Текст книги "Россия и современный мир №4 / 2014"

К сожалению, субъективный фактор в проведении экономических реформ в России оказался основополагающим для их итогов [25, c. 45–53]. Образы ловкого вора, умелого афериста, безжалостного бандита должны были символизировать «естественные» общественные представления о социальном составе новых собственников. «Иначе не бывает», – вбивалось в головы людей. Срочно востребованная расхожая марксистская фразеологема «первоначальное накопление капитала» приобрела в 1990-е годы особо торжественный, почти сакральный характер. В лексиконе реформаторов это словосочетание получило не только статус универсального ultima ratio, артикулирование этого довода стало для них чем-то вроде священного ритуала египетских жрецов. Эти три слова – «первоначальное накопление капитала» – произносятся как знаменитое библейское заклинание «мене, текел, фарес», стоит только коснуться социально-экономических, демографических или нравственных итогов российских реформ. А олигархический капитал, обнищание народа, миллионы беспризорных детей, депопуляция и деградация населения и т.п. – все это внедрялось в общественное сознание как фатальная неизбежность хозяйственной реформации, как обязательная плата за освобождение от планово-распределительной экономики. И здесь диалог с российскими реформаторами не предусмотрен: «Вы спрашиваете, могло ли быть иначе?» – «Нет! Ибо – первоначальное накопление капитала. Точка».

Но сама по себе эта категория «первоначальное накопление капитала» характеризует процесс, т.е. капитализацию, развернутую во времени. Первоначальное накопление капитала – это определенный этап, за время которого создается объем финансового и материального ресурса, необходимый для начала частного (капиталистического) производства. В России XVIII–XIX вв., как и в других странах Европы, капитализм рождался и развивался органично в течение многих десятилетий, что так же органично включал процесс его накопления, более быстрый или менее быстрый. Но все это не имеет никакого отношения к событиям начала 1990-х годов в России. Здесь не было никакого накопления, ни первоначального, ни второначального… Накопления не было как такового. Была единовременная раздача финансовых и материальных ресурсов для частного (капиталистического) производства. Никакого процесса, раздача была по существу одномоментной. Точнее, она занимала столько времени, сколько его требуется для подписи нового владельца на приватизационных документах [см.: 28, c. 209–210].

Но еще важнее было заставить общество признать необходимость скоропалительного проведения приватизации. Активно использовалась угроза «коммунистического реванша». Эта надуманная опасность нагнеталась по мере возникновения острых ситуаций. Ее особенно удачно разыграли в период президентской избирательной кампании 1996 г. Следует отметить, что методы воздействия на общественное сознание были психологически обоснованными. Например, утверждение о негуманности «рубить кошке хвост по частям». Этот популярный в 1990-х годах аргумент недавно воспроизвел Е. Ясин, оправдывая стремительность российской приватизации7575
  Московский комсомолец, 25.01.2010. – С. 5.


[Закрыть].

В качестве характерного примера индоктринирования в тот период массового сознания россиян можно также указать на образ, долго эксплуатируемый в российских СМИ: «Через пропасть невозможно перепрыгнуть в два прыжка». Пропаганда этого образа должна была внедрить в общественное сознание россиян ту мысль, что реформы должны проводиться в максимально быстром темпе. Обман заключался в том, что этот действительно весьма выразительный и психологически эффективный пропагандистский образ был ложен по существу. «Люди и страны – не козы. И не должны прыгать через пропасти. Нормальные люди строят через них мосты», – резонно заметили по этому поводу петербургские социологи А. Бороноев и П. Смирнов. (К этому можно добавить, что нормальные люди не рубят кошкам хвосты. – Авт.) Но в тот период любой публичный намек, любое движение общественной мысли в сторону обоснованности этапного проведения приватизации, целесообразности постепенного процесса реформации резко пресекалось обвинениями в консерватизме, в стремлении к возврату старых порядков и т.п. [3, с. 78].

Никакая сверхобоснованная прагматика в 1990-е годы в расчет не принималась. Пропагандистский напор, направленный на поддержку тезисов о российской фатальности воровства и необходимости максимально быстрого проведения приватизации, был тогда организован реформаторами, надо им воздать должное, практически безупречно. Сочетание двух факторов – апелляция к «российской специфике» и шоковое состояние общества удержало общественное недовольство. Как точно подметил первый российский постмодернист Венедикт Ерофеев, «народ должен быть затемнен и обескуражен» [4, c. 4].

Помимо идеологического воздействия в погашении протестной волны сыграли определенную роль и экзистенциальные мотивы состояния массового сознания. При анализе морального состояния российского общества середины 1990-х годов возникает аллюзия с ситуацией, обозначаемой психологами как идентификация жертвы с преступником. Многократно описанный зарубежными психологами механизм этой идентификации имеет в нашем случае существенную особенность, заключающуюся в более тесной их связи и сложном взаимодействии: жертва осознает или, по крайней мере, ощущает свою причастность к порождению преступника – «мы сами привели их к власти».

Разумеется, возникновение чувства близости пострадавшего со злодеем, ограбленного с грабителем как своего рода психологическая аберрация свойственна далеко не всем, но, как утверждают психологи, значительному количеству людей.

Если реформаторам удалось воспользоваться доверием народа, то сегодня в анализе произошедшего нас поджидает другая опасность – то, что глубокий исследователь нашей национальной психологии П. Чаадаев называл отсутствием исторического мышления. «Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем без прошедшего, среди плоского застоя, – писал он в своих “Философических письмах”. – Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что по мере движения вперед пережитое пропадает для нас безвозвратно… нам не хватает какой-то устойчивости, какой-то последовательности в уме, какой-то логики» [Чаадаев, с. 97]. В этом бегстве от предыдущего опыта проявляется традиционная опасность повторять одни и те же ошибки.

Деятельность по извлечению урока подталкивает к осмыслению всего постсоветского периода, но главный вопрос – как общество могло допустить произошедшее в 1990-х годах? – еще долгое время будет оставаться актуальным.

24 сентября 2011 г., выступая на Х съезде партии «Единая Россия» премьер-министр В. Путин подчеркнул «беспрецедентное разграбление» страны в 1990-е годы. «Такого вообще в истории не было – по сути, “убили” и промышленность, и сельское хозяйство, и социальную сферу. В самое сердце России вонзили нож гражданской войны, довели до крови на Северном Кавказе, по сути дела подвели страну к катастрофе, к пропасти»7676
  Российская газета, 25.09.2011. – С. 2.


[Закрыть].

Этот горький вывод обращен ко всему российскому обществу. Россияне должны увидеть, что произошло со страной за последнее 20-летие. Великий мыслитель эпохи Возрождения Леонардо да Винчи писал, что «есть три разновидности людей: те, которые видят; те, которые видят, когда им показывают; те, которые не видят» [18, с. 377]. Если не видящие составляют большинство, то государство обречено. Задача ученых обществоведов показывать тем, которые не видят: историческая память сохраняется посредством передачи пережитого травматического опыта очевидцами последующим поколениям и формирования защитных механизмов от его повторения. Люди, пережившие травматический опыт, становятся особенно значимыми для российского общества [13, с. 62]. Их память поддерживает осознание актуальности того, что произошло и что еще может повториться. Вопрос состоит только в том, каким образом будет рационально оформлен этот опыт, и каким образом он будет интерпретирован.

Литература

1. Античная литература. Хрестоматия. – М., 1978. – 532 c.

2. Бартола К. Психология криминального поведения. – СПб., 2004. – 336 с.

3. Бороноев А.О., Смирнов П.И. Россия и русские. Характер народа и судьбы страны. – СПб., 2001.

4. Брушлинский А.В. Проблемы психологии субъекта. – М., 1994. – 488 с.

5. Бурышкин П.А. Воспоминания о московском купечестве. – М., 1994. – 192 с.

6. Виноградов И.И. Христианская интеллигенция России перед лицом исторического вызова // Континент. – 2013. – № 1.

7. Волконский В.А., Корягина Т.И. Современная многоярусная экономика и экономическая теория. – М., 2006. – 256 с.

8. Гайдар Е. Государство и эволюция. – М., 1994. – 208 с.

9. Глазьев С. Геноцид. – М., 1998. – 240 с.

10. Глазьев С. Уроки очередной российской революции: Крах либеральной утопии и шанс на экономическое чудо. – М., 2012. – 312 с.

11. Гудков Л. Негативная идентичность. – М.: НЛО, 2004. – 284 с.

12. Дуткевич П., Попов В. Худшее, может быть, уже позади? // Современная Европа. – 2004. – № 4.

13. Емельянова Т.П. Социальное представление как инструмент коллективной памяти (на примере воспоминаний о Великой Отечественной войне) // Психологический журнал. – 2002. – № 4.

14. Ерофеев В. Москва–Петушки. – М., 1994. – 136 с.

15. Журавлёв А.Л., Купрейченко А.Б. Нравственно-психологическая регуляция экономической активности. – М., 2003. – 416 с.

16. Кастельс М. Информационная эпоха. Экономика, общество и культура. – М., 2000. – 288 с.

17. Ключевский В.О. Сочинения в 8 т. – М., 1988. – Т. 3. – 384 с.

18. Коэн С. И это называется реформой? // Независимая газета, 27.08.1998. – С. 3.

19. Леонардо да Винчи. Избранные произведения в 2 т.: Т. 2. – Москва–Ленинград, 1935. – 408 с.

20. Народное хозяйство СССР в 1990 г. Статистический ежегодник. – М., 1991. – 706 c.

21. Никонов В. Кто же такие русские? // Этнодиалоги. Альманах. – 2009. – № 1.

22. Ожегов С.И. Словарь русского языка. – М., 1990. – 918 с.

23. Петраков Н.Я. Инновационный путь развития для новой России / В кн.: Трансформация отношений собственности в России и модернизация подходов к инвестиционной политике. – М., 2005. – 536 с.

24. Полторанин М. Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса. – М., 2011. – 512 с.

25. Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. – М., 1992. – 528 с.

26. Симонян Р.Х., Кочегарова Т.М. Российские реформаторы 1990-х годов: Общественно-политический портрет // Россия и современный мир. – 2014. – № 2.

27. Стрижов Е.Ю. Психодиагностика нравственных детерминант мошенничества / В кн.: Психологические исследования духовно-нравственных проблем / Отв. ред. А.Л. Журавлёв, А.В. Юревич. – М., 2011. – 480 с.

28. Уроки социально-экономических преобразований в странах Центральной и Восточной Европы / Под ред. академика О.Т. Богомолова. – М., 1996. – 256 с.

29. Хаттон П. История как искусство памяти. – СПб., 2003. – 422 с.

30. Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма в 2 т. – М., 1991. Т. 1. – 456 с.

31. Шиханцов Г.Г. Юридическая психология. – М., 1998. – 292 с.

32. Щербинина Н.Г. Архаика в российской политической культуре // Политические исследования. – 1997. – № 5.

33. Breslauer G.W. Personalism Versus Proceduralism: Boris Yeltsin and the Institutional Fragility of the Russian System / Russian in the New Century Stability or Disorder? – N.Y., 1997.

Трансформация властно-управленческой вертикали: социологический анализ

Г.Б. Орланов

Орланов Георгий Борисович – кандидат философских наук, заведующий кафедрой социологии и управления социальными процессами Академии труда и социальных отношений.

О «кризисе власти». Сегодня часто можно встретить утверждения о кризисе властно-управленческой вертикали в России. Есть ли кризис на самом деле? Спор о терминах обычно не очень конструктивен. Если «кризис» связать с какими-либо известными и системными недостатками российской власти, то конечно, можно назвать сегодняшнюю ситуацию «кризисом властной вертикали».

Если же под кризисом понимать потерю управляемости в обществе, а управляемость, пожалуй, решающий фактор, то никакого кризиса в России сейчас нет. И, как говорится, слава Богу! Потому что кризис – это уже неуправляемый хаос со всеми печальными последствиями. В настоящее же время управляемость даже укрепляется по отдельным позициям. Другой вопрос, совместимо ли такое укрепление с задачами обеспечения приемлемых темпов социально-экономического развития страны и увеличения ее конкурентоспособности, в том числе и с задачами, которые декларируются самой властной вертикалью. Мы движемся вперед как «черепахи» или как «зайцы», если воспользоваться принятыми уже четверть века символическими характеристиками скорости движения развивающихся рынков? Трудно вспомнить чье-либо экспертное мнение, ассоциирующее темпы развития России не с «черепахами».

Можно расширить угол обзора и детализировать оценку всего социального управления в России по его главным составляющим: политическое управление, самоуправление, менеджмент (управление в организациях). По большому счету в этих составляющих также не видно кризиса, хотя опасных тенденций сколько угодно.

Политическое управление, при всех своих минусах, все-таки не в том кризисе, который в любую минуту может нынешнюю власть обрушить. Классика жанра предполагает определенные индикаторы настоящего кризиса, главными из которых принято считать очевидную неспособность власти проводить свою политику и явное отсутствие поддержки населения. Однако сегодня властная вертикаль осуществляет свою политику и получает определенную поддержку населения не только на выборах.

Говорить о кризисе другой составляющей – самоуправления (и в этом плане – гражданского общества в целом) затруднительно. Отдельные элементы гражданского общества видны, но заметно и стремление власти поставить здесь все под свой контроль: создавать «сверху» различные структуры гражданского общества, а также накладывать ограничения на действия «слишком независимых» организаций. Остается вопрос, в какой степени вообще возможно формирование гражданского общества «сверху» с одновременной блокировкой естественных каналов «снизу».

Трудно говорить о кризисе, имея в виду и третью составляющую – менеджмент (прежде всего, в бизнесе). В силу своего подросткового возраста российский менеджмент без особых затей контролируется традиционными способами со стороны власти. Эти способы тяготеют к двум известным крайностям – «методу кнута» (включая «посадки» особо ретивых) и «методу пряника» (кредиты и особая поддержка госструктур). Слабо развитые рыночные механизмы в России вынуждают бизнес к специфическим маневрам на мировом рынке (например, к вывозу капиталов) и к созданию индивидуальных «плацдармов жизни» за рубежом7777
  Слабость рыночных механизмов определяются с помощью разнообразных и весьма четких показателей, хотя и не всегда бесспорных. Так, Doing Business – показывает положительный скачок со 112-го места в 2011 г. на 92-е – в 2012 г. При этом по конкурентоспособности (по версии Всемирного экономического форума) – скачок в обратном направлении – с 62-го на 67-е место за период с 2005 по 2012 г. Затем на 64-е место в 2013 г. Многие мировые рейтинги (признанные в официальных российских документах) отражают весьма длительное топтание России в районе шестого-седьмого десятка стран.


[Закрыть]. Все это, однако, вряд ли является показателем близкого распада вертикали власти.

Таким образом, тезис «о кризисе властной вертикали» не имеет в целом достаточных оснований. В методологическом же плане этот тезис смещает фокусировку социологического зрения, оттесняя на периферию некоторые актуальные проблемы. Например, проблемы последствий той нерасчлененности власти и собственности в России, о которых с полным основанием говорят некоторые наши социологи7878
  Тихонов А.В. Социология управления. – Изд. 2-е, доп. и перераб. – М., 2007. – 472 с.


[Закрыть].

Большая группа таких проблем связана с происходящими изменениями в социальной структуре российского общества, с особыми процессами дифференциации, с социальным неравенством – неравенством и «по факту», и «по возможностям». Закономерен, в частности, вопрос: если вертикаль власти долгое время на грани кризиса, почему она все же получает поддержку значительной части населения, каковы эти социальные «группы поддержки», каковы их интересы, продвигает или тормозит реализация подобных интересов социально-экономическое развитие страны и т.п.

Некоторые общие причины, конечно, понятны: менталитет значительной части населения носит патерналистский характер, центрированный на ожидании решений со стороны государства. Это показывают и социологические исследования. Но важно было бы постоянно отслеживать динамику социальной базы, на которую опирается власть. Важно также определить, на какую базу она могла бы опираться, чтобы реформы были успешными. Симметричный вопрос – на какую социальную базу опирается оппозиция (реальный ее вес!?) и протестные действия вообще, какие у них перспективы, какие из них нацелены на позитивную программу, а какие – только на захват «топ-позиций». Такой социологический анализ важен при любой политической конъюнктуре и нужен всем участникам, действующим как на политическом, так и на других социальных полях – экономическом, культурном, духовном.

Некоторые существенные причины слабой динамики. В экономике, в социологии и в ряде других наук хорошо известен термин «path dependence problem». Так обозначают зависимость исторической траектории движения страны от решений, принятых в прошлом. Эти решения задают ту историческую колею, из которой трудно выйти. Сможет ли Россия выскочить из той колеи, в которой она с трудом движется долгое время и – при всем огромном потенциале – никак не догонит даже те страны, которые сравнительно недавно стартовали с худших позиций (например, ряд азиатских государств)?

Любые перспективные российские проекты, попадая в эту историческую колею, не дают необходимого – «настигающего» – эффекта. Вместо этого возникают новые циклы догоняющей модернизации. Одним из интегральных показателей позиции разных стран можно считать индекс глобальной конкурентоспособности, ежегодно составляемый Всемирным экономическим форумом. Как уже упоминалось, место России за последние годы снижается. Например, другие страны БРИКС по этому показателю находятся впереди России. Впереди оказывается даже Южная Африка – Южноафриканский таможенный союз, в который, помимо Южно-Африканской Республики, по классификации ООН, входят также четыре других государства, явно не лидеры в рыночной конкурентной среде (Ботсвана, Лесото, Намибия, Свазиленд)7979
  Важно подчеркнуть, что индекс включает 12 слагаемых, нацеленных в конечном счете на эффективное решение социальных проблем: качество институтов, инфраструктура, макроэкономическая стабильность, здоровье и начальное образование, высшее образование и профессиональная подготовка, эффективность рынка товаров и услуг, эффективность рынка труда, развитость финансового рынка, технологический уровень, размер рынка, конкурентоспособность компаний, инновационный потенциал.


[Закрыть].

Помимо исторически давних решений, неэффективные решения первой половины 90-х годов непосредственно сказываются на текущем положении страны. В частности, промахи в распределении собственности и доходов задают непреодолимо тяжелую колею российским реформам в последние два десятилетия, опуская траекторию развития страны намного ниже желаемого уровня. В этом плане социологические аргументы важно было бы дополнить данными, полученными экономистами и касающимися происходящих изменений социальной структуры. В частности, речь может идти о границах изменений различных коэффициентов дифференциации доходов российского населения, что почти напрямую влияет на социальную дифференциацию, предопределяя либо оптимизацию процессов социально-экономического развития страны, либо разбалансировку всех элементов социальной структуры.

По данным бывшего директора ИСЭПН А.Ю. Шевякова и его сотрудников, существующая сегодня в России система распределительных отношений является тормозом развития производства. В ряде авторитетных международных исследований на базе обширного статистического анализа по странам мира показано, что чрезмерное экономическое неравенство препятствует экономическому росту. Всемирный банк делает однозначный вывод: «При высоком уровне экономического неравенства обычно экономические институты и социальные условия систематически действуют в интересах более влиятельных групп. Такие несправедливые институты способны приводить к экономическим потерям… Предпочтения при распределении общественных услуг предоставляются богатым, а таланты средних и беднейших групп населения остаются невостребованными. Общество в целом становится тогда менее эффективным, и упускаются возможности для инноваций и инвестиций»8080
  Доклад о мировом развитии 2006 г.: Справедливость и развитие / Всемирный банк. – С. 2.


[Закрыть].

В России неравенство доходов различных групп населения возрастает. Даже по официальным оценкам, коэффициент дифференциации8181
  Коэффициентом дифференциации экономисты называют отношение средних доходов 10% самой «богатой» группы населения к средним доходам 10% самой «бедной» группы.


[Закрыть] по крайним децильным группам оказывается 16-кратным. Независимые эксперты говорят о 30-кратной разнице, что в несколько раз превышает показатели стран ЕС8282
  Хорошо известные социологам исследования ИСЭПН дают множество сравнений, в том числе показывают, что уже сегодня значение этого коэффициента составляет в среднем по России 25–30 (Шевяков А.Ю. Мифы и реалии социальной политики. – М.: М-Студио, 2011. – 76 с.).


[Закрыть]. Особенно удручающее положение с неравенством в Москве, где значение данного показателя превышает 40. При сохранении существующих распределительных механизмов и контрольных показателей роста зарплат, пенсий и инфляции, определенных правительством, ситуацию невозможно изменить, а значит и вытащить из «исторической колеи» весь механизм социально-экономического развития страны. Экономисты предлагают свои решения. Эти решения связаны, в частности, и с изменением налоговой системы. НДС и «плоский» подоходный налог расценивается как содействие государства тем социальным группам, которые и так находятся на вершине пирамиды распределения материальных и финансовых благ (9-я и 10-я децильные группы). Налог в 13% не без оснований называют «скрытой эксплуатацией». Ссылки на «административные аргументы» в защиту такого налога заслуживают, конечно, внимания, но не могут быть решающими. НДС явно работает на пользу тем, кто получает доходы от акций, банковской деятельности, теневой экономики и т.п.

Следует принципиально изменить схему перераспределения всех ресурсов страны. Основная масса населения в этой схеме по определению обречена на жизнь «по остаточному принципу». Сейчас схема выстроена в пользу наиболее обеспеченных – богатых слоев населения (10–15%), которые нередко получают доходы за счет ренты, а не зарплаты.

Резервом являются налог на собственность (возможно, прогрессивный), система оплаты жилищно-коммунальных услуг, стимулирующее пенсионное обеспечение и мн. др. Предложения ИСЭПН нацелены на уничтожение эксплуатации труда, на использование доходов от импорта в интересах всего населения, на ограничение нерациональных трат, на борьбу с теневой экономикой и коррупцией.

В общем, возрастающее напряжение между полюсами бедности и богатства грозит непредсказуемыми социальными замыканиями с разрушительными последствиями. Такое напряжение отрицательно сказывается на том процессе накопления человеческого и социального капитала в России, который приобретает решающее значение в информационном обществе и от которого напрямую зависят возможности возрождения страны в экономической, научно-технической, культурной, военной и других областях. В плоскости проблем управления требуется принятие кардинальных мер. Одной из проблем является определение наиболее уязвимых элементов в сети управленческих воздействий на социально-трудовые отношения.

«Слабое звено» управления социально-трудовыми отношениями. Социально-трудовые отношения находятся в центре всей системы жизнедеятельности общества и представляют собой многоуровневую и многосубъектную сеть взаимосвязей и взаимодействий. Какие конфигурации субъектов социально-трудовых отношений оказывают наиболее сильный тормозящий эффект в российских реформах и являются препятствием для инновационного развития? Определение наиболее слабых звеньев необходимо для принятия адекватных управленческих решений.

В этом контексте часто говорят о специфическом российском менталитете, выделяя в нем главную негативную составляющую – российскую лень. Начиная с указов Петра I, российская лень и вытекающая отсюда необходимость принуждения «сверху» часто оцениваются как суть российского управления социально-трудовыми отношениями. Все активное, лучшее и прогрессивное – от госструктур. Все инертное – от тех, кто населяет нижние этажи социальной иерархии. Таким духом проникнуты многие указы Петра I. Можно встретить даже экзотические утверждения типа того, что «полиция – душа народа». Именно тогда оформился известный алгоритм российского управления социально-трудовыми отношениями: движение вперед есть результат пинка в известное место сзади. Конечно, трудовые отношения невозможны без моментов вдохновения. Известный и во многом сконструированный «трудовой энтузиазм» (например, в период первых пятилеток в СССР) играл свою позитивную роль, но конкуренции с «доминантой принуждения» не выдерживал.

Ссылка на российскую лень как некий универсальный объясняющий принцип использовалась очень часто, в том числе и выдающимися деятелями российской культуры. Фигурирует этот принцип и сегодня. Возможно, в качестве художественного образа он и уместен в каких-то случаях, но в социологическом плане достаточного обоснования не получает. В частности, социологически установленная патриархальность менталитета у части населения совсем не равнозначна лени. Скорее находятся аргументы для обоснования не лени, а склонности к «рваному», авральному ритму работы в России.

Некорректна и встречающаяся иногда подгонка мифологических образов русской культуры под якобы дополнительные подтверждения тезиса о лени. Скажем, вопреки таким подгонкам, Илья Муромец 33 года валялся на печи совсем не из-за лени. Если судить по литературным источникам, у него был почти полный паралич (что, кстати, подтверждается медицинской экспертизой его мощей в Киево-Печерской лавре). Показательно к тому же, что в своих героических делах Илья Муромец, как выразитель народных чаяний, постоянно входил в конфликт с действующими властями («княжеской вертикалью»).

В рефлексии по поводу российской лени важнее другой полюс, связанный с принуждением. Как далеко мы отошли в понимании государства от петровской трактовки некоторых госструктур как «души народа»? Может быть, «душа» ближе к структурам гражданского общества?! Может быть, именно замаскированный «ген принуждения» в российском менталитете отвечает сегодня за «qwerty-эффекты» в социально-экономическом развитии? Конечно, принуждение в определенном смысле всегда останется в арсенале социальных воздействий, в первую очередь, со стороны государства, но может ли оно, как и прежде, быть доминантой регулирования социально-трудовых отношений? Тем более в информационном обществе?

В любом случае, социологический анализ показывает – то, что называют российской ленью, это не столько характеристика субъектов трудовых отношений на нижних этажах управленческой иерархии, сколько пассивное сопротивление этих субъектов принуждению «сверху».

Другую линию обоснования причин российского отставания иногда связывают с традиционным коллективизмом российских субъектов трудовых отношений. Явно или по умолчанию российский коллективизм (общинный дух) соотносят с индивидуализмом, характерным для более успешных западных социальных государств. Считают, что для ускоренного движения вперед в массовом порядке нужны неординарные индивиды, способные выходить за рамки традиций, принятых норм и коллективных требований. Коллективизм же гасит отклонения по всем направлениям и тем самым тормозит рыночные новации и социально-экономическое развитие вообще. Индивидуалисты креативны и нужны для прорыва. Коллективисты консервативны. Они если и двигаются вперед, то очень медленно, пока не подтянутся все отстающие члены сообщества.

За последние десятилетия в мире проведено много сравнительных исследований, оценивающих социально-трудовые отношения по оси «коллективизм – индивидуализм». Как известно, есть хорошо разработанные методики, например, Г. Хофстеде, Ш. Шварца и др. Однако так и не нашел своего подтверждения тезис о решающей роли индивидуализма для «прорывного» развития, хотя современные подвижки по оси «коллективизм – индивидуализм» заметны.

В одном из исследований приводятся индексы разных стран по этой шкале. И одновременно критикуются некоторые ограниченности методики Г. Хофстеде8383
  Дубицкая В.П., Тарарухина М.И. Быть ли России Америкой? Российское исследование управленческой культуры по методике Герта Хофстеде // Социологический журнал. – 2006. – № 4. – С. 42–65.


[Закрыть]. Самый высокий индекс индивидуализма – в США – 91 (из 100). Россия находится где-то в середине – 39. Но важно то, что ряд успешно развивающихся, не западных, стран имеют весьма низкий индекс индивидуализма (Тайвань – 17, Сингапур – 20, Гонконг – 25). Близко к России Япония – 46, Индия – 48, Израиль – 54. Из исследований такого рода правомерно сделать вывод, что сам по себе коллективизм в сфере социально-трудовых отношений нельзя рассматривать как препятствие.

Коллективизм – это, по преимуществу, горизонтальные социально-трудовые отношения. И здесь особых тормозящих эффектов возникает мало. Совсем иные выводы вытекают из анализа «вертикальных отношений» – замеров по оси, получившей название «дистанция власти». Вот здесь коренятся, пожалуй, главные проблемы и главные препятствия в развитии социально-трудовых отношений в России. Что показывают замеры «дистанции власти»?

Во-первых, относительно «свойские» (партнерские) отношения присутствуют на первичном уровне, что соответствует контактам, например работников, бригадиров и мастеров, начальников участков или цехов. Однако настрой на партнерство быстро исчезает по мере подъема в иерархии начальствующих должностей и становится вообще мало заметным, когда дело доходит до вершин властных пирамид.

Во-вторых, резко нарастают диспропорции в формальных и неформальных отношениях по мере возрастания иерархии управления и власти. В формальном плане все может быть вполне благополучно, как при голосовании в больших коллективах, когда голос «за» отдается просто потому, что люди не верят в возможность провести другое решение и к тому же остерегаются неприятных последствий для себя. Но неформальные отношения, которые далеко не всегда имеют явные и рационально выраженные регуляторы, могут незаметно, но все же решающим образом влиять на степень личного участия в реализации целей организации, на весь спектр трудовых отношений и в конечном счете на темпы преобразований как в отдельных организациях, так и в более широких масштабах – вплоть до реформ в стране.

В-третьих, специфика российской сети всех социально-трудовых отношений заключается в сравнительно высокой сплоченности субъектов по горизонтали и неформальном, часто скрытом, противостоянии по вертикали. Подобное противоречие вообще можно рассматривать как специфический признак российской культуры8484
  Дубицкая В.П., Тарарухина М.И. Быть ли России Америкой? Российское исследование управленческой культуры по методике Герта Хофстеде // Социологический журнал. – 2006. – № 4. – С. 63.


[Закрыть]. Конечно «атомизация», как усиление отчужденности во взаимоотношениях всех социальных субъектов, в российском обществе весьма заметна и по вертикали, и по горизонтали. Возрастает сплоченность, пожалуй, только у групп с девиантным поведением, включая преступные группировки в самой властной вертикали. Но разрывы по горизонтали быстро преодолеваются в поле совместных действий, если формальные и неформальные связи замкнуты на общие интересы.

Непосредственные совместные действия выравнивают положение всех участников. В то же время разрывы по вертикали («дистанция власти») «сшиваются» гораздо сложнее, поскольку неформальные (доверительные) отношения с «вертикалью власти» могут быть только при хотя бы относительном выравнивании социально-экономического положения всех субъектов социально-трудовых отношений, включая лиц в самой власти. В некоторых странах – например, Скандинавских – относительное равенство особенно заметно. В России же мы сталкиваемся с парадоксом: властная вертикаль укрепляется, а доверие к власти снижается, поскольку увеличивается социальное неравенство. Доверие же – это главная составляющая социального капитала. То есть укрепление вертикали власти в России оборачивается потерей социального капитала. И никакой имитацией доверительных отношений со стороны субъектов властной вертикали такие потери не остановить, если продолжает нарастать социальное неравенство.