Текст книги "Холодная зона"

– Ну что же, вопросы вы зададите во время рефлексии, – произнесла Гагара, – а до завтра вы свободны. Советую погулять – погода сегодня прекрасная!

Бинх получил диплом – вручение проводилось за закрытыми дверями, в присутствии только четверокурсников. Ли на остаток карманных денег купила в городе великолепный букет темно-красных роз и встретила Бинха у выхода.

– Спасибо, – его кожа потемнела до оливкового оттенка. Он легонько, по-дружески обнял Ли. Показал ей голографическую карточку с переливами – свидетельство об окончании профессионального образования. Карточка была золотого основного цвета – Бинх закончил профшколу с отличием.

– У тебя ведь каникулы, так? – спросил он. – Ты уже спланировала время?

Ли покачала головой. Она думала ненадолго съездить в Вологду – родителей не очень хотелось видеть, но надо же навестить Димку с Мариной и племянниками. А потом, может быть, домой, в Кузинскую ШК, тем более что и Гулька хотела приехать с Сергеем, и другие. Но никаких четких планов пока не было.

– Я через неделю еду на стажировку в Берлин, – произнес Бинх, – у меня немецкий неплохой, но нужна еще одна практика в языковой среде. Не хочешь там каникулы провести?

Ли подумала.

– У меня тоже еще не было немецкой практики – думаю, разрешат!

Она опустила глаза, чтобы Бинх не увидел вспыхнувшей улыбки.

Каникулы курсанты КБР обычно проводили продуманно. Разрешалось съездить повидать родных, конечно. Но основные каникулярные поездки использовались для языковой практики или изучения культур, близких к той, где предстояло работать. Ли в два счета получила направление на трехнедельную языковую практику, и вскоре они уже сидели с Бинхом в четырехместном удобном купе скорого поезда «Швальбе».

В Европе ФТА расположилась причудливым образом. Граница вновь расколола Германию, теперь с севера на юг – Бавария и Баден-Вюртемберг остались капиталистическими, в то время как все остальные немецкие земли присоединились к СТК. ФТА захватывала Чехию и Словакию и рвала Польшу – северные польские территории с Силезией были освобождены рабочим восстанием. Калининград потерял свое некогда особое положение, поскольку границ меж государствами больше не было. Литва, Латвия и Эстония также были присоединены к СТК, но там и теперь постоянно шла напряженная борьба с националистическими бандами.

Поезд прошел через Познань, уже недалеко от границы ФТА, и вскоре незаметно польские вывески станций сменились немецкими – у бывших государственных границ, впрочем, надписи повсюду старались делать двуязычными.

Теперь языковой вопрос старались решать исходя из одного лишь критерия – удобства местного населения.

Ли неплохо знала немецкий, а польский уже почти как родной, поэтому не испытывала никаких неудобств. Бинх же лишь в Германии оживился – польского он не понимал совершенно, даже на том интуитивном уровне, на каком его немного понимает русский человек. Ведь и русский не был для Бинха родным.

Берлин после войны уже неплохо отстроили, да впрочем, он не слишком пострадал в Третью Мировую. Не больше, во всяком случае, чем во Вторую, потому что на сей раз Германия не играла в войне главной роли, хоть и начала ее на стороне НАТО и США.

В Берлине сохранились целыми старые кварталы, метро, автострады, теперь свободные – личный автотранспорт в СТК был редкостью, а в городах вообще не использовался. Над автострадами, снабженными магнитными полосами, потоком летели веселые открытые летние вагончики горпоезда.

Бинх и Ли переночевали в молодежной гостинице в районе Веддинг, в здании из ярких разноцветных квадратов. Им выделили койки в восьмиместной спальне, и местное турбюро даже предусмотрительно поселило в их номер компанию молодых немцев – ведь ленинградцы приехали на языковую практику. Никакого языкового барьера они не почувствовали и до полуночи играли с новыми знакомыми в «Стратегию» и разговаривали. Немцы – четверо парней, две девушки – прибыли в Берлин с севера на выставку робототехники, привезли собственные образцы и с удовольствием демонстрировали их Бинху и Ли. Это были бытовые киберы с гибкими бессуставными манипуляторами, ловкими, как человеческие руки. Ребята утверждали, что вот именно такие киберы, возможно, заменят людей в работе салверов, то есть в уходе за тяжелобольными и инвалидами. Ли и Бинх сомневались в этом. Работу салверов им обоим пришлось когда-то испытать на себе, они оба были в свое время тяжело ранены; сможет ли робот тонко чувствовать, реагировать на боль, на изменение выражения лица пациента, когда моет его или меняет подгузники? Белобрысый долговязый Лукас утверждал, что, конечно, сможет. Вопрос только в чувствительности сенсоров, а это – дело техники. Эта проблема наверняка будет решена в ближайшую пару десятилетий.

В комнате у немцев Ли заметила портрет высокого симпатичного мужчины в возрасте, нашивки на его форме указывали на принадлежность к КБР – точнее, к старому КОБРу. Одна из новых знакомых пояснила:

– Это наш первый руководитель КОБРа в Ицехо. От Гамбурга же почти ничего не осталось, так что Ицехо – северный центр, там и КОБР располагался. А это товарищ Вилли Франке, кобрист, его вся Германия знает. Он был в ВК партии, ну и КОБР в Германии организовал.

– Да я же знаю его, конечно! – воскликнула Ли. – Но почему-то не узнала на портрете. Да, круто!

Они с Бинхом переглянулись. Кобристы в основном становятся знаменитыми только после гибели. Если вообще. Хотя особого значения это не имеет…

С утра после завтрака Ли и Бинх отправились осматривать город.

Они прокатились на теплоходике по Шпрее, затем вышли в центр. Центр Берлина был набит разными историческими памятниками – военный мемориал Первого Союза. Бывший Рейхстаг, где теперь располагался исторический музей. Возле Бранденбургских ворот – музей пропаганды, отчасти на открытом воздухе. Здесь можно было увидеть объемные модели – как изменялся центр Берлина по ходу различных перипетий истории. Оказывается, после контрреволюционного «объединения Германии» весь центр был уставлен пропагандистскими памятниками и мемориалами «погибшим на Берлинской стене». Ли фыркнула.

– Интересно, зачем они лезли через стену? Представляю, я бы в Польшу ходила прямо на глазах у погранцов. Далеко бы я зашла!

– По-видимому, это были в основном оплаченные пропагандистские акции. Ну или совсем психи, – предположил Бинх, – да их ведь за десятилетия не то что реально много накопилось… Все это вполне в пределах статистической флюктуации.

– Все равно не понимаю. Их же выпускали, можно было уехать официально. У нас тоже есть желающие переехать в ФТА, и никто их не держит в принципе, но если они попрут через границу без документов, их и свои могут по ходу пристрелить, и чужие.

– Ли, да нет в этом никакой логики. Это пропаганда, не более того.

Они миновали музей обороны ГДР. Здесь хранились обломки знаменитой Берлинской Стены, старинные фотографии солдат-пограничников, охранявших хрупкий мир социализма. Карты и документы планов по военному захвату ГДР, рассекреченные значительно позже. Потом Ли захотелось есть, и они перекусили в небольшом госкафе – деньги на поездку им выдали, но их лучше сэкономить, чтобы потом купить подарки, местные сувениры. В госкафе кормили интернациональной кухней, Бинх взял какой-то рис с рыбой – вроде бы китайский, но он сказал, что и у них готовят похоже. Ли выбрала картошку с селедкой и с удовольствием наблюдала, как Бинх ловко управляется с палочками.

Теперь они шли по западной части города, по бывшему Западному Берлину. В небольшом скверике они набрели на памятник РАФ, один из многочисленных мемориалов, установленных во всей освобожденной части Германии.

Памятник понравился Ли.

В черном длинном камне были высечены наполовину выступающие из него фигуры бойцов – ребят в городских плащах и куртках, сжимающих в руках пистолеты или автоматы. Их позы были напряжены, лица суровы. Некоторые держались за руки. Скульптуры были реалистичными, лица можно узнать; памятник отражал все пять поколении РАФа, идущие одно за другим, конечно, только наиболее ярких героев каждого поколения. В самом начале под символом РАФАа – винтовкой на фоне красной звезды – Ли узнала Ульрику Майнхоф. Лицо женщины показалось ей чуть растерянным и совсем не боевым, глаза расширены, губы сжаты, словно от боли. И пистолет в руке она держала как-то неумело. Рядом с ней лица Эннслин и Баадера выглядели совершенно гранитными, с суровым, непоколебимым выражением.

На цоколе памятника лежали несколько разрозненных букетов. Ли огляделась – нельзя ли купить цветы поблизости, но ничего подобного не было видно. Бинх смотрел на лица рафовцев с непонятным выражением.

– Помню, – сказала Ли, – наша преподавательница в немецком секторе так и говорила: если хотите понять историю Германии в ХХ веке, РАФ нельзя обойти. Одна из ключевых точек. Хотя они и не были собственно марксистами.

– Неверно, они были марксистами. Коммунистами – нет. Но в той ситуации это действительно было не так важно, – кивнул Бинх, – люди пытались делать, что могли. В стране, где ничего нельзя было сделать, они все-таки делали невозможное.

Ли внимательно посмотрела на него.

– Бинх, – спросила она, – а куда ты теперь?

Они так редко говорили об этом – о собственном прошлом, настоящем и будущем. Не то чтобы все это было секретом. Но они привыкли не задавать лишних вопросов и не сообщать лишних сведений о себе. Просто так – мало ли что.

Но Бинх ответил.

– Я после этой практики поеду в Кинешму, на подготовку.

– В Кинешму? – удивилась Ли. – А что там?

Они двинулись вдоль по аллее. Бинх неожиданно взял Ли за руку.

– Там химкомбинат. Мне дается полгода на изучение профессии оператора дистанционного пульта управления. К счастью, я и в ШК был оператором, правда, в другом производстве, но там много общего. Так что шансы есть.

– Э-э… а это-то зачем? – поразилась Ли.

– Ты помнишь, в каком я управлении?

– Да. А, кажется, поняла.

– Именно.

Они замолчали. Ли представила Бинха в белом рабочем костюме в цеху. Она никогда не видела химического производства. Наверное, там огромные чаны, трубы… И Бинх у пульта. С сосредоточенным лицом перебирает клавиши. Идет по цеху. Разговаривает с местными рабочими – южными немцами, наверное, или швейцарцами. Впрочем, у них там интернационал, а на заводах работают часто люди из Зоны Развития, поэтому и восточная внешность Бинха не будет бросаться в глаза.

– Я буду работать в Федерации.

– Но ведь считается, что пролетариат самой Федерации не может быть революционным, – возразила Ли. Бинх улыбнулся и пожал плечами.

– Но ведь кто-то должен работать и с ними.

Ли задумалась. Навстречу им прошагала пожилая парочка – мужчина в очках и летней белой шляпе, в белом костюме, седая, но все еще красивая дама с крошечной чихуа на поводке.

– Тут все не так просто, – услышала она голос Бинха, – я тебе советую почитать Холлендера, это наш теоретик по Федерации. Например, «Пролетариат Федерации: марксистский подход». Если вкратце: современное состояние империализма характеризуется катастрофическим снижением нормы прибыли. Эта проблема решается двояким способом. В Зонах Развития – традиционно: высочайшая безработица, национально-религиозная рознь и ее разжигание, подачки и обещания райской жизни в Федерации, и на этом фоне – жесточайшая эксплуатация нищих рабочих, без соблюдения техники безопасности, с крайне низкими зарплатами и тяжелыми условиями жизни. Потому что эти рабочие счастливы тем, что им хотя бы так платят, хотя бы регулярный доход есть. Ну а в Федерации тоже ведется производство, но там решение проблемы прибыли другое.

– Да, я знаю, – перебила Ли, – мы же это проходили.

– Но если ты прочитаешь Холлендера, такие вопросы вообще не будут возникать. Федерация – это сверхэффективное объединение собственников. В принципе, подвид фашизма, конечно. Когда класс капиталистов консолидировался до такой степени, что сложил национальные капиталы и из них выплачивает постоянную ренту – пусть на очень низком уровне – всему населению, независимо от того, работают люди или нет. Этот их так называемый БОД или базис. Части населения при этом позволяют работать. Работа объявляется ценностью сама по себе, и платят за нее не больше, чем в ЗР, то есть небольшую добавку к базису или совсем ничего. Если кто-то работать не хочет – его объявляют больным и лечат психиатрически. Работа – благо и подарок, так считается, но дело в том, что немногочисленные, всего около 20 % населения, промышленные рабочие создают такую гигантскую прибавочную стоимость, что часть ее капиталисты легко могут потратить на выплату БОДа всем гражданам Федерации. Включая самих рабочих. По сути, отдельному капиталисту там уже ничего платить рабочим не надо – все решается на уровне гигантских монополий и объединений так называемых работодателей. Получать прибыль очень легко. Но, правда, не имея изначально средств, стать капиталистом, даже мелким, практически невозможно – ведь высочайший уровень прибыли обусловлен высокой капитализацией, то есть нужно вначале приобрести средства производства, а это крайне дорого. Однако у них все же есть и мелкий, и средний бизнес. Это положение начало складываться задолго до войны, то есть даже после Второй Мировой войны. Мелкая буржуазия развитых стран субсидировалась крупной, всем гражданам обеспечивали какой-то низкий, но все-таки уровень жизни, а прибыли все равно были огромными. При низкой социальной напряженности.

Он помолчал.

– Но это не значит, что в Федерации люди сплошь довольны своим положением и не хотели бы его изменить. Кроме того, представь, сколько им врут про Колд-зону!

– Но ты же не можешь рассказать им правду! – Ли остановилась. Бинх едва заметно пожал плечами.

– Я попробую. Сколько смогу.

Ли посмотрела на него – высокие скулы, глубоко посаженные узкие глаза. Мороз пробежал по коже. Она вдруг вспомнила Марика, парня на заставе, который погиб в одной из перестрелок с бандитами. Она разговаривала с ним о чем-то, и он вот так же стоял и слегка улыбался, и потом эта улыбка снилась ей, потому что больше она Марика не видела. Это была одна из первых пережитых ею смертей. Наверное, поэтому запомнилась так. Но Бинх?!

Ли закрыла глаза. Нет. Нет. Это чушь. Я не буду верить никакой интуиции и никаким дурацким предчувствиям. Реальность будет такой, какой мы сами ее творим. Бинх будет жить! Мы увидимся.

– Слушай, – сказала она, смело и прямо взглянув в его лицо, – ты только не… Не думай, что это тебя к чему-то обязывает. Но я должна тебе сказать одну вещь. Знаешь, Бинх, короче, я долго думала, что это такое. Много лет не могла понять. Ты был таким хорошим другом, вожатым, товарищем. Вроде как это не имеет никакого отношения к… личной жизни и всему такому. Я поэтому и с Валеркой вот связалась, но это было неправильно. Это была ошибка. И потом, я думала, что ты… ну такой ослепительный, прекрасный, замечательный. А я обыкновенная. Но теперь я знаю, и ты тоже знай… Что я тебя на самом деле люблю.

Она перевела дух.

– Ты не это… Ничего. Это ничего не значит. Но я тебя всегда буду любить, и все, что я делаю – это для тебя.

Она умолкла.

Ну и дура, пронеслось в голове. Нам еще две недели тут вместе шарахаться и в одной комнате жить. Могла бы хоть сказать под конец. Хотя можно ведь и уехать обратно в Россию, подумаешь.

Лицо Бинха менялось на глазах.

Губы приоткрылись, будто он хотел что-то сказать. Но промолчал. Сощурил глаза, они заблестели, будто от влаги. Потом он шагнул вперед и обнял Ли.

«Вот и все, – подумала она, – это на всю жизнь».

– Я дурак, Ли, прости меня, – глухо произнес Бинх, не выпуская ее из объятий, – я так долго пытался это предотвратить. Запрещал себе. Я все думал – что у тебя за жизнь будет со мной? Зачем тебя связывать? Ты же знаешь, какая это жизнь, все время в разлуке и все время в страхе потерять другого.

«Любовь, ты ведь знала о нашей непрочной судьбе. Зачем ты избрала такое жилище себе?» – вспомнила Ли.

Они шли, держась за руки, по аллее. Берлинцы и гости города смотрели на них с удивлением, радостью или насмешливо – но им было все равно. Они перепрыгивали лужи, не расцепляя рук.

– У тебя это давно? – спросил Бинх.

– С самого начала, – призналась Ли, – но я была такая дура! Я не понимала, что это такое. А у тебя?

– У меня не с самого начала. Сначала я и правда был твоим вожатым. Да ты ведь и малявка тогда была. У меня, знаешь, когда началось? Незадолго до моего отъезда. Тебе было тринадцать лет тогда. Мы договорились встретиться в обсерватории. Я зашел, ты сидела за монитором и что-то писала. Какие-то уравнения. У тебя было такое лицо… взрослое, красивое, вдохновенное. Ты даже не заметила, как я вошел. И еще волосы – лунные, серебряные. Они распушились в свете лампы, и я увидел, что они бегут, как поток. Потом ты обернулась ко мне, и я увидел твои глаза. Синие, большие. Я увидел тебя целиком, как ты есть. Ты помнишь, как это было?

– Не-а, не помню, – легко ответила Ли, – наверное, было что-то такое, ты же не раз забирал меня из обсерватории. Но я ничего такого не подумала.

– Я сразу все понял про себя и про тебя. Потом так долго старался забыть. Заставить себя. Быть просто другом. Но не получалось. Видишь – не получилось.

Он засмеялся.

– Мы такие дураки, Бинх, – сказала Ли, – нам надо это… как-то отметить, нет?

– Да. Давай. Прямо сейчас. Слушай, у меня в Потсдаме есть друг. Служили вместе. Я с ним уже разговаривал, хотел встретиться, но он сейчас сам в командировке. А квартира свободна. Ты была в Потсдаме? Там очень красивый дворец. И ресторан есть замечательный один. Пойдем сходим туда, я договорюсь с Инго, и мы… ну если хочешь, мы можем пожить у него на квартире, там сейчас пусто. А то в хостеле все-таки народу много очень. Давай?

– Ты просто гений! – воскликнула Ли. Они остановились возле огромного фонтана, с какими-то современными пестрыми статуями. Позади цвело поле рододендронов – алых, багровых, розовых.

Бинх обнял Ли за талию. Секунду они смотрели друг на друга – близко-близко, не веря внезапно прорвавшемуся, так долго хранимому счастью.

Потом их губы сблизились и соприкоснулись.

Глава 17. Встреча

Леа обрадовалась, увидев здесь, в таинственном подземелье ХАББы, старого знакомого.

Она не то чтобы доверяла Рею. Воспоминания о его ужасающем безобразном поведении, о липких пальцах и наглости хозяина жизни были слишком омерзительны. И хотя позже Леа переосмыслила этот эпизод и поняла, что Рей и сам еще не слишком разобрался в здешних реалиях, да и Рей на курсах извинился перед ней – все это на самом деле не было ему оправданием. Фактически он попытался изнасиловать ее! При одной мысли об этом темнело в глазах. Да как он смел! Даже если счел ее дешевой и доступной проституткой, «девочкой из ЗР», которая на все готова – все равно, как он мог!

Леа не видела ему оправданий, но против разумной воли ее природное добродушие взяло верх, и она как-то не могла всерьез сердиться на Рея. На курсах они не сблизились, конечно, но вполне дружелюбно общались. А здесь Рей показался прямо-таки близким знакомым, чуть ли не другом – и Леа не смогла сдержать улыбку.

– Привет! – он был явно обрадован. – И ты сюда, ну надо же!

– Да вот. А ты давно здесь? – Она слегка отстала от группы.

– Несколько дней. Ты иди, вас сейчас расселят, все объяснят. А потом встретимся, на ужин вместе сходим, – предложил Рей, – я тебе расскажу, что тут к чему.

Леа согласилась. Она побежала догонять свою группу, все еще мучаясь сомнениями – а может, не стоит так легковерно заводить дружбу с этим подонком? Им показали бокс на четыре койки, Леа переоделась в сиреневую пижаму с темно-фиолетовой каймой и отправилась на условленное место, где они должны были встретиться с Реем.

– Мужчины с той стороны живут, – пояснил он, – ну пошли есть, вход в столовую не запрещен, так что ничего, если мы вместе сядем.

В кантине он помог Лее выбрать блюда – пищевой принтер, впрочем, был стандартный, похожий на тот, которым она пользовалась, будучи домашней помощницей, а в колледже их обучали работе на разных видах принтеров. Особого аппетита у Леи не было, и она взяла стакан сока и бутерброд. Рей заказал жареную колбаску с горчицей и бутылочку безалкогольного пива.

– А как тебя сюда занесло? – спросил он. – Тоже, наверное, в Базис-центре заставили?

И он рассказал свою историю – хотел было идти в армию, но в Базис-центре настояли, пообещали иначе лишить денег. Леа покачала головой.

– Я пришла сама, по объявлению. В Базис-центре мой куратор, конечно, обрадовался.

– А чего ты так? Мне что-то здесь все кажется подозрительным. Большинство тут буквально заставили.

Леа задумалась. Как объяснить странные ощущения, которые возникли у нее при виде объявления о наборе добровольцев? Не первый раз она уже видела подобные объявления. Не стремилась туда – все-таки ей хотелось устроиться на работу по специальности. Но ничего не было! Так обидно! Ведь у Гольденбергов она зарабатывала в три раза больше базиса, сам базис ей не платили. Так что после потери работы она получила право стать базис-гражданкой. И теперь такое падение. За год ее всего шесть раз приглашали на собеседования – ее, квалифицированную экономку с образованием и опытом работы! А обращалась она в сотни агентств и частных домов. И все шесть раз на собеседовании ей тоже отказали. Куратор прямо намекал, что она должна уже пойти работать куда пошлют и не рваться на хорошую зарплату и работу по специальности. Это избалованность, заметил куратор. Но ее и не посылали особенно никуда.

И вдруг вот это объявление! Это даже не работа. Да и вознаграждение не слишком привлекательное. И унизительно быть подопытным кроликом. Но откуда этот призывный трепет в душе – именно от слова «ХАББА»? Она вдруг поняла, что ей это зачем-то нужно.

Интересно, что эта фирма связана с концерном Гольденберг, оказывается. Может быть, потому возникло странное чувство принадлежности к этой ХАББА? Леа спросила Рея, знает ли он об этой связи?

– Конечно, – скривился тот. – Случайность, конечно, но какая показательная! Ненавижу этих козлов!

Леа усмехнулась.

– Ненавидишь, потому что сам больше не входишь в их круг?

Рей неожиданно задумался.

– Ты знаешь, тут все сложнее, – сказал он, – раньше, конечно, ненавидел за это. А потом так посмотрел… ты знаешь, тут у вас все так прогнило! Я раньше не думал, что дойдет до такого. У нас тогда…

– А почему ты думаешь, что тогда было как-то иначе? – хмыкнула Леа. – Ты разве раньше интересовался, как живет большинство людей?

– Ну все равно – не так. Раньше хотя бы техника была попроще, – вывернулся он, – да и с другой стороны, понимаешь, все плохо, но альтернативы-то все равно нет. Запасной планеты не придумали. Приходится жить здесь, как получается. Предположим, я бы получил обратно свои деньги – ну и что я мог бы сделать? Да ничего. Так бы и продолжал жить, как раньше.

Леа вдруг снова ощутила странное чувство барьера. Такое же вот чувство – даже не дежавю, что-то еще более странное – появлялось у нее внезапно, когда она натыкалась на какие-нибудь слова, фразы, понятия. Как будто они о чем-то ей напоминают, о чем-то очень важном, и оно связано с ее прошлым. Она силится вспомнить, но не помнит ничего.

Да и что такого особенного в ее прошлом? Леа довольно хорошо помнила старый дом во Львове, и как ходили на колодец за водой – когда-то в этих многоэтажках были и канализация, и водопровод. Теперь мало кто жил выше третьего этажа – поганое ведро не натаскаешься. Зимний холод, и как папа пытался достать какие-то деньги на границе, и его там убили, окаменевшее от горя лицо матери. Дедушкина библиотека… Леа с детства работала вместе с матерью – они убирали и готовили в доме местного коменданта, правда, работа была не всегда. В другое время Леа, как и большинство детей, лазала в Запретку – там можно было порой найти еду или что-нибудь ценное. Правда, один мальчик в Запретке подорвался на мине…

Леа тряхнула белокурыми волосами. Что это с ней? Опять странности.

– Так и что с вами тут делают? – спросила она. Рей стал описывать ей эксперимент.

– Вон, видишь? – он показал прозрачный гелевый бинт, выглядывающий из-под ворота. – Все руки растянул. Ужас какой-то! Сам не понимаю, чего это я…

– Целевые психотропы. Я об этом, кажется, где-то читала! – вырвалось у Леи, и снова ощущение барьера захлестнуло ее. Где она слышала об этом? Когда?

– Галлюциногены? Я тоже так подумал. Но не бывает же такого, чтобы создавать направленные галлюцинации! Чтобы добиваться от человека конкретных действий.

– А вот теперь, видно, появились, – предположила Леа.

– Как в секте какой, – поежился Рей.

– Да, все верно. Как в секте. Люди придумали множество технологий, как подавлять волю. Насилие, террор, пытки. Наркотики. Но все эти технологии на самом деле действуют плохо, да и применять их можно ограниченно. Нельзя же держать весь народ в постоянном страхе. Поэтому нам и создают виртуальную реальность, чтобы реальная уже не так ощущалась. Сначала это были газеты, радио, телевидение, потом интернет, социальные сети, мобильные устройства, потом уже ИТВ и интерактивная реальность. Но и этого мало все равно. И вот теперь появились, видно, лекарства нового поколения, чтобы эта реальность возникала без особых затрат прямо у тебя в голове. Это идеальный способ управления людьми!

Леа умолкла, борясь с собой. Чувство барьера неожиданно резко усилилось – впервые за много лет. До такой степени, что зашумело в ушах, заплясали искры перед глазами. Леа схватилась за край стола.

– Ты чего? Тебе плохо? – всполошился Рей.

– Да нет… не знаю, голова что-то закружилась, – соврала она, – я пойду, наверное, лягу. Завтра увидимся.

Последующие дни слились в сплошную серую пелену. Лее казалось, что она попала в больницу. Нескончаемые обследования, проверки на ментоскопе, психологические тесты. Правда, ничего похожего на рассказ Рея она не пережила. Ей тоже ввели какой-то препарат и предлагали прыгнуть с десятиметровой высоты, но она спокойно, как и в первый раз, отказалась. Никаких галлюцинаций не было.

– У нас тоже так, – сообщил Рей, когда она поделилась с ним этими странными наблюдениями, – половина рассказывает, что у них ничего подобного не было, и еще и смеются – дескать, ну вы и идиоты…

– Контрольная группа, – сообразила Леа.

– Чего?

– Я в контрольной группе. Так делают при экспериментах. Половине вводят плацебо, это – ну, например, чистая вода. Но заранее никто не знает, что ему введут. Так положено, когда проводят эксперименты.

– А-а, наверное, ты права, – согласился Рей. Они забрались по широкой балке на площадку, расположенную над крышами блоков. Здесь никого не было, но отсюда были видны все жилые боксы и интересно наблюдать за слоняющимися пациентами в блеклых пижамах. Площадку эту открыла Леа, как и возможность забраться на нее по балкам.

Справа располагались лаборатории, в основном тоже в боксах, часть оборудования стояла отдельно. Слева был виден единственный вход в подземелье – лифт и дверца, всегда запертая, ведущая на аварийную лестницу. Изредка лифт раскрывался и выплевывал в подземелье людей, роботов или тележки с грузами.

В последнее время Леа и Рей полюбили сидеть на этой площадке. Как ни странно, Рей не раздражал Лею и показался вполне интересным собеседником – интереснее большинства здесь, хотя порой его рассказы и вызывали отвращение. Леа расспрашивала его о прошлом, но об этом Рей мог рассказать не так уж много.

– Ты вот спрашиваешь меня о мире, где я жил. А что я могу сказать? Я много ездил, многое перепробовал. Но только сейчас понимаю, какая это все была ерунда! Ведь я был богат, я даже не представлял, как это – когда тебе просто нечего есть. Когда ты не можешь найти никакой работы. Не не хочешь – а не можешь. А большинство людей в прошлом так и жили. Хотя сейчас все-таки хуже, намного хуже. Мне так кажется. Но как знать? Мы вот недовольны сейчас, а через полвека еще кто-нибудь скажет – мол, тогда они еще хорошо жили.

Неохотно Рей рассказывал и о своих переживаниях в качестве базис-гражданина. Он, оказывается, успел поработать в Гамазоне подносчиком.

– Вот знаешь, чего я не понимаю, – поделился он, – это здешней экономики. Ведь это бред какой-то! В мое время уже многие говорили, что, мол, автоматизация уничтожит почти все рабочие места и люди останутся без работы. Вот-вот уничтожит. А она все не уничтожала и не уничтожала. Все находилось место для самого примитивного труда руками. Но сейчас-то это нелепость совершенная! Стоит 3D-принтер, производит вещи без участия человека, но к нему еще прилагаются оператор, несколько подносчиков и несколько упаковщиков. А что, неужели трудно заменить оператора – программой, а всех остальных – роботами? Уж такие-то роботы и в наше время существовали!

– Ну политики же обязаны создавать рабочие места, – пожала плечами Леа, – это суть современного государства. Обеспечить всех работой.

– И в наше время так говорили, но теперь это дошло до абсурда, потому что работа почти бесплатная! Зачем создавать такие рабочие места? Тем более в мире, где уже существует базис. Раньше, когда-то давно, считалось, что люди делают на работе что-то полезное. И за это получают деньги. Сейчас людей заставляют ходить на работу, делать там бесполезные вещи, потому что роботы сделали бы это быстрее и лучше, и не платят за это денег! Кому это нужно и для чего? Что это за священная корова такая – рабочее место, почему на него надо молиться? На возможность бесплатно или за смешную сумму бегать целый день, ломать спину и ноги? Почему правительство просто не перестанет создавать эти места и не даст людям возможность жить, как они захотят? Пусть на небольшую сумму…

Леа глянула на Рея, и вдруг ощущение барьера снова едва не свалило ее. Почему? Разве она слышала раньше что-то подобное? Вообще надо бы с этим барьером к психологам обратиться, но разве им можно доверять?

Раньше это ощущение было очень редким, а сейчас – почти постоянным.

– Как и многие, ты все время рассматриваешь двух участников событий – народ и правительство. Но забываешь, что прибыль от того же вашего Гамазона получает вовсе не правительство. Есть еще третий участник игры, и он на самом деле – самый важный в этой ситуации, потому что правительство работает на него.

– Инвестфонды, что ли? – задумался Рей.

– Не сами фонды, а частные лица, которым принадлежит капитал. Вот тот самый, который они вкладывают в фирмы – пусть опосредованно, через акции, через инвестфонды, – и получают за это прибыль. Фирмы должны приносить прибыль. Для этого они должны не только производить продукцию, но и продавать ее. А кому продавать – ведь в ЗР давно уже никто физически не способен ничего купить. Только тем же самым рабочим и безработным в Федерации. Ну и небольшой части богатых – но она слишком невелика, чтобы создать достаточный спрос на массовую продукцию.