Текст книги "Россия и современный мир №4 / 2014"

Нежелание нынешнего украинского руководства самостоятельно решать мирным путем острые внутриполитические проблемы неизбежно приведет к углублению кризиса украинской государственности и дальнейшему распаду Украины.

Литература

1. Бойко О.Д. İсторія України: навч. посіб. – Київ: Академвидав, 2006. – 688 с.

2. Гомотюк А.Е. Проблемы украинской государственности в сфере украиноведения (к историографии вопроса). – Режим доступа: www.info-library.com.ua/libs/stattya/3422-problemi-ukrayinskoyi-derzhavnosti-u-sferi-ukrayinoznavstva-do-istoriografiyi-pitannja.html (Дата обращения: 28.07.2014.)

3. Жильцов С.С. Неоконченная пьеса для «оранжевой» Украины. По следам событий. – М.: Междунар. отношения, 2005. – 264 с.

4. Касьянов Г. «Национализация» истории в Украине: Краткий экскурс // Касьянов Г., Миллер А. Россия – Украина: Как пишется история. Диалоги. Лекции. Статьи. – М., 2011. – С. 38–73.

5. Касьянов Г. Україна 1991–2007: Нариси новітньої історії. Київ.: Наш час, 2007. – 432 с.

6. Конституція України / Уклад. I. Басова. – Харків: Фактор, 2011. – 128 с.

7. Кучма Л.Д. После майдана: Записки президента. 2005–2006. – Киев: Довира; М.: Время, 2007. – 688 с.

8. Лановик Б.Д., Лазарович М.В. İсторія України: навч. посіб. – Київ: Знання-Прес, 2006. – 598 с.

9. Лукьянов Ф. Украинская развилка // Российская газета. – М., 2014. – № 130, 11 июня. – С. 9.

10. Медведев Р. Расколотая Украина. – М.: Институт экономических стратегий; Международная академия исследований будущего, 2007. – 176 с.

11. Музыченко П.П. История государства и права Украины: учеб. пособие. – Киев: Знання, 2006. – 570 с.

12. Петрова А. В стране товарища маузера: украинский академик Петр Толочко об уроках майдана // Российская газета. – М., 2014. – № 59, 14 марта. – С. 10.

13. Россия – Украина. 1990–2000: Документы и материалы: В 2 кн. / Министерство иностранных дел Российской Федерации; Министерство иностранных дел Украины. – М., 2001. – Кн. 1. – 488 с.

14. Семененко В.И., Радченко Л.А. История Украини с древнейших времен до наших дней. – Харьков: Торсинг, 2003. – 480 с.

15. Трофанчук Г.İ. İсторія держави та права України: навч. посіб. – Київ: Юрінком İнтер, 2011. – 384 с.

16. Умланд А. Как избежать «посторанжевой» катастрофы: Конституционная реформа и политическая стабильность на Украине. – Режим доступа: http://www.inosmi.ru/world/20090702/250330.html (Дата обращения: 28.07.2014.)

Россия вчера, сегодня, завтра

Травматический опыт 1990-х как урок для российского общества

Р.Х. Симонян, Т.М. Кочегарова

Симонян Ренальд Хикарович – доктор социологических наук, главный научный сотрудник Института социологии РАН.

Кочегарова Тамара Михайловна – кандидат экономических наук, старший научный сотрудник Института социологии РАН.

Время осуществления российских экономических реформ воспринимается сегодня как «лихие девяностые». После ордынского нашествия в истории нашей страны был только один период, получивший собственное имя – начало XVII в. – «Смутное время». Смута – это хаос, раздоры, беспорядок. «Лихо» в российском просторечье имеет и более конкретное, и более негативное содержание: оно означает «зло». В словаре русского языка С. Ожегова «лиходей» означает «злодей», «мучитель», а «лихоимец» – «вымогатель», «взяточник». Там же приведены примеры: «хлебнуть лиха – узнать горе, беду», «почем фунт лиха – узнать горе сполна» [22, с. 328–329, 735]. В этом смысле понятие «лихие», по-народному кратко и глубоко характеризующее период реформ, является архетипическим.

Во время Второй мировой войны валовой внутренний продукт в СССР сократился на 24%, в период Великой депрессии в США ВВП сократился на 29, в период с 1992 по 1998 г. ВВП в России сократился на 47, а промышленное производство на 59%. Масштабы «лиха» в 1990-е годы оказались уникальными в мировой истории.

«Падение выпуска продукции в России квалифицируется в учебниках экономики, – констатируют директор института исследований Европы и России Карлтонского университета (Оттава) П. Дуткевич и профессор Российской экономической школы В. Попов, – как самый крупный в истории человечества рукотворный экономический кризис, сфабрикованный творцами экономической политики» [12, c. 43].

Разрушение производственного потенциала великой страны, происходившее на глазах всего мира, вызывало глубокое недоумение у представителей научного сообщества. «Проблема России состоит в беспрецедентно всеобщей экономической катастрофе в экономике мирного времени, – писал С. Коэн через шесть лет после начала реформ в статье, озаглавленной “И это называется реформой?” – Катастрофа настолько грандиозна, что мы должны говорить о не имеющем прецедента процессе деиндустриализации живущей в ХХ веке страны» [18, c. 3].

Разгром производства предопределил в стране тяжелую социальную ситуацию. Цены на основные продукты разово в одну ночь взлетели в 10 раз, пенсии были проиндексированы лишь в 2 раза, а о зарплатах граждан правительство вообще забыло. Половина населения страны опустилась за черту бедности, у городских помоек скопились голодающие, на улицах городов появились сотни тысяч беспризорников, общество накрыл мощный вал преступности. Началось вымирание нации: в 1992 г. население РФ впервые с 1945 г. не увеличилось, а сократилось – на 220 тыс. человек. В 1993 г. естественная убыль населения России уже составила более 750 тыс. человек, в 1994 – 900 тыс. человек, а в 2000 г. – 970 тыс. человек.

Начавшиеся в январе 1992 г. российские экономические реформы нынешний помощник президента России академик РАН С. Глазьев, определил как «политику саморазрушения экономической системы государства, проводившегося в России под видом либеральных экономических реформ. Это была политика, которая вышла за рамки законности и приобрела характер экономического геноцида широких слоев населения» [9, c. 11].

Но если так, то почему страна сумела избежать масштабных социальных потрясений?

В зарубежном обществоведении поиску ответа на это вопрос был посвящен целый ряд исследований. Так, в труде американских экспертов-славистов «Россия в новом столетии: Стабильность или беспорядок?» Дж. Бреслауэр дает этому парадоксу четыре достаточно аргументированных объяснения. «Во-первых, население выживает за счет теневой экономики, которая и спасает людей от голода и крайней нужды, а правящую верхушку – от постоянной угрозы тяжелейших социальных потрясений. Во-вторых, жизненные силы и психологический тонус значительной части населения подорваны настолько, что оно не только не способно ни на какое сопротивление (кроме разве что единичных спонтанных акций), но и, смирившись заранее с любым развитием событий, просто обреченно ждет конца. В-третьих, высокая готовность конструктивно участвовать в социальных преобразованиях, которая была у многих в конце 1980-х – начале 1990-х годов, после первых двух-трех лет реформ сменилась глубокой апатией и массовой ностальгией по советским временам. В-четвертых, процесс социально-экономических перемен разрушил основы коллективной солидарности, не породив новых» [33, p. 53].

В нашем обществоведении причины отсутствия протеста почти не анализировались, в то время как они являются теоретически и практически актуальными для социально-экономического развития страны.

Следует согласиться с мнением американского аналитика о высокой адаптивной способности россиян, об атомизации общества как следствия борьбы за физическое выживание и с тем, что скоропалительная приватизация и ее итоги застали общество врасплох. Для россиян экономические реформы 1990-х годов не были шоковой терапией, они были просто шоком. К психологической травме распада Советского Союза добавилась еще одна – криминальная приватизация. Люди внезапно обнаружили, в каком положении и в каком мире они очутились. Психологи определяют это состояние как «социальный ступор» [15, c. 197–199], блокирующий волевые установки общества. Послешоковая апатия – малопригодная основа для массовых протестов, она усугублялась сознанием того, что создали эту власть своими собственными руками. Население России в значительной степени израсходовало свой социально-психологический заряд, или, по терминологии Льва Гумилёва, свой ресурс пассионарности в 1988–1991 гг. – на свержение тоталитарного режима и приведение к власти Б. Ельцина. Даже многомесячные задержки заработной платы, ставшие практически нормой после начала реформ, не смогли вывести на улицу людей, деморализованных происходящим.

Но помимо отмеченных американскими аналитиками факторов, существуют и другие, определившие слабую реакцию общества на происходящие в 1990-х годах события. Выявление и анализ этих факторов даст возможность расширить наши представления о российской реформации.

С самого начала экономических преобразований реформаторы и их апологеты усиленно пропагандировали тезис: их способу приватизации в России нет альтернативы. Ошибка лишь в том, признали они после проведения приватизации и часто повторяют это сегодня, что не объясняли населению, каким образом она осуществляется, и что вообще происходит в экономике. Дружное признание post factum своей вины в том, что народ держали в неведении о методах и ходе приватизации, рождает естественный вопрос: Почему? Из-за чего было так много тайн и так много ложных обещаний? И почему механизм социального контроля, активно работающий во всех постсоциалистических странах Европы, в России бездействовал?

В отношении первого вопроса достаточно резонный, а, главное, исчерпывающий ответ дает Е. Ясин: «Бывают ситуации, когда вам просто нечего сказать»7171
  Московский комсомолец, 25.01.2010. – С. 5.


[Закрыть]. И не только населению. В планы реформаторов не были посвящены даже члены их правительства. «Не очень-то они желали распространяться о том, что задумали», – свидетельствует министр информации в правительстве Е. Гайдара М. Полторанин [23, c. 240]. Далее он приводит перечень вопросов к реформаторам и их ответы. «Намечается ли завершить инвентаризацию (реестр) имущества России, начатую еще правительством Силаева до начала реформ?» – «Нет!» «А тогда по каким параметрам будет устанавливаться очередность выставления на торги государственной собственности?» – «Это определим по ходу реформ!» «Будет ли до старта реформ проводиться оценка рыночной стоимости приватизируемого имущества?» (эту акцию начинал прежний председатель Госкомимущества Михаил Малей, но его остановили)? – «Нет!» «А тогда как определить – “как”, “что” и “почём”?» – «Реформы покажут!» «Готова ли у нас основная правовая база для запуска приватизации?» – «Нет!» «А как же быть?» – «Будем готовить по ходу дела!» И еще много вопросов и много таких же ответов [24, c. 241]. М. Полторанин пишет о своем непонимании этой стремительности. «Тогда я не мог взять в толк, зачем Ельцину такая невероятная спешка. И как он додумался просить себе чрезвычайные полномочия на год? Ради чего, что можно сделать за такой срок? Бредни экономистов из ватаги Гайдара, будто Россия стояла на каком-то краю, опровергается самой жизнью» [24, c. 243].

Российские СМИ того периода активно обсуждали тему ваучерной приватизации. В прессе и на телеэкранах выступали молодые, энергичные, образованные, свободно владеющие английским языком российские реформаторы, что рождало ощущение выгодного контраста на фоне малообразованных и косноязычных деятелей советского партийного руководства. Доверие к ним и к президенту Б. Ельцину – борцу с тоталитарным режимом, было необычайно высоким.

В нашей периодике все чаще высказывается суждение о завышенных ожиданиях россиян в начале 1990-х годов. Этот тезис сформулировали российские реформаторы в разгар своих преобразований. Но это ложный тезис, ибо надежды общества были вполне обоснованными. Для оптимизма в реализации замыслов политической модернизации и экономического рывка в российском обществе тогда были веские основания. Директор Института проблем рынка академик Н. Петраков подчеркивает, что, «несмотря на нараставшее отставание от наиболее развитых государств, из 40 макротехнологий, обеспечивающих в мировых экономических сетях производство наукоемкой продукции, СССР в конце 1980-х годов обладал 19, причем не только ядерными, космическими, авиационными, нефтегазовыми, но и в области энергетического, химического, транспортного машиностроения, где он был или лидером, или находился в числе лидеров» [22, c. 188–189]. Страна располагала достаточным для начала модернизации и производственным, и научным потенциалом. Советская система образования была еще не разрушена, а ее высокое качество даже сегодня, много лет спустя, никем в мире не оспаривается.

Особо подчеркнем наличие уникальных запасов минерального и энергетического сырья. Не существует в мире государств, которые имеют столь масштабные сокровища: почти 30% разведанных богатств земных недр принадлежат России (при 2% мирового населения).

Немалое значение имело и потепление международного климата, окончание холодной войны. Но, главное, необходимо вспомнить о готовности, можно даже сказать жажде, россиян к кардинальным переменам. К началу 1990-х годов она захватила значительную, если не бóльшую часть населения, причем, самую созидательную ее часть. То есть в российском обществе возникла широкая социальная и психологическая основа для модернизационного прорыва. Осенью 1991 г. известный публицист Юрий Карякин выразил мнение большинства, когда сказал: «Впервые в этом столетии Бог улыбнулся России».

Можно критиковать россиян за их национальную черту – излишнюю доверчивость. И все же надо было быть закоренелыми скептиками, чтобы в тот период отказать «младореформаторам» в доверии. Ибо логика, по которой Россия должна была начать стремительный рывок, была очевидной. Предстоящая приватизация и появление в ее результате многочисленного (так постоянно утверждалось!) слоя акционеров вызывали в новой демократической России оправданный общественный энтузиазм.

Реальность оказалось иной. Воспользовавшись доверием народа, реформаторы его ограбили. Но отсутствие протеста только лишь психологическим состоянием общества объяснить нельзя. Это объяснение будет неполным, так как оно превращает реформаторов после ловко проведенной операции в пассивных получателей национальных богатств. В отличие от общества, они пассивными не были. Деятельность реформаторов по идеологическому обеспечению их методов проведения реформ была не только активной, но и продуктивной. Были использованы старые и созданы новые мифы.

Члены правительства Гайдара называли свои реформы «пожарными», а себя сочувственно «командой смертников», «камикадзе», определив, таким образом, в массовом сознании россиян свою роль как жертв, осуществляющих высокую, на грани подвига, функцию «спасения нации». Первым в ряду «подвигов», совершенных реформаторами, был отпуск цен, произведенный с января 1992 г. «Главный, поистине геракловый подвиг Гайдара должен быть оценен по достоинству. Не кто иной, а именно он, Гайдар, выпустил на свободу рубль»7272
  Российская газета, 18.11.2011. – С. 3.


[Закрыть]. Степень восторженности оценки продиктована датой ее обнародования – это был канун 20-летия реформ, когда в связи с этой годовщиной в российской периодике стали появляться материалы, показывающие глубину их драматических последствий для страны. Надо было напомнить обществу о заслугах реформаторов.

Однако либерализация цен как озвучный акт разгосударствления происходила во всех постсоциалистических странах, но никому из руководителей соответствующих правительств постсоциалистических стран – ни Назарбаеву, ни Гавелу, ни Бразаускасу, ни Тер-Петросяну, ни Мазовецкому, ни Шушкевичу, ни Алиеву – не пришло в голову обязательную процедуру возвести в ранг заслуг, и тем более подвига. Н. Щербинина справедливо замечает по этому поводу, что «политический арсенал новой постсоветской номенклатуры продемонстрировал в этом эпизоде свой старый советский фарисейский ритуал “подмены статуса”, когда декларируемые “лишения” верхов воплощаются в символических “житиях страдальцев за народное дело”» [29, c. 135].

Эпизоду с героизацией отпуска цен стоит уделить внимание, ибо с него берет начало мифология успехов российских реформаторов, сформированная по известному алгоритму, продемонстрированному еще римским сатириком Лукианом в его знаменитой панегирике «Похвала мухе». Свое нарочито многословное усердие в восхвалении «заслуг мухи» автор прерывает по одной лишь причине: «Чтобы не подумал кто-нибудь, что я делаю из мухи слона» [1, c. 187–190]. Античная пародия на безудержные декламации доказать правоту того, что заведомо ложно, удивительно точно приложима к стараниям и самих реформаторов, и их апологетов во внедрении темы «подвига» в общественное сознание.

Парадокс героизации «освобождения рубля» заключается в том, что эта процедура была проведена реформаторами крайне жестоко и непрофессионально и поэтому нанесла огромный вред и обществу, и государству.

Советские руководители, проводя денежные реформы в 1947 и 1956 гг., обеспечили компенсацию потерь для наименее состоятельных вкладчиков. Российские младореформаторы превзошли в большевизме и Хрущёва, и Сталина, отняв у стариков последние крохи, отложенные на «черный день». Только спустя много лет это вызвало обращение части населения в судебные органы. В сентябре 2003 г. Страсбургский суд по правам человека признал на международном уровне законность требований российских граждан на полное восстановление дореформенных вкладов и обязал российское правительство пересмотреть свою политику судебного блокирования исков по этим делам.

В постсоциалистических странах Европы отпуск цен происходил постепенно (например, в Польше – практически на протяжении всех 1980-х годов), смягчая соответствующими компенсаторными, сдерживающими механизмами денежные потери населения, в первую очередь его малообеспеченных слоев [28, с. 149].

Наши соседи по Восточной Европе перед либерализацией цен провели демонополизацию производства товаров массового спроса. «В России в условиях монополизированной экономики либерализация цен фактически привела к смене органов, контролирующих цены: вместо государства этим стали заниматься сами монопольные структуры, что привело к резкому повышению цен и снижению объемов производства» [7, c. 131].

Почему бы не воспользоваться опытом соседей? У российских реформаторов было время – полных четыре месяца (сентябрь–декабрь 1991 г.), чтобы предусмотреть создание таких механизмов, на чем настаивал С. Глазьев, входивший тогда в правительство. С. Глазьев потом напишет, что «не сопровождавшаяся созданием сдерживающих механизмов либерализация цен привела вовсе не к созданию механизмов рыночной конкуренции, а к установлению контроля над рынком организованных преступных групп, извлекающих сверхдоходы путем взвинчивания цен, что привело к гиперинфляции издержек. Такая либерализация цен не только дезорганизовала производство, но и привела к обесцениванию доходов и сбережений граждан» [10, c. 176]. То есть деятельность реформаторов, подаваемая обществу как «подвиг», в реальности означала преступление.

Зло подающее себя как добро – банальный сюжет мировой истории. Директор института психологии РАН, специалист по психологии мышления А.В. Брушлинский подчеркивает, что «установка личности на антисоциальное поведение заставляет ее инстинктивно искать опору в той же самой системе норм, с которой личность вступает в противоречие. В этом случае ослабление антисоциальности, а еще лучше перевод отрицательного в общественной оценке поступка на его положительную оценку – задача, выполнение которой требует определенного потенциала. Вероятность такого перевода зависит от умения воздействовать на общественное мнение» [4, c. 241]. В работах российского криминолога Г. Шиханцова показано, что «организовать исполнителей можно только имея соответствующую анестезирующую человеческую совесть идеологию, которая оправдывает совершаемые ими преступления “самыми благородными целями”» [31, c. 198]. Американский психолог К. Бартола приводит различные способы осуществления перехода деяний личности из категории «преступление» в категорию «подвиг» [2, c. 201].

В начальный момент проведения реформ тезис о героике первого либерального правительства новой России казался убедительным для значительной части российского общества, и прежде всего для интеллигенции. Ожидания давно назревших кардинальных перемен были настолько велики, что даже изъятие денежных сбережений населения России без каких-либо компенсаций, произошедшее в результате отпуска цен в 1992 г., не вызвало в обществе серьезного протеста.

Чтобы максимально нейтрализовать общественное мнение или свести к минимуму протестные настроения, необходимо было сформировать благоприятный «образ будущего», ради которого стоит пройти через трудности. Начиная реформы, Е. Гайдар и члены его правительства убеждали россиян в равных возможностях участия в распределении общенародной собственности, в появлении в результате реформ многочисленного слоя акционеров. Контент-анализ шести наиболее популярных газет («Известия», «Московские новости», «Общая газета», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Аргументы и факты»), проведенный в период с января по июнь 1992 г., показал, что слова и фразеологемы – «справедливость», «общество равных возможностей», «равный доступ», «справедливое распределение», «массовый слой акционеров», «участие в распределении прибыли предприятий» и т.п. были доминирующими в газетных материалах, посвященных реформации. В этот период реформаторы не скупились на выступления по радио, телевидению и интервью с корреспондентами газетной и журнальной периодики.

Спустя 15 лет реформаторы и их апологеты могли уже говорить откровенно. 12 июня 2007 г. в передаче радиостанции «Эхо Москвы» Е.Г. Ясин так разъяснил итоги приватизации: «Даже хорошо, что самых способных оказалось немного, ибо большое количество собственников является препятствием к эффективному управлению экономикой». Акционеров в нынешней России всего около 850 тыс., т.е. 0,6% населения.

Напомню читателю, что в январе 1992 г. Б. Ельцин торжественно обещал россиянам лечь на рельсы, если к осени их положение не улучшится. К осени оно резко ухудшилось. Но главное заключается в том, что через год-полтора стала проясняться суть происходящего7373
  Это наглядно показали результаты выборов в Государственную думу в декабре 1993 г. Правительственная партия «Выбор России» потерпела сокрушительное поражение, набрав всего 15,5% голосов избирателей.


[Закрыть]. Уже в 1993 г. начался отъезд высококвалифицированных специалистов за границу, вскоре ставший массовым. Среди 60 тыс. российских инженеров и ученых, работающих сегодня в Силиконовой долине, те, кто эмигрировал из России в начале 1990-х годов, составляют более 80%7474
  Аргументы и факты. – 2010. – № 14. – С. 9.


[Закрыть].

По мере осознания происходящего масштабы эмиграции возрастали. К 2007 г. только в странах Евросоюза, по данным директора фонда «Русский мир» В. Никонова, количество эмигрантов из России достигло 10 млн человек [21, c. 95]. Это позволяет сделать печальный вывод: реформы 1990-х создали несопоставимо более мощный импульс бегства из России, чем даже Октябрьская революция и Гражданская война.

Можно указать на историческую аналогию. Эмиграция еврейского населения из Германии началась уже через год-полтора после победы национал-социалистов на выборах в рейхстаг. Но сначала уезжали только наиболее дальновидные, причем не только из Германии – бежали из Европы. Оставшиеся не могли себе представить то, что произошло позже. На обыденном уровне им невозможно было допустить мысль, что великая христианская нация, внесшая огромный вклад в мировую культуру, давшая миру Лейбница, Гёте, Баха, Гегеля, Бетховена, Канта, может создать сеть концентрационных лагерей с газовыми камерами и уничтожить там 6 млн мирных граждан – мужчин, женщин и детей.

Возможно, так же трудно было поверить, что сменившие не очень грамотных партийных бюрократов новые руководители великой России – молодые, энергичные, образованные, облеченные доверием народа, – сразу же начнут лихорадочно, по очень точному выражению Е. Гайдара, «распихивать по карманам» [8, c. 193] общенародную собственность.

Начавшийся дележ, или, по нынешней терминологии, «распил» государственной собственности, потребовал найти объяснения этому «распилу», чтобы если и не заставить население принять новые «правила игры», то хотя бы смягчить реакцию общественного мнения, побудить россиян «философски» относиться к происходящему. Лучший способ воздействия на массовое сознание оказался традиционным: «неевропейская ментальность», «особый путь» и все последующее из этого ряда, который в общем виде определяется как «российская специфика». Используя эту если и далеко не бесспорную, то, по крайне мере, распространенную характеристику русского этноса, массмедиа стали убеждать общество в извечной безнравственности российской власти, внедряли в общественное сознание тезис о предопределенности злоупотреблений в высших эшелонах российской власти, исторической фатальности российского лихоимства.

Тезис о «неевропейскости» русского народа, его «азиатской» ментальности – наиболее частый сюжет газетных и журнальных материалов тех лет. Постоянно навязывалась мысль, что преступное поведение во власти не зависит от персоналий, ибо оно традиционно на Руси для высокопоставленных чиновников. То обстоятельство, что повседневность предоставляла многочисленные случаи лихоимства новой бюрократии, должно было убеждать население в неодолимой силе традиций.

Периодика тех лет целенаправленно настраивала массовую аудиторию на неизбежность материальных и моральных потерь при проведении реформ, независимо от того, кто их будет проводить. В массовое сознание внедрялся тезис: «Молодые реформаторы действуют неправедно, возможно, даже преступно, но те, кто их сменит, могут оказаться еще хуже». В 1990-е годы российские СМИ часто упоминали старинную притчу о нецелесообразности отгонять мух с обнаженного тела наказанного, ибо на их место прилетят другие, голодные, а, следовательно, более злые. Постоянно твердили о господстве инстинкта грабить, пока не будет достигнуто состояние «сытости»; усиленно популяризировали обреченность «голодных людей, оказавшихся во власти, на казнокрадство» и т.п. Тогдашняя российская пресса пестрела историческими аллюзиями на тему аморальности государственных деятелей. «Российская специфика» торжествовала в этой массированной атаке на общественное сознание россиян. Ее шлейф в виде обреченно-успокоительных – «все воруют» и «везде воруют» – тянется до сих пор.

Если «российская специфика» была призвана покрывать взрыв лихоимства новой бюрократии, то в не меньшей мере она использовалась в сфере нового предпринимательства. В общественное сознание усиленно внедрялись представления о русских купцах как нравственно нечистоплотных, малообразованных людях, бессовестных обманщиках и ворах, что обобщалось и декларировалось как качество, заложенное в национальном характере. Навязанные ложные стереотипы о русском купечестве являются, по существу, оскорбительными для национального достоинства России. На самом же деле первые поколения российского предпринимательского сословия заслуживают более справедливой и уважительной оценки со стороны своих потомков.

Русское предпринимательство в основном вышло из старообрядческой среды, которая дала России большинство купеческих династий. В нашей стране еще в XVII в. появились хозяйствующие люди, не уступавшие западноевропейцам, с тем же специфическим отношением к труду как к обязанности, долгу и призванию человека. Церковный раскол ускорил развитие частной инициативы в России, а старообрядцы стали образцом созидательной энергии и культурной инициативы. Умеренные во всем, старообрядцы славились в России умением упорно, почти без отдыха, трудиться – и что немаловажно – абсолютным трезвенничеством. Моральные ценности и требования этой среды были не только не ниже, но во многом и выше императивов западной протестантской этики. Один из крупнейших русских предпринимателей В.П. Рябушинский справедливо заметил: «Родовые фабрики были для нас то же самое, что родовые замки для средневековых рыцарей» [5, c. 87].

В начале ХХ в. две трети российского промышленного капитала было старообрядческим. Абрикосовы, Алексеевы, Бахрушины, Гучковы, Корзинкины, Мамонтовы, Морозовы, Прохоровы, Путиловы, Рябушинские, Смирновы, Солдатенковы, Строгановы, Третьяковы, Филатовы, Щукины, Якунчиковы и многие сотни других, менее известных, семей русских предпринимателей не только высокопрофессионально вели свои коммерческие дела, но и отличались образованностью и исключительной нравственной чистотой.

Для своих рабочих они строили бесплатные больницы, дома престарелых, школы, детские сады, приюты, церкви, делали значительные общественные взносы, активно благотворительствовали, с огромным размахом меценировали отечественную науку и культуру. А российское купеческое слово обладало в Европе не меньшей надежностью, чем документ с гербовой печатью. Заслуженно оценивая протестантскую трудовую этику, не следует игнорировать ее российский аналог. Как справедливо отметил М. Кастельс, «веберовский анализ корней капиталистического развития впоследствии был поставлен под вопрос учеными, которые убедительно указывали на альтернативные исторические формы, поддержавшие капитализм столь же эффективно как англосаксонская культура, хотя и в иных институциональных формах» [15, c. 194]. Традиции российского предпринимательства, стремительно оформившегося ко второй половине XIX в. в один из самых передовых в Европе социальных слоев активных собственников, являют собой как раз такую интересную и продуктивную альтернативную форму.

Тем не менее население России через ангажированные СМИ всячески убеждали в том, что исторически накопление капитала в нашей стране не могло избежать воровского пути. Учитывая склонность русских к самобичеванию, процесс индоктринирования массового сознания не был трудновыполнимой задачей. «Наше российское неизбывное, почти сакраментальное, что Запад – это одно, а Россия – совсем другое, сидит в нас уже едва ли не на уровне инстинкта. Причем, как многие свято веруют, Россия – это настолько другое, что и ПУТЬ у нее, как нам внушают какое уж столетие, совершенно свой. Особый. И стать тоже своя, особенная. И умом ее тем более не понять, как и аршином общим не измерить, – описывает этот механизм И. Виноградов. – От этих священных коров нашей российской “особости” действительно никуда не денешься – они так давно уже пасутся на полях нашего национального сознания и молочко их так въелось всей своей отравой в наш духовный мир, что мало кто уже способен отделить этот комплексно-патриотический невроз от того зерна истины, на котором он паразитирует» [6, c. 58].