Текст книги "Холодная зона"

– Тут свою бы как-нибудь спасти, – возражает Гуля, – с Землей-то еще ничего не сделано.

– Сделаем, – отвечает Леша, – и с Землей сделаем. Построим везде красивые города, как Донецк и Ленинград. Москву и Киев восстановим опять. Даже Японию поднимем со дна моря и восстановим, жалко ведь Японию, классная страна была!

– Для этого надо еще ФТА сначала разрушить, – замечает Ли. Сергей пренебрежительно машет рукой.

– Она исторически обречена.

– Не скажи, – качает головой Юлька, – автоматически история не движется, ее делают люди. А пролетариат в ФТА – он, конечно, страдает, но ведь как хорошо они его контролировать научились!

– Ну мы тоже поможем… немного, – заметила Ли.

– Все равно этот монстр еще кусается.

– Мы тоже не без зубов!

– Вот вы все говорите, – начала Гуля, – о покорении космоса, о сверхспособностях, бессмертии, о красивых городах, чистой планете – это все здорово. А я, знаете, о чем мечтаю? О других отношениях. Отношения между людьми – они в будущем станут совсем другими. Когда практически не будет индов. Не понадобятся ЗИНы, да и по мелочам люди никогда не будут вести себя, как инды. И тогда можно будет думать о развитии телепатии. Даже эмпатотелепатии, если точнее. Чтобы вот подойти к любому человеку, посмотреть в глаза – и понять до конца. Чтобы люди понимали друг друга, были друг для друга открытой книгой. И тогда они будут любить друг друга по-настоящему, жить в гармонии. Ссоры будут немыслимы, как и обиды, любая, даже самая незначительная душевная боль тут же вызовет всеобщее сочувствие. И все это будет взаимно. Каждый будет отдавать себя полностью другим людям, но и получать все это тысячекратно назад от других. Мне кажется, ребята, это самое главное в жизни. Это и есть смысл. Это то, для чего нужен коммунизм. И это только первая ступень всеобщего братства. Самая примитивная.

– Ну нет, смысл – в развитии, – возразил Валера, – в поиске нового, в познании Вселенной!

Гуля улыбнулась ему, как мать – ребенку.

– А разве познание нужно не для самого же человека? Не для человечества? Для чего абстрактное познание?

– Но, может быть, есть нечто выше самого человека? – возразил Леша.

– А что? Бог?

– Ну, насчет Бога мы ничего сказать не можем, не видели. Но принцип…

– Абстрактный принцип? Вне человека? Вне человечества? Ну ты даешь, диалектический материалист!

– Э-э-э, у меня по диалектике пятак, – защитился Леша, – я диалектик хреновый.

– Лийка, а ты как думаешь? – спросил Валера негромко. – В чем смысл жизни?

Ли выпростала нос из его куртки. Посмотрела в огонь.

– В том, чтобы люди не причиняли друг другу боли.

– Чеканно выразила, – фыркнул Леша. Но Гуля смотрела на подругу серьезно, и в ее черных глазах светилось понимание и сочувствие.

– Она правильно говорит. Точно.

– Но очень уж односторонне. – Валера поймал тонкую руку Ли, покачал в своей ладони. – И мрачно как-то. Лийка, ты мрачно смотришь на жизнь! Для твоих лет это несколько рановато.

– Мне уже сто пятьдесят лет, – буркнула Ли.

– Сыграй лучше, – Леша потянулся за гитарой. Валерка покачал головой.

– Нет уж, хватит. И потом – вон народ играет, мешать будем.

С той стороны костра кто-то наяривал на гитаре «Хайнаньский десант», нестройные голоса подпевали.

– Пойдем, Лийка, лучше погуляем.

Они целовались над темным озером, отойдя от лагеря подальше – отсюда он выглядел световым пятном. Ли зябко куталась в куртку Валеры. Звезды отражались в спокойной воде.

– И над нами бездна, и под нами – бездна, – процитировал Валера известную песню, – ну вот, Лийка, мы больше не школота. Вся жизнь впереди… ты рада?

– Не знаю, – она повела плечами, – даже не знаю, Валер, стоит ли радоваться. Что там впереди-то будет.

– Завтра с тобой напишем заявления. А давай, может, в Грецию попробуем? Я давно хотел там побывать, а ты же там была? Я учил греческий, а тебя, может, и так возьмут.

Ли глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду.

– Валер… вместе не получится. Со мной Ресков говорил. Я пойду служить в разведку.

– Но как же?..

– Да ты не расстраивайся, Валер. Это же всего два года, – фальшиво сказала Ли.

– А потом что – школа КБР?

– Да, – кивнула Ли, – я не говорила об этом, потому что не считала реальным. Но Ресков уверен, что это реально. Помнишь, я же была ранена, я тебе даже шрам показывала.

– Ну да. И это…

– Дело не в ранении, а в том, что тогда кобристы в Кузине накрыли всю банду нациков. И я… ну как бы помогла. За что в меня и стреляли, собственно. Так что в КБР меня возьмут, но сначала надо отслужить в правильном месте.

Валера выпустил ее руку. Уставился на темную воду.

– Но если ты будешь учиться на кобристку, то я… у нас же не будет времени. Совсем. Ты это понимаешь?

– Ты тоже можешь поступить в Ленинграде. Там же отличная биологическая школа.

– И у нас будет время встречаться? И, может быть, жить вместе? – с иронией спросил он.

– Жить, наверное, нет, у кобристов условие жить в казарме. Но встречаться… у меня же будут увольнительные!

– Да зачем тебе это нужно, Лийка? – с горечью спросил Валера.

– Как – зачем?

Их глаза встретились. И Валера отвел взгляд.

– Ты же красивая девушка, реально красивая. Умная. Ты первое место заняла по астрономии, в Донецк ездила. В космос летала! У тебя есть все, абсолютно все, что надо для жизни и счастья. Ну ладно, мужики. У них бывает такое. Надо там доказать, что они круче других, оружием поиграть. Но тебе-то это для чего?

Земля меж ними с хрустом расступилась, и трещина поползла в обе стороны. Так показалось Ли.

– Ресков тебя похвалил, а ты и раскисла. Все, я героиня, надо доказывать и дальше, как я крута. Ну молодец! А дальше-то зачем? Неужели нельзя просто нормально жить, как все? И заниматься наукой – это уж точно поважнее, чем каких-то шпионов ловить.

Трещина подернулась льдом, и от льда повеяло смертельным холодом. Ли захотелось снова прижаться к Валерке, но теперь это было невозможно – они стояли по разные стороны смертельно глубокой пропасти.

– Ты что? Ну хоть скажи чего… что ты думаешь, зачем тебе все это.

Ли вздохнула.

– Помнишь, ты песню старую пел. Очень старую, еще с начала прошлого века. «…Дан приказ – ему на Запад, ей – в другую сторону…» Я еще подумала, как хорошо. А на самом деле так не бывает. Это сказки. Чтобы расставаться и чтобы сказать – желаю тебе «…если смерти, то мгновенной, а если раны – небольшой…» И чтобы вернуться домой с победой. Никто так не делает. Наоборот, спрашивают – зачем… Вот те комсомольцы расстаются, и она парня спрашивает, ну или наоборот, он ее – а зачем?

– У них, может, и выбора не было. Их мобилизовали. Приказ. А у нас выбор есть. У тебя есть, – с досадой произнес Валера.

«Да он же инд!» – резкой болью отдалось в груди. Одним махом Ли перепрыгнула ледяную трещину. Сбросила куртку, подала Валере. Пошла к кострам в легкой светлой футболке.

Валера нагнал ее.

– Лийка, ну не обижайся. Я расстроился очень, вот и наговорил всякого, извини. Не обидишься?

Снова накинул ей куртку на плечи.

– Да ладно, – сказала она, – нормально все. Все у нас будет хорошо.

Валерка убежал к костру, где его звали играть на гитаре. А Ли отправилась побродить, послушать, почувствовать ночь.

Она кидала блины по темной воде, но камешки в нескольких шагах от берега были уже не видны. Ли улеглась на песок и стала смотреть в небо. Воображать, будто она в космосе, отважный астронавт, вышла в открытку, парит на тросе в невесомости, а вокруг небо исполняет световые симфонии.

Боль обиды улеглась. На Валерку она не могла обижаться всерьез.

Наконец ей стало холодно. Ли поднялась, вскарабкалась на берег. Один из костров горел неподалеку от лагеря – кто-то решил уединиться. Внезапно навстречу ей шагнул Ресков.

– Ли? Ты что, заблудилась? Иди к нам, подсаживайся. Чайку хочешь?

Он заботливо усадил Ли у огня. Кто-то сунул ей горячую кружку.

Здесь сидели учителя – сама Елена Первая, Павел – прежний куратор Ли, и Кристина – нынешний куратор; и еще несколько педагогов, включая Рескова, но еще и члены Ведущего Коллектива школы: Коля, Эля Вайс и Димка Рыбников. Коля Стрелков был выпускником нынешнего года, скоро на его место изберут кого-то другого.

– Это очень непросто, – продолжал Павел начатый неведомый Ли разговор, – мы готовим одновременно воина, ученого, труженика-рабочего и коллективиста. И все в одном лице.

– Вот я задаю себе вопрос, – вступил Димка, – а почему в одном лице? Кто это придумал вообще теорию такую? Люди же все разные. Один больше к науке склоняется, другому охота пострелять. А уж на производстве всем работать… Я понимаю, самоокупаемость школы, чтобы на нас фонды как на предприятие выделяли. Но мы же при социализме живем; что народное хозяйство рухнет от содержания школы?

– Макаренко, – лаконично пояснила строгая математичка Наталья, – производственные отношения как средство воспитания ничто другое заменить не может.

– Ладно, это ясно, это я хватанул. Но все равно – почему в одном лице? И воин, и ученый…

– Потому что мы воспитываем человека коммунистического общества, – ответила Елена Первая, – разносторонне развитого. Буржуазное понимание такого развития ограничивается только физическим, умственным и эмоциональным аспектами. В представлении человека прошлого разносторонне развитая гармоничная личность – это отличный спортсмен, владеющий языками и школьными предметами, разбирающийся в музыке и живописи. Это все, конечно, неплохо. И это мы тоже, кстати, даем. Но для нас главное – воспитать члена общества. Понимающего, что этому обществу нужно, стремящегося больше отдавать, чем брать. Надежно защищенного от рецидивов индивидуализма.

– Наука – для того, чтобы учащийся ощутил вкус к открытию, интеллектуальной работе, познанию нового, – подхватил Павел, – производство – для развития коллективизма, ответственности за общее дело, умения упорно и монотонно трудиться, даже если это не очень интересно. Коллективизм, участие в управлении – тут даже объяснять не надо. Как иначе добиться народного самоуправления, отмирания государства в будущем?

– А воспитание воина, – добавил Ресков, – нужно в связи с общественой необходимостью. Каждый должен будет пройти службу в армии. Армия нам нужна, пока существует ФТА. Причем армия большая и призывная, и при необходимости возможность привлечь к защите СТК все население. Как известно, в современной войне нет тыла. Кроме того, военное воспитание дает определенные личные качества: дисциплина, преодоление себя, самоотверженность. И, наконец, патриотизм и понимание опасности противника. Повторяю, враг у нас никуда не делся, и готовность к обороне – главная задача.

– Помимо этого, – вступила Кристина, – напряженное учебно-рабочее расписание при обязательном времени на релаксацию и психологической поддержке дает навыки управления личным временем. Коммунарам некогда маяться, простите, дурью, впадать в зависимость или искать психоактивные вещества. И дальше, как правило, никто из наших выпускников чем-то подобным не занимается. Привычка жить эффективно – это тоже важно.

«Неужели наши ребята – такие крутые?» – мысленно поразилась Ли. Вот прямо все коммунары? Но ведь учителя правы, так все и есть.

Но есть ведь и Карагез, и был этот Миша, и были даже Дастан, Мухтар и Талгыт. И кто знает, сколько еще таких в школе. Хотя по-настоящему на удочку врага клюнули только трое мальчишек, да и они не безнадежны – просто никто уже не захотел здесь с ними возиться.

А Карагез, Миша… в итоге и они не будут индами. Будут трудиться, радостно и напряженно жить, при необходимости защитят Родину.

– Не зря же ВК партии поставил сейчас основную задачу – расширение сети школ-коммун, – произнес Павел, – в сущности, это самое главное. И главное делаем мы. Не ученые, не солдаты, не салверы. От нас зависит будущее. Вот это светлое будущее – возникнет оно или нет. Чем больше детей пройдут через школы-коммуны с выверенной педагогической макаренковской методикой, с четверным принципом «воин-ученый-труженик-коллективист», тем скорее наступят все те изменения в обществе, которых мы так хотим, о которых мечтаем.

Глава 13. На грани

Соседка Патриши, фрау Кугель, запомнила дерзкого проходимца, который посмел вмешаться в священный момент, когда она читала нотацию юной неряхе. И не преминула провести свое маленькое расследование.

Точнее говоря, ей ничего расследовать и не понадобилось. Достаточно всего лишь сообщить в Базис-центр, присовокупив снимки молодой пары. В Базис-центре, правда, расследование заняло – проклятая бюрократия! – несколько недель. И вот теперь ошеломленная Патриша получила из Базис-центра письмо следующего содержания:

Уважаемая госпожа Шварц!

Мне стало известно, что вы ведете партнерское сожительство с господином Р. Гольденбергом, который снимает жилье по адресу (дальше следовал адрес), но фактически постоянно проживает в вашей квартире.

Как партнер-сожительница, вы несете перед государством ответственность за финансовое состояние господина Гольденберга. Вы не сообщили ничего о вашем намерении вести такое сожительство, согласно параграфу 86а Социальной Книги законов 18, это карается денежным штрафом в порядке административной ответственности. Кроме того, вы должны возместить Базис-структурам те деньги, которые вы должны были передать Р. Гольденбергу на проживание, поскольку ваш ежемесячный доход превышает базисный.

Сообщите нам, пожалуйста, с какого числа вы ведете упомянутое сожительство, чтобы мы могли вычислить размер суммы, подлежащий возмещению, а также размер административного штрафа.

С наилучшими пожеланиями…

Рей в панике открыл собственный почтовый ящик и обнаружил там похожее письмо. Только от него требовали немедленно переехать к госпоже Шварц, поскольку оплату двойного жилья базисное обеспечение не предусматривает. Со следующего месяца Базис-центр прекращает оплату жилья господина Гольденберга по адресу (дальше следовал его адрес в районе Ам Харт).

– Не беспокойся, – стальным тоном утешила его Пати, – завтра тебе надо сообщить, что ты, во-первых, у меня не ночевал – я уверена, доказательств обратного у них нет! В квартирах они пока еще видеосъемку не ведут. А во-вторых, что у тебя нет со мной никаких отношений. То же самое сообщу я… Этого достаточно. Им нужно еще доказать, что мы и в самом деле сожительствуем.

– Но подожди. Ведь это наверняка настучала твоя соседка.

– Ну и что? – отрезала Пати. – Ты мой знакомый, приходил в гости помочь повесить шторы. Ее свидетельство само по себе ничего не значит.

– Пати, – опомнился Рей, – но как же… как же мы с тобой?

Девушка замолчала. Лицо ее выглядело больным. Из угла глаза выкатилась слеза, оставляя на щеке дорожку.

– Извини, Рей. Нам не следовало встречаться, – выдавила она.

– Ну может, мы как-нибудь потихонечку, – неуверенно произнес Рей, – где-нибудь в городе встречаться?..

– Нет, Рей. Прости, я так не могу. Прятаться, дергаться, нарушать закон… Они теперь за нами будут следить, скорее всего. Извини, все. Не звони больше.

И экран погас.

Осень пришла окончательно.

В этом году она была ранней – а может, климат Европы сильно изменился. За окном ветер гнул деревья, швырял в стекло пригоршни холодной воды, а Рей лежал и не двигался.

Два дня он не верил в то, что Пати оставила его. Все представлялось каким-то недоразумением, которое вот-вот разъяснится. Ну не может же быть – из-за каких-то нелепых писем… Ведь ничто не предвещало! Между ними не было никаких проблем. Все было так хорошо. Да неужто нельзя договориться с проклятым Базис-центром?

Он еще несколько раз позвонил Пати, но, как и родственники, она заблокировала его вызовы.

И в какой-то момент он поверил. Понял, что это правда. Он разъярился и долго бегал по квартире тигром, строя планы: как найдет работу, где будет прилично зарабатывать, как найдет адвоката и отсудит свое, как обратится в прессу, как взорвет к чертовой матери Базис-центр. То и дело вспоминая, что все это он уже пытался делать – все, кроме последнего. Да и в последнем нет оригинальности – не случайно Базис-центры так охраняют. Каждый месяц базис-граждане нападают на служащих, а то и в самом деле пытаются что-нибудь взорвать. Просто сядешь в тюрьму, а тюрьма, по слухам, – это ужесточенный вариант психиатрической клиники. Еще «поводок» счастьем покажется.

Злился он и на Пати – ее любовь, оказывается, не стоит и ста пятнадцати долларов в месяц. Рей вовсе не стремился стать альфонсом, но раз государство ставит такие препятствия, Пати могла бы сделать и другой выбор. Конечно, понять ее можно: она вкалывает, как проклятая, не для того, чтобы жить в режиме строгой экономии на всем. Сотня долларов чувствительно меняет положение. Сотня долларов – и место в квартире, которое придется делить с Реем. Так сильны были ее чувства и серьезны намерения. Теперь она будет искать бой-френда посолиднее – не просто работающего где-нибудь, а еще и с зарплатой. Чтобы его не приходилось содержать, делиться деньгами, нажитыми непосильным трудом. Флаг ей в руки!

Рей слег. Невероятных усилий требовал даже поход за продуктами – и он плюнул и заказал продукты через интернет. Какой смысл экономить? Тем более что и есть с каждым днем хотелось все меньше.

Он разглядывал стену. Ему не было грустно, тяжело, печально, нет. Если бы его спросили, плохое ли у него настроение, Рей не знал бы, что ответить.

Стена висла над ним и заполняла почти все его существование. У самого потолка плитки, уголок болтался, как собачье ухо; меж полосами виднелась бесстыдно-белая щель, открывающая штукатурку. Но это не раздражало, он объективно и безоценочно, как исследователь, изучал стену. Когда солнце до обеда выглядывало из-за туч, по стене ходили светлые блики, но это бывало редко. Лампа вечером рисовала на стене световой круг, и в круге шарахались гигантские тени безумных насекомых.

Иногда мочевой пузырь грозил разрывом, боль внизу живота становилась нестерпимой, и тогда Рей сползал с кровати. Он полз в туалет на четвереньках, не думая, что выглядит смешно. Его все равно никто не видел. В туалете он пил воду из-под крана. Иногда он замечал сосущую пустоту в желудке, голова кружилась, и он говорил себе: надо поесть. Люди ведь едят. Но для того, чтобы встать, требовались ресурсы, которых не было. В конце концов он собирался с силами и полз на кухню. Жевал какую-то еду, не чувствуя вкуса.

Однажды в один из таких заходов он нашел плитку шоколада. Видимо, шоколад был в его последнем заказе. Рей сжевал почти половину плитки и вернулся на диван, шагая почти прямо. Минут через пять ему стало скучно лежать, и он включил монитор на стене. Проверить почту он все равно не мог бы – не было сил. Возможно, они давно уже написали ему какое-нибудь приглашение, применили санкции, отменили базис-пособие – Рей ничего не мог с этим сделать. Просто физически не мог. Он включил новостной портал, позволяя сюжетам вольно скользить мимо сознания. Коммунистические террористы опять совершили провокацию на границе Гессена. Певица Лайна разводится с шестым мужем. Игра в Канаде – с большим отрывом победила команда правящей партии демократов. Ученые Великобритании доказали, что женский интеллект значительно отличается от мужского. Рей почти не слышал, о чем говорят в новостях, он любовался картинками – мелькали геймеры в красивой форме, дамы в бальных платьях, комнатные собачки, горные пейзажи, лаборатории, снова дамы в нарядах от кутюр. Вдруг посреди экрана возникло знакомое лицо. Рей чуть привстал.

Шоколад, как видно, придал ему сил. На экране Леон, в мерцающем фраке, держал под руку некрасивую белокурую даму в моднейшем навеороченном платье.

– Сегодня в Монако состоялось торжественное бракосочетание шведской принцессы в изгнании Арнхильд с ее избранником – немецким бизнесменом и всемирно известным геймером Леоном Гольденбергом.

Рей сел на диване, свесив ноги. С придыханием журналистка рассказывала о гостях, приглашенных на свадьбу (их было около полутора тысяч человек), о размахе празднества (венчание происходило в белокаменном соборе святого Николая, пир – в парадном зале самого дорогого в Европе ресторана в Монте-Карло; все небо было скуплено под авиа-шоу и фейерверки). Жениха сопровождала национальная сборная Германии в черных мундирах с красной и золотой отделкой. Платье невесты было создано самим Кристианом Диором-третьим, из метаматериала, выполненного под серебро, но меняющего оттенок, блеск и голографическую глубину при каждом движении; платье напоминало узкий кусок материи, причудливо обернутый вокруг костлявого тела, над тканью сияли радуги. Бриллианты в ушах, на пальцах и на убранной головке невесты затмевали блеском фейерверки. Леон был подчеркнуто галантен. Его родители – простые миллиардеры – соревновались в элегантности с пожилой парой – королевской четой в изгнании, ведь Швеция теперь в Холодной Зоне. За почетным столом восседали и деды с бабками, Рей узнал импозантного Энрике и Наоми. От ненависти потемнело в глазах.

Сюжет уплыл. Теперь ИТВ показывало какой-то морской курорт. Рей выключил монитор, встал, подошел к окну.

Увиденное странным образом придало ему сил. Надо что-то делать. Что-то окончательное, что положит предел его мучениям. Рей огляделся вокруг.

Таблетки? Он порылся в аптечке, но набор медикаментов был слишком прост. Только глупцы считают, что достаточно выпить «что угодно, но побольше» – и умрешь. Скорее всего, ты просто останешься инвалидом.

Повеситься? Рей всегда боялся этого – слишком уж мучительный способ. Но зато надежный… Он огляделся, но потолок был девственно чист. Наверное, можно было бы какой-нибудь крюк приспособить. Но у него и дрели-то нет, да и не умеет он дрелью пользоваться.

Прыгать из окна? Рей подошел к окну. Нет, ненадежно – можно попросту сломать позвоночник. И поступить до конца жизни под опеку Патриши – вот она удивится-то…

Пожалуй, самое простое – это разрезать вены. Острый нож на кухне есть. Даже если разрежешь не слишком глубоко – если лечь в теплую ванну, сосуды не закроются. К тому же умирать от кровопотери в общем-то не больно. Наверное. Единственная опасность, что кто-нибудь придет раньше времени. Но к нему не придет никто. Он не нужен никому на всем белом свете.

Рей разделся и влез в горячую ванну. С опаской посмотрел на нож. Потом на свои руки. Стоп, надо что-то сделать, чтобы было проще достать вены. Жгут. Он вылез из ванны, разыскал шнурки, перетянул шнуром левое запястье. Вскоре вены взбухли. Рей зажмурился и резанул по руке ножом.

Не так уж и больно… он ожидал худшего. Теперь – правая рука. Надо было с нее начинать. Рей кое-как разобрался и с правой. Правда, кровь там текла не так обильно. От запаха крови ему стало дурно, и еще противнее – то, что покраснела вода в ванной, и в этой алой воде он должен теперь лежать. Рей поспешно закрыл глаза.

Расслабиться. Он в «Салоне наслаждений» в Мюнхене, и это такой особенный вид ванн. Расслабляющий. Говорят, перед глазами умирающего должна пройти вся жизнь. Ничего такого у Рея перед глазами не проходило. Незадолго до того, как окончательно уйти в небытие, он думал о полной ерунде – о том, что надо было еще оплатить заказ, и что в комнате, кажется, горит лампа. Мелькнула мысль о том, как нелепо поддерживать тело в течение семидесяти лет, вновь оживить его, чтобы через несколько лет это тело уничтожило себя само… Да вообще, вся его жизнь была одной сплошной нелепостью, если вдуматься. И тут ему почему-то вспомнилась эта полька, Леа. Такая, какой он ее видел на курсах. А может быть, стоило разыскать ее? Почему ему тогда показалось, что она знает, как жить? Она знает что-то большее, и понимает все. И она – смелая, умная и… такая, каких здесь не бывает. Понятно, не для того, чтобы спать с ней, но… может, она подсказала бы ему, что делать? Но голова уже сильно кружилась, и Рей не мог двигаться. Вода тихо журчала, продолжая наполнять ванну, и наверное, надо было ее выключить, но Рей уже ничего не мог.

Наконец наступила тьма.

Сознание возвращалось постепенно.

Он выныривал из бездонных глубин сна, регистрировал свет, контуры, писк приборов – и опять лениво погружался в небытие. Иногда он слышал голоса рядом, но не мог понять, что они говорят.

Так было много раз, прежде чем он проснулся по-настоящему.

Бортики из прозрачного пластика, бестеневая лампа вверху. Писк мониторов над головой. Трубки, катетеры.

Острое чувство дежа вю – когда-то он уже переживал все это.

– Господин Гольденберг! Рей, ну-ка давай, просыпайся!

Молоденькая медсестра смотрела требовательно. Ее лицо расплывалось где-то вверху.

– Что… со мной? – спросил он шепотом.

– Все нормально! – сообщила сестра. – Еле откачали. Пить хочешь?

Она поднесла ему к губам носик поилки. Рей стал осторожно глотать воду. В горле все горело огнем.

«Не получилось», подумал он. Спасли. Мысль о ванне, наполненной кровью, вызывала теперь ужас, но не больший, чем все, что было до того. Прошлое колыхалось внутри, как огромный кровавый жгучий ком. Как опухоль.

«Каким я был дураком».

Его покормили с ложечки, потом он поспал. Пробудился оттого, что на него кто-то смотрит. Врач, молодой, невысокий и темнокожий.

– Все в порядке? – спросил врач с сильным акцентом.

– Вроде бы, – осторожно ответил Рей.

– Хватит в интенсивной держать, переводите во внутреннее, – приказал врач кому-то. Рей закрыл глаза. Вскоре его переложили на каталку и повезли по коридору. Запястья были забинтованы, на груди – повязка, и Рей ощущал невероятную слабость. Головы не поднять. С каталки его перевалили на койку.

– Мест пока нету, – сказала немолодая медсестра извиняющимся тоном, – придется тебе тут полежать, в коридоре.

Она зацепила там что-то внизу, и глухо застучала тонкая струйка. Сливает мочу, догадался Рей. У меня катетер – правда, он совсем не ощущается, не так, как это было 70 лет назад, с лимфосаркомой. Прогресс тут у них.

– Как меня… спасли? – спросил Рей. Медсестра глянула на него.

– Вода вышла на лестничную клетку, соседей залила, кто-то увидел из подъезда, вызвал управдома. Ты был мертв около часа.

Рей вздохнул – от глубокого вздоха грудную клетку пронзила боль. Ну да. Они здесь умеют восстанавливать погибшие клетки, эти, как их там, микроагенты. Реанимация с восстановлением мозга возможна в течение нескольких часов, пока не начнется гниение.

– Дурак я, – откровенно высказался Рей. Медсестра усмехнулась.

– Да, есть такое. Ну не расстраивайся, все будет хорошо.

Прошло три с половиной месяца, прежде чем Рей однажды ясным весенним утром вышел из больницы.

Старые желтые корпуса были окружены обширными газонными полями, садом, куда порой их выводили на прогулку под конвоем плечистых ассистентов. Впервые Рей миновал ограду этих полей, вышел на улицу, асфальтированную, как в давние времена, вот только не хватало бесконечного потока фырчащих машин, запаха бензина, шуршания колес, острого чувства опасности – не сунься за поребрик. Машины теперь по дорогам мало ездят, вон – тонкая линия автобана над крышами, укрытая непрозрачным туннелем.

Рей запрокинул голову, держась за прутья ограды, глянул в небо, в хрустальную синеву. С тревогой прислушался к настроению, как начинает прислушиваться каждый, кто пережил когда-то катастрофу депрессии. Настроение молчало, оно было никаким. Как всегда под лекарством. Рей подумал, что уже никогда у него не получится искренне рассмеяться, радостно вдохнуть утренний воздух. Неважно. Главное, что он жив и что он больше не вернется к тому кошмару, из которого вынырнул.

Рей зашагал вдоль ограды, повинуясь указаниям комма. Сначала домой. Квартиру ему все это время оплачивал Базис-центр, квартира ждала его. Возвращаться было страшновато – диван, обшарпанная стена, ванная, где на стенках засохшие кровяные разводы. Но бояться нечего, по жилам течет антидепрессант, с ним ничего не случится. Он переночует в этой квартире и пойдет в Базис-центр. Завтра. Как можно скорее, напутствовала его социальная работница.

Ему исполнилось сто десять лет, и теперь он чувствовал себя на этот возраст. Казалось, он знает о жизни все.

Он знает все о смерти и страхе.

Больница вспоминалась как мутный кошмар. Сначала он лежал во «внутреннем», в коридоре, затем в палате на восемь человек, набитой койками, приборами, тумбочками, мониторами, людьми. Вздохами, стонами, воплями дементного дедушки, лежавшего у двери, лязганьем инструментов, голосами медсестер и сиделок. Он то и дело засыпал, но очередные звуки снова будили его. Он только начал подниматься, как врачица – по виду китаянка – немилосердно скомандовала:

– Выписываем. Сегодня пойдете в психиатрию.

И его перевели в психиатрию. Там в палате их было четверо, и чуть больше места меж койками. Все, кроме Рея, – хроники. Мальчишка лет восемнадцати, «саморез», со странной привычкой резать себе руки, ноги, тело любым острым предметом, парень был весь в свежих и полузаросших шрамах. Еще один депрессивник, попавший сюда уже пятый раз. И третий – наркоман (Рей о таких веществах и не слышал никогда) и фобик с множеством странностей – он почти ни с кем не разговаривал, если кто-то мылся в душе – забирался с головой под одеяло, орал по ночам.

Рею подбирали медикаменты и дозу, он то лежал пластом и спал целыми днями, то наоборот – не мог уснуть, колотилось сердце, он вставал и быстрым шагом ходил по коридору, пока ассистенты не загоняли в палату. Наконец с лекарством все уладилось, он чувствовал себя сонным, стал больше есть и слегка прибавил в весе, а все окружающее стало безразличным и смутным, как сквозь туман. Два раза в неделю с ним беседовала психотерапевт. Она напоминала служащую Базис-центра и все время выводила разговор к тому, что не надо бы ему так переживать и лезть на стенку, а надо бы найти хорошую работу и не мучиться. Она как-то плавно подводила к мысли, что Рей сам виноват во всех своих неудачах.

– Но ведь работы нет. Ни хорошей, ни плохой – никакой, – возражал он. Улыбаясь, женщина пожимала плечами.

– Но ведь другие находят, не так ли?

– Но кто-то должен проигрывать в этой жизни.

– Но почему это должны быть вы?

Рей смущался. Действительно – другие же находят. Потом, в отсутствие психотерапевтши, он думал о соседях по подъезду, о всех своих знакомых в этом жутком мире – получается, что проигрывал не только он, проигрывало здесь большинство.

Да и те, кто вроде бы выиграл – упаковщик Джо, медсестра Патриша, – они что, счастливы? Вот именно к такой жизни и надо стремиться – чтобы, падая с ног, в диком напряжении целую смену паковать покупки или ухаживать за инвалидами? За сто дополнительных долларов в месяц? Вот это и есть – победа? Стоит ли мучиться ради такого приза, не лучше ли смириться и быть проигравшим?