Текст книги "Цирк на Цветном"

Ни в каких конфликтах Юрий Владимирович никогда не участвовал. В дрязги не лез, не его это стиль, на нечестное он тем более никогда бы не пошел. На халтуру тоже. К счастью, ему ее и не предлагали, так что насиловать себя не приходилось.

Перейти из артистов на административную работу ему было нелегко, он же был очень артистической натурой. Но нельзя было доверить это хозяйство в чужие нелюбящие руки. Только Никулин-директор мог пробить все, что цирку было нужно. И здание под него быстро построили, и массу всяких разрешений дали, то есть он практически собой прикрыл весь цирковой мир. Но ему было тяжело. Он работал на износ, под старость организм уже был выработан напрочь. Он ведь всегда что-то делал, где-то снимался – когда режиссуры над ним не стало, он начал появляться в телепередачах, и то, что он выдавал, это всегда было просто сногсшибательно. К сожалению, мы мемуаров тогда не вели, какие-то эпизоды запоминались, какие-то уже не вспомнить.

Его слава была огромна, его любили до безумия. Но главное, дело было не в популярности, а в том, что народ-то не обманешь, а у него сердце было открыто народу. Он настолько любил людей, настолько за каждого человека переживал, что люди это чувствовали и тянулись к нему.

И это не было из ниоткуда. У Юрия Владимировича была очень интеллигентная семья, очень тонкая, там все театралы, все интеллектуалы. К тому же он был фронтовик, герой, много перестрадал на войне, видел людские страдания и, видимо, почувствовал, что людям необходимо это веселье. Он не мог накормить, обогреть и обогатить всю Россию. Но он своей работой давал людям душевный мир. Он всегда старался порадовать людей, развлечь, потому что понимал, что они много страдают.

Бывало, что его раздражали какие-нибудь нахалы. Видел я несколько раз и такие ситуации. Если это был безобидный пьяный, он с юмором это обыгрывал, а если просто наглец – легко ставил на место какой-нибудь хохмой. Он же был гений импровизации. В ответ на «нахала» у него сразу такой репертуар рождался, что журнал «Крокодил» отдыхал.

А вот если, не дай бог, кто-то при нем обижал ветерана или слабого артиста, Юрий Владимирович превращался в огнедышащего дракона. Он никогда не был грубым, но такой эмоциональной волной обдавал, таким гневом, так заступался, что люди просто ужимались до уровня молекулы. За бабушку или обиженного старого артиста он мог буквально испепелить словом, взглядом, интонацией, энергетикой.

Помню, когда он болел, купил я ему банку шикарного жасминового чая – ему советовали пить для стабилизации давления и шведское печенье. А он же в свое время мимо булочной не мог спокойно проехать, он блокаду пережил, поэтому всегда останавливал машину и хлеб покупал. И тут он тоже обрадовался: «О, печеньице, как хорошо». А я, вдохновленный этим, стал думать, как Никулину удружить, он же мне столько добра сделал, руку спас, когда у меня разрыв связок был, к лучшим врачам посылал. Иду как-то по ГУМу, смотрю, элитный чай за двести долларов. Прихожу к Никулину, говорю: «Нашел чай, скоро возьму, достанут мне, сто грамм двести долларов стоит, элитный». – «Да не буду я этот чай пить за двести долларов!» – «Почему?» – «Да ты что, если кто-нибудь из моих знакомых узнает, что не на водку, а на чай двести долларов истратил, все скажут, что я кретин».

У меня друг был, вместе в цирковом училище учились, он детдомовский. Выпускался в групповом номере, но что-то в группе ему не нравилось, все хотел что-нибудь сольное сделать. И когда он цирк уже немного изучил, придумал оригинальный номер с мячиками. Но сколько ни предлагал его, нигде не брали, говорили, что ничего интересного у него не получится. Тогда он пришел к Юрию Владимировичу – прямо с улицы, без какой-либо протекции – и рассказал ему всю эту ситуацию. Тот набрал номер и говорит: «К вам придет мальчик, примите его, выслушайте как следует и если можете, помогите, я думаю, там интересно получится». Все. Вскоре он начал работать с шикарным номером, и его сразу пригласили на гастроли в Америку.

А скольким бездомным артистам Юрий Владимирович помог! Он квартиры людям выбивал, все время кого-то спасал, кому-то помогал – всю жизнь. Он слушал всех, вникал во все трудности, сложности, во всем принимал участие. Он был совершенно демократичен, со всеми общался одинаково. Заходил в курилку – там народу много, и рабочие, обслуживающие здание, и артисты, что-то рассказывают, смеются – он обязательно с каждым здоровался, не важно с дворником или с заслуженным артистом. А то и просто заглянет: «Хорошо сидите», – и у всех на сердце теплее.

Ирина Изотова
начальник пошивочного цеха
Главное, чтобы костюмчик сидел

Я пришла в цирк Никулина на Цветном бульваре в 1989 году, когда он открывался после реконструкции.

Так вышло, что я училась в техникуме легкой промышленности прямо рядом с ним, тоже на Цветном бульваре, и когда я еще только пришла в техникум, сразу попала на дипломные работы девушек, заканчивающих учебу. Одна из девушек, как оказалось, проходила преддипломную практику у Никулина, в цирке, который тогда еще не носил его имя, а был просто «цирком на Цветном». Я очень хорошо запомнила и ее, и ее коллекцию. О ней говорили: Леночка, такая отличница, могла бы пойти к Зайцеву или в Дом моделей на Кузнецком Мосту, а пошла в цирк – костюмы шить.

Следующие несколько лет я ни о ней, ни о цирке даже не думала, но когда после техникума поступила в институт, там снова встретилась с той самой Леночкой, и мы стали близкими подругами. В то время цирк был как раз на реконструкции, и Леночка от нечего делать – она ведь перфекционистка, отличница – пошла поучиться. Решила: чем-то надо девушке заниматься, ну, пойду поучусь, пока цирк строят. И поступила в институт, где мы с ней снова и встретились. Когда цирк выстроили, Леночку позвали на старое место работы. А поскольку я была ее подругой, она мне сказала: «Ирусик, пойдем вместе со мной». Я тогда работала инженером-технологом на фабрике, но подумала и решила: у меня другое направление, я хочу в творчество. И пошла с ней в цирк.

Помню, как мы с ней, две такие девчонки, пришли в наше огромное замечательное помещение и начали работать. Работы поначалу было не очень много, но как-то потихоньку, потихоньку мы влились в это мироощущение под названием «цирк». Но я тогда даже не думала, что цирк так меня захватит. Оказалось, что с профессиональной точки зрения он так велик и так всеобъемлющ, просто удивительно. Особенно в последние годы, когда цирк стал каким-то другим, новым видом искусства.

В цирке всегда были костюмы, но раньше они были всем понятные. Трусы, лифчик – просто потому, что в этом удобно работать. Тянущаяся ткань – чтобы комфортно было физические упражнения выполнять. А в наше время глобальных перемен во всем, в том числе и в тканях, в цирке изменилась и форма подачи костюма, и нагрузка на него, и сам смысл костюма тоже.

Стало так интересно работать. Например, раньше нельзя было сделать для цирковой артистки в качестве костюма платье из шелка. А сейчас можно! Потому что есть другие возможности – внутрь надеть стрейчевую одежду или как-то изменить это платье конструктивно. То есть, в принципе, появилось очень много «вкусностей». И очень часто одежда современных цирковых артистов выглядит просто как кутюрная, подиумная. Используются ткани ведущих модельеров мира – потому что есть возможность покупать коллекционные ткани. И конечно, всякому художнику по костюмам хочется привнести нотку современности, изюминку в костюм, так, чтобы получилось что-то не старомодное, а современное и оригинальное.

В смысле костюмов высокую планку задает Дю Солей, а вот, например, китайский цирк с этой точки зрения довольно слабый. У них очень важна экономическая составляющая. А так как артистов у них много, костюмы просто переходят от одного артиста к другому, и я часто вижу, как они плохо сидят. Хотя, естественно, ни об одном цирке нельзя сказать безусловно, что у них красиво, а у этих вот нет – во всем есть свои прелести.

И, кроме того, самое главное у артиста – это все равно его умения. У нас работала пара на мотоцикле, у которой были просто белые комбинезоны, а от номера глаз нельзя было оторвать, потому что постановка была великолепная. Такая, которую не надо костюмом портить. Наоборот, лучше, чтобы было очень лаконично.

Когда режиссер придумывает образ, он думает и о костюмах, потому что костюм помогает преподнести номер. Бывает, что номер еще слабенький, артисты молодые, начинающие, или сама по себе девочка красивая и способная, но уровень пока невысокий. И если их правильно одеть, эта некая сыроватость воспринимается даже как плюс – что артистка как бы вся такая юная еще, ранимая. А каких-то гениальных артистов уже порой действительно не надо ярко наряжать, им нужен спокойный, тихий костюм, чтобы было видно самого артиста и его работу.

Еще очень важно, какой жанр у человека. Если артисты работают воздух, их чаще всего одевают в светлые костюмы, потому что нужно, чтобы они были заметны под темным куполом. А на манеже, допустим, важно, чтобы костюм ни в коем случае не сливался с ковром. С униформистами наоборот – если красный ковер, то лучше, чтобы они были в красные костюмы одеты и не отвлекали внимание зрителей.

Есть еще реквизит, но он, в принципе, не входит в наши функции. Артисты им сами занимаются, сами делают, где-то там проверяют, перепроверяют, заказывают или обматывают, никому не доверяя. Но порой бывает такой реквизит, который лучше делать костюмерам, – например, драпированная тумба. Но портьеры, кулисы, занавесы – это точно не наше, они очень тяжелые. Обувь мы тоже не шьем, для этого есть мастерские, с которыми мы уже многие годы сотрудничаем. А вот головные уборы иногда приходится. Многие стремятся иметь головной убор – для подачи образа, даже если он нужен только чтобы выйти в нем и сразу снять. Но в основном шьем их тоже не мы, у нас есть очень хорошая девушка с романтической профессией – модистка, она и делает нашим артистам головные уборы.

Не раз делали мы костюмы и животным, в основном обезьянам, конечно. Иногда и собачкам, но мало, ведь что там надо собачке – заколочку, резиночку… Крупные животные, такие как слоны, лошади, верблюды, это уже не по части костюмеров, им упряжь делают шорники. Другое дело обезьяны. Например, у нас был номер Азиза Аскаряна «Танцы народов мира», построенный на быстром переодевании, для которого требовалось много обезьяньих костюмов. Обезьяны, кстати, очень любили отковыривать стразики – обычно сидит какая-нибудь, не ее номер сейчас, выступает кто-то другой, а она потихоньку откусывает камушек. Но, конечно, есть ассистент, который за ними присматривает, не дает такое делать. Дрессура – она на то и дрессура, чтобы обучить животное обращаться со всем, что нужно.

Был еще такой случай – режиссер придумала одеть медведей во фраки. У нас это даже на фотографии есть. Привели Кудрявцевы медведей, чтобы мы снимали с них мерки. Но у медведей нет плечевого пояса, и надеть на медведя фрак не представляется возможным. А потом, его надо еще научить в этом ходить. Да и кто тот человек, который будет надевать фрак на медведя? Это же тебе не жабо, и медведь не собачка, а серьезный хищник. Слава богу, это дело быстро отменили, и мы ничего медведям не шили.

С животными вообще сложно, даже дрессировщикам, что уж говорить обо всех остальных. Я много смешных случаев повидала – смешных со стороны; участникам, естественно, было не до смеха. Например, сижу однажды в мастерской и вдруг слышу: «Сволочь, стой, стой, сволочь!» Выглядываю в окно, вижу припаркованные вдоль цирка машины, а рядом с ними на хоздворе ассистент выгуливает слона. Тот тихо ходил, ходил и неожиданно стал пятиться назад. К иномаркам. Ассистент лег на машину с криком «Стой, сволочь! Стой!», надеясь, что слон дотронется, поймет, что там человек, и отпрянет. Ну, ничего, остановил.

А что на манеже бывает… В одной из программ у нас работал Вася Тимченко с морскими львами. И вдруг самочка прямо во время представления сползает со своей тумбы и давай перед самцом игривые позы принимать. Самец бросает мячик, слезает с тумбы, и они начинают свою интимную игру прямо на глазах тысяч зрителей. Причем дрессировщик ничего не может поделать, потому что процесс уже запущен, а с такой махиной просто так не справиться. Вася, конечно, очень переживал. Поэтому дрессировщики чаще всего в свои номера берут однополых животных. Ольга Кудрявцева – у нее медведи – тоже рассказывала, что самки очень активные провокаторши; и если она видит – кого-то из девочек начинает нести, работать выводит только мальчиков. Зрители не знают, что номер может выглядеть богаче, но зато он без эксцессов проходит.

Бывают и другие неожиданности. Например, был у нас такой дрессировщик, Забелкин. Он очень импозантный, неординарный, мимо такого человека просто так не пройдешь. Он и одевался своеобразно, и животные у него экзотические – крокодил, питон, еще кто-то. Как-то раз он сказал: «Что-то я подумал, а не завести ли мне бегемота? Но прямо сразу покупать не буду, съезжу посмотрю, как они в работе». И поехал куда-то в Белоруссию, посмотреть в работе бегемота.

Потом рассказывал: оркестр исполнил первый проигрыш – бегемота нет, второй музыкальный проигрыш – бегемота нет. Он в ванне. Достать его оттуда никто не может. А у него сегодня нет настроения работать. И он сидит в этой луже и не выходит. В какой-то момент его все-таки пропинали, и он, очень недовольный, выбежал на манеж. Пробежался и подумал: а не сходить ли мне в туалет? А бегемоты делают это следующим образом: поднимают хвостик, и все это летит на зрителей первых рядов. Так, чтобы не скучали. Просили экзотику – вот вам экзотика.

Во время репетиций этот же несговорчивый бегемот выбежал в манеж и бросился на ряд зрительских сидений. Слава богу, что там никого не было. Схватил своей пастью сиденья и вырвал несколько кресел. Забелкин нам потом сказал, что он подумал: «На хрена я за свои деньги буду это покупать? Не обойдешься без неприятностей». И не стал покупать бегемота.

Но есть, конечно, и почти беспроблемные животные. Например, у Лены Воробьевой собаки отлично дрессированные и совершенно домашние. Но собаки сами по себе такие, они очень хотят нам услужить. Им нравится выступать, им нравится показывать хозяину, как они для него стараются.

Возвращаюсь к костюмам – в цирке Никулина мы обшиваем всех артистов, состоящих в штате, вне зависимости от того, работают они в данной программе или у них свои гастроли. Вообще это такая круговерть… Артисты приезжают, подписывают заявления у руководства – повторить костюм в связи с износом или пошить новый в связи с тем, что новая постановка номера, и мы им делаем костюмы в зависимости от их пожеланий. Иногда приглашается новый художник, чтобы придумать новые костюмы к новой постановке, или просто бывает так, что у артистов были очень модные костюмы, а мода скоротечна, и через два года они выглядят уже не очень актуально. Тогда артисты просят сделать новый костюм с учетом новых веяний моды.

Когда чужие артисты приезжают в цирк, бывает по-разному. У них обычно уже есть костюмы, но если они долго в цирке работают (год, например) и что-то изнашивается, тогда они просят руководство, чтобы нам разрешили для них пошить. А если нужно полностью сделать костюмы для целой новой программы, то своими силами, конечно, нереально справиться, нас ведь немного, всего четыре мастера и я. Тогда мы обычно делаем костюмы на артистов, которые являются нашими штатными, а для всего остального – нескольких сотен костюмов – привлекаются другие мастерские и даже надомники. У нас есть мастерские, с которыми мы сотрудничаем уже достаточно давно.

Такого, чтобы готовый костюм не подошел, практически не бывает – мы тут очень давно работаем и порой лучше знаем, что артистам нужно. А когда приходит новый артист, которого впервые взяли в программу, первое, что мы спрашиваем, это: «Тебе что нельзя в костюме? Где тебе больно, на какое место ты приземляешься, какая у тебя толчковая нога?» Потому что толчковая нога обычно бывает больше по размеру. Сколько раз уже натыкались на такую проблему, поэтому теперь прямо раздеваем артистов и внимательно смотрим, нет ли где перекоса – какая-нибудь мышца бывает порой так сильно перекачана, что у человека одно плечо становится выше другого, и классическую одежду на него практически нереально посадить.

Конечно, это все пришло не сразу. Как говорится, через тернии к звездам, и Москва не сразу строилась. Давным-давно, бывало, и мы сталкивались с тем, что действительно что-то кому-то было не так. Но так вышло уж, что наша мастерская всегда была одна из лучших в Москве. И нигде так хорошо не делали, как у нас. Порой бывало даже так, что артист, чтобы поднять себе цену, привирал: «А я пошил в цирке Никулина». Потому что это был реальный знак качества.

У нас, так сказать, мозги правильно устроены, технический склад ума, поэтому есть вещи, которые мы придумали сами – простые, но по-своему гениальные. Например, меня и сейчас иногда просят: «Вы закрепочки вот в этом месте нам сделайте», – а я отвечаю: «Еще бы я это не сделала, зайка моя, я же это и придумала, до меня никто так не делал». Или кто-нибудь приходит и говорит: «А под юбку вы мне юбку-шорты пришьете?» – «Конечно». – «А знаете, как?» – «Милая, еще я бы и не знала!»

Хотя, когда молодые артисты приходят, им поначалу все кажется неудобным, потому что они еще никогда в жизни не работали в цирке. Они же в основном спортсмены. Им страшно, что костюм в обтяжку, боятся поднять руку – вдруг порвется. Я им говорю: «Ты подними сначала руку и порви, чтобы я видела, как ты рвешь. – «Ой, что-то не рвется, но кажется, что порвется». – «Он у тебя еще два года будет рваться». Два года – это время, в течение которого обычно держится костюм, если не издеваться над ним специально.

Художника по костюмам в штате цирка нет и, по-моему, и не было никогда. У каждого режиссера есть свои предпочтения, и большинство режиссеров работают долгие годы с одними и теми же художниками, композиторами и т. д. Поэтому какой режиссер ставит программу, тот своего художника и приглашает. А дальше начинается – художник нарисовал эскиз, режиссер утвердил, артисту показали, и вот мы едем в магазин, ищем ткань, шьем. Потом первая примерка – она такая «никакая», просто форму поискать. Следующая примерка, к которой мы уже чего-нибудь нарисовали, спроецировали, может быть, что-то прибавили к этому костюму. В целом нужно пару недель, чтобы сделать новый костюм.

Что и говорить, каждый костюм индивидуален. Любого человека возьми, связанного с творчеством, у каждого есть свой мастер. Потому что на них сложно шить. Например, я знаю, что когда певицы оперные вдыхают, у них обхват грудной клетки увеличивается на двадцать сантиметров. А нужно такой костюм сшить, чтобы она вдохнула, платье на ней не разорвалось и она еще и петь смогла бы. У нас в цирке точно так же. Артист во время номера должен думать только о том, чтобы выполнить свою программу, а не о костюме – потянулось, не потянулось, порвется, не порвется. Поэтому все продумывается заранее. Например, человек стоит прямо – у него одна длина туловища. Он наклоняется – длина увеличивается на двадцать сантиметров. И нужно, чтобы при этом костюм в пах не врезался, плечи не тянул, горловину не затягивал. А когда артист мышцы напрягает, обхват увеличивается, и это тоже надо учитывать. Все это можно и нужно предусмотреть, но для этого надо много лет этим заниматься или должен быть кто-то опытный, кто тебе добросовестно передаст тайны мастерства.

А сколько бывает случаев, когда до миллиметров вымеряешь. Например, Светочка Гвоздецкая работает «Русскую палку». Раньше артистки на ней без юбок прыгали, но сейчас мастерство выросло, а платье – это красиво, поэтому работают в платьях. Но надо, чтобы, не дай бог, юбка не перекрыла в какой-то момент видимость палки. Вот мы и вымеряли, жалко же с длиной расстаться – чем больше ткани, тем красивее. Отрежем три миллиметра – маловато, еще три миллиметра – тоже мало. Так вот и сражались за то, чтобы найти эту идеальную длину, когда глазам кажется, что не очень коротко, костюм остается костюмом, но и работать в нем удобно.

Или можно вспомнить костюмы для номеров с трансформацией, когда артист словно бы на глазах перевоплощается и оказывается в другом костюме, потом в третьем и т. д. Мне было двадцать четыре года, когда я впервые столкнулась с этой технологией. Артисты сами до конца не знали, что им нужно, и не было никого, у кого можно было бы спросить. И вот мы делали им эти костюмы. Ведь один костюм в другой заправляют, потом сверху третий, четвертый, и чем глубже, тем они все более мятые, значит надо придумывать, из чего шить, чтобы не слишком мялись. И тоже идеальная длина вымеряется, потому что каждый следующий костюм перекрывает предыдущий. Мы даже в Питер ездили, в музей циркового искусства, но там тоже ничего толкового не было. Все пришлось самим придумывать.

А потом наши артисты побывали в Японии, в Америке, во Франции, стали привозить оттуда совсем новые ткани. Ведь как вся страна у нас ходила в ситцевых купальниках, так и артисты выходили на манеж в лучшем случае в трикотаже. И тут вдруг мы увидели ткани, из которых можно сшить крошечного размера костюмчик и надеть его на огромного человека. После этого у нас начались совсем новые технологии.

Иногда так и хочется сказать: «Вот в наше время…» В прежние времена, когда мы были моложе, артисты бережнее относились к костюмам. Они их прямо лелеяли, и чуть что-то там порвалось – и блесточку сами пришьют, и к нам прибегут: ой, помогите. А сейчас к вещам отношение легкое – пошел в H amp;M, копеечных штанов накупил, порвались – выбросил, потому что ремонт дороже стоит. И, видимо, к костюмам у них порой такое же отношение – подумаешь, еще сошьют. Нет уже этого пиетета, что ли, перед тем, что тебе помогли сделать образ.

И раньше, пусть это смешно звучит, артисты приходили забирать костюмы с шампанским, конфетами. Раньше было принято, как говорили, «костюмчик обмыть», чтобы он долго работал. А теперь… Для нас создание костюма – это занятие очень творческое и очень такое интимное. Потому что недели две ты проводишь практически наедине с этой вещью. Костюм, если по-женски объяснять, немножко как ребенок, ты его «немножко родила». И когда отдаешь его артисту… не то чтобы мне шампанского не на что купить, нет, мне нужен какой-то ритуал – я словно дочку замуж выдаю, и мне нужно, чтобы мне сказали за нее спасибо. Ведь я больше не увижу это сокровище, а я в него свою душу вложила.

Вот, например, костюм той же Светочки Гвоздецкой для номера «Ромео и Джульетта». Помню, Светочка приехала с гастролей и говорит мне: «Ты знаешь, я твой костюм берегу. Я знаю, что у меня есть еще таких же парочка, я их часто надеваю. А твой надеваю, когда я плохо себя чувствую, или настроение плохое, или на конкурс. Если мне нужна уверенность, я надеваю твой, потому что он с виду точно такой же, как остальные, но энергетика у него другая». Конечно, вещь бездушная, но пока мы ее делаем, она наполняется нашей душой. И вот сколько раз мне люди говорили: «Я твое надеваю и чувствую, как мне в этом хорошо. Прямо ощущение, что ты что-то вложила в эти тряпочки».

В последнее время в цирке сильно изменился контингент. Раньше было очень много потомственных артистов, впитавших в себя цирк буквально с молоком матери. У них были особые и внутренние взаимоотношения, и отношения с социумом. Пусть кто-то говорил, что это циркотня или цыганщина, но этот мир был очень закономерен, выстроен по своим правилам.

Теперь «цирковые дети» реже остаются в цирке, династий все меньше. У меня самой дети уже взрослые. Старшему двадцать четыре года, он выучился на повара, работает. Средний только что из армии вернулся. Младший на психолога учится. То есть у них, в принципе, своя жизнь. У меня даже мысли не было, что они пойдут работать в цирк. Я с цирком связана многим, но я же не артистка и никогда не хотела основать что-то вроде династии. Да и не только я – многие наши работники приводили детей в цирк, но очень редко кто-то из них увлекался настолько, чтобы остаться тут работать.

Сейчас, как я уже говорила, большая часть артистов – бывшие спортсмены. У них свой менталитет. Представление закончилось – вжих, никого нет в цирке, тишина. А раньше после представления все только начиналось. У кого-то обязательно был день рождения, именины, свадьба, похороны и тому подобное. В цирке справляли праздники все – от артистов до уборщиц и кассиров. Мне мама говорила: «Иришенька, у тебя дурная наследственность, ты сопьешься». Она не просто так беспокоилась, мы действительно что-нибудь часто отмечали. У нас каждый день был повод. Сейчас поводов не меньше, но никто никого никуда не зовет. Все в темпе собираются и убегают, в десять вечера уже тишина, все выключено, никого нет. Хотя какие-то юбилеи – артистов, директора, бухгалтера – конечно, и сейчас празднуются. Азиз Аскарян, например, каждый год праздновал свой день рождения в цирковом буфете.

Еще сейчас стало больше сотрудников, с которыми очень мало контактируешь. Например, вот лично мы очень мало пересекаемся с осветителями. Знаем только, что некоторые из них – бывшие артисты. Их мы помним по артистической деятельности, когда мы шили им костюмы, поэтому если встречаемся в фойе, обязательно постоим, поболтаем. Но так вот, чтобы активно дружить, такого нет. Оркестр вообще обычно проходит мимо нас, они даже не все знают, кто мы такие. Ну не любопытные. Пришли, отдудели свое, да и ушли. Но я с ними со всеми здороваюсь. У нас всегда было принято здороваться. И многие люди включаются в этот процесс. Это очень приятно, что с тобой поздоровались, у тебя ощущение, что тебе здесь рады или, по крайней мере, ты не чужой здесь и можешь спокойнее себя вести. Сразу можно и спросить что-то, да и вообще просто психологически комфортнее.

Я немного скучаю по прежним временам, когда каждый день был немного праздник. Идешь по коридору, все друг друга знают, здороваются, обнимаются, говорят, как тебя рады видеть, зовут зайти в гости. Тогда цирк был чем-то вроде большой семьи, а сейчас стал просто работой. Каждый живет своим каким-то мирком. Но все равно, кстати, детей из цирковых семей всегда можно отличить. Они совершенно по-другому себя ведут. Вот мы шили сейчас Алиевым, у них мальчик всегда культурный, всегда скажет «спасибо», всегда вовремя придет. А ребята, которые сами по себе, они менее контактные, менее культурные. Пришел, в лучшем случае сказал «здрасьте», и ни спасибо, ничего, взял костюм и побежал.

О Юрии Никулине

А теперь мне хочется поделиться с вами некоторыми впечатлениями о Юрии Владимировиче. Человек он был необыкновенный. Помню, когда цирк только-только открылся, у нас еще не работала столовая, и мы все ходили в буфет – ели сосиски вареные и горошек, пили чай. И Юрий Владимирович вместе с нами. Он, известнейший на весь мир человек, директор нашего цирка, сидел за соседним столиком и ел вареные сосиски с горошком. Приходишь: «Юрий Владимирович, приятного аппетита». – «Спасибо».

А еще была такая смешная история… Во времена перестройки все пытались как-то заработать. И нас с моей Леночкой тоже стали подозревать, что мы кому-то налево и направо шьем. Мастерская большая, мы там вдвоем, десять машинок стоят, а толком и шить-то нечего, потому что и ткани-то нет. Так, что-то поделывали, дырки кому-то зашивали, ну, то есть в то время мы в основном ремонтом костюмов занимались. Но Юрию Владимировичу, видимо, кто-то сказал, что мы с Леночкой вовсю халтурим.

Накрутили его, и вот он в какой-то момент вбегает в мастерскую, в своей белой кепочке а-ля капитанская, и зависает прямо надо мной, потому что я сижу и шью. Говорит: «Мне сказали, что вы тут налево и направо халтурите, я пришел разобраться, в чем дело. Что у вас в руках? Вы ведь что-то шьете? И я вижу, что это не цирковой костюм!» Я говорю: «Юрий Владимирович, ваш секретарь принесла мне ваши брюки укоротить…» Он постоял, помолчал, потом сказал: «Извините, я больше никогда сюда не приду и не буду ничего выяснять». И ушел. И действительно, больше такого с его стороны никогда не было.