Текст книги "Россия и современный мир №4 / 2014"

Все было именно так: Россия войны не хотела, – ни царь, ни народ, но ее заставили воевать [54, с. 337, 339]. Вильгельм II и его генералы решили, что пока Россия не окрепла, далеко не закончила модернизацию армии и флота, «Германия выйдет победителем». Кайзер заявил: «Теперь или никогда» [46, с. 44, 45]. И объявил войну. У матери Вильгельма не зря однажды сорвалось с языка: «Мой сын будет причиной гибели Германии» [10, с. 59]. А Гаврило Принцип, перед смертью в 1918 г., на вопрос тюремного психиатра о том, «сожалеет ли он, что его поступок вызвал войну и гибель миллионов людей, ответил: если бы я не сделал этого, немцы нашли бы другой повод» [46, с. 43]. Скорее всего, так и было бы, если они решили, что необходимо незамедлительно воспользоваться тем перевесом сил, который был на их стороне. И победа над Россией казалась им тем более гарантированной, что они ожидали революционного взрыва в России, как только там будет объявлена мобилизация. Германский посол в России Пурталес был уверен, что такой взрыв неминуем [9, с. 139].

Но царя и его правительство пугал набирающий силу пангерманизм, о приверженности которому открыто заявляли кайзер, канцлер Бетман-Гольвег и многие другие сановники Второго рейха, воинственно противопоставлявшие пангерманизм славянству [18, с. 188–189; 43, с. 196]. Перед войной и в ходе нее он стал основой агрессивной политики Германии. Планы территориальных захватов на Востоке были безбрежны. Захваченные земли предполагалось очистить от местного населения [32, с. 8, 11]. Поэтому в разговоре с послом Франции М. Палеологом главной целью войны царь назвал «уничтожение германского милитаризма, конец того кошмара, в котором Германия нас держит вот уже больше сорока лет». Визит Пуанкаре в Петербург в июле 1914 г. имел целью укрепить прежде всего военные договоренности с Россией. И вступая в войну, царь был уверен в скорой победе, как и новоиспеченный главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич, который своей задачей ставил «поход на Берлин» [36, с. 127, 132]. Мираж быстрой победы рассеял их страх, что война может привести к революции.

А Германия давно шла к войне. После Садовой и Седана, объединенная Бисмарком, она уже в 1880-х годах, развиваясь вполне «по лекалу» Ф. Листа, встревожила даже «туманный Альбион» своим бурным «спуртом» промышленности и торговли. И уже в конце XIX – начале XX в. готовилась силой добыть себе мировое лидерство, если не мировое господство. Вильгельм II писал, что Германия стремилась «получить нужное ей», когда «Англии уже принадлежит почти весь мир» и самое укрепление и усиление Германии было необходимо, по его словам, «для состязания на мировом рынке» [11, с. 50, 126]. И главным препятствием на пути к лидерству виделась именно Англия с ее могучим флотом и колониальными владениями в четверть земной суши. Началась гонка вооружений, состязательная лихорадка в строительстве дредноутов. Кайзер и его адмиралы, прежде всего Тирпиц и Зенден, строили гигантский флот и ждали момента: когда он будет готов, «мы с Англией поговорим серьезно» [10, с. 67].

Под аккомпанемент заявлений «об обороне», «допустимом риске» перевооружалась армия, строились стратегические пути сообщения, укреплялся союз с Австро-Венгрией, шла проба сил – «бронированного кулака», активизировалась дипломатическая деятельность, в том числе и на российском направлении, настойчиво продвигались имперские интересы, которые сталкивались с интересами Англии и Франции, о чем свидетельствовал ряд острых кризисов в международных отношениях, чреватых большой войной.

Назревавшая война отнюдь не была «творением» только «новейшего капитализма». В этом «модернистском полотне» был и явственный след уходящей имперской эпохи, и революционные, смешанные «краски» будущего. Порой за «империалистическими» чертами войны угадывался «стиль» имперских традиций. Вильгельм II, например, писал, что он «следовал традициям» своего дома: «Прусские короли не гнались за космополитическими фантазиями, а считали, что страна может благополучно преуспеть лишь тогда, когда реальная сила защищает ее промышленность и торговлю». Поэтому во многих своих приказах призывал держать «меч наготове». А в конце концов первым и бросил его на весы истории. Он сделал это не только из-за столкновения «империалистических интересов». Его больше вдохновляла «идея германизма во всем ее величии», «подлинно немецкий дух» [11, с. 128, 129, 152]. По словам кайзера, его «особым доверием пользовался профессор Шиман – прямолинейный балтиец и передовой борец за германизм в противовес панславизму, проницательный политик и блестящий историк и писатель». Император «постоянно привлекал его в качестве советника», и профессор часто бывал у него в доме, сопровождал монарха в поездках. Вильгельм II часто делился с ним «важными секретными материалами о неизвестных еще никому политических событиях» и признавал совпадение их политических взглядов», в частности и на Россию [11, с. 136, 137]. Характерно в этой связи, что первой страной, которой Германия объявила войну в 1914 г., была Россия, – уже 1 августа этого года, в то время как Австро-Венгрия, «пострадавшая сторона» в сараевском инциденте, – сделала это только 6 августа.

В «пангерманизме» Вильгельма II, как и в восхвалении им «немецкого духа», проявлялся и старый дух тевтонов, перешедший через кайзеровскую Германию в Третий рейх вместе с политикой «Дранг нах Остен». Старым захватническим целям была подчинена развитая промышленность, достижения науки и техники. Вильгельм II с пафосом отмечал в мемуарах: «Где только мог, я работал над совершенствованием нашего вооружения и заставил машины служить армии». И с гордостью добавлял: «Можно сказать без преувеличения, что германская армия, выступившая в поход в 1914 году, представляла собой инструмент, не имевший себе равного». Вот почему кайзер не убоялся войны на два фронта. Германия, кичливо говорил он, «справится с обоими противниками» [11, с. 45, 154, 155]. И он боготворил «гениальных» Шлиффена и Мольтке, полностью одобрил план молниеносной войны. Кайзер давно видел себя в роли «адмирала Атлантики» и чуть ли не повелителя мира [10, с. 234]. Во всяком случае, в стане противников Германии утверждалось, что она стремится «реализовать свою мечту о мировом господстве» [16, с. 58]. Антанта воевала и за то, чтобы «Гогенцоллерны никогда больше не могли претендовать на всемирную монархию» [36, с. 86].

«Злейший враг» Германии – Британская империя, приобретшая большинство своих колоний задолго до «периода империализма», стремилась сохранить свое могущество под скипетром одной из старейших монархий Европы. Но ее короли только царствовали, а не правили. Викторианская старая добрая Англия представляла вожделенный образец демократии для многих либералов. В отличие от Германии, где Вильгельм II «правил».

Но в «оболочке» его империи, при автократическом режиме развивались капитализм, рабочее движение, социал-демократия. Ярко выраженный «тренд» – личное управление Вильгельма II, опиравшегося при проведении внутренней и внешней политики на «консерваторов», вызывал недовольство в стране, особенно социал-демократов. Этот перманентный ропот беспокоил уже Бисмарка, опасавшегося, что в случае войны между империями монархам будет угрожать серьезная опасность. О том же в 1904 г. говорил канцлеру Б. Бюлову и С.Ю. Витте: «Война между Россией и Германией поведет к возможному падению Гогенцоллернов и к несомненному падению Романовых и послужит только на пользу революции». В корень смотрел сам Б. Бюлов: «При тех условиях, которые постепенно складываются во всем мире, во внешней и внутренней политике, война является рискованным делом для всякой монархии» [10, с. 274, 74].

Вильгельм II, Николай II, Франц Иосиф отчетливо сознавали связь войны и революции, и призрак последней страшил их. Готовясь к войне, кайзер намеревался «зачистить» страну от социалистов. Еще за десять лет до нее, он доверительно писал своему канцлеру: «Сначала перестрелять, обезглавить и обезвредить социалистов, если нужно, путем кровопролития, и тогда внешняя война, но не раньше, и не a tempo!» Касаясь законодательства против революции, император полагал, что можно «тяжелыми наказаниями» отпугнуть рабочих от забастовок, бойкотов и т.п., чтобы проступки социалистов карались бы тюремным сроком не меньше, чем десять лет». Он находил, что это «скоро даст результат» [10, с. 87, 315].

«Зачистка» не удалась, но Вильгельм II решился начать войну: он надеялся избежать революции, достигнув быстрой и решительной победы Германии и Австро-Венгрии над Антантой. Но четыре года войны, «козни внутренних и внешних врагов» сломили Германию и ее союзников. «Только война, и особенно несчастная для нас война, могла вызвать у нас революцию и таким образом помочь социал-демократии вскочить в седло», – расстроенно вспоминали Вильгельм II и его сановники [10, с. 89; 11, с. 153, 186–195].

Удивительно, но ни кайзер, ни другие низвергнутые венценосцы того времени не сознавали, что causa in sui – дело в них самих, в авторитарной системе управления, давно не отвечавшей вызовам времени и порождавшей «внутреннего врага» (массовые движения и деятельность либералов и революционеров). Однако монархи в деле реформ проявили себя большими кунктаторами, которые мало что уступали обществу из своих прерогатив. Такое отношение к реформам высоко вздымало волны общественного негодования. В Германии люди требовали ограничения «автократических, самодержавных вожделений» Вильгельма II [10, с. 82–84]. Ни для кого не было секретом, что уже при Бисмарке «императорская власть расширялась и крепла с каждым годом» [22, с. 69]. Не так уж был далек от истины К. Маркс, когда характеризовал новогерманский рейх как обшитый парламентскими формами, смешанный с феодальными придатками и в то же время уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм.

Даже бюрократы из ближайшего окружения кайзера признавались, что Бисмарк, создавая империю, предусмотрел слишком много власти для германского императора и слишком мало влияния предоставил парламенту. Монарх не желал перестраивать политику в либеральном и парламентском духе, «не дал перейти к более парламентской системе управления, возлить побольше демократического елея на голову нашей матери Германии», не допустил «вполне целесообразной эволюции» [10, с. 530–534].

Вильгельм II и не скрывал, что он был близок по своим традициям к консерваторам и почти так же как они, был несговорчив [11, с. 83, 84]. Свой идеал он видел в системе управления «через посредство личных кабинетов в чистом виде». Император предпочитал решать все военные дела через свой военный кабинет, хотя бы даже наперекор военному министру и генеральному штабу. Флот он хотел строить при содействии своего морского кабинета и потом распоряжаться им всецело по своему усмотрению, внутреннее же управление осуществлять гражданским кабинетом. Бюлов не сомневался: «Во время войны это хозяйничанье при помощи кабинетов, несомненно способствовало нашему поражению». Неудивительно, что при Вильгельме II обнаружилась слабость монархического образа правления. Мировую войну «можно вести лишь при полной поддержке широких масс» и создав коалиционное правительство как во Франции, Англии, Бельгии, Италии, которое бы провело Германию через всю войну [10, с. 67, 534, 517].

В экстремальных условиях небывалой еще в истории войны, в которой участвовали десятки миллионов людей, анахронизм «старого режима», автократических империй стал особенно очевиден. На почве недостатков государственного управления, поражений на фронтах и все увеличивавшихся тягот войны росло массовое недовольство, которое «докипело» до революционного взрыва. И тут сказал свое слово «человек с ружьем»: «фирменная» примета мировой войны, – миллионные армии. В них проник вирус революции. И рухнули троны, и пали империи. Двойного удара – извне и изнутри – они не выдержали.

Лаконичный и точный вывод в отношении Австро-Венгрии делает современный исследователь И.И. Черников: «Империя пришла к своему логическому концу. Она не выдержала борьбы на два фронта – со своими подданными и окружающим миром. Не умея и не желая изменить свое государственное устройство, империя рухнула» [52, с. 556]. Предвестником подобного финала была и массовая сдача в плен, иногда целыми полками, в которых преобладали славяне. Национальное движение в этой империи набрало такую силу, что ее «лоскутное одеяло» разлетелось «по швам».

Война обманула и ожидания стран «Сердечного согласия». Она оказалась вовсе не «молниеносной», а пришла всерьез и надолго, завязла в окопах, в которых сидели многомиллионные армии, требовавшие гекатомбы вооружений, амуниции, продовольствия, напряженной работы всего тыла. Впервые в истории фронт и тыл стали по сути единым гигантским организмом. Много чего в войне 1914–1918 гг. было впервые, и чего не предвидели все правительства и генеральные штабы: роль военной техники (авиации, танков, тяжелой артиллерии, пулеметов и т.д.), появление оружия массового поражения, мясорубки многомесячных позиционных сражений на фронтах, протяженностью в тысячи километров и т.д. И конечно, они не предполагали «цепной реакции» распространения войны на весь мир и беспрецедентных в истории войн потерь – не только солдат и офицеров, но и гражданского населения, а также ошеломляющих последствий войны для всего человечества. Многие генералы вступили в войну с багажом старых представлений о характере предстоящего «европейского» конфликта. Но это уже была обескураживающая всех, новая, глобальная война. Россия, как и союзные с ней государства, «начала мировую войну, не предвидя ее колоссального масштаба» [24, с. 619].

Мировая война породила и великую революцию в России. А началось все почти идиллически: с патриотических манифестаций и «единения царя с народом». Но это «поветрие» быстро прошло, почти не оставив следа. Неготовность страны к войне, неэффективность военного и гражданского управления оборачивались катастрофической нехваткой вооружения и боеприпасов, тяжелыми поражениями и огромными людскими потерями. «Особенно больным местом» боевого снабжения было обеспечение артиллерии боевыми припасами. Опыт войны показал, что потери пехоты от артиллерийского огня доходили до 75% и в среднем почти в 3 раза превышали потери от ружейного и пулеметного огня [4, с. 398, 405]. Даже Николай II был потрясен «нашими страшными потерями», «массой могил наших солдат». И Александру Фёдоровну сильно тревожили «эти постоянные огромные потери» [37, с. 135, 163, 192]. За время войны они составили (с учетом всех видов потерь) более 9,3 млн человек (60,3% от численности армии), что превышало потери всех союзников России вместе взятых [42, с. 90–95]. Такая убыль личного состава проистекала и из-за недостаточной выучки высших военачальников. Отсутствие полководческого профессионализма явилось «одним из главных факторов стратегических неудач императорской армии» [39, с. 369]. По словам начальника штаба Ставки генерала В.И. Гурко, «назначения на наиболее ответственные и важные посты производились по самым различным причинам, самой последней из которых по значимости являлась пригодность назначаемого лица» [14, с. 24]. А такие назначения были прерогативой царя.

Гражданские распоряжения военных властей (выселение жителей, эвакуация предприятий и др.) сыграли «значительную роль в развале общего строя государства», имели «серьезное значение для успеха революции» [19, с. 183]. Нашли козла отпущения – военного министра В.А. Сухомлинова. Сфабриковали «дело Мясоедова». Шпиономания и «борьба с немецким засильем» бумерангом ударила по высшим сферам [21; 51]. Сама царица признавала это, говоря, что «у нас теперь мания на шпионов» [37, с. 177]. Жандармский генерал В.Г. Курлов считал, что сухомлиновское дело принесло «неизгладимый вред» не только «престижу власти, но и авторитету самого государя императора». Оно было даже более опасно для династии, «чем легенда о Распутине» [19, с. 200]. Имя Распутина сделалось в стране одиозным и роняло авторитет царской семьи. Но он и без того стремительно падал. Неудачи на фронте, где солдаты не понимали за что воюют и во имя чего приносят неисчислимые жертвы, нарастающая разруха в тылу (коллапс на железных дорогах, топливный голод, сбои в работе промышленности, дефицит товаров первой необходимости, вакханалия спекуляции, дороговизна и т.д.), произвол бюрократии и полная неспособность власти справиться с трудностями военного времени, «министерская чехарда», препоны в деятельности общественных организаций, вызывали недовольство в стране, «мишенью» для которого все чаще становились олицетворяющие власть правящий монарх и «немка» – Александра Фёдоровна.

Поползли слухи об измене, о «темных силах», свивших гнездо чуть ли не в царских чертогах. Разногласия власти и общества приобретали все более острый характер. Уже в 1915 г. некоторые либералы считали, что «главная беда в Николае II… Страна в таком положении победить не может…» [40, с. 153–154].

Антидинастические настроения широко разлились во всех слоях населения. Ореол царского имени поблек, потускнел и исчезал. Разочарование сменилось недоумением, недоумение убийственным равнодушием. От верховной власти уже ничего не ожидали, никаких надежд с ней не связывали. В конце 1916 г. положение в стране стало критическим. В это время будущий глава Временного правительства Г.Е. Львов говорил в узком кругу единомышленников: «На фронте – ужас… Многие части требуют удаления царя… При дворе – недовольство… Требуют удаления Распутина… В Думе требуют удаления министров. Все чувствуют необходимость смены правления, – корня всех дел…»9292
  ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 1. Д. 524. Л. 24об.


[Закрыть]. Налицо был «кризис власти, которую все ищут и которая не умеет быть тем, чем она должна быть… власть не умеет отказаться от пустяков, ничтожных причуд и прихотей прошлого. Эти суетные мелочи губительны для будущности России, для самой власти и тем не менее выхода нет. В этом весь ужас нашего положения; с одной стороны, огромная задача ведения мировой войны и еще более трудная задача заключения мира, а с другой – беспомощный капрал, расстроенное и больное воображение»9393
  Там же. – Ф. 670. Оп. 1. Д. 335. Л. 1–2.


[Закрыть]. Но, как отмечал бывший офицер русской гвардии, будущий президент Финляндии К.А. Маннергейм, «царь хотел править лично, без помощи нации» [25, с. 63]. Многие уже предвидели возможность низвержения царя. Любимец Николая II Н.А. Маклаков говорил о нем: «Погибнуть с этим человеком можно, а спасти его нельзя» [1, с. 121]. Теперь и в российской историографии высказывается мнение, что романовская империя потерпела крушение прежде всего «из-за личностного фактора», – неспособности Николая II «адекватно среагировать на вызовы времени и вывести страну из кризисной ситуации» [55, с. 372, 374]. И союзники России понимали, что она «созрела для революции» [7, с. 228].

Политическая деятельность либералов имела целью предупредить и предотвратить катастрофу. Они были между властью и группами, готовившими революцию и участвовали в создании сил, противоборствующих революции. Но, как считали многие из них, это предполагало и оппозицию власти уже потому, что «анархия начиналась в стране сверху»9494
  ГА РФ. Ф. 5913. Оп. 1. Д. 16. Л. 31.


[Закрыть]. Порой некоторые их лидеры пускались в исторические аналогии: «После севастопольского грома пало русское рабство. После японской кампании появились первые ростки русской конституции. Эта война приведет к тому, что в муках родится свобода страны, она освободится от старых форм и органов власти» [34, с. 9]. Они «дозрели» до требования «ответственного министерства» и даже готовы были участвовать в дворцовом перевороте, хотя умеренные либералы шиповского склада, «признавая вместе со всеми, что главная вина всего ужаса, нами переживаемого, на стороне государственной власти», тем не менее считали, что общество «вступает на путь, который грозит страшными бедствиями нашей стране и торжеству нашему над врагом»9595
  ОР РГБ. Ф. 440. К. 8. Ед. хр. 7. Л. 23об.–24об.


[Закрыть].

Для власти «внутренний враг», революционеры и либералы, становился опаснее внешнего, и ей приходилось вести борьбу на два фронта. Но было уже поздно. Февраль 1917 г. низверг царскую власть. По признанию самих либералов, они «сыграли видную роль в деле освобождения от самодержавия» [3, с. 1]. В либеральных кругах возобладала тенденция к захвату политической власти без учета всех возможных последствий. И никто не встал на защиту последнего царя, даже ближний круг генералов во главе с М.В. Алексеевым. Монарх отрекся от трона, записав в дневнике: «Кругом измена и трусость, и обман!» [35, с. 34]. А в солдатской массе, уставшей от войны, доминировало настроение: «Время царей прошло, а наше время настало» [45, с. 325].

Временное правительство оказалось калифом на час. Война его породила, и война его убила. Квинтэссенция политики львовско-керенских кабинетов: «Война до победного конца!» стала фатальной для него. По словам Гинденбурга, «началась агония российской военной мощи». В стране «бурлит геенна огненная. Возможно, она выгорит дотла» [13, с. 245, 246]. В этой стихии триумфаторами стали большевики с их лозунгом «Долой войну!» и социальными обещаниями. Конкурировать с большевизмом по линии его упрощенного представления о будущем Временному правительству было невозможно, бороться же с большевиками, не опираясь на те круги, которым, несмотря на сознательное приятие революции, было все же жаль старой России, было ему непосильно [45, с. 321–322]. Война вытолкнула к власти большевиков с их коммунистической идеологией.

Война определила и уродливое развитие Германии: ее поражение и версальские обиды наряду с трансформированным пангерманизмом и социальной демагогией стали тем коконом, в котором вызрел нацистский режим, в 1933 г. оказавшийся у власти и взявший курс на установление мирового господства.

Единственной страной, которой война была во благо, оказались США: на них пролился золотой дождь военных заказов, в том числе и царской России, поистине новое Эльдорадо. Штаты беспрецедентно быстро развили свою экономику и из страны-заемщика превратились в мирового банкира. Создали мощную армию и флот. И по сути, заявили претензию на мировое лидерство. Политика «открытых дверей» и насаждение «демократии» стали инструментами их экспансии.

Не дремал и СССР, он мечтал о торжестве коммунизма во всем мире. У всех этих держав был свой «идеал» устройства миропорядка. И они боролись за него. И самой острой фазой этой идеолого-геополитической борьбы стала Вторая мировая война, открывшая глаза государствам и народам на реальную опасность их самоуничтожения.

Смысл Первой мировой войны состоит, таким образом, в предостережении человечеству, что в условиях глобализации война исчерпала свой исторический ресурс, ибо угрожает самому существованию современной цивилизации, и попытки строить новый миропорядок на гегемонизме держав и блоков могут иметь гибельные последствия для народов.

Но этот смысл, внешне понятный и никем не оспариваемый, еще требует глубокого внедрения в сознание и мышление людей на всех уровнях. Общественное сознание не поспевает за быстрым ходом истории. Необходима метанойя, сдвиг в умах. Об этом в последний, кламарнский, период своего творчества предупреждал Н.А. Бердяев: «Победа над злом войны, как и вообще над злом, предполагает радикальное изменение человеческого сознания, преодоления объективации как ложного направления сознания» [5, с. 12]. И это был радикальный отход от того, что он исповедовал в дореволюционные времена: человек осознает зло войны, но понимает ее неизбежность в истории [5, с. 8]. Такая эволюция вселяет оптимизм: ее может претерпеть и сознание наших современников.

Литература

1. Адамович Г. Василий Алексеевич Маклаков. Политик, юрист, человек. – Париж, 1959. – 260 с.

2. Ананьич Б.В. Ганелин Р.Ш. От составителей // Николай II: Воспоминания. Дневники. – СПб., 1994. – С. 5–20.

3. Астров Н.И. Доклад Главного комитета Всероссийского союза городов об организации Союза. – М., 1917. – 7 с.

4. Барсуков Е.З. Артиллерия русской армии (1900–1917 гг.). Т. IV. – М., 1948. – 420 с.

5. Бердяев Н.А. Грех войны. – М., 1993. – 272 с.

6. Бердяев Н.А. Злая воля и разум истории // «Биржевые ведомости» № 15278, 16 декабря 1915 г.

7. Берти Ф. За кулисами Антанты: Дневник британского посла в Париже, 1914–1919. – М., 2014. – 400 с.

8. Бубнов А.Д. В царской Ставке. – М., 2008. – 272 с.

9. Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. – М., 1991. – 344 с.

10. Бюлов Б. Воспоминания. – М., Л., 1935. – 564 с.

11. Вильгельм II. События и люди 1878–1918: Воспоминания. Мемуары. – Мн., 2003. – 464 с.

12. Витте С.Ю. Воспоминания. – М., 1960. – 640 с.

13. Гинденбург П. Из моей жизни. – М., 2013. – 336 с.

14. Гурко В. Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914–1917. – М., 2007. – 399 с.

15. Дневники императора Николая II. – М., 1991. – 640 с.

16. Извольский А.П. Воспоминания. – М., 1989. – 192 с.

17. Клей К. Король, кайзер, царь. Три монарших кузена, которые привели мир к войне. – М., 2009. – 320 с.

18. Коковцов В.Н. Воспоминания. Из моего прошлого. Т. 2. – М., 1992. – 456 с.

19. Курлов В.Г. Гибель императорской России. – М., 1991. – 255 с.

20. Ленин В.И. ПСС. – М., 1958–1964.

21. Лор Э. Русский национализм и Российская империя: Кампания против «вражеских подданных в годы Первой мировой войны». – М., 2012. – 304 с.

22. Людвиг Э. Последний Гогенцоллерн: Вильгельм II. – М., 1991. – 238 с.

23. Маклаков В.А. Из воспоминаний. – Нью-Йорк, 1954. – 411 с.

24. Маниковский А.А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну. – М., 1937. – 720 с.

25. Маннергейм К.Г. Мемуары. – М., 1990. – 576 с.

26. Манфред А.З. Образование русско-французского союза. – М., 1975. – 376 с.

27. Милютин Д.А. Дневник. Т. 1. 1873–1875. – М., 1947. – 255 с.

28. Мировые войны XX века. – М., 2002. – Кн. I: Первая мировая война. – 686 с.

29. Михайловский Г.Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг.: В 2 кн. – Кн. 1. Август 1914 г. – октябрь 1917 г. – М., 1993. – 520 с.

30. Наследие Ариадны Владимировны Тырковой: Дневники. Письма. – М., 2012. – 1111 с.

31. Носков В.В. «Война, в которую мы верим»: Начало Первой мировой войны в восприятии духовной элиты России // Россия и Первая мировая война: Материалы Международного коллоквиума. – СПб., 1999. – С. 326–339.

32. Нотович Ф.И. Захватническая политика германского империализма на Востоке. – М., 1947. – 240 с.

33. Окамото Сюмпэй. Японская олигархия в Русско-японской войне. – М., 2003. – 319 с.

34. Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. – СПб., 1991. – 644 с.

35. Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев, документы. – М., 1990. – 253 с.

36. Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. – М., 1991. – 239 с.

37. Переписка Николая и Александры. – М., 2013. – 928 с.

38. Полное собрание речей императора Николая II. 1894–1906. – СПб., 1906. – 177 с.

39. Порошин А.А. Проигравшие победители. Русские генералы. – М., 2014. – 443 с.

40. Протоколы Центрального комитета Конституционно-демократической партии, 1915–1920 гг. – М., 1997. – 590 с.

41. Романов Б.А.Очерки дипломатической истории Русско-японской войны. – М., 1955. – 695 с.

42. Россия и СССР в войнах XX века. Книга потерь. – М., 2010. – 624 с.

43. Сазонов С.Д. Воспоминания. – М., 1991. – 400 с.

44. Солженицын А.И. Красное колесо: Повествование в отмеренных сроках в 4 узлах. Узел I: Август Четырнадцатого. – М., 1993. – 544 с.

45. Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. – СПб., 1994. – 651 с.

46. Стоун Н. Первая мировая война: Краткая история. – М., 2010. – 219 с.

47. Струве П.Б. Суд истории // «Русская мысль». – М., 1914. – Кн. VIII–IX. – С. 168–179.

48. Схиммельпенник ван дер Ойе Д. Навстречу Восходящему солнцу. Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией. – М., 2009. – 421 с.

49. Трубецкой Е.Н. Смысл войны. Вып. I. – М., 1914. – 48 с.

50. Франк С. О поисках смысла войны // «Русская мысль». – М.: 1914. – Кн. XII. – С. 125–132.

51. Фуллер У. Внутренний враг: Шпиономания и закат императорской России. – М., 2009. – 376 с.

52. Черников И.И. Гибель империи. – М., СПб., 2002. – 640 с.

53. Черчилль У. Вторая мировая война. Кн. I. – М., 1991. – 592 с.

54. Шацилло К.Ф. От Портсмутского мира к Первой мировой войне. Генералы и политика. – М., 2000. – 399 с.

55. Шелохаев В.В. Основной фактор крушения Российской и советской империй // Тысячелетняя история России: Проблемы, противоречия и перспективы развития. – М., 2004. – С. 371–376.