Текст книги "Холодная зона"

Он смотрел на психотерапевтшу и думал, что она выиграла в жизненной гонке. У нее приличная работа, получает она значительно больше базиса. Может быть, она вообще не базис-гражданка. Хотя вряд ли, теперь и врачи, и психологи – не такая уж высокооплачиваемая работа.

Но все равно, наверное, у нее есть машина, она ездит отдыхать на дешевенькие курорты, ходит на какие-нибудь курсы йоги, может быть, она купила квартиру или даже дом в кредит.

Когда-то Рей думал, что так живут все граждане Федерации. Ведь в его время было значительно больше людей, способных позволить себе все это. Или – не было? Откуда ему знать, разве тогда он интересовался людьми?

Вот и она не интересуется. Возможно, в ее жизни все шло гладко: такие же «победившие», обеспеченные родители, школа, вуз, приличная работа. У нее такие же подруги – психологи, учительницы, чиновницы. Те самые десять или двадцать благополучных процентов. Она думает, что примерно так живут все.

Люди ведь обычно не интересуются друг другом. Ей вот по профессиональному долгу положено интересоваться, но, похоже, и ей это все неважно. Почему Рею на самом деле так плохо, почему после смены у рабочих Гамазона болят ноги, почему дети растут уже почти исключительно у профессиональных приемных матерей, почему Патриша бросила Рея…

– Конечно, вам это очень обидно и неприятно. Разрыв, да еще не по вашей инициативе – это очень тяжело.

– Я думаю, что ей тоже было тяжело. У нас ведь все было хорошо. Она меня любила.

– Ну так не бывает. Не бывает, чтобы все было хорошо – и вдруг внезапный разрыв.

– Она бросила меня из-за письма Базис-центра. С нее хотели снять большую сумму денег. И вообще отобрать ее рабочий доход.

Психотерапевтша улыбалась с выражением легкого превосходства на лице.

– О нет, господин Гольденберг! Так не бывает. Деньги никогда не бывают решающим фактором.

«Да что бы ты знала об этом!»

– Почему вы молчите? Что вы думаете сейчас, господин Гольденберг?

– Между нами не было ничего плохого, вообще. Мы даже не ссорились. Если не из-за денег, то я просто не понимаю…

– Ну если вы подумаете, то наверняка найдете какие-то настораживающие моменты в отношениях.

– Но их не было!

– Так не бывает, – настаивала терапевт, – господин Гольденберг, поймите, пока вы будете винить весь мир в своих неудачах, мы никуда не сдвинемся. Вам следует искать причину в себе!

Рей в конце концов ломался, соглашался, искал какие-то причины в себе, терапевтша радостно восклицала: «Вот видите? Это уже работа!» После сеанса во рту оставался вкус подгнившего лимона. Ночью Рей лежал без сна и скрежетал зубами. А почему Кунц, Беата, да почти все знакомые безработные живут в одиночку? Они тоже все сами виноваты? Почему, черт возьми, раньше точно такие же люди сходились, жили вместе, даже женились иногда? А теперь очень редко это делают. Даже на улице редко увидишь парочки. Да ясно же: потому, что Базис-центр ведет неусыпный контроль за гражданами, кто с кем спит – и сразу же быстро перераспределяет деньги. Даже двое безработных, живущих вместе, будут получать меньше, чем сумма их отдельных доходов – ведь Базис-центр будет платить только за одну квартиру, да и базис-доход на «второго члена семьи» ниже, чем на одного.

– Общество, – мягко, но настойчиво повторяла терапевтша, – это то, что мы не можем изменить. Это данность. Единственное, что мы можем – это изменить себя, чтобы научиться жить в этом мире. Я хочу помочь вам в этом!

Рей излечился от откровенности. Он отсиживал сеансы, как школьный урок, бормотал то, чего от него ждали, и уходил в палату. Общался с соседями. Пацан-саморез, Ким, поменял четырех приемных матерей. Сейчас, после больницы, он должен был перейти в дом молодежи, где за молодыми людьми осуществлялся надзор; ему уже исполнилось восемнадцать, и он не мог больше оставаться в приемной семье. Школу Ким не закончил, болтался в седьмом классе. Впрочем, так как он трижды оставался на второй год, дальнейшее его образование государство оплачивать не будет. Но обо всем этом парень, казалось, вообще не думал. Игры, интерэки, огромный плакат «Космических рейнджеров» над кроватью. Какие-то девчонки, сложности с ними. Хотя парнишка был второгодником и неучем, он не производил впечатления тупого – наоборот, рассуждал сложно, интересно. Натура у него была тонкая и ранимая – отчего и страдал.

С нарком разговаривать было невозможно. А вот с депрессивником Рей почти подружился. Лет ему было тридцать шесть, звали его Свен.

Когда-то у Свена была работа и даже образование – он был специалистом-кибертехником. Зарабатывал триста долларов сверх базиса, и даже начал учиться в вузе, чтобы стать инженером и, может, даже совсем слезть с унизительного всеобщего статуса базис-раба.

Потом он потерял работу – предприятие закрылось из-за кризиса. Полтора года искал новую. Попытался открыть свою фирму, взял кредит, но, оказывается, чтобы хоть как-то выжить, любая мелкая фирма должна стать сателлитом крупной. Большинству это не удается. Не удалось и Свену. Кредит надо было возвращать. Свен прыгнул с автобана, с пятнадцатиметровой высоты, но неудачно. Его спасли, вылечили. С тех пор он жил с официальным диагнозом депрессии, ежегодно три месяца проводил в клинике, остальное время числился в Базис-центре как безработный. Конечно, это не значит, что он не работал на самом деле.

– Это у них ведь только называется – безработный, – просвещал он Рея, – ты, наверное, еще не понял. Но безработные на самом деле все время где-то работают. Но бесплатно.

Рей уже и сам начал об этом догадываться.

Свен убирал улицы (недоумевая, почему к этому не приспособить киберов, в которых он неплохо разбирался), продавал розницу и перетаскивал ящики в магазине, был грузчиком, помогал мусорщикам, обрезал кусты, мыл машины, работал на конвейере (что вызвало еще большее его недоумение – уж такие-то операции роботы умели делать сто лет назад!), убирал посуду в ресторане. Все это называлось «практикой» или «мероприятиями по социализации» и занимало примерно семь-восемь месяцев в году. Еще месяц Свен проводил на каких-нибудь бессмысленных курсах. Свободного времени – если не считать больницы – у него оставалось меньше, чем у работающего человека.

О нормальной работе нечего было и думать – кто же возьмет человека с такими лакунами в биографии? А теперь Свен уже и подзабыл свою специальность.

Впрочем, в больнице им тоже не давали расслабиться. Ежедневно проводились занятия: то они рисовали что-нибудь плохо заточенными цветными карандашами на листах серой бумаги, то махали руками и ногами под примитивную ритмичную музыку. Их выводили гулять – посидеть на бревнышках за корпусом, покурить в беседке – для тех, кто курил, поежиться от холода, глядя в безрадостное зимнее небо. Они мастерили что-то из проволочек, выполняли тесты на компьютерах, писали сочинения. Проводилась «групповая терапия» – они усаживались на стулья в кружок, и каждый по очереди что-нибудь рассказывал о себе. Рей быстро научился говорить нейтрально и не вдаваться в подробности. Ему казалось, что никто не верит в его историю – попаданца из прошлого, замороженного в саркофаге, неслыханно богатого, а потом потерявшего все. Но никто и не возражал, все это никого не удивляло, наверное, они тоже давно потеряли чутье и не различали правду и выдумки. Тем более что еще один больной все время рассказывал, что он на самом деле – инопланетянин, который потерпел аварию и теперь хочет выбраться отсюда и ищет своих. А еще несколько человек говорили о себе такие вещи, что и Рей не мог понять, правда это или все-таки бред.

Свен на таких сеансах говорил мало, нейтрально и в позитивном ключе – дескать, вот хочу выйти из больницы и начать новую жизнь. Когда они сидели в курилке с Реем – Рей не курил, но ходил туда за компанию – Свен был куда откровеннее. Он давно уже ни на что не надеялся. Однажды Рей пожаловался ему, что терапевтша в упор не хочет понимать – в этом обществе ничего добиться нельзя.

– Конечно, я знаю, что сам виноват. Я вел себя как дурак, когда жил у племянника. Я совершил ошибку. Но должна же быть возможность хоть как-то ее исправить! Хоть какое-то образование получить… А такой возможности нет и не предвидится.

– Да плюнь ты на них. Они всегда так. А про общество – это да. Кстати, я вот думаю, а что там на самом деле, в Холодной зоне?

– А что там может быть? – удивился Рей. – Ну там же террористы, голод, концлагеря какие-то.

Свен покачал головой.

– Знаешь, я им не верю. У меня, между прочим, мать была коммунистка.

– Серьезно? – удивился Рей. – Я думал, их тут давно уже нет.

– Конечно, нет, – согласился Свен, – их и так было немного, а потом во время войны и после их вообще того, пересажали и в основном потихоньку убили. Всех. Они же вроде как были вражеские агенты. Мать у меня исчезла, я даже не знаю, где она, что… Мне было четырнадцать, я с тех пор жил в приемной семье. Но короче, когда я был маленький, мне мать рассказывала то, что она слышала от бабушки. А бабушка у меня выросла в ГДР, ты, наверное, знаешь, что это такое?

– Да, конечно! – обрадовался Рей, ну хоть кто-то здесь помнит прошлое. – Неправовое государство! Тоталитарный режим.

– Вот-вот. Сейчас уже и названия этого никто не помнит. Когда ГДР разрушили, мои предки переехали в Баварию. Так вот, бабка – а она тоже рано умерла, я почти ее не знал – она говорила, что там у них был типа коммунизм, и там у каждого была работа. Представляешь, у всех – нормальная работа, зарплата, опять же, учеба вся бесплатная. На кого хочешь – на того и учись. Вообще безработных не было! Бабка там только в школе поучилась, маленькая еще была, но все равно помнит, говорит, здорово было в школе. Ну вот, мне мать в детстве все уши прожужжала, что на самом деле нам врут и коммунизм был лучше. А я думаю, может, в Холодной зоне тоже все не так плохо? Потому что хуже-то, чем здесь, вроде и некуда.

– Ну в Зоне Развития хуже, – возразил Рей, – я там бывал.

– Я тоже видел немного. Да, там плохо. Но и здесь ведь тоже хреново, согласись!

– Но про Колд-зону же все время рассказывают какие-то ужасы. Неужели врут все? Вообще все? Ведь, наверное, что-то в этом есть.

– Наверное, – Свен загасил окурок, – но ты знаешь, я бы посмотрел. Все лучше, чем с моста сигать, как считаешь?

У Свена Рей научился общению с терапевтами. Главное – сделать вид, что все в порядке. К весне больница осточертела ему хуже горькой редьки, он отдал бы все, лишь бы снова оказаться на воле. А ведь есть люди, которые живут в психиатрии годами, особенно – в закрытой психиатрии.

Рей научился улыбаться – терапевты считали, что искренне. Говорил, что многое осознал и что теперь начнет новую жизнь. Говорил о планах на будущее. К апрелю его выписали из больницы – слишком уж большой был наплыв новых самоубийц, в палате даже поставили дополнительную пятую койку.

Собирая нехитрый скарб, Рей поклялся себе, что ни за что не вернется сюда. Ложиться в больницу ежегодно, как Свен и все эти люди – давно уже сломленные?

Нет, никогда в жизни.

Тем более что план у него действительно появился.

Рей поел, искупался под душем – ванна вызывала у него неприятные ассоциации – как следует отоспался.

Оказывается, эту квартирку с обшарпанными стенами он уже воспринимал как дом. Да что там – здесь он был в одиночестве, без воплей, стонов, хлопанья дверьми, без постоянного раздражающего присутствия людей рядом. Даже, наверное, камер никаких здесь не было. Хоть скачи по комнате голым, хоть занимайся онанизмом, никто не увидит. У Рея, впрочем, не было таких потребностей. Быть одному – уже благо.

С утра он смастерил два сложных бутерброда из купленных накануне продуктов. Задумчиво съел, глядя в окно, прихлебывая вкусный домашний кофе. Потом он вышел в комнату и сел в кресло перед монитором.

Как же у них теперь называется армия? Во времена Рея это был Бундесвер. А, без разницы.

– Армия, – произнес Рей. Монитор замелькал смысловыми облаками, Рей вгляделся в слова.

– Вооруженные силы ЕС, Мюнхен, рабочие места, – выбрал он. На экране возникла ослепительно красивая рыжеволосая девушка в камуфляжной форме, на ее пышной прическе невесть как держался маленький берет с кокардой.

Сверкнув в улыбке рядом белоснежных зубов, девушка призывно, с сексуальным оттенком в голосе, произнесла:

– Вооруженные силы ЕС предоставляют желающим первоклассные рабочие места! Стань нашей сотрудницей или сотрудником! Увлекательные приключения, чувство настоящей дружбы, возможность приобретения специальности, ценной и для гражданской жизни, возможность карьерного роста и отличный доход – вот что предлагаем мы тебе взамен скучных и серых будней!

Девушка еще что-то трещала, а Рей вглядывался в проплывающие картинки на заднем плане. Строй солдат в экзоскелетах – наружу торчат одни лица из поднятых щитков, все как на подбор счастливые и молодые. Солдатики в камуфляже чинят (или заряжают?) какое-то гигантское сложное орудие. Марширующий строй, красивые девушки в форме на первом плане. Бегущие экзоскелеты и гигантские танки на фоне великолепного зеленого пейзажа.

Стратосферные треугольные самолеты, выполняющие сложные фигуры в строю.

Он всегда ненавидел армию и любой милитаризм. Может быть, по неприязни к так называемым настоящим мужчинам – вроде Леона; раньше такие нередко выбирали военную карьеру. Может быть, потому что слишком уж это бессмысленно – умирать и убивать для того, чтобы у кого-то (пусть даже у родственников) выросло состояние. Да и вообще – иерархия, тупые сержанты, стрельба, физподготовка, две извилины, и то одна от фуражки…

Но сейчас речь шла не об этом. Рей едва не умер, и он не собирался падать в ту же яму, из которой начал выкарабкиваться. Или даже еще не начал. Словом, сейчас он настолько был готов на все, что пошел бы хоть в армию Северной Кореи (или что там теперь на ее месте?) Только бы не остаться снова базис-гражданином без работы с альтернативой уйти в бомжи или уехать в Зону Развития и сдохнуть там.

Ему кто-то уже давно это сказал, кажется, в очереди в Базис-центре. Или на курсах. «Молодым-то всегда можно устроиться в армию. Там мест хватает». Рей еще подумал тогда, с холодком по хребту – отчего это хватает мест, не потому ли, что солдаты активно воюют на границах и их постоянно убивают? Но сейчас ему было все равно.

В казармах тоже не сладко, конечно, – комнаты на несколько человек наверняка (если не хуже), режим, муштра, свободное время по часам. Но это – шанс. Шанс когда-нибудь наладить такую жизнь, какая его, Рея, в конце концов устроит.

Надо смотреть правде в глаза – у него уже никогда не будет доступа к состоянию семьи Гольденберг. Но так ли уж много ему нужно? Нормальная квартира (лучше своя, конечно), питание и хороший интернет. Конечно, и эти блага в нынешнем обществе завоевать очень непросто. Но он сможет их добиться, он – Гольденберг. Пусть даже для этого и придется пройти курс муштры и даже стрелять.

Рей просмотрел вакансии на сайте мюнхенских ВС. Предложение слегка разочаровало его. Для людей старше двадцати семи многие пути были закрыты. Фактически все, что ему предлагали, – стать «младшим солдатом» с перспективой дослужиться до рядового, но только если попадешь в боевую зону. Или же курс обучения на «вспомогательный технический персонал». Работа «подай-принеси», подметать плац или технические площадки, чистить технику, в перспективе, может быть, проводить техосмотры и обслуживать киберов.

Зарплату все равно начнут платить только либо в боевой зоне, либо после окончания двух-трехлетних курсов. До того – базис и проживание в казарме.

Но все-таки и в этом больше смысла, думал Рей, одеваясь для похода в Базис-центр. Лучше всего, конечно, попасть в боевую зону. Где-то на заднем плане мелькали подростковые мечты о том, как он совершит подвиг, захватит в одиночку вражеский командный пункт или еще что-нибудь; его сразу повысят в звании, наградят… интервью на ИТВ, поджатые губы Наоми Гольденберг, холодная усмешка Леона («надо же, парень оказался не таким уж ничтожеством»). Хорошая зарплата, офицерская школа, избавление от базиса, покупка собственного дома, а там можно и разыскать Патришу, и она поймет, как ошиблась в нем. Все это ерунда, разумеется, мыльная опера. Сейчас много таких сюжетов. Но наверняка на границе с Холодной зоной выслужиться все же проще.

– Рада вас видеть! – расцвела улыбкой Ванг. – Как вы себя чувствуете? Лучше? Сейчас очень важно, чтобы вы быстро нашли свое место в жизни, мы же не хотим допустить рецидив, правда?

– Да, – Рей наклонил голову, – я действительно хотел бы начать новую жизнь. Я решил пойти служить в Вооруженные силы.

Он ожидал похвалы и поддержки Ванг – надо же, безнадежный базисник сам нашел работу! Проявил инициативу. Но улыбка служащей несколько поблекла. А потом исчезла совсем.

– Господин Гольденберг, вы уверены, что хотите этого? А я считаю, что это – совсем не ваше дело. Вы уже не так молоды для армии.

– Ничего, я посмотрел на сайте, таких, как я, еще берут.

– У вас психиатрический диагноз! Вам будет сложно в армии – дисциплина, требования.

– Ничего, приспособлюсь, – тихо произнес Рей.

– Я не думаю, что вы пройдете тестирование! – заявила Ванг. Рей взглянул ей в лицо.

– Зачем вы мне это говорите?

– Просто я хочу предостеречь вас от ошибки. Кроме того, если бы вы сейчас не имели шансов ни на что другое, возможно, я бы, – Ванг покачала головой в разные стороны, словно весами, – согласилась с вами. Но у вас как раз сейчас появился отличный шанс! Я хочу предложить вам новое место работы.

Она с победным видом шваркнула перед ним пластиковый листок. Рей пробежал лист глазами.

«Требуются добровольцы… фармакологические тесты… оплата, начиная со второй экспериментальной серии… Частный научно-исследовательский центр».

– Вы понимаете, что там вам предлагают даже оплату? Не сразу – вторая серия начнется через полгода, но если вас для нее отберут, через полгода вы сможете уже получать больше базиса! Конечно, есть минус – проживание на базе центра, но я рада вам сообщить, что Базис-центр все это время будет продолжать оплачивать ваше жилье, так что вы в любой момент сможете вернуться домой. Ну как?

Ее лицо сияло.

– Подопытным кроликом я уже был, – сморщился Рей, – не знаю. Я бы предпочел все-таки армию.

Чиновница прекратила улыбаться.

– Господин Гольденберг, послушайте…

– Разве я не могу свободно выбирать место работы? – возмутился он. – Да что же это такое в конце концов?

– Можете! Конечно, можете.

Ванг отвернулась к монитору, ее пальцы забегали по невидимым клавишам.

– Но я должна предупредить вас, господин Гольденберг: направление на работу испытателем для вас я оформляю как обязательную рекомендацию. Вы можете не выполнять ее, но в этом случае вам официально будет отказано в продлении базиса.

Глава 14. Курсанты

Невский был наряден и светел. Все леса уже сняли, заново выстроенные древние дома блистали свежими фасадами. Ли шла с полуоткрытым ртом и только вертела по сторонам головой.

«Неужели теперь вот это – мой город?»

Во время войны центр города был полуразрушен ударной волной, а строения на востоке, так же, как и неустойчивые новоделы в других районах, смело начисто. Теперь центр окончательно восстановили. Спальные районы перестраивались заново. Здесь, на Невском, уже невозможно представить, что была война, что город лежал в руинах – гораздо хуже, чем после Второй мировой.

Ленинград не был вовсе уж чужим городом для Ли. Здесь когда-то жили дед и бабка с материнской стороны; мать уже во время войны уехала в Кузин. Здесь учился брат Димка, после базового образования он уехал в Вологду, работал там на заводе, женился. Несколько раз Ли гостила у Димки в Ленинграде.

Впрочем, теперь ей любой мирный город казался нереальным чудом.

Необыкновенно приятно было смотреть на ребятишек, женщин в нарядных платьях, мужчин в свободных рубашках с закрученным по моде воротом. На Ли тоже посматривали с интересом и уважением: как большинство демобилизованных, она не торопилась снять форму, а на форме у нее поблескивали кое-какие значки, медаль и нашивка за ранение, да и звание сержанта было поводом для гордости.

Значит, не просто так она служила, не где попало. Это понимали окружающие.

Ли миновала Дворцовую площадь и вышла на Неву. Задохнулась от счастья. Нет на свете города прекраснее. Нигде нет такого необъятного простора в сочетании с твердостью имперского гранита, с летящими ростральными колоннами, с помпезными дворцами и куполами по берегам. Ли облокотилась на парапет. Стоять бы так и смотреть, тем более что погода нынче не вполне ленинградская – синее открыточное небо, позолота сверкает, облака отражаются в свинцовой воде.

Но долго стоять не получится – до встречи три минуты. Прийти следует вовремя – она ведь теперь кобристка. Сердце пропустило удар.

Интересно, она хотя бы узнает Бинха? Последний раз она его видела выпускником, восемнадцатилетним – Бинх учился дольше, чем другие, из-за войны. Потом еще служил два года; теперь учился на третьем курсе профшколы КБР. Взрослый мужчина. Ли подала документы в профшколу позавчера. И вдруг – звонок. Без изображения, но голос она узнала сразу.

– Аньен, Ли! Чукха хамнида! – «Привет! Поздравляю!»

– Аньен, – ответила она севшим внезапно голосом.

– Поступаешь в школу?

– Да, а ты откуда…

– Ты же имеешь дело с кобристом, Ли. Очень рад за тебя! Думаю, надо встретиться, как полагаешь?

Она еще плохо знала Ленинград, договорились о встрече прямо на Дворцовом мосту. Погулять по Неве.

Ли вошла на мост. Движение личных автомобилей в центре было запрещено, по центру, нагоняя друг друга, ехали веселые трамвайчики, вокруг них сновали мотоциклы – по большей части Зонгшены – и мелкие скутеры. Под мостом как раз проходил небольшой белый катерок. Ли остановилась, засмотрелась на кораблик.

Надо будет покататься на таком. В Петродворец съездить. Может, с кем-нибудь из профшколы, будут же новые друзья. А может, даже с Бинхом… Хотя кто его знает, будет ли он дружить с Ли, как некогда в школе. И в школе-то он не очень дружил – так, вожатый. И все же этот человек сыграл в ее судьбе огромную роль.

Она вытянула ладонь и положила на перила моста. Пальцы слегка дрожали. И чего она так волнуется? Ну Бинх. Ну и что? Встретятся, поговорят. Не обязательно же ему знать, как часто и много она думала о нем, особенно последний год, и все не могла понять – кто он ей и почему так все сложилось в ее судьбе.

Маленький скутер пересекал улицу поперек. Ли остановилась. Водитель поставил машину у бортика, соскочил, двинулся ей навстречу – высокий, тонкий, в неприметном сером костюме. Увидел ее и побежал.

И Ли побежала ему навстречу. Прямо в раскрытые навстречу руки. И бросилась, обняла, и он подхватил и закружил ее.

С этой секунды мир встал на свои места. Все в мире стало таким, как надо.

– Я служила в Бресте, в ОСН. Ну, отряд спецназначения. На самом деле – диверсионная группа. Четырнадцать ходок за речку. Два в составе разведгрупп, двенадцать – в одиночку.

– Я знаю, Ли. Я многое о тебе знаю.

– Что же ты не писал, не звонил?

– Не хотел навязываться. А ты что?

– Так и я тоже!

– Ну мы даем. – Они рассмеялись.

– Пойдем посидим где-нибудь. Я бы повез тебя на скутере, но лучше погулять. Погода сегодня отличная.

Скутер поставили у Эрмитажа. На углу Большой Морской обнаружилось симпатичное кафе. Не частное – денег у Ли никаких не было уже давно, а госсети «Аврора», с фигуркой легендарного крейсера над дверями. Ли понравилось бы сейчас все, что угодно, хоть забегаловка с бетонным полом и крысами, но кафе было действительно уютным: легкие столики, белые и синие тона, полосатые занавески, золотые якоря. Картинки с революционными матросами и кораблями на синей воде, под алыми флагами. Радовал и бесплатный ассортимент – веселые пирожные, блины с любыми начинками, выпечка. Ли взяла чаю с лимоном и блинов, мисочку меда. Бинх сгрузил на поднос жасминный чайничек и сухое печенье.

Работала в кафе, похоже, всего одна женщина – немолодая, в сине-белой старинной матроске. Она приветливо улыбнулась посетителям и, видя, что они справятся и сами, углубилась в свой монитор.

Кафе было автоматическим – взятые посетителями блюда тут же восполнились новыми тарелками, съехавшими по направителю из кухни. Бинх объяснил, что в последнее время число частных кафе в Ленинграде резко уменьшилось – с автоматикой никто из них не может конкурировать, ведь официанткам и живым поварам в частном секторе надо платить деньги. А вкус в госкафе ничуть не хуже.

Ли, собственно, не хотелось есть. Она жадно смотрела на знакомый птичий профиль Бинха. Тонкий нос, скулы, узкие блестящие глаза, острый угол подбородка. Он не так уж сильно изменился, наверное, корейцы вообще мало меняются с возрастом.

– Ты такая красивая стала, – сказал вдруг Бинх. Ли фыркнула.

– Я? Красивая? В форме-то?

– Тебе идет форма. Я ведь тебя в последний раз видел девчонкой. Ну в Субмире, конечно, смотрел, но это не то. Теперь ты женщина, и очень красивая. Тебе еще бы волосы отрастить немного, они у тебя такие пышные были, а сейчас…

– Ну да, сейчас я как раз недавно оболванилась, – кивнула Ли и провела ладонью по светлому ежику.

– Правда, у нас тоже обычно коротко стригутся. Но не так, как в армии.

– А ты думаешь, меня примут?

– Да.

Он обмакнул печенье в чай. По-русски все-таки пьет, подумала Ли.

– У меня полтора часа, – сказал он, – всего два, но мне нужно полчаса на обратную дорогу. Тебя куда-то подвезти?

– Нет, я на метро, там недалеко. Я в абитуриентской общаге на проспекте Большевиков. А ты совсем не изменился, Бинх. Я часто тебя вспоминала. Все время. В школе, в армии.

Он улыбнулся рассеянно.

– Теперь будем чаще видеться. Тебе повезло в какой-то мере, Ли, с местом службы. Со специальностью. Фактически они тебя подготовили к школе КБР, ты начнешь не с нуля. Ты уже опытная диверсантка.

– Я работала на связи. Связь, курьерская служба. С нашими там, в южной Польше.

– Понимаю. Этого вполне достаточно.

– Хотя стрелять тоже приходилось. Особенно поначалу, с разведгруппой… – Ли замолчала. На втором месяце обучения она попала в настоящий бой. Это уже даже перестрелкой не назовешь. Банда прорвалась сквозь лазерную завесу, вывела из строя генератор.

– Они там мне сказали сразу – внешность у тебя идеальная. Я же беленькая, похожа на полячку. Язык с базового русского учится за несколько месяцев без акцента. Мне давали польские имена, и я ходила туда под легендой.

– Повезло, – повторил Бинх, – я служил в Сингапуре, там было банальное месилово, похлеще, чем с цзяофани. Авиация, артиллерия, ОВ, вакуумные… Меня тоже направили в разведку, но это была обычная армейская разведка: сбегать посчитать танки, взять языка и все такое. Вот это, – он вытянул руку и нашарил медаль на груди девушки, – за тот бой?

– Нет, это за задание одно. А за бой – вот, – она показала другой значок.

– Мне тоже в армии цацек навешали, это да. В КБР ты их не увидишь. Если и получишь когда-нибудь – надевать нельзя.

Блин оказался очень вкусным. Ли сбегала за добавкой и ела теперь потихоньку, пропитывая каждый кусочек медом.

– Так что у тебя хорошие перспективы в плане карьеры. Ты ведь хочешь работать в ФТА, я правильно понимаю?

– Ну конечно, это было бы интересно! – согласилась Ли. – Куда интереснее, чем здесь шпионов вылавливать. Хотя здесь важнее, – поспешно уточнила она.

– Все важно. А как твои родители сейчас?

– Да нормально. Вышли из ЗИНа, живут в реа-колонии. Ищут работу в других городах, в Кузин не хотят. Отец будет переучиваться, у него устаревшее образование. Мать… предпринимательская деятельность ей запрещена. Но она и не рвется уже. Ищет место дизайнера одежды в Вологде, там брат живет.

Ли фыркнула.

– Они ко мне приезжали, когда их из ЗИНа выпустили. На свидание. Мать так возмущалась, что меня направили в «горячую точку», на границу! Она была уверена, что это из-за них. Ну понимаешь, раз родители вроде как преступники, враги народа, то дочь закатали в такую мясорубку… Я ей очень старательно и долго объясняла, что не из-за них, что, наоборот, я сама хотела именно сюда, и это по рапорту. Но самое смешное, что она и дальше это же всем рассказывает. Что злобные органы преследуют меня и послали в «горячую точку», чтобы убить. Надеюсь, когда я начну сама работать в КБР, она перестанет это рассказывать.

Бинх покачал головой.

– Это, конечно, не слишком-то хорошо. А что она думает по поводу ЗИНа?

Ли махнула рукой.

– Я уже не обращаю внимания. В ЗИН ее отправили потому, что она была очень добрая, зарабатывала деньги и всем помогала. Там, в ЗИНе, ее все уважали, и она была самая крутая – насчет этого не знаю, конечно, может, так и было. Я спросила, как насчет нарушения законодательства – так она часа два орала, как я неправа, ведь она же эту тварь, ну работницу, из грязи вытащила. Перечисляла все благодеяния, которые делала для работниц. Я, естественно, оказалась врагом. Вообще, я всю жизнь была неблагодарной тварью, в восемь лет донесла на родителей, в результате чего меня забрали в ШК, все детство над ней издевалась, эгоистка, инда. Я уже родилась индой! Потому что ей там какой-то разрез делали во время родов. В общем, тяжелый случай. Я чуть не застрелилась после их отъезда и не горю желанием снова увидеться.

Бинх внимательно смотрел на нее.

– Все будет хорошо, Ли.

Они гуляли вдоль Невы, глядя на большие и малые корабли. Ли рассказывала, потому что Бинху можно было рассказать все. Или почти все. Он сам спросил о Валере и о том, поддерживает ли она теперь с ним отношения. Ли вздрогнула.

Ей было очень трудно рассказать об этом. Сначала то письмо, год назад. Как раз, когда она отлеживалась после ранения и думала, что теперь-то уже все хорошо, и теперь она точно будет жить замечательно, она выжила, она знает цену жизни, теперь ей каждый вдох будет доставлять удовольствие…

И то письмо. Он не виноват, конечно, – он же не знал, что происходит с ней прямо сейчас. А сообщить было нужно. Он смущенно улыбался ей с экрана и говорил тихо. Ему тоже шла форма. Его направили служить в тихое место, в Узбекистан. Он там осваивал методы биозащиты.

Валера встретил девушку по имени Халима. Она работала у них на биостанции, куда и он приходил частенько. У Халимы уже было профобразование биолога, и она тоже училась в ШК – интеллигентная, интересная девушка. Валера просил прощения. Говорил, что в общем-то, наверное, они все равно не подходят друг другу. Ничего бы не получилось. Он был прав, Ли часто думала об этом. Письма от него приходили редко, и взаимопонимания в письмах как-то не было. А было ли оно раньше? С ним было весело, легко, приятно. Но и все, пожалуй.