничего больше не случилось, а вот силуэт ее мучителя стал медленно валиться куда-то вбок. Ли стало трудно дышать – грудная клетка не хотела слушаться, не хотела подниматься. В глазах заплясали блестящие мушки.

И сквозь туман, сквозь стаи прыгающих мушек Ли увидела над собой лицо Рескова.

– Морозова! Тихо, тихо! Сейчас все будет хорошо. Сейчас.

Он ловко и быстро рвал пакет, вытаскивал какие-то штуковины, резал штанину, перетягивал бедро.

– Терпи, девочка. Сейчас будет легче.

Гуля смотрела на нее очень странно. «Теперь всегда будет так?» – говорил ее взгляд. Всегда – недоговоренность? Тайны? Вранье, легенды, непонятные исчезновения?

– Извини, – тихо сказала Ли. Громко говорить не получалось, казалось, на груди все еще лежит тяжелый груз. Иногда, особенно по ночам, очень хотелось, чтобы этот груз хоть кто-нибудь снял.

Одна из пуль пробила ребра и легкое.

Гуля удивленно подняла тонкие брови. Провела рукой по волосам Ли. Вздохнула.

– Мы все так ждем, когда ты вернешься! Дискуссия была очень интересная, кстати, но тебя не хватало.

– Какая дискуссия – в день национальной культуры?

Этот день все-таки провели в школе. Только теперь инициаторами были члены группы КБР – негласно, конечно.

Костюмы Карагез никуда не пропали – многие разгуливали в тот день в казахской национальной одежде. Миша играл на домбре (и еще несколько человек – кто умел). Читали старинные стихи. Историческое общество представило несколько лекций и фильмов по истории Казахстана. Например, о революции в Астане, о знаменитом выступлении нефтяников в Жанаозене в 2011 году и расстреле бастующих.

Были и дискуссии.

– Но в общем-то немного таких дураков было, которые спорили. Но мы их победили! И даже решили завести в Персонале коммуны раздел «Национальный вопрос» на форуме. В самом деле, об этом надо открыто говорить. Это интересно! Жаль, что тебя не было.

– Я уже не хочу об этом говорить. – Ли закрыла глаза. Теперь при словах «национальный», «нация» у нее долго будет стоять перед глазами искаженное ненавистью лицо Петра, его широкий нос с пористой кожей, водянисто-серые глаза, его руки, ботинок с рубчатой подошвой…

Пусть они провалятся со своими «нациями».

– Как же тебе досталось, – с жалостью произнесла Гуля, – а из этой группы – ну, которой этот Величенко руководил, – в общем, двух человек исключили из коммуны. Вроде как закон они не нарушали. Но кому нужны такие коммунары, тем более что они в старших классах.

– Мухтара, наверное, исключили и Дастана?

– Точно, – кивнула Гуля, – вроде их. На общем собрании решили. Ну на фига они нам нужны такие?

– Теперь они дальше будут жить в СТК, – монотонно произнесла Ли, не открывая глаз, – и вынашивать опять какие-то мысли. И гадить.

– Ну а что делать? Может, и не будут. Но хоть коммунарами не будут считаться! Ты не устала, Ли?

– Нет, что ты.

– Я завтра опять приеду.

– Спасибо. Мне тут грустно одной. Хорошо еще, что все приезжают.

– Мы с Ринатиком приедем, у него вроде завтра тоже время есть.

Гуля попрощалась и вышла. Ли открыла глаза. Отдельная палата в новом корпусе Кузинской больницы. Маленькая, но отдельная – теперь все палаты отдельными делают. Занавеску Гуля отдернула, и в широком окне покачивались верхушки деревьев – черные ветви березы с жалкими обрывками мокрой листвы, мохнатая шапка сосны.