Текст книги "Цирк на Цветном"

Зуля

Мы с сестрой даже не пришли в цирк, а родились в нем. Думаю, что у меня и у Аси тогда вряд ли был иной выбор. Такое часто бывает в цирковых семьях. Ходить мы научились, можно сказать, на манеже, и на канат нас уже тогда подняли.

Папа работал в цирке канатоходцем. Он попал в цирк в четырнадцать лет, сразу после войны. В дагестанский аул, где проходило его детство, периодически приезжал тогдашний руководитель местного цирка Абакаров. Он смотрел ребят и отбирал для себя самых талантливых. Мой папа был в этом отношении уникальным: сильный и гибкий – сочетание, мимо которого просто нельзя было пройти. Абакаров сразу его взял к себе, начал с ним работать.

Уже позже, в составе группы канатоходцев, папа много выступал с гастролями советского цирка. За рубеж мы не ездили, зато внутри страны переезды стали для нас привычным делом. Но ведь в то время в СССР многие так жили, не только мы.

Наш быт имел свои характерные особенности. Например, рядовой случай: приезжаем мы в Харьков, и хорошо, если там есть места в гостинице. Значит, повезло; можно считать, что устроимся с комфортом. А если гостиниц свободных нет, то мы приезжаем, и нам дают фанерные гримерки. Помню, у мамы были такие гобеленовые коврики, она их прибивала на стены. Мы тоже ей помогали, прибивали что-то, старались обустроить новое место. У нас с собой всегда были какие-то тряпочки, салфеточки, покрывала. Все это перевозилось из города в город и было неотъемлемым элементом быта. Кажется, пустяки, мелочи, но именно они создавали неповторимый домашний уют даже в неказистой гримерке из фанеры.

Учились хорошо, с прилежанием. Хотя часто нам с сестрой приходилось учиться в одном городе, а через месяц уже переезжать в другой, привозя в новую школу бланки с текущими оценками из прежней школы. А если четверть заканчивается, то старались успеть сдать все предметы, чтобы аттестоваться вовремя.

И вот мы с этими текущими оценками приходили в новый класс, говорили, что мы из цирка, и сразу всем все становилось понятно. Постепенно находили друзей, хотя поначалу бывало трудно наладить отношения на новом месте. Но потом все становилось на свои места. Некоторых людей из того времени я помню до сих пор.

Стоит отметить, что цирковые дети дружили между собой как-то по-особенному. Среди нас были те, кто уже работал в цирке, и те, кто еще пока по возрасту не мог выступать. И последние очень завидовали первым. Можно сказать, что это была такая своего рода «высшая каста». Тем, кто уже выступал на арене, на премьеру дарили подарки, что тоже добавляло радости, конечно. Но самое главное – мы, старшие, очень гордились тем, что работаем.

Параллельно с этим в нашей жизни всегда присутствовал цирк. И это было для нас вполне естественным. Мама наша – деревенская женщина, и все время за нами таскала эти сумки с книжками во время наших переездов. Она нам всем обеспечивала быт. Папа же очень много работал, выступал, ездил на гастроли. Поэтому то, что мы с Асей стали выступать на арене, – в общем-то, закономерно.

С малых лет нас водили в цирк, мы привыкали и учились всему достаточно быстро. Тут надо сказать, что вообще в цирковых семьях так заведено – дети очень рано осваивают азы мастерства. И дело даже не в том, что кто-то так специально делает. Просто когда кто-нибудь из членов семьи трудится на арене, то это неизбежно, так или иначе, касается и остальных. Так же и у нас с сестрой получилось.

В 1945 году папа в составе группы советского цирка поехал в Иран. Их номер, надо сказать, был очень сильный. И это естественно, потому что за границу тогда посылали только самых лучших.

В группе работали одни мальчики. А мы с Асей были девочки. Нам, конечно же, очень хотелось проявить себя. Но никто не мог себе представить, как мы можем реализовать свои способности в составе артистов, где работал мой папа.

Но тем не менее, цирковые дети должны репетировать, должны заниматься. Поэтому, несмотря ни на что, тренировки начались. Нас начали «растягивать», учили спинку гнуть, качаться на кольцах, на турниках. Нам старались дать базовые знания циркового артиста, стремились максимально нас обучить. Это всегда требовало от нас большой самоотдачи, терпения и ежедневного труда. Очень много работы.

С нами занимались девочки и наш руководитель. Это был совершенно потрясающий педагог. У него все партнеры были народные артисты. И мой папа тоже. Естественно, что он не мог свои педагогические способности просто так держать в стороне. Поэтому он с нами усиленно работал и всегда стремился создать особую атмосферу.

В то время детям разрешалось трудиться в цирке только с 11 лет. Разрешения давали профсоюзы и главк. Мне одиннадцати еще не было. У нас к тому времени была уже большая группа детей – 4 мальчика и 2 девочки, а до этого были взрослые мужчины и 3 мальчика. Наш руководитель всегда готовил себе партнеров с расчетом на будущее. Он брал маленького ребенка, тренировал его и ставил «верхним». Это значит, что он легкий и работал наверху. По мере роста этот ребенок переходил в разряд «средних», спускался ниже. А когда покрепче становился, начинал работать «нижним» и носил на себе уже 4–5 человек.

И вот однажды случился небольшой конфуз. Приезжаем мы в Запорожье, и выясняется, что наши партнеры, мальчики, не приехали. Там какая-то уважительная причина была – сейчас уже не помню. Но суть в том, что номер под угрозой срыва, потому что нет этих самых «верхних». А номер – аттракцион, он заканчивает программу. Как работать, что делать? Просто безвыходное положение! Конечно, в тот момент было большим подспорьем то, что мы были очень хорошо подготовлены. По канату мы все ходили – это база для цирковых детей. И вот на меня надевают костюм этого мальчика. А моему партнеру надевают на голову шапку. Нам ушивают все что можно. Первый раз в жизни выхожу на арену не на тренировку, а в составе группы для исполнения аттракциона. Вот так, по сути «пинком под зад», я начала работать. И ведь не просто начала, а получилось. А кроме того, в номер чисто случайно добавился очень выигрышный ход – подумали и решили: «А вот пускай она эту шапку в конце номера снимет, сделаем ей такие огромные банты, чтобы было видно, что она девочка». И очень эффектно вышло, просто в точку. Получилось настолько удачно, что однажды за кулисы прибежал какой-то мужик, радостный, просто светится от счастья, и кричит: «Молодец! Мне ящик коньяку! Мы сидели, спорили, мальчик ты или девочка. Мне ящик коньяку, я выиграл!!!» То есть было просто здорово.

И вот так я работала где-то года два, потом очередь Аси подошла. Уже не стали ничего мудрить и придумывать. Ей надели шапку, и мы были два «мальчика», которые в конце выступления снимали эти шапки и становились девочками.

Те мальчики, что должны были выступать с нами, позже все-таки приехали. Но это было уже не нужно, так как в номере теперь работали мы. Спустя – какое-то время мне даже сделали костюм девочки. Не сразу, правда, и скрепя сердце. Но все равно многие были недовольны, так как считалось, что у нас номер мужской. И не было у нас так, как у других, чтобы специально мы красиво встали, как девочки в канате, везде украшения и прочее. Нет, мы просто работали «по полной», наравне со всеми, как и мальчики. И на этом фоне получилось, что мы стали выполнять очень сложные элементы, порой даже уникальные.

Помню, был у нас такой трюк: подкидная доска на канате. Это придумал наш руководитель. Тогда все ему говорили: «Нет, этого не может быть». Но это было, мы исполняли этот номер, и притом весьма успешно. А суть его такова: доска была на канате, сначала один человек делает сальто, приходит в плечи «нижнему», становится «средним», далее второй человек делает сальто, встает на плечи ему. В итоге получается колонна из трех человек, которая затем переходит по канату. Это очень сложно, многие пытались повторить, но я не помню, чтобы у кого-то это получилось. Может, я немного отстала или просто не знаю, что это кто-то еще смог сделать. Но в то время и в течение последующих 25 лет такого уникального номера не было ни у кого. Мало того, я вам скажу, когда Ася по семейным обстоятельствам ушла из номера, то мы пытались восстановить эту доску. Но даже у нас не получилось, как мы ни старались. Я была «верхняя», и теперь по канату шла колонна только из двух человек.

Как сейчас помню, для этих выступлений очень долго мы репетировали. Сначала я была «верхней». Напрочь обрывала партнеру своему, который «средний», плечи. Уши у него были просто красные. Мне ведь надо было с подкидной доски вылететь, сделать сальто и прийти к нему в плечи. А часто у меня не получалось отработать чисто, без ошибок. Вот и выходило так, что партнеру моему сильно из-за меня доставалось. Правда, позже, когда я стала «средней», мне Ася отомстила. Уже я ее начала ловить, и теперь уже мои плечи и уши болели и горели. Зато наш папа после каждого раза, когда у нас все получалось, покупал нам шоколадку. По сути, нас просто дрессировали, как собачек. Вот так мы работали с Асей. А однажды с этой подкидной доской у нас произошел забавный эпизод.

Один партнер устанавливает эту доску на канате, то есть надо ее поднять с манежа на тросике и на канат поставить, а это не так просто, как кажется. И вот в процессе этот партнер что-то там говорит людям, которые опускают и поднимают эту доску, чтобы попало точно. Он корректирует работу ассистентов: наверх, вниз, наверх, вниз. Все это происходит во время выступления, но зрители этого не замечают, потому что все делается очень быстро и по давно отлаженной методике. А мы с Асей в это время изображаем красивых девушек и ждем, пока там все закончат. И вот я вижу, что Асю начинают тянуть на лонжу. Оказывается, ассистенты не заметили, что держат Асю, а думают, что они ставят эту доску. Она вцепляется в канат, а у нас там такие рогульки, за которые можно держаться. И говорит мне: «Они меня тянут. Скажи что-нибудь». А я, вместо того чтобы помочь, смеюсь до упада. Поворачиваюсь сказать им, чтобы не тянули. И смотрю, этот мальчик, который тянет и не может вытянуть эту доску, зовет на помощь еще двух. Вообще это был кошмар. И смешно, и плакать хочется. Ведь номер «горит». В итоге мальчик тот все же понял, что он не тот трос тянул. Но наше выступление мы просто на ватных ногах уже заканчивали…

Прошло время, руководитель ушел на пенсию. И наш номер получился полностью семейный: стали работать оба моих брата, Ася, папа, я и еще один партнер. Братья хоть и младшие, но они как-то быстро стали довольно крупными и работали «нижними», а мы с Асей на них становились, и они нас носили.

Шли годы. Мы с сестрой выступали на арене уже четверть века. А это немалый срок. Многое произошло за это время. И радости были и трудности тоже. Но если спросить меня, почему мы ушли из каната, то однозначный ответ вряд ли получится. Здесь много разных обстоятельств повлияло. И вроде бы у нас все было хорошо. Вот у других людей, например, в какое-то время начинается определенный спад, а у нас ведь такого не было. Мы как бы на взлете ушли. Но работать стало тяжело, какие-то другие причины были – это сложно сказать. Развал СССР, конечно, оказал большое влияние. Смешно немного получилось, но в то же время банально, как у многих в то время. Нам не платили зарплаты, а мы после хороших очень гастролей – Америка, Германия. И те деньги, которые зарабатывали там, мы тратили на то, чтобы работать здесь. Первым сдался наш партнер, сказал, что так больше нельзя, что семью кормить надо. И его понять можно, разумеется. А через какое-то время и мы с Асей ушли. Просто не было стимула работать.

Позже Ася все-таки вернулась. Она у нас вообще очень мудрая женщина и всегда какой-то запасной аэродром готовила. У нее есть это качество. Сестра всегда очень любила животных. А наша мама никогда не позволяла никого заводить, говорила, что ей нас, четверых детей, хватает с избытком. И чтобы еще кого-то – нет, это исключено.

А тут Ася начала дрессировать собак и делать номер с животными, и мама неожиданно согласилась на присутствие животных в доме. В общем, работа для нас для всех – это свято. И для мамы тоже. Раз работа с собачками – значит, можно. Вот так мама стала помогать нам. И когда Асе нужно было уехать, мы этих собачек держали у себя.

Так получилось, что у сестры это был второй номер с собачками. И когда мы все ушли на пенсию, то она через какое-то время пришла со своими собачками к Никулину. И он ее взял. Конечно, мы и раньше Юрия Владимировича хорошо знали, но тут немного другое, понимаете? Просто, говоря о нем, хочется сказать, что это был во всех отношениях уникальный человек. Безусловно, он был всегда кумиром в любой программе, испытывал глубокое уважение к артистам и вообще к людям в целом. Это всегда было очень видно. К нему постоянно шли со всякими своими проблемами: у кого мама, у кого жена, у кого ребенок, кого в больницу устроить и много чего еще всякого-разного. И он старался всем помочь. Не для личной выгоды, а просто по-человечески. Словно палочкой, взмахнет своей волшебной рукой, и сразу все получалось. Вообще, он у нас был маг и чародей, с большой, я бы сказала огромной и очень-очень светлой, душой.

Я часто вспоминаю детство, когда мы были еще совсем маленькими. Тогда мы работали в программе Никулина, сына его Максима знали совсем еще мальчиком. Асю Юрий Владимирович звал «Ася-стенка», потому что она ассистировала ему. И была там еще такая знаменитая сценка с лошадками. А выводил этих лошадок мой младший брат. В общем, тоже участвовал, можно сказать.

Надо сказать, что Юрий Владимирович каким-то непостижимым образом мог влиять на людей, на их настроение, на состояние души. Вот как сейчас помню очень показательный случай. У нас был очень сложный момент на гастролях в США. Сама поездка была очень непростой, а тут еще проблемы с организацией выступлений навалились. Девять месяцев мы ездили по разным американским городам. И практически все это время работали в залах, совершенно не приспособленных для нашего номера. Дело в том, что когда ты выступаешь в цирке, то там есть определенная уверенность. Ты точно знаешь, где какая подвеска, какой крепеж, что и на какой крючок вешать. А эти технические моменты ведь очень важны. Вот, к примеру, у нас на тросе очень большая натяжка во время толчка. Это примерно семь тонн. Соответственно все должно быть смонтировано максимально надежно. Здесь цена небрежности – чья-то жизнь. А тут получалось так, что практически везде, где мы выступали, реквизит был установлен из рук вон плохо. Не был продуман и вопрос с местами для выступлений. Чаще это были, например, спортивные или концертные залы, вроде Радио-Сити-Холла. Да, конечно, это очень престижное место, но оно совершенно не предназначено для нашего номера. И никто не позволял нам, естественно, что-то переоборудовать в таких помещениях. То есть работали с тем, что есть, на свой страх и риск. Это все создавало колоссальную психологическую нагрузку. Изо дня в день, из месяца в месяц – это просто невыносимо.

В итоге, уже в конце наших гастролей, в Нью-Йорке мы выступаем в том самом Радио-Сити-Холле. Это не цирк, а сцена, зрители сидят внизу. Мы уже совершенно измотанные, нервы у всех на пределе, усталость невероятная. Ведь элементарно даже не знаешь, что ты можешь сделать из-за своих лонжей, веревочек, как себя ведет вся эта аппаратура. В общем, надо выступать, а внутренне мы никак не можем собраться. А тогда на премьеру приехал Юрий Владимирович. И вы знаете, тот случай мне очень запомнился. Он вышел поздороваться с программой. Удивительно, но этот человек смог тогда найти такие слова, что все поняли, что даже если что-то не получится – ничего страшного нет. И после этого все просто успокоились. Не только мы. Конечно, и я нервничала сильно, моя сестра совершенно в истерике билась, я не знала, что с ней делать. Все были на пределе. Но в одночасье вдруг все встало на свои места, все успокоились и отработали просто идеально. Все очень хорошо было. И вся программа тогда прошла легко. А дальше мы уже покатились просто так, дорабатывать. Вот такой был Юрий Владимирович замечательный человек. Вокруг него всегда была какая-то особенная, неповторимая атмосфера добра и невероятной духовной силы, которую он дарил окружающим.

Поэтому, видимо, так и получилось с моей сестрой. Ася пришла к Никулину, наверное, после 90-го года, точнее не скажу. У нее тогда в жизни был очень сложный период, плюс семейные обстоятельства навалились – все как обычно в жизни бывает. Он взял ее к себе, и она потихоньку стала репетировать с собакой. Сначала сделала маленький номерочек с тремя собачками. Потом больше и больше. В результате сейчас у нее там реквизит, какие-то тачки, огромные кофры и одиннадцать собак – восемь пуделей и три бобтейла. Почему бобтейлы? А это интересная была история.

Сначала, когда сестра начинала работать с собачками, то в основном все на манеже делала она, а собачки сидели. То есть она там прыгала и всякие пируэты выписывала, а собака сидела и смотрела. Это был такой театр одного актера. Но постепенно ей удалось научиться дрессировать собак и требовать от них что-то. Ася стала создавать свои номера и ездила с Гнеушевым в Японию. Очень красивая была программа, костюмы были просто бесподобные. И вот однажды поехала она с совместным американо-японо-российским проектом. Продюсеры потребовали, чтобы в выступлениях участвовала большая собака. Ася еще удивилась сильно, зачем нужно большое животное. Ведь для них там были слишком сложные условия, дрессировать их намного трудней. Да и выступать с большой собакой тоже непросто. В общем, ничего не понятно. Однако требование продюсеров пришлось исполнять, и Ася стала искать собаку побольше. Мы на птичий рынок ездили, смотрели там разные породы. Кто-то сказал нам, что у больших животных бывает дисплазия – это когда неправильно скелет развит. И в итоге Ася купила на рынке бобтейла. Он и не очень большой, но выглядит как крупный. Вот так в ее номере появились бобтейлы.

Кстати, с этих собачек все и началось. Мое возвращение было, наверное, даже для меня не совсем ожидаемым. Я ведь на пенсию ушла и сидела дома. Иногда приходила в цирк к сестре. Но старалась нечасто там бывать, потому что сразу все напоминало мне о прошлом. Ведь это мое детство, там своя, совершенно неповторимая атмосфера. Тяжело это все, понимаете? Прошло сколько-то лет, и так получилось, что мне нужны были деньги срочно. На пенсию, оказывается, не прожить. А все запасы, которые были накоплены из заграничных поездок, к тому времени очень быстро закончились. И вот через пару лет после выхода на пенсию я понимаю, что мне надо работать, иначе мы просто не проживем. И так получилось, что сестре были срочно нужны ассистенты. Я к ней не просилась, но она все время говорила, что помощники ей нужны, а найти человека, на которого можно положиться в таком ответственном деле, совсем не просто. Конечно, Ася пробовала брать людей себе в помощь, но всякий раз это было не то. Тут стоит отметить, что у сестры очень сложный характер, когда дело касается работы. Она очень требовательная и к себе, и к другим. В итоге ассистента все не было, а работать нужно. Ася стала просить меня, и вот получилось так, что я начала ей потихоньку помогать. Где-то почесать, убрать, что-то принести, подержать, починить. Я потихонечку втягиваюсь в работу, и выясняется, что уже все делаю сама – и клетки таскаю, и что-то прикручиваю, и еще что-нибудь. Вот так, мало-помалу, я стала ей помогать, и отработали мы вместе двенадцать лет…

Конечно, многое вспоминается. И мысли разные бывают. Но не думаю, что моя жизнь могла бы пойти иным путем. Мне кажется, что по-другому просто быть не могло. Я часто ловлю себя на мысли, что за все время мне не было даже страшно. Я имею в виду привычное понимание этого слова. Не страшно потому, что мы все так рано начали заниматься в цирке, что все это было в порядке вещей. Вот больно было. Потому что падаешь, ударяешься, обжигаешь руки, все это очень и очень больно, конечно. А страх тут совсем другой. Не боишься, что с тобой что-нибудь случится, но всегда присутствовал страх опозориться. Страшно, что не сделаешь трюк и будешь болтаться на этой лонже. Это очень стыдно и некрасиво, когда ты на этой лонже висишь. Поэтому все пытаются сделать все чистенько, без ошибок, но случается всякое. Вот это, пожалуй, даже не просто страх, а настоящий ужас любого артиста.

Сейчас все эти переживания ушли в прошлое. Но, откровенно говоря, я никогда не хотела, чтобы моя дочь выступала. Просто потому, что помню, как переживала всегда за нас наша мама. Для нее каждый наш выход был просто настоящим испытанием на прочность. Она всегда отворачивалась в сторону, пока идет номер, чтобы не видеть того, что мы делаем. Правда, дочка моя все же какое-то время репетировала в детстве, была растянутой. Костюмы ей мерили, она должна была начинать работать, и вдруг неожиданно мы ушли. Позже мы перевезли ее домой, там она у нас училась и к цирку никакого отношения не имеет. Потом появились внуки, но они тоже не цирковые. Вот так вся наша династия заглохла.

Вообще, работать в цирке очень сложно. Это всегда большой труд. Сейчас я не могу сказать, что люблю его посещать. Но совсем другое дело – просто сходить за кулисы. Это совсем иначе чувствуется, изнутри это мое совсем. А вот как зрителю – мне непривычно, даже, наверное, некомфортно немного. Знаете, меня всегда мучило это несоответствие – то, что мы показываем в манеже, что с канатом, что с собаками, – это такая верхушечка огромной работы, которая делается в цирке. Понимаете, самый-самый маленький краешек. А все остальное – боль, болезни, страсти, страхи – это все за кулисами, в твоей жизни. Когда, например, собаки начали болеть, я даже и не знала на тот момент, что они так часто и много могут болеть. И я с этой лечебницей столько набегалась – и капельницы ставила, и уколы. Они, в сущности, как дети, а я словно в детском садике работала воспитательницей. И разницу в восприятии я начала чувствовать уже потом, когда работала с Асей и выходила на фотографию в фойе. Для меня это была вообще другая сторона жизни, другой ракурс. Артисты это иначе воспринимают как-то. Ты видишь зал из-за кулис, а это не то же самое, что из зала смотреть на манеж. Тут по-другому все.

Кроме того, в цирке все взаимосвязано. Здесь нет главных и второстепенных. Успех или неудача зависит от всех и от всего. От обстановки в зале, от музыки, от того, как ты настроишься. Если ты не можешь сконцентрироваться, если там кто-то кашляет или кричит, начинаешь слушать, что они там говорят. И происходит сбой какой-то. Настрой зала имеет огромное значение. Например, кто перед тобой работал, какая публика. Как прошел номер – интересно или неинтересно. Если все разговаривают, шушукаются – всё, ты уже не можешь собраться. Это просто ужасно.

Я даже больше скажу. Когда мы работали с канатом, это были ужасные нервы. Между прочим, тоже причина, из-за чего мы ушли. Просто с возрастом, я думала, привыкну и буду меньше нервничать. Но ничего подобного. Видимо, нервы уже там разболтались. И я стала замечать, что уже и валерьянку начала капать себе, потому что нервничала. Мы работаем в канате, а там 17 000 зрителей в зале. Я как подумаю, какая цифра и какая ответственность – у меня ноги вообще ватные становились. Просто упасть в обморок и не выходить в манеж. Но зато потом, когда ты вышел и у тебя все получилось, то такое чувство испытываешь невероятное, будто бы ты все на свете можешь.

Это только мое субъективное мнение, конечно, но я думаю, что цирк сильно изменился сейчас. Вот чем он сильно отличался от всего остального мирового цирка? Тем, что у нас были очень масштабные, большие номера, аттракционы по тринадцать-пятнадцать человек. Этого никто за границей себе позволить не мог. Это очень красиво, больше возможностей, феерично, можно сказать. Какие-то другие проблемы добавлялись, конечно, но тем не менее…

А потом я видела, как все менялось. Люди старались сделать себе свой собственный маленький номер, чтобы ни от кого не зависеть и самому ездить зарабатывать. Не знаю, хорошо это или плохо. С одной стороны, когда человек сам работает, получается, что ему тоже надо быть конкурентоспособным. Это стимул, и поэтому качество подобных номеров теперь намного выше. Но зато больших аттракционов осталось мало. Конечно, здесь сложно давать однозначную оценку. Думаю, время покажет, что лучше…

Асият

К несомненным преимуществам нашей профессии надо отнести то, что ты можешь сразу увидеть оценку своего труда. Вышел в манеж, на публику и понимаешь, что все твои муки творчества либо остались только твоими, либо переплавлялись в чудо, в которое веришь и ты, и зрители.

Хорошая у меня работа. Позитивная. Нельзя сказать, что легкая. Реальные ее составляющие: и кровь, и пот, и слезы, и нервы, и сомнения. Зато когда получилось, весь негатив куда-то пропадает, и остается восхитительное чувство, что все не зря, что люди поняли и оценили твои усилия.

Сегодня я дрессировщик собак – это моя вторая жизнь в цирке. О первой Зуля уже все рассказала. Всю жизнь у меня была одна тайная страсть – животные. В цирке их всегда много, и это не просто любимчики, а настоящие партнеры людей. Я пропадала на конюшне, помогала чистить, кормить лошадей, чесать собак и выгуливать их. Мечтой, наверное, каждого ребенка является желание иметь собаку, была она и у меня, и это желание привело к тому, что я сделала сольный номер с собаками. Я цирковой долгожитель, я на виду у зрителей почти 50 лет, из них 25 в цирке на Цветном бульваре. Это мой цирк. Я люблю все, что с ним связано. Место, где он расположен, его запах, людей, которые в нем работают, людей которые сюда приходят, и есть целые династии зрителей.

С Юрием Владимировичем Никулиным мы знакомы с давних пор. Встречались на гастролях, когда я была еще ребенком. И когда мой номер «Канатоходцы Цовкра» в полном составе отправился на пенсию, я пришла к нему и попросилась в цирк на Цветном. С тех пор это мой цирк. Синонимом цирка на Цветном я считаю всю семью Никулиных и надеюсь, что я им тоже не чужая. Жизнь идет. Ушел Юрий Владимирович, во главе цирка теперь Максим Юрьевич. Гастроли, поездки. Теперь в цирке и внуки Юрия Владимировича – Максим и Юрий, дети, которые на моих глазах стали взрослыми. На гастроли сегодня я выезжаю уже с ними. И вот пример. Гастроли в Японии в 2011 году. Землетрясение. Форс-мажор. Эвакуация. И в том, как с этой непростой ситуацией справился Максим Никулин, я вижу поступок «не мальчика, но мужа». И как бы пафосно это ни звучало, я вижу, что цирк в надежных руках. Мой цирк.