Текст книги "Россия и современный мир №3 / 2013"

Дальше – хуже. Пилот лидирующего бомбардировщика не заметил, что уже летит над сушей, полагая, что он все еще над морем. Самолет врезается в гору, экипаж гибнет, а буксируемый планер терпит аварию. В живых остались 14 десантников (четверо погибли).

Еще более трагичной оказалась судьба людей со второго планера. Его буксировочный трос обледенел и оборвался. Командир бомбардировщика был вынужден раньше времени повернуть назад, а планер совершил аварийную посадку. Из 17 десантников уцелели только девять.

Надо отдать должное англичанам: они не бросили раненых товарищей, а на себе попытались унести их в горы. Но далеко не ушли. На место катастрофы прибыл карательный отряд вермахта с офицерами абвера, оповещенными службой радиоперехвата.

Бой был скоротечным. Оставшихся в живых бойцов каратели доставили в комендатуру города Эгерсунд. Их быстро допросили, но ничего не добились. Пленных вывезли за город и расстреляли. Этого требовал приказ Гитлера: диверсантов, партизан и саботажников уничтожать на месте. Но каратели явно поторопились выполнить приказ фюрера, не поставив в известность местное руководство гестапо – государственной тайной полиции. Гестаповцы были взбешены: они не успели выяснить, с какой целью прибыли англичане, для чего у них было так много толовых шашек и бикфордова шнура, запалов. Так немецкая пунктуальность обернулась серьезным промахом абвера, который потом дорого обойдется «третьему рейху».

Мне удалось побывать на месте гибели бойцов «роты Линге» со второго планера. Помог мой добрый норвежский знакомый и коллега – бывший офицер, а ныне военный историк и писатель Бьёрн Братбак (Bjorn Bratbak). Из крупного портового города Ставангер, где живет Бьёрн, мы приехали на его машине в район Эгерсунда. Стояла осень, трава и кустарник на побережье окрасились в багряный цвет. Как будто прибрежные дюны были орошены каплями крови. Мы молча постояли со склоненными головами…

О чем умолчал Вальтер Шелленберг

После неудачной операции с планерами англичане согласились на предложение взорвать завод силами коммандос, которых тщательно отобрали уже не только из британских десантников, но и из бойцов норвежского Сопротивления, уроженцев провинции Телемарк, где расположены Рьюкан и Веморк. На этот раз шестерых опытных парашютистов-подрывников готовили на уединенной базе более тщательно, в течение двух месяцев тренируя на макете завода.

Вылет группы коммандос состоялся во второй половине февраля 1943 г. Несмотря на отвратительную погоду, доставка парашютистов и их выброска на горное плато Хардангервидда прошла успешно. Об этом надо сказать особо. Хардангервидда (Hardangervidda) – самое крупное горное плато на севере Европы. Его площадь – около 8000 км², высота от 1200 до 1600 м над уровнем моря. О том, каковы здесь природные условия, дает представление тот факт, что хотя плато и находится в южной части Норвегии, здесь можно увидеть арктическую флору и фауну. А в его окрестностях обитает самое большое в Северной Европе поголовье оленей.

Но главное, – это, пожалуй, самое дикое и безлюдное место в Старом свете. Особенно зимой, когда сильнейшие ветры и снежные заряды буквально сбивают человека с ног. Недаром именно здесь известные полярные исследователи и первопроходцы Руаль Амундсен и Фритьоф Нансен готовились ко многим своим экспедициям. К счастью, бойцы из «роты Линге» нашли охотничью бревенчатую избушку. В ней можно было развернуть рацию для связи с Лондоном, приготовить горячую пищу, отоспаться и отогреться после многократных разведывательных вылазок в Веморк, совершать которые было возможно только на лыжах.

Как бы то ни было, британское командование убедилось окончательно, что без помощи норвежских партизан им не обойтись. Ибо гидроэлектростанция и завод представляли собой неприступный объект: с одной стороны, высокая отвесная скала, с другой – глубокое ущелье. Коммандос решили проникнуть на завод по коммуникационному туннелю, в котором были проложены силовые кабели.

27 февраля 1943 г. два подрывника-коммандос и два норвежских бойца Сопротивления проползли по туннелю в цех концентрации тяжелой воды. Остальные члены группы заняли круговую оборону у входа в туннель. Десятки килограммов тротила, детонаторы и бикфордовы шнуры были размещены на цистернах с тяжелой водой. Правда, в одном из помещений оказался охранник-норвежец. Но он, увидев людей в английской форме с автоматами, сопротивления не оказал. Когда один из бойцов поджег бикфордов шнур, охранника отпустили со словами: «А теперь дуй отсюда как можно скорее!»

С помощью часового механизма взрыв произошел с задержкой на 20 минут – уже после того, как все члены группы были в безопасности. Была полностью уничтожена установка высокой концентрации и электрическая аппаратура. Дальнейший путь пятерых из восьми спецназовцев лежал через всю страну к шведской границе. Забегая вперед, скажем, что они дошли до нее, преодолев по безлюдным тропам неблизкий путь в 400 км.

Утром в Рьюкан прибыл германский верховный рейхскомиссар в Норвегии Йозеф Тербовен. По его приказу арестовали десять заложников из местных жителей, которых должны были расстрелять, если не будут выданы диверсанты. Но проведенное по горячим следам расследование абвера и гестапо показало: местные рабочие были ни при чем – здесь действовали профессионалы из спецназа.

Итак, хваленая немецкая разведка проморгала подготовку диверсионной акции против секретного объекта в Веморке, недооценив смелость и профессионализм коммандос и подпольщиков. Примечательно, что шеф германской политической разведки Вальтер Шелленберг в своих мемуарах даже словом не упоминает об этом провале спецслужб «третьего рейха». Рассказывая о своих поездках в Норвегию, «герой» главного управления имперской безопасности (и писателя Юлиана Семенова) как в рот воды набрал относительно операции в районе Рьюкана.

Свидетельства Клауса Хелберга

Эта дерзкая атака группы коммандос вошла в историю разведки и Второй мировой войны в целом как операция «Ганнерсайд» (Gunnersidе). По своей стратегической значимости командование британского управления спецопераций оценило ее как наиболее успешную в ходе всей Второй мировой войны. Мне же о ее подробностях и интересных деталях довелось напрямую услышать из уст Клауса Хелберга (Claus Helberg) – единственного участника операции, дожившего до начала XXI в. Ветеран спецназа, которому тогда было 82 года, специально приехал на место событий из Осло, чтобы встретиться с гостями из России, впервые побывавшими здесь. Он сделал это по просьбе организатора нашей поездки в Рьюкан и Веморк господина Бернта Линдеклейва (Bernt Lindekleiv). Бернт известен в стране как общественный деятель и сторонник укрепления дружественных отношений между нашими государствами по парламентской линии, в сфере культуры, искусства и народной дипломатии.

Клаус Хелберг, уроженец этих мест, провел нас через глубокое ущелье с почти отвесными склонами, преграждавшее путь к заводу. По этому маршруту он и его товарищи в феврале далекого 43-го скрытно пробрались к заводу (на исходную позицию с грузом снаряжения бойцы добрались на лыжах). Правда, мы испытывать свои альпинистские навыки – вернее, их отсутствие – не рискнули и прошли над ущельем по висячему мостику, построенному уже после войны. Сейчас в бывших цехах объекта – промышленный музей. Но значительная часть экспозиции посвящена спецоперации коммандос. Экспозиция о героях есть и в здании администрации Рьюкана. Здесь представлены документы участников операции, их фотографии, архивные материалы. Мне была предоставлена возможность ознакомиться с ними. Эти материалы, а также беседы с музейными работниками и с непосредственным участником событий господином Хелбергом стали большим подспорьем для меня как историка.

Хелберг подчеркнул особую значимость не только специальной подготовки бойцов «роты Линге», но и их физической выносливости, отличной спортивной формы. В пургу, по глубокому снегу, с оружием они и шагу не смогли бы сделать в сторону Веморка по заснежным завалам Хардангервидды, если бы не были отличными лыжниками. Причем лыжи у них были не простые, а сделанные по спецзаказу в Канаде. На них к объекту была доставлена и взрывчатка, и другое снаряжение. Не зря Кнут Хаукелид, товарищ Хелберга по «роте Линге», образно назвал спецоперацию в Веморке так: «Лыжи против атома».

Во время одной из ходок в Веморк лыжи буквально спасли жизнь Хелбергу. Как назло, на горном плато в тот день было светло, тихо, и немцы выслали туда патрульных. Они тоже оказались хорошими лыжниками. Началась гонка с преследованием, продолжавшаяся не один час. Один из солдат оказался наиболее настырным и выносливым. В то время как другие выдохлись и отстали, он один по-прежнему бежал на лыжах резво. В какой-то момент немец на ходу выстрелил в Хелберга из винтовки. И промахнулся. Клаус остановился и произвел прицельный выстрел во врага из пистолета. Тот упал…

«Лыжную тему» господин Хелберг продолжил, рассказывая о своей послевоенной жизни. В частности, о своих походах с королевами двух скандинавских стран, Дании и Норвегии, по горным тропам в районе Рьюкана. По тем самым тропам, где в годы войны, обходя сторожевые посты немцев, пробирались к тщательно охраняемому объекту участники операции «Ганнерсайд». Слушая увлекательный рассказ ветерана, мы не могли не подумать: да, таким проводником сегодня, спустя столько времени после окончания войны, может похвастать далеко не каждая королева!

К сожалению, Клаус Хелберг ушел из жизни. Но у меня остались фотографии ветерана, записи бесед с ним и его женой Рагнхильд Хелберг. И самый дорогой для меня подарок – книга его воспоминаний с дарственной надписью «От Клауса Хелберга – с наилучшими пожеланиями. Норвегия, Рьюкан». Пожалуй, в России это единственный экземпляр книги, ныне редкой и в Западной Европе.

…После февральской (1943) акции британских спецназовцев и норвежских участников Сопротивления завод по производству тяжелой воды в Веморке полгода восстанавливали. Но и после таких длительных и трудоемких восстановительных работ немцы не могли использовать завод на полную мощность. Тем не менее его охрана стала такой сложной, что повторение подобной операции было уже немыслимо. Поэтому в ноябре 43-го западные союзники нанесли серию мощных ударов с воздуха по объекту в Веморке, а также по Рьюкану. В один из дней армада из 143 американских тяжелых бомбардировщиков В-17, стартовавшая с британских аэродромов, атаковала цель. Из более чем 700 бомб большинство не достигли цели, но тем не менее разрушения были значительными. Немцы, полагая, что налеты будут повторяться и впредь, решили вывезти оставшиеся запасы тяжелой воды и наиболее важное оборудование в рейх.

Когда об этом стало известно подпольщикам, Кнут Хаукелид, один из опытнейших спецназовцев, предложил уничтожить груз тяжелой воды на первом этапе его транспортировки водным путем – паромом через озеро Тинншё (Tinnsjå), одно из самых больших в Норвегии. В ночь на 20 февраля 1944 г. Хаукелиду и двум его товарищам удалось тайно пробраться во внутренние помещения парома. На его борту находилось 15 000 л тяжелой воды. Они заложили взрывные устройства с часовым механизмом в корпусе парома, и примерно на середине озера он взорвался и пошел ко дну. На дне оказался и груз тяжелой воды. К сожалению, в ходе этой спецоперации были жертвы из числа пассажиров парома…

Об этом напоминает мемориальная композиция на берегу озера, рядом с небольшой железнодорожной станцией, где происходила погрузка на паром. На огромном валуне, очутившемся здесь, судя по всему, еще в ледниковую эпоху, установлена гранитная плита с текстом. Он начинается словами: «KAMPEN OM TUNGTVANNET» («Битва за тяжелую воду»).

Таким образом, спецоперации по уничтожению парома с тяжелой водой на озере Тинншё, а ранее – на заводе в Веморке и его бомбардировка с воздуха предопределили исход битвы за тяжелую воду. И важнейшей черной точкой в хронике атомного проекта «третьего рейха» стали февральские события 1944 г. на озере Тинншё. Производство тяжелой воды на заводе уже невозможно было восстановить. По причине отсутствия нужного количества тяжелой воды в Германии нацистам в итоге не удалось наладить производство плутония. Так был поставлен крест на планах по созданию атомного оружия в «третьем рейхе».

Литература

1. Иорыш А.И., Морохов И.Д., Иванов С.К. А – бомба. – М., 1980. – 423 с.

2. Криворучко А.П., Рощупкин В.Т. Сломанные стрелы берлинского волка. Вторая мировая: Неизвестное об известном. – М., 2013. – 656 с.

3. Петросьянц А.М. Атом не должен служить войне. – М., 1986. – 190 с.

4. Юнг Р. Ярче тысячи солнц. Повествование об ученых-атомщиках. Сокр. перевод с англ. – М., 1961. – 68 с.

5. Andenaes Johs., Riste O., Scodvin M. Norway and the Second World War. – Oslo, 1974. – 167 p.

6. Haukelid Knut. Skies against the atom. – Minot (North Dakota, USA), 1989. – 244 p.

7. Riste Olav and Nokleby Berit. Norway 1940–45: The Resistance Movement. Third edition. – Printed in Norway by Nor-Media A/S. – 93 p.

Лев Копелев в Марфино и его вариация басни Крылова «Ворона и лисица»

Дж. Перони

Перони, Джулия – аспирант Миланского государственного университета 179179
  Автор пишет диссертацию о жизни и творчестве Льва Зиновьевича Копелева. Она работала в Москве в разных архивах, в том числе в РГАЛИ и в архиве Литературного музея, и в Бремене в Forschungsstelle Osteuropa, где находится большая часть наследства Копелева.


[Закрыть].

Тюремное заключение всегда грозит стать губительным для тела и души, погрузить узника в бездну отчаяния. А если лишение свободы отягощается неуверенностью относительно того, сколько продлится это заключение, безнадежность становится еще мучительнее. Для Льва Копелева этот опыт начался в апреле 1945 г., когда он был арестован прямо в действующей армии на Втором Белорусском фронте за то, что проявил излишний интерес к участи врагов-немцев и выражал сочувствие их несчастьям. Формулировка обвинения ныне повергает в изумление: казалось бы, способность к состраданию есть проявление гуманизма и сердечной доброты и никоим образом не подлежит каре, однако в пору войны такая позиция выглядела подозрительной, с точки зрения советских властей, которым повсюду мерещились шпионы. Копелева в течение 1945 г. несколько раз переводили из тюрьмы в тюрьму, а затем отправили в лагерь под Горьким, в Унжлаг. Согласно «Справочнику по ГУЛАГу» Жака Росси, это был «трудовой исправительный лагерь в бассейне Унжи, левого притока Волги. Он функционировал с начала 30-х годов и специализировался на лесозаготовках и сплаве бревен. С 1934 г. – в системе ГУЛАГа» [7, с. 302]. Позднее Копелева перевели в Москву, в Бутырскую тюрьму180180
  Согласно «Справочнику по ГУЛАГу» Ж. Росси, речь идет о «следственной тюрьме НКВД-МВД, крупнейшей в Москве… Комплекс насчитывал два десятка трехэтажных зданий. Часть помещений предназначалась под одиночные камеры, но в большинстве стояло по 25 коек, на которых устраивали сплошной настил и размещали 70–80 заключенных. В годы сталинских чисток число обитателей одной камеры достигало 170 человек» [7, с. 45].


[Закрыть], иронически именуемую «санаторий БуТюр» (заключенные находились в чрезвычайно плохих условиях). На первом суде Копелев был признан невиновным и освобожден; краткий период подлинного счастья, который сам Копелев именовал интермедией [1, с. 190], продлился всего 72 дня. Затем снова арест и новое следствие, в результате которого он был приговорен к десяти годам заключения по статье 58(10) советского Уголовного кодекса, т.е. по обвинению в антисоветской деятельности.

В ожидании перевода в лагерь Копелев оставался в тюрьме и там познакомился с инженером Дмитрием Паниным, который был арестован в 1940 г. «за разговоры» [2, с. 5]. Он, как и Копелев, получил по второму суду десять лет, максимальное наказание, предусмотренное статьей 58(10). Встреча с Паниным сыграла судьбоносную роль в жизни Копелева, поскольку от него Лев впервые узнал о возможности получить работу в «шарашке», т.е. в институте или конструкторском бюро (КБ), где применялся подневольный интеллектуальный труд заключенных. «Справочник по ГУЛАГу» Жака Росси поясняет, что «шарашка» представляла собой «секретное учреждение по научным исследованиям и проектированию, где под контролем органов Госбезопасности работали ученые и инженеры, в основном осужденные за “саботаж строительства социализма”, “покушение на обороноспособность СССР” и т.д.» [7, с. 250]. Узники в принудительном порядке работали над проектами, которые должны были поспособствовать научному и техническому прогрессу Отечества и вывести страну на уровень ведущих мировых держав. Конструктор ракет Королев, внесший решающий вклад в «освоение космоса», создавал свои чертежи в такой «шарашке». Творческий труд, возможность делать открытия, изобретать, продолжать интеллектуальную деятельность, служили противоядием от отчаяния, и это побуждало заключенных с еще большим энтузиазмом учиться и творить.

Панин указал Копелеву на все преимущества такого варианта отбытия наказания: в ГУЛАГе заключенные работали день напролет, без перерыва, в нечеловеческих условиях, они обязаны были откликаться не на фамилию, а на лагерный номер, как в нацистских концлагерях. В «шарашке» царила иная атмосфера. Здесь к заключенным обращались по имени-отчеству, их кормили досыта, они работали в тепле и спали на настоящих кроватях. От них требовались лишь интеллектуальные усилия, работа мысли, а это же чистая радость. Панин посоветовал Копелеву ходатайствовать о переводе в такое заведение, он уверял, что прошение немедленно удовлетворят, поскольку Копелев владел многими языками и мог принять участие в каком-нибудь фундаментальном лингвистическом исследовании. Он объяснил, как следует сформулировать ходатайство, и велел перечислить все известные Копелеву языки, даже те, на которых он с трудом изъяснялся или о которых имел самое общее представление, поскольку был уверен, что никто в тюрьме не сумеет проверить уровень его знаний: «Ты знаешь иностранные языки. Зачем же тебе ехать в лагерь, доходить на повале или в шахте? Лепилой не везде пристроишься. И ведь сам испытал, каково порядочному человеку иметь дело с придурками. Языки – драгоценные знания. Они могут спасти. Пиши заявление в 4-й спецотдел МВД: “Владею немецким, английским, французским, испанским, голландским, итальянским…” Не шибко владеешь? Ничего, у них проверять некому. Попадешь на шарашку, тогда подучишься. Какие еще знаешь? Польский, чешский, сербохорватский… Давай, давай. Чем больше, тем лучше. Добавь обязательно: “Имею большой опыт переводов научной и технической литературы. Прошу использовать в соответствии…” Ну, тут уж сам знаешь как. А главное, подписывай “кандидат наук” – они это ценят» [2, с. 7–8].

Советы Панина пошли на пользу: после краткого и очень простого собеседования, в ходе которого лингвистические познания Копелева были проверены лишь весьма поверхностно, в октябре 1947 г. заключенного перевели в Марфино. Это было новое исследовательское учреждение, комплектовавшееся узниками ГУЛАГа. Оно размещалось в здании бывшего монастыря неподалеку от Москвы и на официальном языке именовалось «Спецтюрьма № 16». Там же оказался Панин, и там Копелев познакомился с Александром Солженицыным и сразу сблизился с ним. Они обменивались воспоминаниями о только что закончившейся войне: оба сражались на северо-западном направлении и оказались на исходе кампании в Восточной Пруссии. Объединяла их также учеба в ИФЛИ (Солженицын учился с 1939 по 1941 г. на отделении литературной критики, но не успел получить диплом) и – это уже было не так важно – у обоих жены по образованию химики181181
  Все это описано Дмитрием Паниным в «Записках Сологдина». Он сообщает о быстром сближении Солженицына и Копелева и о том, как попросился к ним в товарищество, хотя во многом отличался от них: «К тому времени, когда Лева Копелев прибыл на шарашку, мы были с Саней Солженицыным уже в дружеских отношениях. Лев тоже коротко сошелся с Саней, так как у них было много общего: оба воевали на одном фронте, учились в одном институте, имели ярко выраженную склонность к изящной словесности… Лев – кладезь литературной эрудиции, был необыкновенно осведомлен также в вопросах истории, политической жизни страны; их дружба вполне понятна и оправдана. Труднее объяснить, как я затесался в их компанию, тем более, что со Львом мы расходились по всем главным вопросам современности и прошлого» [6, с. 425-426].


[Закрыть].

В «шарашке» Копелеву предстояло применить свои филологические знания к работе над секретной телефонией: техническая новинка должна была обеспечить идеальную связь и при этом быть защищена от перехвата вражескими разведчиками. Копелев отнесся к этой задаче со всей серьезностью. Солженицын занимался математическим обеспечением, а Копелев сосредоточился на лингвистических исследованиях: он много читал, составлял фонетические схемы. Его записи хранятся в Литературном музее Москвы; я работала в этом архиве и имела возможность прочесть тетради, заполненные аннотациями прочитанных Копелевым текстов и записями тех мыслей, на которые его натолкнуло это чтение. Сохранившийся материал свидетельствует о глубоком интересе Копелева к лингвистике. Он даже разработал собственную теорию эволюции языка, вдохновившись исследованиями Николая Марра. То была на самом деле псевдолингвистика, однако выделявшаяся принципиально новым подходом к языку, основанным на марксистском материализме. В Литературном музее Москвы сохранилась тетрадь с записями Копелева, сделанными при изучении этой лингвистической теории (конспект книги Марра Николая Яковлевича. Избранные работы, 3. Ф. 527. Оп. 1. Ед. хр. 37).

Прочитав книги Марра, Копелев с присущим ему энтузиазмом подхватил одну из идей этого ученого, а именно: устный язык произошел из знакового языка другого рода – жестового. Эта концепция отражена в записях Копелева, где представлено «древо Марра» – эволюция языка в наглядном виде (конспект статей и книг по языкознанию. Литературный архив Москвы. Ф. 527. Оп. 1. Ед. хр. 41). Копелев счел, что все слова различных языков могли произойти от слова, означавшего «руку», и что именно здесь нужно искать генетические связи между языками. Схемы, нарисованные Копелевым в пору работы над этой теорией, очень сложны, изощрены и поражают огромным количеством учтенных им языков. Этот человек, несомненно, обладал огромными лингвистическими талантами, а также способностью к самообучению.

Затем Копелеву поручили весьма деликатную задачу: исследование записанного на магнитофонную ленту голоса с целью установить личность говорящего. Как все было, подробно описано Солженицыным «В круге первом»: эта история составляет сюжетную ось романа. Копелев был увлечен работой. Однако случались моменты, когда брали верх одиночество, отчаяние, сознание, что еще много лет предстоит провести в заключении. Уныние порой одолевало арестанта. В особенности тяжко ему пришлось, когда он получил официальное подтверждение срока: десять лет заключения. Чтобы вернуть себе мужество, Копелев думал о людях, которым было еще хуже: «Больше никаких надежд. Стоит ли жить? Хорошо, что на шарашке. Здесь можно повеситься так, что не скоро заметят. Такое подумал, кажется, впервые… Но ведь живут люди и с большими сроками. Чем я лучше?» [1, с. 30].

Копелев выдержал эти долгие годы в Марфино в первую очередь благодаря научной работе, а во-вторых, благодаря искусству. Тюрьма и «шарашка» не подавили в нем творческое начало, напротив, именно в самые трудные минуты он находил в себе силы писать и сочинять. Уже из Унжлага в Горьком он писал жене шутливые послания182182
  Архив Восточноевропейских исследований в Бремене (ФРГ) содержит основной массив архива Копелева (Forschungsstelle Osteuropa F. 3. K. 128).


[Закрыть], которые ясно свидетельствуют о сохранившемся желании сочинять, а в период пребывания в Марфино Копелев написал немало стихотворений, сохранившихся в Forschungsstelle Osteuropa и в упомянутом выше архиве Литературного музея (3, Ф. 527. Оп. 1. Ед. хр. 9). Собственно поэтических достоинств эти произведения лишены, в основном они выдержаны в декламационном стиле, под явным воздействием тогдашней советской пропаганды. В этих текстах прославляется великий Советский Союз и его вождь Сталин. Копелев решительно выступает в их защиту – вероятно, эти стихотворения стали реакцией на споры с Паниным и Солженицыным о коммунизме. Двое оппонентов Копелева в ту пору уже дистанцировались от идеалов социализма и коммунизма, а Копелев все еще оставался убежденным приверженцем марксизма и политики Сталина, которую он оправдывал с позиций «исторической необходимости».

Копелев вполне понимал, что великого поэта из него не выйдет, что его стихи не будут известны потомству и память о них не сохранится:

 
И счастья выше нет на свете,
Чем вера гордая поэта,
Что песня будет жить столетья
Огнем его души согрета.
Мне недоступно счастье это… 183183
  Стихотворение называется «Почему» и находится в Фонде 3 архива Forschungsstelle Osteuropa в Бремене. Когда я работала в Бремене, архив Копелева не был приведен в порядок, поэтому номер описи и единицы хранения отсутствуют.


[Закрыть]
 

Но если в области поэзии Копелев не мог притязать на особый талант и сам это признавал, то о других его произведениях того времени сказать подобное было бы несправедливо. В Литературном музее Москвы (3, Ф. 527. Оп. 1) сохранились наброски и целые статьи, главным образом на лингвистические темы. Копелев стремился придать своей работе завершенный вид, подумывал даже о публикации. Сохранились также следы философских, политических и социальных размышлений, свидетельствующие, что уже в ту пору Копелев интересовался проблемами, которые во всей полноте рассмотрел спустя много лет, например вопрос о народе и нации, из которого, вполне вероятно, выросли основы Вуппертальского проекта – задуманного Копелевым широкомасштабного русско-германского диалога с целью обсудить традиции и обычаи двух народов, их культурное наследие, их предрассудки друг относительно друга.

Нам в руки попала иная «проба пера», очевидно, импровизация («экспромт»), которую Копелев создал в Марфино, переработав и пародийно переосмыслив басню Крылова «Ворона и лисица». Здесь он отваживается прибегнуть к блатному языку, жаргону уголовников. Этот текст особо интересен тем, что великий писатель Александр Солженицын упоминает о нем в «Круге первом», но не цитирует – вероятно, из-за нецензурного характера пародии.

Пародия обнаруживает замечательный талант Копелева пользоваться «нижним» регистром языка, осваивать его и пускать в ход при создании художественного произведения. С точки зрения поэзии этот текст не представляет особой ценности: это стилистическое упражнение, а именно, упражнение в использовании блатного языка, которым Копелев превосходно владел и желал продемонстрировать это умение.

Копелев осваивал блатной язык в долгий период пребывания в различных тюрьмах, через которые он прошел, прежде чем попасть в Марфино. Ему довелось общаться с ворами и другими преступниками, следуя завету Короленко: «Ищите человечество в каждом человеке». Он много беседовал с другими заключенными, стараясь обнаружить в каждом какие-то позитивные качества. Копелев действовал как собиратель фольклора, накапливая словарь, который никак не мог считаться престижным или даже литературным, однако и этот язык обладал выраженной структурой, имел собственные правила, как и официально признанная речь.

Солженицын сообщает о том, как однажды вечером в воскресенье Копелев, который в его романе именуется «Лев Григорьевич Рубин», экспромтом сочинил пародию на басню Крылова «Ворона и лисица», наполнив ее двусмыслицами, вульгарными и жаргонными выражениями. Выступление понравилось всем присутствовавшим, они 5 раз вызывали Копелева на бис, аплодировали ему и шумно восхищались. На следующий день текст басни обнаружил начальник и конфисковал его. Более того он «завел дело о развращении заключенным Рубиным нравственности врагов народа; по этому поводу отобрано было несколько свидетельских показаний, а от Рубина – подлинник басни и объяснительная записка» [5, с. 329].

Обратимся теперь собственно к басне «Ворона и лисица», найденной мною в архиве Литературного музея Москвы (3, Ф. 527. Оп. 1. Ед. хр. 10), допуск в который я получила благодаря помощи Евгении Михайловны Варенцовой. Басня находится в ряду записей лингвистического характера, сделанных Копелевым в пору работы в «шарашке». Поскольку Солженицын указывает, что текст был конфискован, этот список, вероятно, представляет собой копию, или же изначально существовало два экземпляра басни.

Текст напечатан на машинке и рукой автора внесен ряд поправок синими чернилами. Можно предположить, что Копелев работал над этим текстом как минимум в два приема: первоначальный набросок был сделан от руки и лишь впоследствии Копелев перепечатал его на машинке. И после того, как он перепечатал этот текст, он все еще не был вполне удовлетворен и кое-что в нем поменял, а также добавил строки.

Вот полный текст, вместе с дополнениями, сделанными Копелевым от руки:

Ворона и лисица

 
Ворона где-то сыр у фраера помяла
Но так как штымповатая была
Не схавала, а села гужеваться на сучок,
Зажавши в клюв заначенный сырок.
Лиса-взросляк меж тем с майдана хряла.
Сухая; шухер был – чуть когти оторвала.
Декохт, сосаловка, хоть хрен толкай на мыло.
Вдруг кнапает: ворона и бацилла.
«Ишь, падла, – думает, –
Сидит и в ус не дует».
И так ей ботает,
И так ее фалует:
 
 
«Лягавый буду, ты ж красючка.
Ведь ты ж не фраерка, ты жучка.
Да за тебя законный родич
Любому фрею штымповому
На месяц пайкой полетит.
Эх, если б ты и петь умела по-блатному!
Чтоб мне в тюрьме на нарах сгнить!
Век мне свободы не видать!
Копытом в рот меня долбать!
Да за красу такую
Хрен в ступе истолку я! Эх, песню б только, песню-блядь!
 
 
Ворону повело. Хахальник развалила
Да как рванет с одесским шиком:
«Эх, жил-был на Подоле гоп со смыком!!»
И наземь хлопнулась бацилла.
Лиса – гоп-стоп –
Сыр ментом отвернула
И когти рвет с концами и привет.
 
 
Вот как ворона фраернулась!
Морали в этой басне нет.
 

Басня состоит из трех строф, из которых первые две имеют равную длину – по 12 строк. Последняя строфа состоит из семи строф, и завершается весь текст дистихом. Строгое чередование рифм не соблюдается, как не соблюдается оно и у Крылова, к тому же Копелев пользуется в основном парными рифмами или ассонансами, создавая типичный для этого жанра музыкальный рисунок.

В оригинале ворона и лисица символизировали соответственно наивность и лукавство, и эти характеристики сохранились также и в басне Копелева, где, однако, прослеживается и другой смысловой уровень. Последовательно описывается, как изголодалась лиса: она существует в тех же условиях, с какими повседневно сталкивались заключенные. Обитатели «шарашки» могли отождествить себя с лисицей, потому что они также постоянно испытывали голод, и уже это роднило их с персонажем басни, а дополнительной связью становится «лагерная феня», на которой говорит лиса. Итак, лисица – образ заключенного, вынужденного прибегать к уму и хитрости, чтобы выжить в тяжелых лагерных условиях.

Оба животных характеризуются терминами блатного языка: ворона – «фраер», а лисица – «взросляк». В блатном языке «фраер» – человек, чуждый воровскому миру, не ориентирующийся в реалиях криминального братства. Росси определяет фраера как «дичь, на которую преступники могли свободно охотиться» [7, с. 127]. Итак, фраер – потенциальная жертва, наивный и неопытный человек. Одним этим словом Копелев исчерпывающе характеризует ворону: она не знакома с преступным миром, не понимает необходимости все время быть настороже, но просто, естественно принимает все, что с ней происходит. Лисица же, напротив, – «взросляк», преступник со стажем, поднаторевший в обмане и преступлениях.

Наивность вороны подчеркивается эпитетом «штымповатая»: это прилагательное происходит от выражения «штымп с дырочкой», обозначающего человека, который пытается сойти за «вора в законе», но на самом деле совершенно чужд этом миру.

Стоило лисице заприметить усевшуюся на сук ворону, как она тут же придумывает, как выманить у нее из клюва сыр. Желанную пищу Копелев именует «бацилла» – так в лагерном жаргоне обозначалась жирная, калорийная пища, которой заключенным, естественно, не доводилось отведать [7, с. 35].