Текст книги "Россия и современный мир №4 / 2014"

Выступая 22 октября 1956 г. на обсуждении романа, организованном секцией прозы Московского отделения СП, Константин Паустовский сказал, что он не собирается говорить о литературных достоинствах или недостатках романа, дело сейчас не в этом: «Роман Дудинцева – это первое сражение с дроздовыми, на которых наша литература должна накинуться, пока они не будут уничтожены в нашей стране»; «Книга Дудинцева – это беспощадная правда, которая единственно нужна народу на его трудном пути к новому общественному строю. Книга Дудинцева – это очень серьезное предупреждение: Дроздовы не уменьшились, они существуют» и даже «процветают»; «Это новое племя хищников и собственников, не имеющих ничего общего ни с революцией, ни с нашей страной, ни с социализмом»107107
  Краткая запись речи Паустовского на обсуждении романа Дудинцева «Не хлебом единым» // http://paustovskiy.niv.ru/paustovskiy/bio/ne-hlebom-edinym.htm


[Закрыть]. Такие слова в советских аудиториях давно не звучали.

Была еще одна общественно-значимая тема, более локальная, но чрезвычайно важная для интеллигенции, занятой в сфере литературы и искусства, культуры и науки в целом – тема свободы творчества. Тема крайне острая, потому что вопрос о партийном руководстве культурой, в том числе процессом литературного творчества, обсуждению не подлежал. Тем не менее после XX съезда и он был поднят. В «Заметках писателя»108108
  Крон А. Заметки писателя // Литературная Москва. Сборник второй. – М., 1956. – С. 781–790.


[Закрыть] ленинградский драматург Александр Крон выступил против «административного стиля руководства искусством». Главное внимание он уделил театральному искусству, которое, по его мнению, переживало серьезный застой. Причины – «игнорирование объективно существующих законов художественного творчества, гипертрофия редактуры, создание бюрократической иерархии в искусстве». Автор подверг жесткой критике навязанную чиновниками теорию бесконфликтности, вынуждающую драматурга к лакировке действительности. Он резко высказался против бесправия драматурга, полностью зависящего и от редакций журнала, и от администрации театров, не говоря уже о «многочисленных инструкторах и инспекторах», присутствующих при сдаче готовых спектаклей и зачастую решающих их судьбу. А. Крон говорил – «театр», а подразумевал – всю сферу культуры. Это подтвердил заключительный тезис автора: «Необходимо решительно покончить с рецидивами политики кнута и пряника в искусстве»109109
  Там же. – С. 789.


[Закрыть]. Да-да, в искусстве, а не только в театре.

Статья прозвучала как манифест в защиту свободы литературного творчества, хотя такая формула в тексте отсутствовала. Она была первой публикацией такого рода. Но еще до нее тема свободы творчества писателя прозвучала в ряде устных выступлений. В июне того же года на состоявшемся в Доме литераторов семинаре, посвященном литературной жизни в странах народной демократии, Ольга Берггольц заявила, что пора освободиться от такого наследия периода культа личности как «всем известное догматическое постановление 46 года»110110
  Оттепель. 1953–1956. – С. 470.


[Закрыть]. А в ноябре К. Симонов, выступая на межвузовском совещании по вопросам изучения советской литературы, к изумлению присутствующих подверг резкой критике это же постановление ЦК КПСС, назвав его устаревшим и предложив принять другой документ, который открыл бы дорогу новым силам советской литературы111111
  Там же. – С. 476.


[Закрыть].

К. Паустовский был прав, назвав роман В. Дудинцева крупным общественным явлением. Это определение относилось не только к названному роману, но и к ряду других произведений пятидесятников. Но в этом и крылась для них опасность.

Крестовый поход против пятидесятников

В потоке обвинений, которые вскоре обрушились на пятидесятников, – тех, кто наступил на больные мозоли системы, иногда проскакивали неожиданные откровения. Выступая в марте 1957 г. на пленуме Московской организации писателей с докладом о некоторых проблемах развития прозы, один из забойщиков разоблачительной кампании Дмитрий Ерёмин выразил сожаление по поводу того, что «в прошлом году появились и такие произведения, в которых авторы… не учли обобщающей силы искусства»112112
  Оттепель. 1957–1959. – С. 370.


[Закрыть]. Признание, как говорится, не в бровь, а в глаз!

Но то что мимоходом и сквозь зубы процедил Ерёмин, моментально и гораздо раньше оценили читатели первых же произведений пятидесятников. «Первые ласточки оттепели, – вспоминала о них Лилианна Лунгина, – неслыханной смелости статьи в “Новом мире”, ставившие под вопрос священные понятия: соцреализм и партийность литературы. В первую очередь – статья Померанцева “Об искренности в литературе”. Номер с этой статьей исчез из киосков в мгновенье ока – шел нарасхват»; мы, пишет она, получали журнал по подписке, «и у нас собралось человек пятнадцать друзей, чтобы почитать вслух»113113
  Подстрочник. Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дорфмана. – М., 2010. – С. 233.


[Закрыть]. Это происходило в тысячах, может быть, десятках тысяч квартир, где в небольших компаниях доверяющих друг другу людей обсуждались статья Померанцева, очерки Овечкина, эренбурговская «Оттепель». Обсуждали их и мы, друзья-однокурсники, недавно получившие дипломы об окончании исторического факультета МГУ.

И точно так же, но с противоположным отношением, восприняли эти произведения люди, которые в силу своего служебного положения, взглядов и / или избранной роли в литературном мире, были призваны или сами вызвались охранять идеологическую чистоту советской культуры. Декабрьский номер «Нового мира» со статьей Померанцева дошел до массового читателя в первой половине января 1954 г., а уже 30 января в «ЛГ» появилась статья «С неверных позиций», в которой автору было высказано несколько критических замечаний, пока еще в спокойной манере, без хлестких фраз и обвинений. Они последовали в феврале, после того как вышел второй номер журнала «Театр» с пьесой Л. Зорина «Гости». Через 40 лет автор в беседе с журналистом, бравшем у него интервью, сказал, что это была пьеса «о перерождении нашей власти, нашего высшего круга, о неприкрытой буржуазности нашего высшего эшелона»114114
  http://www.ourbaku.com/index.php


[Закрыть]. Сюжет и текст были настолько очевидными, что реакция последовала немедленно. Пьеса была обсуждена на специально созванной коллегии Министерства культуры СССР и признана «враждебной» и «клеветнической».

А дальше все пошло по накатанному пути. В последующие месяцы и вплоть до конца года не прерывался поток критических статей в центральных газетах и некоторых журналах. За привычное дело – бичевать «оступившихся» – взялись критики-тяжеловесы, мастера литературного мордобоя Владимир Ермилов и Борис Рюриков, а заодно с ними писатели Всеволод Кочетов и Михаил Шолохов. Если не считать двух новых очерков Овечкина из серии «Районных будней», опубликованных, как и первый, в «Правде» (28.02-01.03. 1954. и 30.08-01.09.1954), вне критики не осталось ни одного произведения, в котором присутствовал, в той или иной степени, дух Оттепели. Помимо Померанцева и Зорина, постоянными мишенями стали статьи Ф. Абрамова, М. Лифшица и М. Щеглова в «Новом мире», в которых были названы и получили нелицеприятную оценку некоторые писатели-«лакировщики». Вновь пошли в ход знакомые по сталинским временам формулировки: «искаженные образы советских людей», «клевета на советскую действительность», «идейная незрелость» и т.п. Не миновали критики, хотя и более осторожной, «мэтры». Как оказалось, «Оттепели» Эренбурга и роману Веры Пановой «Времена года» недостает «идейной ясности», подмененной «абстрактным душеустроительством». В том же ключе проходили заседания отделений ССП в Москве и Ленинграде, партийные собрания московских и ленинградских писателей.

Главные действия предпринимались за кулисами. 19 мая к секретарю ЦК КПСС П.Н. Поспелову были приглашены Твардовский и Симонов, в беседе с которыми он дал резко критическую оценку статье Померанцева и деятельности редколлегии «Нового мира». «Скорее всего, придется уходить из журнала», – записал в дневнике Твардовский общее впечатление от визита115115
  Твардовский А. Из рабочих тетрадей // «Знамя». – 1989. – № 7. – С. 137.


[Закрыть]. Так оно и случилось. 4 августа Секретариат ЦК КПСС принял постановление, осуждающее ошибочную линию редакции журнала и рекомендовавшее освободить Твардовского от обязанностей главного редактора. 9 августа состоялось заседание редколлегии журнала, которое открыл секретарь ССП А.А. Сурков. Ознакомив присутствующих с постановлением ЦК, он сказал: «Некоторые товарищи, печатавшие статьи, и авторы этих статей подумали, что у нас происходят какие-то существенные перемены, …что после смерти товарища Сталина будет не так, как было при Сталине, …что решения Центрального Комитета, принятые после 1946 года, устарели»116116
  Заседание редколлегии журнала «Новый мир», 9 августа 1954 г. // Н. Бианки. К. Симонов, А. Твардовский в «Новом мире». – М., 1999. – С. 121–122.


[Закрыть]. 11 августа президиум ССП осудил «неправильную линию» журнала «в вопросах литературы» и вместо А.Т. Твардовского назначил главным редактором «Нового мира» К.М. Симонова.

Это была кульминация кампании, призванной навести порядок в советском литературном хозяйстве. Очевидно, «наверху» решили, что дело сделано. На встрече руководителей КПСС и Советского государства с писателями, состоявшейся 13 декабря в связи с предстоящим Вторым Всесоюзным съездом советских писателей, сидевшие за столом президиума «люди большого государства», как засвидетельствовал в своем дневнике Твардовский, были «внимательны, осторожны и сдержанны в репликах»117117
  «Оттепель. 1953–1956. – С. 444.


[Закрыть]. Соответственно был срежиссирован и сам съезд, открывшийся через два дня в Большом Кремлевском дворце. В содокладе секретаря ССП К. Симонова, посвященном проблемам развития прозы, были осуждены и «повышенный интерес к одним теневым сторонам жизни», и «ложное приукрашивание». И имена прозвучали как «критиканствующих», так и «лакировщиков». На трибуну выходили литераторы не просто разные, но антиподы – Эренбург и Кочетов, Яшин и Рюриков, Ольга Берггольц и Грибачёв. Говорили «свое», однако от стрельбы по мишеням воздерживались. В этой усыпляющей тональности съезд и завершился. Если вспомнить, что он состоялся ровно через 20 лет после Первого съезда советских писателей, то его можно назвать пустопорожним. Спасибо и на том, что дело обошлось без кровопролития. А эффект его выразился в том, что на следующий год не появилось ни одного произведения, вызвавшего такой же общественный резонанс, как статья Померанцева или очерк Овечкина.

Длившееся больше года затишье на литературном фронте взорвал XX съезд КПСС. Именно после него были опубликованы произведения пятидесятников, в которых с наибольшей силой проявилась «обобщающая сила искусства», на которую так посетовал Д. Ерёмин. О некоторых из них было сказано выше. Роль авангарда, как и в 1953–1954 гг., играл «Новый мир». Журнал, воспоминала Людмила Алексеева, «способствовал не только распространению идей либерализма, но и сплочению его приверженцев: опознавательным знаком единомышленников стал “торчащий из кармана” очередной [его. – Ю.Б.] выпуск»118118
  Алексеева Л. История инакомыслия в СССР. – М., 1992. – С. 195.


[Закрыть]. Только руководил журналом уже не А. Твардовский, а К. Симонов – один из секретарей ССП и член Ревизионной комиссии ЦК КПСС, шестикратный лауреат Сталинской премии за период с 1942 по 1950 г. То, что Симонов открыл дорогу произведениям, которые, а он это понимал, не понравятся партийным и литературным консерваторам, оказалось для них, да и не только для них, большой неожиданностью. Но, если вдуматься, Симонов действовал согласно своим убеждениям. Он был человеком Веры; глубоко верил в правоту коммунистической идеи и партии, которая решила эту идею воплотить в жизнь; поверил в очистительную силу XX съезда партии – и именно поэтому дал дорогу пятидесятникам: Дудинцеву, Гранину, Тендрякову, Кирсанову, Кардину…

В 1956 г. тираж «Нового мира» составлял 140 тыс. экземпляров. Произведения пятидесятников публиковали и другие журналы: из «старых» – «Октябрь», «Знамя», «Театр», «Звезда», к которым прибавились новые – «Нева» (с апреля 1955 г.), «Юность» (июнь 1955 г.), «Наш современник» (март 1956 г.), «Молодая гвардия» (июль 1956 г.). Их суммарный тираж превышал 800 тыс. экземпляров, их аудитория насчитывала несколько миллионов думающих читателей, которым были понятны ассоциативные смыслы текстов. Власть имущие и вправду испугались «обобщающей силы» литературы, особенно ее воздействия на чувства и умы молодого поколения. Партийные «верхи» тревожились не напрасно.

Первой мишенью нового «крестового похода» против пятидесятников стал роман Дудинцева. Вряд ли можно ошибиться в том, что в ЦК КПСС и КГБ на следующий же день стало известно о состоявшемся в конце октября обсуждении романа на заседании секции прозы Московского отделения ССП: о положительных оценках, которые дали ему Всеволод Иванов, Симонов, Тендряков, Овечкин и другие известные писатели, о призыве Паустовского изгонять из нашей жизни «дроздовых». Его речь, вспоминал Лев Копелев, перепечатывали и распространяли первые самиздатчики, а позже ее стали изымать при обысках как «антисоветский документ»119119
  Орлова Р., Копелев Л. Мы жили в Москве. Анн Арбор, 1988. – С. 47.


[Закрыть]. Наэлектризованность атмосферы, возникшей вокруг романа, к концу октября многократно возросла из-за начавшегося в Венгрии восстания против репрессивного режима, установленного коммунистической партией во главе с Матьяшем Ракоши. Москва квалифицировала восстание как «попытку контрреволюционного переворота» и в начале ноября ввела в Будапешт советские войска, сломившие в результате жестоких боев сопротивление восставших. Самые рьяные противники Оттепели и всего, что с нею связано, заговорили об идейной связи между вдохновителями «венгерской контрреволюции» и «критиканствующими» столичными литераторами. 22 ноября в «ЛГ» было опубликовано открытое письмо 35 советских писателей, которые, полемизируя с французскими писателями, осудившими советское вторжение в Венгрию, назвали действия Советского Союза правомерными. Через два дня к ним публично присоединилась еще одна группа писателей (31 подпись). Среди тех, кто подписал эти письма, были К. Паустовский, И. Эренбург, А. Твардовский и некоторые другие авторы-пятидесятники.

Готовившуюся кампанию против нездоровых идейных тенденций в литературе эти подписи остановить не могли. 15 декабря в «ЛГ» появилась передовая статья «Литература служит народу», в которой говорилось, что, несмотря на «некоторые достоинства» романа «Не хлебом единым», «писателю не хватило верного, широкого взгляда на жизнь, чтобы всесторонне показать процессы, которые происходят в обществе»120120
  Оттепель. 1953–1956. – С. 479.


[Закрыть]. Еще раньше на высоком уровне было принято решение остановить подготовку к изданию романа двумя издательствами – Гослитиздатом и «Молодой гвардией» – тиражом в два с половиной миллиона экземпляров. В начале декабря два секретаря ЦК КПСС Е.А. Фурцева и П.Н. Поспелов подписали документ, в котором Гослитиздату было рекомендовано отказаться от издания романа «в связи с идейными недостатками этого произведения». Вместе с тем издательству «Молодая гвардия» было разрешено выпустить роман тиражом 30–50 тыс. экземпляров, чтобы «лишить демагогических элементов» поводов для утверждений, будто бы он «запрещен». Однако руководство ЦК ВЛКСМ во главе с А. Шелепиным («железным Шуриком», как его негласно называли), в подчинении которого находилась «Молодая гвардия», воспротивилось этому, и «Не хлебом единым» выпустило в свет издательство «Советский писатель». Было это уже в марте 1957 г.; тираж был срезан до 30 тыс. экземпляров121121
  «Архив. В. Горбунов. 25.03.1957». Ф. 5. Оп. 36. Д. 37. Л. 1.


[Закрыть].

Между тем 26 ноября был подписан к печати и в декабре отпечатан альманах «Литературная Москва. Сборник второй». Выпущенный тиражом в 75 тыс. экземпляров, восьмисотстраничный сборник исчез с прилавков в считанные дни. И не удивительно: его без преувеличения можно назвать квинтэссенцией оттепельного, пятидесятнического духа. Вошли в него и самые «неудобные» для власти произведения – рассказы А. Яшина и Н. Жданова, писательские заметки А. Крона. А были в нем еще и «Деревенский дневник» Ефима Дороша, и статьи Ильи Эренбурга – о поэзии Марины Цветаевой, и Марка Щеглова – о реализме современной драмы. Предвидела это или не предвидела редакционная коллегия, в которую входили, в частности, М. Алигер, К. Паустовский, В. Каверин, А. Бек, Э. Казакевич и В. Тендряков, но выход сборника был расценен в партийных кругах и в правлении ССП как вызов, чуть ли не как формирование центра идейной оппозиции. Их реакция не заставила себя ждать.

Новый крестовый поход против «отступников» отличался от кампании двухлетней давности. На этот раз высокие партийные инстанции выступили сразу и открыто. Список опальных литераторов намного увеличился; в нем значилось более трех десятков имен. Критика стала более жесткой и политизированной. Наибольшей интенсивности она достигла в 1957 г., но продолжалась, почти без пауз, до конца десятилетия.

Началом ее можно считать состоявшиеся в конце января 1957 г. партийные собрания писательских организаций Москвы и Ленинграда. Помимо названных выше произведений Дудинцева и Гранина, Яшина и Крона, критике подверглись поэма Семена Кирсанова «Семь дней недели» и стихи только что заявившего о себе Евгения Евтушенко, речь Паустовского в защиту «Не хлебом единым» и предложения Берггольц и Симонова пересмотреть принятые после войны партийные постановления по идеологическим вопросам. В феврале журнал «Коммунист» (№ 3), главный теоретический орган партии, опубликовал редакционную статью «Партия и вопросы развития советской литературы и искусства». Ее смысл состоял не столько даже в перечислении и критике авторов «идейно порочных» произведений, сколько в том, чтобы подчеркнуть «немеркнущее значение» упомянутых постановлений ЦК ВКП(б). С января и все последующие месяцы шел поток статей, в которых назывались всё новые произведения, занесенные в список «идейно незрелых» и «несостоятельных» в трактовке «сложных вопросов жизни». В него попали писатели Ю. Нагибин, В. Тендряков и М. Бременер, драматурги А. Володин и А. Штейн, некоторые стихотворения Маргариты Алигер и Бориса Слуцкого, литературные критики В. Кардин, Л. Жуховицкий и М. Лифшиц.

13 мая на встрече руководителей партии и государства с участниками назначенного на следующий день правления ССП выступил Н.С. Хрущёв. Распалив себя, как с ним нередко бывало, разносом романа В. Дудинцева и сборника «Литературная Москва», он оглоушил замерший зал зловещей репликой: «Мятежа в Венгрии не было бы, если бы своевременно посадили двух-трех горлопанов»122122
  Оттепель. 1957–1959. – М., 1960. – С. 376.


[Закрыть]. Это выступление предопределило содержание и атмосферу правления ССП, осудившего «отдельных литераторов», которые поставили под сомнение линию партии в области литературы. До конца 1957 г. трижды были проведены партийные собрания московских писателей, в том числе дважды вместе с партийной организацией правления ССП, где продолжалась «проработка» провинившихся литераторов. Им были адресованы такие формулировки, как отступление от «генеральной линии литературы социалистического реализма» и «ревизия основ нашей советской действительности».

Каких-то пять-шесть лет назад такие обвинения могли стоить «разоблаченным» писателям головы. Но времена были уже иные. В декабре 1954 г. был реабилитирован первый из расстрелянных в 1930-е годы советских писателей Исаак Бабель. Вскоре такие же решения были приняты в отношении Бруно Ясенского, Михаила Кольцова, Бориса Пильняка, Ивана Катаева. После XX съезда партии при секретариате ССП была создана комиссия по литературному наследству репрессированных писателей. Состоявшийся в конце июня 1957 г. Пленум ЦК КПСС вывел из состава руководящих органов «антипартийную группу Г.М. Маленкова, В.М. Молотова и Л.М. Кагановича», которой, среди прочего, было поставлено в вину намерение обелить имя Сталина и упрятать в архив всё, что связано с судебными процессами и репрессиями 1930-х годов. Так что подобная участь «оступившимся» литераторам не грозила. Тем не менее политические обвинения могли очень серьезно сказаться на их дальнейшей творческой деятельности, да и на их жизненных судьбах.

В первоянварской статье 1958 г., опубликованной в «ЛГ», писатель Михаил Алексеев назвал одним из главных итогов минувшего литературного года то, что он показал «сколь мала группка нигилиствующих очернителей, окопавшихся» вокруг журнала «Новый мир» и альманаха «Литературная Москва»123123
  Там же. – С. 397.


[Закрыть]. Эта оценка ситуации в литературном мире стала стержневой в последующих документах, отразивших позицию руководства ССП. 18 мая 1959 г. в Большом Кремлевском дворце открылся Третий съезд писателей СССР. Выступивший с докладом секретарь ССП А. Сурков, осудив ревизионистские, правооппортунистические и очернительские тенденции, которые проявились в произведениях некоторых литераторов, отрапортовал, что «большинство тех, кто допустил ошибочные высказывания или искаженно изображал …явления действительности, осознали свои недавние заблуждения и проявили стремление освободиться от них в дальнейшей своей литературной деятельности»124124
  Оттепель. 1957–1959. – М., 1960. – С. 420.


[Закрыть]. На состоявшемся месяцем позже московском собрании писателей один из руководителей Союза писателей Российской Федерации С. Сартаков заявил, что «это было принципиальное столкновение двух политических точек зрения, в котором все нападки ревизионистов на линию партии потерпели закономерное и полное поражение»125125
  Там же. – С. 423.


[Закрыть].

Если отвлечься от стилистики, то фактический итог борьбы с «ревизионистами» и «очернителями» зафиксирован достаточно точно. Кучка литераторов, осмелившихся приоткрыть занавес и показать некоторые сцены из реальной советской жизни, образно говоря, обнаружила себя стоящей посреди площади, а по ее периметру рассредоточились кольцом их собратья по перу, при вражде и агрессии одних, испуге других, равнодушии третьих и молчаливой симпатии четвертых. И большинство, как уведомил всех А. Сурков, признало свои ошибки. Однако в этих фактах – не вся правда и не только правда. В них не все было сказано о большинстве и ничего – о меньшинстве. А ведь Померанцев, Дудинцев и тем более Эренбург, как и выступившие в их защиту Паустовский и Каверин, речей покаянных не произносили. Не каялись и молодые поэты, Евтушенко и Рождественский, чьи стихи тоже попали под критику. Все они были беспартийными, а признавались в своих ошибках литераторы-коммунисты – А. Твардовский, С.С. Смирнов, Н. Дементьев, К. Симонов, О. Берггольц, М. Алигер, А. Бек, Э. Казакевич126126
  Оттепель. 1953–1956. – С. 436, 440–441; Оттепель. 1957–1959. – С. 381–382, 392. О том, как реагировали на критику коммунисты Д. Гранин, В. Тендряков и А. Яшин, сведений не сохранилось. Можно предположить, что у них также не оставалось выбора, кроме как признать свои ошибки, но точный ответ могли бы дать стенограммы партийных собраний, если они сохранились в архивах ССП и других писательских организаций.


[Закрыть]. Признавались на партийных собраниях, которым, по замыслу организаторов разоблачительной кампании, надлежало стать главной ареной промывания мозгов. Партсобрания – не литературные форумы. У большевиков они давно стали ристалищем для идейных и политических баталий, а в 1930–1940-е годы превратились в некое подобие аутодафе, где изобличались и клеймились «враги народа». Отмолчаться было невозможно, а отстаивать свою правоту никто из писателей-коммунистов не был готов: можно предположить, что кто-то из них считал в принципе неприемлемым для себя вставать в оппозицию партии и власти, а кто-то находил это бессмысленным и самоубийственным. Так что для каждого из них это было вынужденное признание и компромисс с самим собой.

Это был не худший компромисс. В связи с выходом в Италии романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» (ноябрь 1957 г.) и присуждением ему Нобелевской премии по литературе (октябрь 1958 г.) в СССР была развернута небывалая по масштабам и хамству кампания против автора. Среди тех, кто подписался под письмами, осуждающими Пастернака, или выступил с осуждающими его речами, были Твардовский, Дудинцев, Симонов, Овечкин, Яшин, С.С. Смирнов, В. Панова и другие литераторы-пятидесятники, а также близкие к ним поэты Слуцкий и Мартынов. О некоторых из них, например о Вере Пановой и Борисе Слуцком, известно, что они до конца жизни не могли простить себе этого поступка. А Твардовский уже через два месяца после этой истерии, закончившейся так же быстро, как она возникла, записал в своих рабочих тетрадях: «Из Пастернака мы сделали “мученика” …сами сделали, своей высокомудрой глупостью»127127
  Твардовский А. Из рабочих тетрадей // «Знамя». – 1989. – № 9. – С. 168.


[Закрыть].

Полностью перекрыть клапан литературе, пахнущей воздухом Оттепели, духом пятидесятничества, партийным консерваторам и ретроградам не удалось. На верхнем этаже партийного руководства такая задача и не ставилась. Там считали необходимым наглухо закрыть путь произведениям, которые ставят под сомнение «основы». Более того, возможно, посчитав, что принятых мер – публичной порки провинившихся и ужесточения цензуры – достаточно, секретарь и член Президиума ЦК КПСС Е.А. Фурцева предложила сделать обратную рокировку – вернуть на пост главного редактора «Нового мира» Твардовского вместо сменившего его в 1954 г. Симонова. В июне 1958 г., после одобрения этой инициативы Хрущёвым, секретариат правления ССП утвердил назначение Твардовского. Правда, в своей редакционной политике он был поставлен в настолько жесткие условия, что не раз задумывался над тем, правильно ли он поступил, приняв предложение вернуться в «Новый мир».

В 1958–1960 гг. в печати не появилось ни одного произведения, которое по своей остроте и общественной значимости стояло бы вровень с романом «Не хлебом единым» или яшинскими «Рычагами». Практически была закрыта и тема сталинизма. Твардовскому, написавшему к поэме «За далью – даль» новую главу, посвященную двойственной роли Сталина в истории страны, пришлось обратиться лично к Хрущёву с просьбой прочесть и дать добро на ее публикацию. Хрущёву, по словам его помощника В.С. Лебедева, глава «очень понравилась», и ее под названием «Так это было» тотчас же опубликовала «Правда» (29.04.1960), а затем и «Новый мир» (1960, № 5)128128
  Там же. – С. 183–184.


[Закрыть].

Вместе с тем именно в эти годы в повестях Ю. Бондарева («Батальоны просят огня», 1957), Г. Бакланова («Южнее главного удара», 1958; «Пядь земли», 1959) и В. Богомолова («Иван», 1958) по-новому зазвучала тема Отечественной войны – как повседневного, неимоверно тяжкого солдатского труда. Герои этих произведений стояли насмерть. Но они не бросали громких слов, не вставали в атаку с лозунгом «За Родину! За Сталина!», и официозная критика окрестила новую литературу о войне «окопной» или «лейтенантской прозой». С трудом пробил себе путь роман Ф. Абрамова «Братья и сестры» о тяжелой, на грани выживания, жизни вологодской деревни («Нева», 1958, № 9). А в 1960 г. появились последние из резонансных произведений пятидесятников – упомянутая выше глава «Так это было» А. Твардовского, первая часть воспоминаний И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь» («Новый мир», 1960, № 8 и 10) и первая повесть В. Аксёнова «Коллеги» («Юность», 1960, № 6, 7).

50-е годы кончились, пятидесятники остались в истории. В 2013 г., к 80-летию со дня рождения Роберта Рождественского, вышла книга его стихов и воспоминаний о нем. Рассказывая о Роберте и своих отношениях с ним, Булат Окуджава вспомнил о тех временах, когда они вышли на поэтическую арену, и тех людях, которые стояли у истоков новых веяний в литературе и жизни. «А что касается шестидесятников, – размышляет он, – я вообще-то не очень хорошо понимаю это слово. Я думаю, что это небольшая группа людей, чья общественно-полезная деятельность началась в пятидесятые годы. Интеллигенция. Интеллектуалы. Мыслящие люди. Люди, у которых был не протест против коммунизма вообще, а протест против искажения этой замечательной идеи»; они внесли «свою лепту в дух общества», заставили «людей задумываться»129129
  Рождественский Р. Мгновения, мгновения, мгновения… – М., 2013. – С. 328.


[Закрыть]. Пятидесятники заставили задуматься над тем, что представляет собой советское общество и государство, в какой мере они соответствуют провозглашенным идеалам и нравственным ценностям, идее коммунизма. В частности, задуматься и над тем, в какой мере правящая партия готова выслушивать своих граждан, в первую очередь мыслящих людей, стремящихся сотрудничать с ней на основе и во имя реализации ее собственной программы. По сути, пятидесятники, сами того не осознавая, поставили эксперимент с целью выяснить, каковы границы дозволенного свободомыслия. Как выяснилось, пространство дозволенного оказалось куцым. Эксперимент завершился, и в этом смысле пятидесятники сделали свое дело. Дальнейшие их творческие и жизненные судьбы были разными, но для большинства из них минувшее десятилетие стало временем пересмотра взглядов и избавления от иллюзий. Это определенно относится к Аксёнову, Гладилину, Некрасову, Абрамову, Дудинцеву, Тендрякову, Яшину и ряду других пятидесятников, самые значительные произведения которых были написаны в следующие десятилетия.

В 1960 г. произошли три события, оставшиеся тогда неизвестными для широкой публики, но, как выяснилось позже, послужившие как бы мостками от 50-х к 60-м и далее к 70–80-м. Зимой 1959–1960 гг. Александр Гинзбург выпустил первый номер машинописного журнала «Синтаксис»130130
  Оттепель. 1960–1962. – М., 1990. – С. 449.


[Закрыть]. До своего ареста в июле он успел отпечатать три выпуска. Так начиналась история советского «самиздата». Ее продолжил В. Осипов, выпустивший в ноябре первый номер нового машинописного журнала «Бумеранг»131131
  Там же. – С. 468.


[Закрыть]. В декабре на заседании редколлегии «Знамя» прошло обсуждение книги Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», подписавшего в мае договор с редакцией о публикации этого романа. Это был первый случай, когда редакции советского журнала было предложено произведение, в котором действующие лица обсуждали и критически оценивали историю развития советского общества и государства, не обходя такие острые темы как репрессии 1930-х годов, проявления и причины антисемитизма и т.д. Роман, как и следовало ожидать, был единодушно признан антисоветским и отвергнут132132
  Там же. – С. 457, 469–471.


[Закрыть]. Фактически он был провозвестником появившихся позже произведений А. Солженицына, Ю. Домбровского, В. Шаламова. Но все это, а также многое другое прояснилось значительно позже.