Текст книги "Холодная зона"

– Это как? – озадаченно спросил Бинх. – Я даже не думал, что и в этой области есть какое-то различие в подходах.

– Оно есть везде, как видно, – покачала головой Ли.

– Наш Греюшка – собака-терапевт, – похвасталась Марина, – на нюх определяет гипогликемию, приближение эпилептического приступа. И коммуникация, конечно, – с ними много экспериментировали по генной инженерии.

Ли вспомнила собак при погранзаставе – отличные овчарки, немецкие и бельгийские, кавказцы, охранявшие территорию. Были специалисты-миноискатели, были следовые собаки. Казалось бы, сейчас столько техники, а использование собак все еще актуально. Сама Ли побаивалась рабочих овчарок, но любила наблюдать, как они занимаются на площадке с проводниками. Оказывается, даже домашний пушистый пудель не так-то прост.

– Расскажите лучше, как у вас там, в профшколе? Наверняка сурово? – спросила Марина. Перевела взгляд на Бинха. – Вы ведь уже на третьем курсе, кажется?

Ли слегка покраснела. Неужели она ляпнула родственникам что-то о Бинхе? Вроде бы нет. Но Бинх, конечно, так подумает. Нет, это не секрет. Но тем не менее признак отсуствия информационной дисциплины.

– Да нет, – Бинх пожал плечами, – конечно, в других профшколах я не учился, но по сравнению с армией у нас вполне терпимо. Вы где служили?

Дима тут же с удовольствием ударился в воспоминания о службе – ему повезло попасть в Боливию. Очень красиво, горы. Хотя и в Кузине тоже горы, но все-таки это не то. Там еще сохранились города древних инков. А кормили в основном картошкой! Марина поддержала беседу – она служила, как и большинство будущих медиков и салверов, в медчасти, но тоже в тыловой, в Кандагаре.

– В прошлом веке никто бы не поверил, что Афганистан может быть тыловой областью, – заметила на это Ли.

– Но ведь там войны почти не было. Там как раз очень неплохо все. Кандагар очень красиво отстроили. Там уже есть школа-коммуна, кстати. Мы, конечно, много тренировались, выезжали на учения. Пациенты к нам поступали из тыловых частей, один раз только были раненые – в Пакистане заварушка тогда была.

После обеда Дима предложил сходить погулять, пока не стемнело. Макса одели в синюю шубку, рядом с пушистым серым пуделем он выглядел потешно – два меховых шарика.

Дима прихватил санки, а на Грея надели шлейку.

– Завтра съездим в Спасо-Прилуцкий монастырь, очень красиво! – обещал Дима. – Надо вам хоть немного показать Вологду. Да и по центру пройтись.

– Зайдем в распределитель, у нас тут возродили традицию кружевного дела в школе-коммуне, правда, это за деньги. У них артель, – объясняла Марина Ли, – я тебе уже взяла кружевной платок, но ты можешь своим подругам что-нибудь выбрать. И вообще посмотрим, очень красивые кружева.

Грей неторопливо трусил впереди, тянул санки, Макс захватывал варежками снег, дергал поводья.

У самой речки раскинулся дивный ледяной городок. Такие городки стояли и в Ленинграде, да и тут по дороге Бинх и Ли видели их уже несколько штук. Макс ринулся к разноцветным ледяным зайчикам, снегурочкам, домикам, горкам, Марина двинулась было за ним.

– Давай лучше я! – удержал ее Дима. – Ты еще не дай бог там упадешь!

Марина улыбнулась и осталась с Бинхом и Ли.

– А как ты теперь работаешь? – сообразила Ли. – С таким-то животом?

– Да ты что, нам нельзя. Там же инфекция может быть. С начала беременности я работаю в офисе. Статистику веду, планирование. Вот рожу – тогда опять на смены… Ну конечно, месяцев до шести посижу с малышкой дома.

– Но ведь официально можно до двух лет или даже до трех. Фактически, пока ребенок не начнет говорить.

– Да, можно, но кому это надо? Я закисну два года дома сидеть. Димка тоже не хочет брать отпуск, у них там на производстве все время что-нибудь происходит, да и вообще это не его любимое дело – сидеть с малышами.

– А куда малышку? В ясли?

– Да, конечно, у нас теперь в микрорайоне круглосуточные, там два ребенка на воспитателя, условия прекрасные. И потом, я не буду работать на полную ставку. Двадцать, может, двадцать пять часов в неделю – и хватит! Я и сама больше не хочу, знаешь, наша работа очень выматывает, а в усталом состоянии ты уже не можешь относиться к пациентам как следует. Так что малышку буду отдавать в ясли только раза четыре в неделю, на время моих смен – это 6-7 часов. Молока у меня и с Максом было много, так что буду сцеживаться.

– Ну-ка, пошли! – Бинх потянул Ли за собой. Они вбежали в ледяной городок, и Ли чуть не завизжала от восторга, увидев розовый с мерцающими искрами купол над головой, побежала вслед за Бинхом по вырубленным снежным ступеням. С верхушки ледяной высокой горы городок был виден, как на ладони: и Дима, заботливо придерживающий Максика, и другие родители с малышами, и детишки постарше, и внизу, на промерзшей речке, расчищенный каток, на котором ребятишки на коньках резались в хоккей, а рядом на небольшой площадке кружились фигуристы.

– Вперед! – Бинх с залихватским воплем заскользил вниз на ногах. Ли кинулась за ним. Они мастерски съехали с горы, ни разу не покачнувшись, но в самом конце Бинх развернулся и сделал коварный выпад – и Ли полетела не на лед, а в сугроб рядом с ледяной полосой. Хохоча, она выбралась из снега, на ходу сминая ком теплыми ладонями, и бросилась на Бинха, затолкав снежок ему за шиворот. Тот вывернулся, попытался схватить Ли, но она ускользнула. Промчалась под ледяной аркадой, скатилась с мини-горки, ловко обогнув играющих малышей. Тут Бинх снова настиг ее из засады, ухватил, но Ли ловко подцепила его ногу своей, и в сугроб они рухнули вместе.

Бинх в падении зацепился за Ли, так что когда она выпростала лицо из снега, оказалось, что щека Бинха – совсем рядом, желто-смуглая, мокрая от тающих снежинок. И Ли, не удержавшись, чмокнула эту холодную щеку. Бинх медленно повернул голову. Их глаза встретились.

Теперь Ли ясно видела, что у Бинха не черные глаза, а темно-карие, со светлым ободком вокруг зрачка. Его рука протянулась вперед. Он нашарил шапку, которая свалилась с Ли, и надел ей на голову. Ладонь скользнула по ее волосам. Потом Бинх вскочил и подал ей руку.

– Давай вставай, простудишься еще! Будешь потом занятия пропускать.

Вечером Макса уложили и сидели вокруг наряженной елочки. Горели свечи, горела цветная гирлянда на елке, отражаясь в блестящих подстаканниках, в фужерах. Ли вдруг подумала, что никогда еще не чувствовала себя так хорошо, так спокойно.

Дома они раньше тоже отмечали Новый год. К родителям приходили гости, накрывали богатый стол, мама щеголяла нарядами и демонстрировала наряды на Лийе. Тоже была елка, бокалы, вкусная еда, но разговоры были совсем другими, а детей отсылали поиграть в другую комнату. Там же накрывали и «детский стол».

Хорошо было и в ШК, да и потом тоже неплохо отмечали праздники – но все это не Дом. Казенное ощущение. А вот здесь, у Димы и Марины, было по-настоящему уютно.

Дима рассказывал о своей работе.

– Все-таки за нашими ММС – будущее. Уже сейчас многое производится именно индивидуально, с их помощью. Например, у нас уже стоит в микрорайоне ММС для одежды – пришел, загрузил параметры и берешь, что нужно. Да и пищевые фабрики станут не нужны.

– Ты не прав, – возражала Ли, – чтобы печатать на ММС еду, надо все-таки сначала загрузить туда пищевую массу! Белки, жиры и углеводы! А их надо произвести на фабрике.

– Ну хорошо, но кухни уже точно будут не нужны!

– А сам любишь что-нибудь сготовить, да и мои пироги ешь с удовольствием, – поддела его Марина.

– Ну это хобби! Как хобби, кулинария будет всегда. В этом году у нас планируется открытие нового цеха, его уже строят. Я прохожу переквалификацию и буду работать там. Фармакологические ММС, вот что мы будем делать! Ингридиенты будут загружаться заранее, а напечатать лекарство в нужной форме – таблетка, порошок, раствор в ампуле – вопрос пары секунд.

– Салверы это очень оценят! – подтвердила Марина. – У нас зачастую вопрос формы очень важен. Если взять пациентов с нарушениями глотания…

– Там будут всего шесть человек на смену, а цех будет обеспечивать фактически всю Восточную Европу.

– А что ты там будешь делать?

– Я – настройщик. Буду следить за линиями, устранять сбои. Работник такой нужен всего один на смену. Это очень интересная работа, захватывающая. Машина – она ведь умная, чертяка, и такое ощущение, что она хочет исхитриться и сделать все по-своему. А иногда просто сбой, болезнь, и она не знает, что делать дальше, а ты войдешь в систему, отверткой покрутишь – и вот уже дальше все летит. Иной раз это как головоломка, – увлекся Дима, – с ума сойдешь, пока догадаешься, а производство простаивает! Но чаще, конечно, обычные случаи.

– А ты не хочешь какое-то дополнительное профобразование? – спросил Бинх. Они уже давно перешли на ты.

– Ну так а что делать с этим дополнительным? Разрабатывать новые ММС? Я и так вношу вклад, постоянно рацпредложения. Но мне было бы скучно без этих напряженных смен, без производства, когда от тебя зависят многие другие участки. Я не ученый по складу. Или, допустим, руководить… я не в партии. Но, допустим, можно вступить. Можно куда-то поехать на трудный участок, чтобы потом признали достойным руководства. Но я не хочу ни руководить, ни все эти телодвижения делать. Да и дети, опять же, – я Маринку с ними одну, что ли, брошу? Я рабочий, мне это нравится – зачем мне что-то еще? Кто-то, может, думает, что у меня скучная работа? Нет, не скучная.

– Я как раз это понимаю, – Ли вспомнила школьный цех, – да, это здорово. Когда все крутится, гремит, и на выходе – раз, и готовенький продукт. Когда чего-то не было – и вдруг это есть, потому что ты и твои товарищи это сделали.

– Вот именно! – подтвердил Дима.

– Ну-у, – Марина наклонила голову, – мы в профшколе изучали историю нашего дела. Так вот, в ХХ веке «салверов» даже не считали за профессию и унижали так, что представить невозможно. Собственно, и названия салверы не было.

– Но сейчас-то салверология – это самое почетное дело! Круче медицины, – возразила Ли.

– Ну круче, нет – не знаю. Врачи – это другое. Это как инженеры, как ученые: они сидят где-то в отдалении, смотрят на приборы, раскладывают пациента по клеточкам и собирают. Это наука, это сложнейший труд. А салверы – работают прямо с человеком, с конкретной личностью. Мы всегда рядом. Как мать с ребенком. С каждым, кому нужен уход и помощь, – будь то инвалид, старый больной человек, ребенок с нарушениями развития. Если не ценить салверов – это значит ни во что не ставить беспомощных людей. Раньше таких, как мы, называли какими-то «медсестрами», «младшим медперсоналом», то есть считали своего рода недоразвитыми врачами, или вообще – сиделками, как будто у нас есть возможность на работе много сидеть! Или нянечками, еще краше. Презирали, потому что эти «нянечки» выполняли «грязную работу», убирали дерьмо, понимаете ли. И в то же время считали эту работу исключительно простой, якобы ее может выполнить любая деревенская баба. Это для меня непостижимо! Понимаете, работа дизайнера или переводчика – просто знающего два языка, как все мы, – это неимоверно сложно, как они считали. А вот уход за больным человеком – делать нечего, это каждый может.

– А я читал такую статью, что скоро салверология будет не нужна, так как благодаря успехам медицины исчезнут инвалиды и молодость будет продлена до самой смерти…

Марина усмехнулась.

– Мы только обрадуемся, поверьте. И я уж найду чем заняться! Вон собачек буду дрессировать. Но только ведь и тогда будут несчастные случаи. Словом, к сожалению, салверы пока нужны. Как и армия. Вы ведь не расстроитесь, если на всей земле наступит коммунизм и армии будут не нужны?

– Да уж конечно, не расстроимся! – улыбнулся Бинх. Улыбнулась невольно и Ли – одна эта мысль вызывала прилив внутреннего счастья. Как было бы хорошо!

Если бы больше никогда, никогда не приходилось воевать!

– А я вот хочу пойти учиться дальше, – заметила Марина, – но не на руководителя, конечно. Я хотела бы специализироваться по психозам пожилого возраста, по деменции. Она сейчас редко встречается, в тех случаях, когда не удается с помощью микроагентов восстановить клетки.

– Лийка, ты лучше расскажи, как ты там была в армии, – попросил Дима, – ты ведь еще толком не рассказывала.

Ли пожала плечами. Многое рассказать было и нельзя.

Но кое-какие вещи – нужно обязательно.

Она поставила свой бокал на журнальный столик. Сцепила руки на колене.

– На границах, ребята, везде плохо. Везде. У нас многие служили именно на границах. И вот там, где я была, недалеко от Бреста – там очень крупный пограничный гарнизон, потому что те лезут все время. Постоянно. И это не отдельные диверсанты или разведчики, хотя и такое бывает, но редко. Это целые группы. Такое впечатление, что они все время прощупывают нашу оборону. Воздух тоже постоянно охранять надо. Но и по земле лезут. Минимум раз в два месяца – бои со стрельбой.

– Ой, и ты в них тоже… того? И стреляла? – спросила Марина со страхом.

– Приходилось, – буркнула Ли, – нет, бывают затишья, несколько месяцев никто не лезет. А потом как двинутся – такое ощущение, что уже война началась.

– Но какой в этом смысл? – удивился Дима. – Зачем им это нужно-то?

– ФТА постоянно стремится расширить территорию, – пояснил Бинх, – конечно, на военный успех они не рассчитывают. Но на той же белорусской территории работают множество групп, заброшенных окольными путями, а иногда и прямо через границу. Они обрабатывают население, изредка им даже удается создать небольшую вооруженную группу, но обычно КБР их быстро раскрывает. Беларусь – лакомый кусочек, там сравнительно чисто, есть почва, много населения.

– Но ведь и сама южная Польша – это в основном, как у них называют, Зона Развития. Там очень бедно. Зачем же им еще территории? – спросил Дима.

– Так ведь Зона Развития – это как раз для капиталистов очень важно! – воскликнула Ли. – Даже важнее, чем территория Федерации. В ЗР они все производят, что нужно для жизни, добывают ископаемые и так далее. В ЗР живет как раз пролетариат, который удобно эксплуатировать. Поэтому естественно, что и Германия, и Франция имеют в Польше военное присутствие и пытаются расширить границы. Кроме того, есть еще всякие «повстанческие армии», которые якобы стремятся освободить родину от тоталитаризма. В смысле, они считаются белорусскими, но располагаются на территории Польши, – вот они лезут больше всего, это фактически банды. Белорусов там очень мало, там все больше поляки, литовцы и даже арабы встречаются. Они живут за счет набегов за границу – им и хозяева за это платят, и грабят они, если получается. С этим бандами проблем больше всего, техники у них мало, их ловят с собаками, перестрелки бывают. Это часто.

– А там плохо живут, в Польше? – спросила Марина. – Ты сама там была?

Ли задумалась, просчитывая про себя, что можно сказать, а что нет.

– Да, я ведь была в разведке. Я была там на территории. Ну что сказать? Вблизи границы живут не так уж плохо. Нормально живут, сравнимо с нашими деревнями, например, где еще нет техники современной. Обычная традиционная жизнь, свое хозяйство, скотина, огород… Там земля еще достаточно плодородная. И главное, там живут в основном семьи солдат и пограничников, а им платят. А эти банды еще порой и мирных поляков в пограничье грабят. А вот если дальше проехать, в глубь страны… – Ли замолчала. Рассказывать ли им, что она была в Кракове? Она решила, что лучше не стоит. – Там страшненько. Даже у нас в призонье – и то не так. Безработица – процентов 80. Земли нормальной мало, и она вся в руках европейских фирм, там работников нанимают, фермеров нет. Безработные реально мрут от голода, я видела сама. Вот те, кому посчастливилось работу найти – на заводе или на полях – те живут за колючей проволокой, потому что иначе другие их ограбят.

– Боже мой, ужас какой-то! – Марина стиснула руками виски. Ли кивнула.

– Но самое интересное, что большинство из них все равно ненавидит Колд-зону. Это они СТК так называют. Говорят, что у нас тоталитаризм. Что русские их всегда угнетали. Хотя чего уж там угнетали, и когда такое было-то. Да и России никакой уже нет. Но все равно ненавидят именно нас, а на Запад – стремятся. В общем, пропаганда у них работает хорошо.

– Но как же так жить? – спросила Марина. – Без надежды, без просвета?

– Большинство из них мечтает попасть в Федерацию. Не мытьем, так катаньем. Это их надежда и просвет, – вздохнула Ли. Она прикрыла веки – множество картин плыло перед глазами. Как рассказать обо всем? Это целую книгу писать надо.

Пятнадцатилетняя голодная и тощая девочка, которая ищет адрес агентства, отправляющего в Европейскую Федерацию проституток – «эскортанток». Парни, строящие планы нелегального перехода границы – охраняемой и простреливаемой. Фермер, который откладывает каждый цент, чтобы отправить сына в Федерацию через какой-то «стипендиальный фонд», причем этот фонд – мошеннический, способ выманивания денег. Целая толпа нищих, матерей с умирающими от голода детьми, больных стариков у стен Европейского посольства. В надежде, что кто-нибудь милосердный сжалится и возьмет их в Федерацию, на любых правах, хоть нелегально.

Долгие разговоры с отцом Борисом в православной миссии. Большая часть православных, да и католических миссий на территории ЗР давно финансировалась СТК, и многие священники были по совместительству – или даже по основной профессии – агентами СТК. Или даже непосредственно кобристами.

Но лучше уж помолчать, чтобы не ляпнуть лишнего. Ли улыбнулась и перевела разговор.

– Когда родители собираются в Вологду? Я слышала, маман все-таки нашла здесь место работы.

Чапай по своему обыкновению расхаживал по классу взад и вперед, постукивая твердыми каблуками.

– Научный коммунизм говорит о классовой борьбе. Между тем, если мы почитаем историческую прессу, документы, создается впечатление, что классовая борьба имела место в ХХ веке в лучшем случае до 40-х годов. До войны. А потом классовая борьба куда-то исчезла. Ее очень долго не было. Были какие-то освободительные войны против тиранов, национальная борьба. Религиозная борьба – эти знаменитые исламские войны. А вот классовой борьбы будто не было, о ней никто и не упоминал. И даже после Большой Войны никто о классовой борьбе не говорил, кроме коммунистов. Китайцы боролись против американцев, европейцы – против русских, курды – против турок, тибетцы против Китая, и еще было множество мелких восстаний против различных тираний и режимов. И лишь когда компартии во многих местах возглавили движение, опять появилось понятие классовой борьбы, которое сохраняется и до сих пор. Такое впечатление может возникнуть, что и в самом деле такой борьбы не существует и это выдумка коммунистов, которую они всем навязали. У кого-нибудь есть идеи – это действительно так? Куда девалась раньше классовая борьба? Дарвин?

– Ну во второй половине ХХ века в развитых странах пролетариат получил много житейских благ. Социальное государство… вроде как говорили об отмирании пролетариата.

– Неверно, – отрезал Чапай, – даже если бы в развитых странах пролетариат отмер – что тоже неверно, то ведь оставалось множество эксплуатируемых в развивающихся странах, они жили очень плохо, у них были все основания восстать. И они нередко и восставали, кстати говоря. Миледи?

– Но это не называли классовой борьбой!

– Именно! Садитесь, курсант. Вы правы. Само понятие классов и классовой борьбы смертельно опасно для буржуазии. Как можно утверждать, что есть различные классы и один угнетает другой? Это же значит – открыть людям глаза на происходящее! Ромашка?

– Классовая борьба велась под другими названиями? – выпалила Ли.

– Верно, садитесь. Любой конфликт прикрывался национальными интересами, религиозными или же «борьбой за свободу против тирании», но на самом деле любой конфликт ХХ века имел классовую природу, хотя порой и не такую простую. Подлинно классовые конфликты – например, выступления и стачки на заводах, – вообще старались замолчать и скрыть от мира. И лишь после Большой Войны удалось донести до многих правду о том, что происходит: о том, что один класс угнетает другой и что класс буржуазии должен быть уничтожен, должна быть уничтожена частная собственность на средства производства. Эта подмена терминов долго отлично служила буржуазии. Запомните: буржуазия легко приспосабливается к изменениям, она гибка и умна. Рассмотрим еще один пример мимикрии буржуазии под меняющийся мир. Собственно, сама революционная борьба.

Чапай перевел дух. Подошел к кафедре, глотнул воды прямо из горлышка графина.

– Приблизительно до 70-х годов ХХ века революции – удачные и неудачные – происходили примерно по одному сценарию. Буржуазное правительство – часто тираническое, диктатура, – которое жестоко угнетает людей, создавая условия для выбивания из них прибыли своими или иностранными капиталистами. Угнетенные классы восстают, выделяются руководители восстания или же, как это было на Кубе, вначале приходят революционеры, а к ним уже охотно присоединяется угнетенный класс. В любом случае революционеры – против буржуазии и ее правительства, за народ, за его благополучие, свободу. Цели революционеров – либо установить народовластие, либо хотя бы, если это буржуазная революция, заменить жесткую диктатуру на буржуазную демократию, добиться элементарных прав и свобод.

Но в 80-е годы ХХ века мировая буржуазия – в основном, конечно, США – принимает концепцию так называемого управляемого хаоса. Разрабатываются сценарии цветных революций. Кто назовет фазы революции согласно теории Тихомировой?

По его кивку поднялся маленький курсант с позывным «Крот».

– Фаза хаоса, фаза организации, оборонная фаза, строительство.

– Точно. Садитесь, – кивнул Чапай, – это проходят в школе. Мы изучим теорию Тихомировой более подробно на втором курсе. Так вот, буржуазия стала применять для разрушения строя государств-противников фазу хаоса. Попросту говоря, государство противника подвергалось жесткой критике извне и изнутри, шла опора на недовольных, формировались группы, даже вооруженные группы в дальнейшем; шла мощная пропаганда по всем каналам. Наконец, когда хаос достигал расчетной величины, с помощью горстки недовольных – хватало и нескольких тысяч человек в столице – совершался государственный переворот. Парадокс! Революция, призывы к свободе – но в результате народ лишается власти и собственности, а приходят самые антинародные, порой диктаторские и фашистские режимы. Так буржуазии удалось разрушить систему мирового социализма, одну страну за другой – устояли лишь Северная Корея и Куба. Затем эта же схема применялась в арабских странах, в Белоруссии и на Украине, в России и Китае – безуспешно. А фаза организации в этом случае происходила под жестким контролем той страны – обычно США, – которая поддерживала и финансировала цветную революцию. То есть к власти приходили марионетки. Помимо того, что буржуазия с успехом использовала тактику пролетариата, она еще и обезоружила этим пролетариат, поскольку теперь сбитые с толку люди стали считать любой хаос злом и не спешили восставать, что бы ни случилось. Повстанцы в мире остались в основном управляемые, финансируемые буржуазией, – это были группы психически нездоровых граждан, представители радикального ислама или фашисты.

Возникла ситуация, когда казалось, что власть буржуазии абсолютно незыблема! Борьба рабочих больше не двинется дальше экономической тред-юнионистской фазы. Любая революция воспринимается прежде всего как фаза хаоса, а хаос – как абсолютное зло. Тайга, вы что-то хотите спросить?

Темноволосая девушка поднялась.

– Но ведь в Бандеровском конфликте противоположная сторона тоже восстала! Они не считали это злом.

– Верно. Восстание против восстания – народное выступление против так называемых революционеров, этот парадокс стал нормой. Ведь и в Сирии того времени народ яростно защищал президента от так называемых повстанцев! Да, в Бандеровском конфликте была вторая волна революции, на Юго-Востоке Украины, и там фаза организации шла под жестким руководством Российской Федерации, в то время как в Киеве организация шла под руководством США. Таким образом, даже если выступление было подлинно народным, крупные империалисты тут же использовали фазу хаоса в своих интересах. Итак, мы видим, что буржуазия приспособилась ко всему. И однако кое-чего она не могла, а именно: спастись от себя самой. Капитализм так и не смог преодолеть свое основное противоречие, иначе он перестал бы быть капитализмом. Собственно, в начале нашего века всем здравомыслящим людям было понятно, что ситуация разрешится либо мировой войной, либо таким экологическим кризисом, который уже можно считать апокалипсисом. Случилась мировая война. А вслед за ней настала… что именно настало, Электрик?

– Фаза хаоса!

– Именно. Революционная фаза хаоса. Восстаний, заметим, было не так уж и много – лишь там, где капиталисты возобновили производство, а эксплуатация, естественно, была ужасающая. Хаос возник сам по себе как следствие войны. И государства рухнули не потому, что их кто-то сверг – правительства попросту перестали что-либо контролировать. Исчезли. В классической фазе хаоса – так, как это было в Российской революции, скажем, – коммунисты принимали участие в так сказать раскачивании лодки. Наряду со всеми другими хаотическими силами – включая даже националистов, черносотенцев, фашистов – со всеми, кто хочет изменить положение. В фазе организации все эти силы, разумеется, вступали в борьбу и конкуренцию между собой. Но в наше время капитализм рухнул сам по себе. Он самоуничтожился. Хаос наступил без всяких раскачиваний лодки. Когда по стране нанесено два десятка ядерных ударов, никакие революционеры не нужны, правительство и так больше не сможет контролировать ситуацию. А дальше что у нас наступило? Ромашка?

– Э-э… фаза организации?

– Верно, садитесь. Пальцем прямо в небо! Конечно же, фаза организации. И как мы знаем, в этой фазе выделились и победили коммунисты – почти везде. А почему, вы скажете, Ромашка?

– Потому что они были более организованными, – предположила Ли, – чем другие…

– И не только сами были более организованными, но предложили жесткую готовую форму организации трудящихся – советы, коммуны на предприятиях, плановую систему. Как вы помните по теории, после фазы хаоса трудящиеся настолько от этого хаоса устают, что наибольшую симпатию у них в этот момент вызовут те, кто сможет навести хоть какой-то порядок. Конечно, порядок, который трудящихся устроит, ведь в этот момент именно массы творят историю и совершают выбор. И они – на территории СТК – совершили выбор.

Чапай остановился, развернулся и посмотрел на портрет Смирновой, внимательно глядящей в класс.

– Но для этого потребовались многолетние предшествующие усилия, еще перед войной, по строительству коммунистических партий, объединению их усилий, обретению влияния в массах. И этот опыт мы изучим, так как он важен для вашей дальнейшей работы.