Текст книги "Цирк на Цветном"

Родилась я в подмосковном Павловском Посаде. Ходила на акробатику при школе, научилась делать мостики, некоторые шпагаты. Со временем эта секция закрылась. А мне хотелось идти куда-то дальше, и душа просила чего-то такого необыкновенного. Через дорогу от нас находился Дом культуры, и там мы с подружками увидели объявление о наборе в цирк, на танцы и еще куда-то. Конечно, мы загорелись пойти в цирк! Пришли, нас посмотрели – кто что может – и сказали: «Сходите, пожалуйста, в поликлинику, справку возьмите о том, что вам разрешено заниматься». В результате из нашей троицы сходила я одна, меня проверили и подтвердили, что все нормально. А девчонки вроде и хотели, но все бросили.

Так я начала заниматься в детском образцовом цирке «Пилигрим». Там были первая, вторая и третья группы – то есть, младшая, средняя, старшая. Я уже многое умела, и со второго дня меня перевели во вторую группу. Я этому очень радовалась!

Тренером у нас поначалу была Елена Панина, но потом ее подруга, Наталия Борисовна Рожковская, взяла все в свои руки. У Наталии Борисовны в нашем коллективе занималась дочка, она примерно знала, как это делается, и с помощью дочери Елены Юрьевны, Алены, и других хороших людей начала развивать «Пилигрим». У нее есть хороший стержень, и работа пошла. До сих пор она занимается с детьми, у нее теперь две цирковые студии – «Пилигрим» и «Спутник». Я ходила туда лет десять, до одиннадцатого класса. Ездила в 2005 году с Наталией Борисовной на фестиваль в цирк Никулина – это был для меня очень серьезный этап. Мне было тогда тринадцать лет, совсем маленькая, показывала номер «Пеппи Длинныйчулок» – тоже на канате, правда, не в полете, а просто лазила. У нас не было возможности купить лебедку, так что ничего более сложного мы не ставили в студии. Помню, меня оценили, зрители охали. А мне было страшно выступать здесь в первый раз, хотя и эмоции зашкаливали – все-таки цирк Никулина. У нас за весь год два-три фестиваля, и это для ребенка шок, естественно.

Соревновались там со мной люди старше меня. Фестиваль тогда считался детским, но детей там почти не было, в основном взрослые. Я стала лауреатом, другие участники подходили ко мне, говорили, что им нравилось. И для меня это было очень важно…

Тем не менее о цирке всерьез я тогда еще не думала. Да и вообще бывали моменты, когда что-то не получалось, я психовала, приходила домой в слезах, рыдала: «Все, бабуля, я бросаю цирк, мне это надоело!» Она сначала поддерживала меня, подбадривала, а потом, когда уже накипело, сказала: «Аня, если ты не хочешь – бросай». А я подумала и на следующий день опять пошла. Не смогла просто уйти, занималась ведь не первый год.

Канат я выбрала не сразу. Сперва, естественно, тренировалась вместе со всеми – со скакалочкой и прочим. Позже Елена Юрьевна предложила мне поработать на бамбуке. Бамбук – это железная палка, установленная вертикально, с тремя перекладинами – посередине, сверху и снизу. И я училась на ней висеть (там петелька есть), мальчика держать. Затем я попробовала трапецию, после мы по туго натянутой проволоке ходили… В общем, разное пробовали, испытывали и остановились на канате, так как на нем у меня более-менее получалось. И дальше я уже совершенствовала свои навыки, добавляла трюки потихонечку. А потом и фестивали стали появляться.

С трюками мне помогала Наталия Борисовна, она мне их предлагала, мы разбирали вместе – брали веревку, куклу Барби (у нас была специальная), и сперва она пробовала, потом я с ней, чтобы понять, как положить канат на себя, чтобы делать этот трюк. Увидеть разные трюки я не могла нигде, не было тогда у меня Интернета, компьютера. Вообще с канатом мало кто работает, в основном используют петли – вставляют петлю, и тебя крутят. И я поначалу это делала, когда совсем маленькая была. Выходил тренер, крутил меня, и дальше я выполняла трюки. Но Наталия Борисовна сказала: «Мне не нравится, это некрасиво. Трюковую часть будем хорошую делать».

На одном из фестивалей меня увидела режиссер цирка Никулина Оксана Дружинина. Тренер подошла к ней, поговорила, спросила: «Сможет ли эта девочка в будущем попасть к вам в цирк?» И та ответила: «Когда она закончит одиннадцать классов, ей нужно либо поступать в ГУЦЭИ (цирковое училище), либо сразу прийти сюда». И после этого Наталия Борисовна позвала меня и бабулю и задала мне вопрос: «Планируешь ли ты пойти в цирк дальше? Чем вообще ты хочешь заниматься в будущем?» А я на тот момент как раз окончила школу и даже не знала, куда мне идти. Я много лет увлекалась цирком, и все шло хорошо, мне это нравилось… Наталия Борисовна сказала: «Есть желание заниматься этим серьезно? Могу помочь тебе попасть в цирк Никулина. Ты подумай немного и потом скажи о своем решении». Я подумала, прикинула – в принципе, почему бы и не попробовать? Всегда ведь можно бросить все и уйти. Тогда Наталия Борисовна созвонилась с Оксаной, они встретились, меня привезли на просмотр, я показала всю свою трюковую часть. Там сидел и Максим Юрьевич Никулин, они посовещались и сообщили, что принимают меня в штат. Это был 2008 год.

Через некоторое время – недели две прошло, наверное, после того просмотра – забеременела одна из девочек, работавших в параде на канате (там три каната висело). Мне сразу позвонили: «Вот такая ситуация, приезжай, порепетируешь пару дней и пойдешь работать». Я была в шоке! Мне предстояло на канате и в петле что-то делать, а я с петлей только в детстве сталкивалась. Но девочки быстро меня обучили, и дальше как-то все поехало.

Я работала и одновременно репетировала свой номер. Мне дали штатного тренера – Яблочкова Павла Брониславовича, и мы занимались с ним в течение полугода, придумывали новые трюки под программу. И наконец я вышла с номером на манеж…

В 2009 году мы с программой поехали на Бали, в Индонезию, и там я познакомилась с Дмитрием Черновым. У нас завязался роман, хотя я и юная совсем была, восемнадцать лет. А Дима вскоре стал заниматься режиссурой, ему это интересно…

Одной из первых его работ как раз стала я. Приступая к работе, он обязательно сначала смотрит на артиста: что он собой представляет, чем дышит, на что способен, ну и на трюковую часть, конечно. Потом, отталкиваясь от увиденного, придумывает идею. Затем обговаривает костюм с художником по костюмам, и уже после приходит к пониманию, какой должна быть музыка…

Он срежиссировал мне новый номер, и мне очень нравится эта постановка. До сих пор с ней работаю, и каждый раз с удовольствием. Правда, уже хочется что-то поменять, прошло пять лет, и надо совершенствоваться. Думаю, что музыку поменяем в дальнейшем, ее Дима для номеров либо пишет (не сам, у него есть композиторы), либо ищет.

Я сама пока работаю только на канате и продолжу совершенствоваться в этом жанре, если он будет востребован. Параллельно ищу еще какие-то варианты для разнообразия, сделала петли, можно ремешки сделать… Далеко пока не ушла в этом, но репетирую, один раз уже удачно отработала.

Сейчас в воздушной гимнастике такая тенденция – все выбирают в основном ремни (их очень много), еще полотна, кольца. Трапеций стало мало. Не знаю, с чем это связано, сложный жанр, наверное, и все берут что полегче.

Мой номер длится четыре минуты тридцать секунд. Это средняя продолжительность – такая, когда кажется, что вроде чуть-чуть не досмотрел, но при этом все увидел. Иногда смотришь на номера – такие они затянутые, что неинтересно становится.

В моем жанре высота имеет значение – чем выше поднимаешься, тем зрелищнее выглядит. Меня метров на пятнадцать точно поднимали, страшно было. Павел Брониславович, бывало, подтянет меня высоко-высоко, я потом спрашиваю: «Павел Брониславович, зачем же так высоко?» А он говорит: «Ну красиво же!» В общем-то, это все обговаривается…

Однако именно высота не позволяет работать с канатом на любой площадке – мне требуется хотя бы тринадцать метров. И необходим размах, чтобы я могла разбежаться и канатом не задела людей, потому что иногда зрителей сажают очень близко к манежу, а это опасно, канат девятиметровый. На маленькой площадке, конечно, я могу выступить, просто повесить канат и показать трюковую часть. Но так как в номере работа идет по кругу, то для полноценной работы нужно пространство.

Когда я работаю наверху, то плохо вижу зал, разве что в общих чертах. Я постоянно думаю о том, как красиво улыбнуться, ручкой провести… Но когда схожу с каната, выполняю хореографическую часть, мне нужно в этот момент обратить внимание на зрителей. Ну и в комплименте я, естественно, смотрю на публику.

По времени у меня все разложено так, что я должна точно попадать в музыку… Есть доли секунды, в которые необходимо чуть ускориться или, наоборот, замедлиться. Поэтому я предпочитаю работать под фонограмму, а не под живой оркестр. В Дрездене, например, был неприятный опыт – оркестр играл в своем темпе, то быстрее, то медленнее, и получилось, что заканчивали мы с ними в разное время. Это зависит, наверное, от профессионализма и от количества совместных репетиций, но на гастролях на них никогда нет времени. А иногда бывает, что музыка в исполнении музыкантов, без вокала, просто звучит монотонно, и это скучно…

Случается иногда, что во время трюка канат заложился не так, и, естественно, мне надо его распутать. Пока я с ним вожусь, музыка уходит, и потом приходится нагонять, подстраиваться. Как-то я работала на Цветном с трюком, где вставала в стойку, цеплялась ногой за канат и меня поднимали. А у меня не получилось зацепиться, я промахнулась, упала и встала на четвереньки. Это ужасно, конечно. Я чуть не захохотала, если честно. Мысленно засмеялась, думаю: «Господи, что же это такое!» Но это нормальный момент, я не злюсь в таких ситуациях, нет на это времени – необходимо просто спокойно размотаться и выполнить заново. Потом сделать комплимент, уйти с манежа с улыбкой и дальше уже разбираться с произошедшим.

Бывают промахи и не по моей вине. Допустим, Дима – он стоит на лебедке чаще всего – приземляет меня не так, я могу и вскрикнуть. А без этого никуда – во время работы мы всегда эмоционально настроены. Иногда пущу взгляд такой, что он сразу поймет. Но он и сам знает, когда что-то делает не так, выговаривать – уже лишнее…

Раньше, когда у меня не было лебедки, Дима брал униформистов, и они вместе поднимали меня. Но со временем стало понятно, что это опасно, ведь есть такие униформисты, которым, мягко говоря, плевать. У них много работы помимо меня, а я от них требую, чтобы они меня под музыку в нужный момент подняли и опустили. Это сложно. Дима все делает точно, но иногда ему приходится уезжать, у него другая работа, а у меня остаются вот эти дядечки. К тому же, если мы за границей, они меня еще и не понимают – я пока плохо говорю по-английски. Бывало, меня приземляли на попу… Когда я делаю трюк, меня надо придерживать, а они отпускают, и я в свободном падении лечу. Это ужасно! После этого мы решили купить лебедку. Теперь на лебедке стоит один человек, управляет, и это надежнее.

Реквизит у каждого артиста свой. Мы всё либо сами покупаем, либо цирк помогает. И на гастроли ездим с ним. К сожалению, случается иногда, что люди приезжают на работу, а в аэропорту произошла какая-то накладка, и реквизит не приехал. Естественно, им на месте помогают, находят, делают – многое зависит от принимающей стороны. Свой канат я всегда вожу с собой в чемоданчике. И помню, один раз мы отправились из России в Германию, а чемодан не прилетел с нами – его положили в другой самолет. Как это возможно, я не поняла. И мы ждали в аэропорту, хорошо, что он в этот же день прибыл другим рейсом, потому что на следующий день нам уже надо было улетать. Я перепугалась очень, у меня второго, запасного, каната нет…

В поездках вообще случаются разные неприятности. Больше всего расстраивают российские гостиницы. Я по России немного пока поездила, где-то встречались и хорошие места. А иногда приезжаешь, в номер заходишь и понимаешь: «Опять убираться…» Идешь покупать тряпки, всякие жидкости, химикаты, избавляешься от тараканов (бывает и такое!) и только потом уже думаешь об артистической работе. Конечно, порой цирковые артисты оставляют за собой много грязи. Но за границей почему-то такого нет, туда приезжаешь – все чисто, вещи положил и пошел работать.

Считается, что у воздушных гимнастов любовь к экстриму должна быть в крови. Но пока мне адреналина хватает на арене. Хотя он у меня зашкаливает не от высоты и ощущения полета, а обычно от того, что я боюсь в этот момент совершить ошибку, сделать что-то неправильно. Мне кажется, с парашютом я не смогла бы прыгнуть, сердце разорвалось бы, а вот с «тарзанки»… У меня есть трюк, в котором я заматываюсь, поднимаюсь, прыгаю, и обрыв получается на ноги. Я выполняю его редко, только на фестивалях, потому что это очень больно – канат имеет свою жесткость, да и намотан в несколько оборотов. Вот это отчасти похоже на «тарзанку»…

Канат у меня раньше был совсем другого плетения, такой, как в школах висит, мощный. Но со временем я его поменяла на более мягкий, купила за границей. От прежнего раны оставались, он сильно обдирал кожу. А когда заменила, буквально пришла в восторг, думала: «Боже, это потрясающе!» – болячек почти нет после него. Качество каната, его толщина, вес отражаются и на выполнении трюков. Например, цирк заказал канат, и приехал один нормальный, а другой такой же, но более толстый. И все, не могу работать с ним – тяжелый. Ведь я забираюсь на высоту в начало каната, поднимаюсь, и за мной еще тянется хвост длинный, который нужно намотать на себя… С тяжелым это превращается в настоящее испытание.

Тренироваться я стараюсь ежедневно. Разминаюсь обычно около часа, иногда дольше, потому что люблю растянуться хорошо, чтобы не было никаких травм, да и так проще на канате какие-то вещи делать. На саму репетицию в цирке дается всего час, и после нужен еще час на подкачку. Так что вместе с разминкой и растяжкой я провожу здесь около четырех часов каждый день. В дни выступлений репетиций не бывает, приходишь, разминаешься и работаешь. А в свободное время, в выходные надо репетировать обязательно. Хотя один денечек можно и освободить, куда-нибудь сходить погулять.

В цирке происходят разные случаи, иногда забавные, иногда и не очень. Однажды я работала в московском цирке «Аквамарин», вышла, сделала первый круг и услышала за кулисами какие-то крики. Начала думать, что случилось, глянула вниз, а там сбоку сидит обезьяна. А обезьяны – они не безобидные, если у них что замкнуло в голове, то могут и напасть на человека. И, главное, дрессировщик, который с этой обезьянкой работает, не забирает ее. А я ж там бегаю по кругу, мне надо летать. Думаю, обезьянка сейчас за канат схватится и полезет наверх, а там я. И что делать? В общем, я весь номер смотрела на эту обезьянку. К финалу ее наконец убрали, но я осталась в шоке. Все, кто стоял за кулисами, хохотали, а мне совсем не до смеха было…

Фестивалей в моей цирковой жизни пока было мало. Даже не знаю, с чем это связано. Наверное, у устроителя свои критерии по выбору артистов. Но фестивали – не главное. К счастью, работа есть, и она мне нравится. Я не переживаю по этому поводу.

Сейчас моя основная задача – самосовершенствование и развитие. Сегодня в цирке наравне с трюковой частью важна еще и зрелищность. Артистам нравится работать в качественных красивых программах, и с этим нам помогают талантливые режиссеры.

Я не помню, как я впервые попал в цирк. Помню, что ходил на репетиции в раннем детстве, мне не было еще пяти, помню папу за работой, я смотрел на то, как он летал под куполом. И я даже не раздумывал насчет собственного будущего. Когда мне исполнилось восемь лет, папа начал со мной заниматься. Но о полете речь еще не шла, он хотел сделать какой-то другой номер. Правда, тогда это все происходило как-то вяло, я не особо стремился учиться. Но однажды меня затащили наверх, и я попробовал в первый раз полететь на трапеции. Наверное, после этого и загорелся. Однако вскоре случился перерыв в тренировках, потому что мы уехали, и там не было возможности репетировать именно воздушный полет. Но в двенадцать лет я вернулся к этой работе и занялся уже всерьез.

Тогда же я в первый раз вышел с этим номером на арену. Я понимал, что хочу достичь в этой сфере хороших результатов, а уже в пятнадцать лет четко сформулировал для себя цель. Мы с родителями работали в Европе, и тогда я решил, что должен ехать в Россию, обратно, и здесь тренироваться именно в жанре воздушной акробатики. Я хотел пройти тот путь, который прошел мой отец, пройти школу здесь. В Европе условия для обучения были не те…

Папа попал в цирковую студию в юности, а после армии поступил в цирк и работал гимнастом. И я все детство провел в цирке и никогда не жалел об этом, не считаю, что у меня не было детства, даже наоборот – опыт богатый приобрел. В цирке дети взрослеют раньше, конечно. Круг общения способствует – бывает, что детей в программе мало или вообще нет, и они общаются со взрослыми, осознают ответственность. Сам я в пятнадцать лет уже работал без родителей.

С папой мы выступали вместе однажды, в одной программе – после того, как я сделал номер. Отец сам прошел через все это и воспринимает мою работу ровно, спокойно. Он говорит мне обычно об ошибках, которые нужно исправить, но не критикует. Мне вообще кажется, что родители сильно переживают, они не особо хотели, чтоб я занимался воздушным полетом, все-таки жанр травмоопасный.

Сейчас он делает комический номер в цирке. Мама всегда и всюду ездила с ним, но никогда не работала в номере. Она воспитывала детей – у меня два брата, с одним разница десять лет, а со вторым шестнадцать. Средний клоуном хочет быть, пытается двигаться в этом направлении. А младший занимается гимнастикой, ему сейчас десять. Он пока в спорте, хочет базу получить и в дальнейшем тоже прийти в цирк.

Я знаю многих, кто не желает видеть своих детей в цирке. Сам отношусь к этому иначе, думаю, что в цирке можно развиваться, расти, достигать результата. Я хотел бы, чтобы и мои дети продолжили цирковую династию. Хотя бывает, что ребенок против, говорит: «Цирк – это не мое».

У меня и мысли никогда не было выбрать что-то другое, я даже не задумывался. С самого раннего возраста я видел в этом перспективу, а перспектива дает движение. Есть цель, и к ней постоянно можно продвигаться. Это интересно. Можно усложнять номер, что-то менять, расти, открывать для себя новое, в дальнейшем подниматься и по карьерной лестнице (кто-то свой цирк открывает, кто-то становится продюсером в том же цирке, кто-то режиссером) – всегда есть куда идти. Я не боюсь, что мне нечем будет заняться на пенсии. Возможно, когда не смогу выступать, я захочу передать свой опыт другим, стану тренером, например.

У меня сейчас тренера нет, я сам себе тренер. Чтобы оценивать себя со стороны, что-то исправлять, смотрю видеозаписи своих номеров, да и другие ребята подсказывают, указывают на ошибки. У нас вообще так принято: я подсказываю им, если вижу что-то, они – мне. Мы выросли вместе, поэтому доверяем мнению друг друга.

Нашему номеру уже восемь лет. Я пришел в цирк Никулина в шестнадцать лет и попал в команду к знаменитому артисту Владимиру Гарамову, создателю номера «Воздушный полет». Сам Гарамов не работал уже, он являлся тренером и руководителем. А группа его – очень молодая, все примерно мои одногодки, чуть старше меня. И мне это нравилось – ведь обычно в номерах такого жанра все участники взрослые. Я как раз хотел вместе с партнерами двигаться в одном направлении, расти, имея с ними общие интересы.

Приехав в Россию из Италии, я не сразу пришел сюда. До этого бывал на разных кастингах в других номерах, но меня нигде не брали. Кто-то говорил, что я не скоро начну полноценно летать, кто-то заявил: «У нас нет времени тебя готовить, мы уже уезжаем на гастроли», – в общем, энтузиазма не проявляли. А Гарамов взял меня, несмотря ни на что. Он увидел перспективу, хотя тоже имел повод отказать: техника у меня была другая, потому что я учился в Европе, и, понятно, я не мог за один день перестроиться. Русская и европейская гимнастические школы имеют ряд различий. Например, в каждом номере – индивидуальные аппараты. У одних тросы короче, у других длиннее, ловитор [2]2
  Ловитор – гимнаст или акробат, ловящий партнера в момент совместного исполнения гимнастического упражнения.


[Закрыть] может находиться дальше или ближе. То есть разный реквизит, и к этому надо привыкать. Если я пойду завтра летать в другом номере, мне нужно будет заново поймать ощущение. Ведь я уже привык так, а у него там на полметра дальше, и значит, нужно учиться летать на полметра дальше. А это не случается за один день, у нас же нет никаких меток, я не могу просто отметить для себя: столько-то сантиметров добавить – и начать все делать по-новому. Все должно быть идеально. Поэтому было сложно. Но мне поверили, и три года мы проработали вместе.

Когда же мне было почти восемнадцать лет, я решил, что хочу сделать свой собственный номер, из совсем молодых ребят, таких же, как я. Обычно за такое берутся люди после тридцати лет. Но я решил: хочу сейчас, и все. С позиции нынешнего дня это выглядит как-то даже нелепо, однако тогда я загорелся. Правда, пришлось подождать, пока мне исполнится восемнадцать. А после я начал обдумывать, как что-то реализовать, самостоятельно заказал реквизит. Я ведь не мог прийти к начальству нашего цирка и сказать: «Дайте мне реквизит, дайте мне людей, я буду сам ставить номер». (Реквизит у каждого гимнаста свой, изготовленный индивидуально. У нас есть сейчас, например, две тонны железа – сетка, тросы всякие, веревки. А пользуемся мы только своим, выполненным по чертежам, ни у кого нет одинакового. В нашем цирке у каждого три таких номера, и у каждого свои ящики со всем оборудованием.) И я понял тогда, что нельзя мне просить ничего – это было нелепо, да и без шансов. А закупить реквизит самостоятельно – это демонстрация серьезности намерений, большое дело…

Специальных мастерских, где делают наш реквизит, очень мало. Есть отдельные люди, которые могут осуществить какие-то задумки. В Росгосцирке имеются художественно-производственные комбинаты, но они делают все только для Росгосцирка. Конечно, обратиться туда можно, но либо дорого будет, либо они времени не найдут. Поэтому мы искали какой-то вертолетный или авиационный завод, что-то там закупали…

В какой-то момент я понял, что пора уходить от Гарамова и начинать свое. Пошел с этим к начальству, однако на меня посмотрели скептически и вежливо отказали. Это ведь огромная ответственность, люди наверху работают, могут шею сломать себе – кто такое доверит мальчику? Но я решение уже принял и ушел из того номера. У меня уже был реквизит, я стал искать партнеров. В цирке работал тогда уже наш нынешний ловитор Коля Соколов, репетировал какую-то акробатику. Я понимал, что мне не набрать людей старше меня или опытней, никто же не пойдет к такому руководителю, поэтому искал одногодков. Коля Соколов младше меня. Вообще он учился на повара и потом случайно попал в цирковое училище, его оттуда отчислили за неуспеваемость, и затем он оказался здесь. Мне было неважно, умеет он что-то или не умеет, главное, чтобы имелась хоть какая-то спортивная подготовка. Я спросил у него: «Хочешь работать со мной в полете?» Он: «Хочу, а что делать надо?» Коля всегда мечтал о каком-то творчестве. «Будешь ловить. Пойдем, покажу, как это выглядит в манеже». Он вообще не представлял даже, о чем речь идет, спросил: «Вниз головой висеть надо, да? Мне это нравится, будем пробовать». В балете работала тогда девочка Даша Кузьмина, художественная гимнастка, я заманил и ее. И еще парень был шестнадцати лет, Дима Мишинев – у него немного опыта в полете имелось, он уже крутил трюки, удалось и его уговорить.

Я ведь тоже не гимнаст изначально, хотя в воздушном полете был. Чаще всего все артисты жанра – в прошлом гимнасты, мастера спорта по спортивной гимнастике. Потому что там требуется определенная техника. И когда я работал с такими людьми, они несколько свысока относились ко мне, говорили: «Ты не сможешь это сделать, ты не гимнаст, этот трюк тебе не по зубам». А я упирался: «Нет, я сделаю!» Время проходило, и я что-то показывал большее, обгонял кого-то. И постепенно с самого низа дошел до трюков высокого уровня…

В общем, собралось нас четыре человека, и я обратился к нашей дирекции: «Дайте мне шанс, дайте время, я не буду ничего просить и не уволюсь. Попробую сделать номер, привезем – посмотрите и решите, брать нас в полноценный штат или нет…» (До этого я был в штате как партнер.) Я взял отпуск на три месяца, договорился с Казанским цирком, мы отправили туда реквизит и поехали сами.

Сняли мы в Казани комнату на четверых, репетировали по ночам, потому что в цирке шла большая программа, днем там отрабатывали и показывали другой полет. А нам давали возможность заниматься только после полуночи. Денег у нас почти не было, мы очень далеко жили, почти на окраине города, приходилось ждать, пока откроется метро. Потому мы репетировали до пяти утра, после ехали на метро, спали весь день и вечером снова уходили. Никто нас не видел, можно сказать.

У меня опыт уже был, тройное сальто я мог делать. И говорил Коле: «Ты, главное, виси, а я прилечу, сам тебя поймаю». Со временем у нас что-то начало получаться. Какие-то трюки мы отрепетировали, но вскоре деньги кончились вообще. Мы сделали видеозапись номера и собрались уезжать. А директор цирка удивился: «А вы что, репетировали? Я вас не видел ни разу…»

В Москве мы показали запись руководству. В цирке довольно долго думали, совещались… Но все-таки нам предоставили еще один шанс и позволили три месяца репетировать здесь, помогли докупить недостающее оборудование, тросы и прочее, дали гостиницу. У нас даже появился режиссер – Елена Польди. Когда же время подошло к концу, нам сказали: «Все, выпускайтесь и езжайте работать». Мы и поехали…

Первый наш фестиваль проходил в Испании. Там был цирк шапито, оказавшийся меньшего размера, из-за чего мы не смогли полноценно отработать номер, бились там животом, за что-то задевали. Однако нас увидели цирковые начальники из Европы, и директор знаменитого немецкого цирка «Флик-фляк» разглядел в нас какие-то перспективы и пригласил к себе на свой страх и риск со словами: «Вы мне нравитесь… Вы молодые, ровные, чистые». На два года нам сразу предложили контракт, и мы поехали туда работать. Первое время мы падали, еще что-то не получалось, уже кто-то говорил: «Может, их домой отправить?» А директор этот успокаивал всех: «Спокойно, подождем». И спустя неделю у нас все стало получаться. Он объявил: «Ребята, вы остаетесь у нас».

Чуть позже мы взяли еще человека, нас стало пятеро, потом шесть, семь… Сегодня нас восемь.

Мне трудно сказать, чем мы отличаемся от других. Возможно, визуально выделяемся, ведь состав достаточно молодой, все одинаковые. В других номерах кто-то старше, кто-то младше, ловиторы, как правило, – это большие дядьки, взрослые, а у нас молодой парень. Многим это нравится, мы все обычные люди, равные по росту и по возрасту.

Номер наш длится девять-десять минут, мы работаем в разных вариантах, в зависимости от условий. Какие-то трюки по необходимости можно сократить, что-то можно добавить. Иногда просят: «Программа должна длиться столько-то, попробуйте уложиться в восемь минут». Или наоборот: «Вот это добавьте, расширьте номер».

Обычно бывает, что приезжаешь в какой-то европейский цирк, и там режиссер тебя вписывает в имеющийся концепт, потому что у тебя контракт и с тобой нужно работать. Но вот, например, в Москве всю программу нам ставил итальянец. Он всех одел в костюмы, у представления была сквозная общая идея. Наш номер назывался «Летающие Арлекины». Первое время нам было странно работать в необычных пестрых костюмах, но потом привыкли. И сейчас выступаем в них, в другие города с ними ездим, очень нам удобно и комфортно. В «Арлекинах» еще и грим особый. Режиссер хотел, чтобы мы надели маски, но они все-таки мешают, поэтому решили маски рисовать на лицах. Нам и шапки дали, прицепили их на резинках, мы опасались, что и они помешают, но они не повлияли ни на что. К слову, в другой постановке, в «Героях», костюмы намного сложнее, тяжелее, не такие облегающие, как в «Арлекинах», но когда ты наверху, некогда думать о подобных вещах.

Режиссер нашего цирка Руслан Ганеев не так давно придумал для нас номер, костюмы, написал музыку. И в январе 2016 мы ездили с этим номером на фестиваль в Париж, привезли оттуда серебряную медаль. Это один из самых престижных молодежных цирковых фестивалей – «Цирк завтрашнего дня». В нем участвуют все жанры, кроме дрессуры. Он отличается смелыми постановками, позволяет воплощать идеи, которые, возможно, не прокатят в традиционном месте. Огромное шапито, самое большое в Европе, большая сцена с хорошим светом и всеми условиями, зал на пять тысяч человек… Фестиваль проходит каждый год уже тридцать семь лет подряд.

Мы долго шли к нему, пять лет назад нас пригласили, и мы даже подписали контракт, но случился форс-мажор – кто-то травмировался, и мы не успели подготовиться, отказались. Но очень хотели на него попасть, шли к этому лет шесть. Есть еще цирковой фестиваль в Монте-Карло, мы на нем пока не были, там классический цирк, даже с дрессурой. Он еще круче, идет уже сорок лет. Туда везут лучшие трюки, самые яркие достижения. То есть если в Париже можно взять постановкой, то в Монте-Карло – чистый цирк, цирк, цирк. Туда мы тоже мечтаем попасть, готовимся.

На последнем фестивале было три или четыре соревнования, в разных жанрах. Наши клоуны тоже взяли серебро. В Монте-Карло система такая же – например, золото могут получить слоны, какой-то эквилибрист, еще кто-то. Многое также зависит от самого фестиваля. Цирк на Цветном обычно берет три золота: одно забирают аттракционисты, второе – номер с животными и какой-нибудь групповой номер, а третье может забрать какой-нибудь сольный суперномер. Жюри фестиваля смотрит обычно: есть три претендента, этот хорош в своем жанре, а эти в своем, и нельзя одному не дать, поэтому дают два. А если кто-то выделяется из другого жанра, то и его могут отметить. Это справедливо, но все равно все субъективно, нет критериев, как в спорте, где существуют четкие параметры. Тут просто «нравится» или «не нравится». Каждый раз в жюри ведется диалог, они убеждают друг друга, доказывают, что лучше. Нет такого, чтобы поставили оценки и забыли.