Текст книги "Цирк на Цветном"

Виктория

Первый раз я оказалась в цирке в шесть месяцев, а в три года уже вышла на манеж. Шучу, конечно, – не вышла, а меня вынесли во время парада 9 Мая. В советское время к каждому празднику готовилась специальная тематическая программа, и я в этом параде играла роль немецкой девочки, сидевшей на руках у советского солдата. Помню, я очень вжилась в эту роль. А еще помню, что меня мама заставляла с первым звонком приходить разминаться – кидать батманы перед тем, как сесть на руки к солдату.

Мой папа работал инженером и ассистентом в иллюзионном аттракционе у Эмиля Эмильевича Кио. Потом он работал в аттракционе Натальи Рубановой, затем Юрия Матвеевича Кукеса и Татьяны Кох, причем у всех подолгу, не меньше десяти лет. Папа – уникальный человек, мастер на все руки. Его многие артисты знают и часто просят, чтобы он им что-то сделал, починил. Все аппараты в нашем иллюзионном номере сделаны руками папы, причем в двойном экземпляре – у нас есть второй комплект всего реквизита на случай, если основной не удастся вовремя привезти с зарубежных гастролей.

Мама у меня тоже цирковая, но о династии говорить еще, наверное, рано: династия – это три-четыре поколения, а я пока только второе. Хотя третье уже подрастает, ребенок принимал участие в новогодних представлениях, и я думаю, в этом году мы тоже его задействуем. Если дети относятся к этому с удовольствием, почему нет? Это игра, это вовлечение в цирк. Сейчас сыну шесть лет, мы с ним делаем только первые шаги. Начинаем с акробатики, хотя в Японии купили ему еще и фокусы для начинающих. Он действительно интересуется. Он ведь как я – настоящий цирковой ребенок. Мама с папой работают с нами, если бы мы даже его захотели с кем-то оставить, то просто не с кем, поэтому он всегда с нами. Но мы не собираемся его принуждать. Мы хотим ему передать все, что умеем сами, а потом пусть делает с этим что хочет.

Но я считаю, что это очень хорошо, когда артисты попадают в цирк именно таким путем, через семью, а не просто с улицы – зашел, ага, есть работа свободная. У цирковых детей сразу воспитывается правильное отношение к цирку. Они знают, что нельзя лузгать семечки, что нельзя садиться спиной к барьеру манежа, потому что это место работы. А приходящие люди говорят: «Пройдите по кругу и сядьте на бортик», – не знают ни сути, ни терминологии, ничего. В цирке много правил, традиций, которые надо соблюдать. Например, ни в коем случае нельзя переходить дорогу артисту, который готовится к выходу, надо обязательно пропустить его в манеж. В цирке за такое могут и ударить. Великий Карандаш после такого мог просто развернуться и уйти, не стал бы работать в этот день.

Я цирком болела и до сих пор болею, мне очень нравится в манеже. Такого удовольствия, как от манежа, я нигде больше не получаю. Работать я начала в тринадцать лет, в аттракционе у Кукеса, у которого уже работали мои родители. Сейчас, наверное, таких аттракционов уже нет. Масса людей, масса ассистентов, балет. Теперь все это содержать намного сложнее, новые экономические условия, как говорят.

Я, как все цирковые дети, меняла города и школы, благо в Советском Союзе это было гораздо проще, чем сейчас, потому что к циркам были обычно прикреплены поликлиника, детский сад и какая-то близлежащая школа. Цирк приезжал, и там уже ждали артистов и их детей. Я так пошла в школу в Риге, потом в Минске, потом в Нижнем Новгороде, Москве и так далее. Поэтому и друзей вне цирка у меня было мало. В школе – это не друзья, с ними познакомилась и скоро уехала на новые гастроли. А в цирке у нас коллектив, тусовка, люди, которых знаешь с детства.

У Кукеса я проработала семь лет, потом какое-то время работала эквилибр, но он у меня почему-то не пошел. Наверное, потому, что я не хотела его делать, мама настояла. А потом я вышла замуж и стала работать с Колей. Началась наша совместная работа в начале 2000-х и продолжается вот уже около шестнадцати лет.

С помощью папы мы сделали номер-иллюзию, а поскольку мы хотели, чтобы она не была похожа на все остальные номера, мы добавили какие-то акробатические элементы. Но когда попали к замечательному режиссеру Наталье Викторовне Маковской, она, посмотрев наш номер, предложила разделение – отдельный иллюзионный номер и отдельный акробатический. Так мы и работали два номера, пока я не получила травму, поэтому сейчас работаем одну иллюзию. Но мы обязательно восстановим акробатический номер. В принципе, у нас иллюзией больше болеет отец, чем я или Коля. Мне ближе акробатика.

Мне достался папа, который сделает любой трюк, любой реквизит, и мне очень повезло с этим. Сейчас вообще пошла тенденция – все делают трансформацию безреквизитную. Мы – другое дело, у нас реквизит весит три тонны. Один иллюзионный пол – 500 кг. Но спасибо моему чудо-папе, этот пол легко раскладывается, два человека могут спокойно собрать его и увезти на тележке. Этот иллюзионный пол нужен не из-за того, что там какие-то трюковые зарядки, секреты, ничего такого в нем нет. Он нужен, чтобы было удобнее возить аппараты, и потом, он с подсветкой, благодаря ему все смотрится совершенно по-другому. Мы работали и с полом, и без – совершенно разное впечатление.

Сейчас мы делаем иллюзию, в которой в основном пилим и мечи втыкаем. Года три назад в Екатеринбурге какая-то бабушка после нашей иллюзии даже привела за кулисы плачущего внука, чтобы он увидел, что со мной все в порядке; я ему показывала шею, говорила: «Мальчик, не плачь, у меня все хорошо».

А вообще, в иллюзии очень сложно работать перед детьми. Они они очень проницательны, что-то замечают, соображают. Взрослые же, наоборот, много выдумывают, предполагают, что аппаратура работает чуть ли не на атомной энергии. Не все, конечно. Иллюзию, в принципе, смотрят два вида зрителей – те, кто хочет отгадать, и те, которые получают удовольствие. Третьего типа нет.

Бывает, что некоторым так хочется знать, что и как мы делаем, что очень пристают с просьбами рассказать о трюках. Говорят: «Я никому не скажу!» Эти вопросы очень надоедают, поэтому я всем отвечаю, что когда я была маленькая и всем подряд болтала, что выполняю трюки, которые папа придумал, меня папа поймал и дал таких тумаков, что я больше никому ничего не рассказываю. Это чистая правда.

Конечно, на самом деле сейчас никакие трюки и иллюзии уже не тайна. Это во времена Кио перегораживали полцирка, и никто, кроме его ассистентов и балета, даже краем глаза не видел, что происходит за кулисами. А сейчас есть Интернет, где можно найти информацию о чем угодно. Но мне отец всегда говорил, что иллюзионные трюки – это как музыка. Вот есть семь нот, а сколько мелодий можно придумать. Так и в иллюзии – есть набор каких-то приемов, и все зависит от того, как ты фокус слепишь, как ты его преподнесешь. По-этому я думаю, что если даже кто-то и поймет, в чем тот или иной трюк, – это неважно. Главное, интересно ли его смотреть.

Николай

Я в цирк пришел из спорта. Я с шести лет в спорте, много лет отдал спортивной акробатике, закончил институт, служил, был в Центральном спортивном клубе армии. А потом смотрю – все те, с кем я общался и дружил, ушли в цирк. Мне что-то так обидно стало. А я чего? И тут предложение из цирка пришло: нужны молодые акробаты. Вот я и пошел. У меня папа вообще военный, и он думал, что я тоже буду военным. А я тут прихожу и говорю: «Я ухожу в цирк». Мама: «Ой, как же?» Но я уже все решил.

И не пожалел. Цирк – это особое место. Бывает, конечно, когда не хочется работать, что-то болит, да просто настроения нет. Но есть такое прекрасное чудо – манеж. Ты можешь болеть весь день, пока разминаешься, готовишься, гримируешься, но как только заходишь в манеж и слышишь музыку, сразу все проходит. Правда, когда за кулисы возвращаешься, все может разболеться снова.

Первое время я работал русскую палку – это когда два нижних стоят друг напротив друга, у них на плечах лежит палка, и они, как на батуте, выбрасывают третьего человека вверх. Так мы работали, работали, и в один прекрасный день нас отправили в Симферополь. Там мы с Викой познакомились, и с тех пор мы вместе.

Когда мы встретились, естественно, встал вопрос: а что мы дальше будем делать? Потому что если не работать вместе, можно больше почти и не встречаться. Даже мужа и жену отправили бы на разные гастроли, и пришлось бы год не видеться. Для того чтобы ездить вместе, нужен был совместный номер. Так и родилась наша пара.

У Викиного отца, Валерия Ивановича, появилась интересная идея, они всей семьей уволились от Юрия Матвеевича Кукеса, я ушел из своего номера, и мы стали репетировать пару. А после репетиций я приходил в гараж и помогал Валерию Ивановичу мастерить реквизит – принеси-подай, как говорится. Так это все родилось. Так вот и стали работать.

На Цветной бульвар мы попали совершенно случайно. Была там режиссером Наталья Маковская. Она увидела наш номер, который тогда был еще сплошной отсебятиной, пригласила нас в свою программу «Музыкальная шкатулка» и предложила: «Давайте-ка я поставлю вам этот номер». Это было в 2003 году. Мы очень гордимся тем, что стали ее предпоследней работой на Цветном бульваре, она один из лучших режиссеров современного цирка. Правда, мы в то время были оформлены еще на проспекте Вернадского, но после того как отработали программу, перешли сюда.

Назывался этот номер «Жар-птица», он акробатический, в русском стиле. Сейчас мы его пока не работаем, потому что Вика травмировала ногу и ей сделали операцию на коленке. Но очень хочется его восстановить, поэтому будем тренироваться. А пока работаем другой номер, «Меч самурая», – это иллюзия. С ним мы получили две бронзы международных фестивалей в Китае и Национальную премию «ЦИРКЪ» в Москве. Это даже удивительно, потому что иллюзии обычно не участвуют в конкурсах, они как-то не котируются, что ли. Сейчас мы на фестивали уже не ездим – по молодости хотелось премии получать, а потом эти побрякушки как-то отошли на второй план. Главное – хорошо делать свою работу.

Говорят, когда-то во время гастролей в Японии Игоря Кио спросили, как он делает свой уникальный иллюзионный трюк «Сжигание». Он говорит: «Очень просто. Привезли сюда достаточное количество девушек и каждый день сжигаем по одной». Смешно, но у нас была похожая история. У нас в «Мече самурая» есть трюк «Отрезание головы», и меня кто-то спросил: «Как вы это делаете и жива ли ассистентка?» Я тоже пошутил, не зная про историю с Кио: «Мы взяли с собой очень много девушек».

Кстати, когда мы недавно тоже были в Японии, меня спрашивали: «Вы, наверное, пользуетесь моментом: когда в семье поругаетесь, тогда тебе приятно ее в номере проткнуть или распилить?» Я отвечаю: «В семье у нас так: она меня дома пилит, а я ее на работе».

О Юрии Никулине

(Виктория)

Юрия Никулина я помню смутно. Мои родители с ним работали, но я была совсем еще маленькой, и, конечно, никакого личного общения у нас с ним быть не могло. Только на уровне «здравствуйте» – «до свидания».

Но я запомнила 90-й или 91-й год, тогда еще работал аттракцион Кукеса, мне было лет девять-десять, и в цирке была какая-то тусовка в буфете. Было очень поздно, и детей, которые оставались в цирке при родителях, отправили в никулинский кабинет, полежать там на диванах. И я помню фигурки клоунов, этот коричневый кожаный диван, этот стол…

Я снова оказалась в этом кабинете спустя много лет, когда мы уже начали здесь работать свой номер-иллюзию. В цирке Никулина есть такая традиция – на начало всех артистов приглашают в кабинет Юрия Никулина и там поздравляют. Там ничего не трогают с момента его смерти, как лежали бумажки, ручки, еще что-то, так все и сохраняется. И вот когда мы начали и нас пригласили к Никулину в кабинет, я зашла, и на меня повеяло детством – как там было все, так и осталось. Приятно очень, что чтят его память.

Дрессировщики

Дрессировщик всегда видит, чувствует смену настроения животных. Бывают моменты, когда звери вдруг выходят из повиновения и готовы броситься на дрессировщика. Важно этот момент уловить, почувствовать и мгновенно среагировать.

Юрий Никулин

Виктор

Мне часто задают вопросы о моей биографии, и всегда звучит вопрос: «Как же так всё вышло, Виктор, у тебя же такие пути были?!» Действительно, как в сказке, когда ты стоишь около камня: пойдешь направо – одно получишь, налево – совершенно другое, а если прямо – то третье.

Но если серьезно, все начиналось с дома на Ленинградском проспекте в Москве рядом с Дворцом спорта «Крылья Советов», где я родился и где прошло мое детство. И в этом доме жили три очень известных в Советском Союзе человека, которых знали все: Михаил Воронин, чемпион мира по спортивной гимнастике, Владимир Куц, чемпион Олимпийских игр по бегу, и Олег Попов, знаменитый клоун. И естественно, мы, дети, думали, как стать такими знаменитыми.

Моя мама очень хотела, чтобы я занимался спортом. И я пошел в гимнастику. Время шло, я дважды стал чемпионом Ленинградского района, а затем и чемпионом Москвы по гимнастике. Мне тогда было 11 лет. И вот как-то мама послала меня на Бутырский рынок за картошкой. Возвращаюсь я с этой картошкой, прохожу мимо циркового училища и вижу объявление о приеме туда. Я зашел, иду по коридору, и навстречу мне мужчина:

– Мальчик, ты куда?

– Посмотреть.

– Что тебе тут делать? Ты кто?

– Я – чемпион Москвы по гимнастике, – с гордостью ответил я.

– Правда? А ты можешь завтра прийти вместе с мамой? У нас будет конкурс.

Как я потом узнал, это был Земцев Фирс Петрович. На следующий день мама меня привела, и, узнав, что я действительно чемпион Москвы по гимнастике, меня зачислили в цирковое училище, или, правильней, в ГУЦЭИ. Это было в далеком 1962 году. Это потом мне стало известно, что конкурс был 114 человек на место.

И началось мое обучение. Первые пять лет я изучал все виды цирковой специфики, то есть цирковую гимнастику, акробатику, жонглирование, хореографию, танец, мастерство актера, даже сценическую речь; всего было 27 специальных предметов кроме общеобразовательных. После окончания восьмого класса нас переводили на студенческий третий курс, и начиналась двухлетняя специализация…

Номер, с которым мы должны были выступать, нам ставил замечательный режиссер – Николай Александрович Кисс. Легендарный артист, работал уже в начале прошлого века, его еще Иван Поддубный бросал на своих могучих руках.

Кисс велел нам, будущим акробатам-эксцентрикам, взять себе за правило: «Для того чтобы один раз показать свое выступление, нужно на репетициях проходить номер как минимум три или четыре раза подряд. Никто не должен знать, что бывает нелегко делать трюк, работа должна вызывать улыбки и аплодисменты». И сказал нам: «Мы попробуем с вами сделать то, что не делал никто». И действительно в акробатике мы сделали то, что до сих пор никто не может повторить. Представьте колонну из трех человек, а потом они уходят в кувырок, раскладываются на манеже и затем собираются обратно в колонну.

Мы сделали и еще один трюк: один, стоя на другом, делает сальто-мортале, а третий, им был я, в это время пролетает между ними, уходя в каскад. Кстати, на этом трюке я и разбился. Страховка была бесполезна. В итоге с акробатикой было покончено, потому что, когда я очнулся в больнице, врач, наклонившись надо мной, сказал: «Парень, слава богу, жить будешь, не волнуйся, но с цирком тебе придется завязать, у тебя, парнишка, перелом позвоночника». У меня оказался перелом шейного отдела позвоночника, полетел 4-й позвонок…

А я был достаточно активным тогда человеком. В те годы меня часто избирали секретарем комсомольских организаций, то в одном цирковом коллективе, то в другом. Потому что после службы в армии я был избран в бюро комитета комсомола Всесоюзного объединения Союзгосцирк.

И когда я после больницы пришел в главк, куда был принят в связи с производственной травмой, меня определили в художественной отдел, но в основном я работал в комитете комсомола. Я тогда возглавил самую крупную комсомольскую организацию в стране среди творческих коллективов, так называемый цирковой конвейер, где насчитывалось около 800 комсомольцев.

Параллельно я поступил в ГИТИС, по направлению руководства Союзгосцирка, на так называемое отделение будущих руководителей цирковых предприятий – человека, который получил производственную травму, в те времена поддерживали. И специальность я получал по экономике и организации циркового дела.

Теперь, будучи в ортопедическом воротнике, я все время вспоминал, как нас, студентов училища, привлекли к участию в параде циркового представления в октябре 1964 года. Именно тогда я вышел на манеж этого замечательного цирка на Цветном бульваре. Именно тогда в первый раз лично увидел Юрия Владимировича Никулина, да и других известных цирковых артистов – Арнаутова, Канагина, Туганову и потрясающего Вальтера Запашного. Я на всех артистов, которые выходили на манеж, смотрел широко открытыми глазами. И думал про себя – неужели, дескать, мечта осуществится, что вот я выйду на этот манеж и буду такой же ловкий, такой же смелый? Потому что мне очень не хотелось, чтобы мне кто-нибудь когда-нибудь сказал, что у тебя не получится, потому что ты боишься. Это чувство во мне живет всю жизнь. Еще мальчиком я приезжал к деду в деревню, и мне кто-то говорил:

– Эй, циркач! А слабо тебе ночью пройти через кладбище или с дерева прыгнуть?

– Да запросто! – отвечал я. Мне нравилась кличка «циркач» и этакое лихачество.

Меня стали называть циркачом, который ничего не боится. В нашем московском дворе стоял 12-этажный дом. По пожарной лестнице я забирался наверх. Последние три этажа там были забиты досками. Я переворачивался на другую сторону, где доски, по ним полз до крыши. Потом смотрел вниз, где стояли ребята, смотрели, ожидали, чем все это закончится, и кричали: «Здорово! Ну, Витька, ты молодец! Ну надо же так лазить».

А когда мы, учащиеся циркового училища, в 1965 году поехали сниматься в Сухуми в фильме «Айболит-66», я увидел дачу И.В. Сталина, потому что там проходили съемки, в первый раз увидел Ролана Быкова, Олега Ефремова. Подумал: «Ну, перед такими артистами как Ефремов, естественно, ты не должен оплошать…» Школа преподавателя циркового училища Ю.Г. Мандыча не прошла для меня даром: мы летали с трапеции на трапецию или с каната на канат.

И вот с этим чувством, что ты артист, отработавший почти семь лет, молодой человек 25 лет, вдруг с ортопедическим воротником ходишь. Конечно, меня это задевало…

Но, безусловно, я думал о будущем. В то время были стажировки при Министерстве культуры СССР, закончив их, мы получали право работать с хищными животными. Мне удалось туда поступить. Конечно, не все так просто оказалось, но тяга к манежу и цирку победила. И несмотря на то, что я поступил в аспирантуру и мог стать не артистом, а чиновником, я выбрал медведей: очень хотелось вернуться. И мне вновь повезло, потому что в одной из командировок (это был город Сыктывкар) секретарь горкома комсомола мне говорит:

– Слушай, я знаю, что ты с цирком связан, тут у нас медвежонок есть в пионерском лагере. Понимаешь, смены закончатся, если ты его не заберешь, не пристроишь, то надо будет усыплять. Возьмешь?

– Конечно, возьму! – И я его взял в гостиницу.

А через день получилось так, что взять пришлось еще одного. Первого я назвал Майя, а второго – Белка. (Забегая вперед, скажу: Белка уже не выступает, ей 33 года, она заслужила пенсию. Но все равно приходит со всеми на работу, фотографируется. А Майка выступает до сих пор.)

И с этими двумя медведицами я, такой счастливый, решил ехать обратно в Москву. Но ждал сюрприз. Мне сказали:

– Парень, тебя ждет третий медведь.

Я говорю:

– Где?

– В тайге, совсем ручной. На аэродроме живет, бегает, люди ему морковку приносят.

В общем, из командировки я вернулся с тремя мишками.

Работа в главном управлении цирков страны не прошла бесследно: директор Рязанского цирка, узнав мою ситуацию, предложил: «Приезжай ко мне, попробуешь, тем более стажировка у тебя заканчивается». Там меня поместили в цирковой гостинице, и первое время я жил с медведями. Клеток у меня не было месяцев шесть, так что жизнь медвежью знаю достаточно хорошо. И начал рождаться сценарий выступления.

Его посмотрел Мстислав Запашный и сказал: «Я понимаю, что сумасшедшие у нас в цирке есть, но то, что ты написал, этого вообще никто не делал. Что ты написал? Медведь едет на рейнском колесе?! Хула-хуп крутит медведь? Какие хула-хупы?! Даже у гимнастов-то не получается. Ну ладно, ты у нас активный парень. А я действительно… мало верю в это!»

Думал ли я тогда о славе? Вероятно, думал, но скорее хотел быть заметным и чтобы моими медведями восхищались. Да, они спали вместе со мной в кровати, и я видел, что они, словно дети, спят, замирают, кто за руку схватится, обнимет, кто тебе на голову ляжет, кто руки оближет. Я совершенно точно знал, что в 4 часа утра они меня разбудят, потому что в 6 утра мы бежали на Оку купаться; в Рязани тоже звали меня сумасшедшим артистом.

Сделаю здесь небольшое отступление и расскажу две забавные истории, которые были у меня с медведями.

Первая такая. Однажды, как раз во времена нашей жизни в Рязани, мне показалось, что у Белки болит зуб, и я повел ее к врачу. К настоящему зубному врачу. Мы шли по городу Рязани, зашли в поликлинику. Я ее пропустил вперед. Там был длинный коридор. Люди сидели. Когда мы дошли до нужного кабинета, людей уже не было: они все попрятались по разным кабинетам. Мы спокойно вошли к врачу. Тот знал эту медведицу, зуб ей полечил. На поликлинике потом было написано, что это самая лучшая поликлиника в городе, здесь даже медведям зубы лечат.

И вторая история. Я работал уже в цирке на проспекте Вернадского. И как-то решил одеть Белку в человеческую одежду, куртку на нее напялил, шапку, варежки натянул какие-то на передние лапы, на задние не смог ничего надеть. И пошел через центральный вход цирка. Меня же знали. Ребята медведя от контролера загородили, я прошел – и Белке: «Ко мне». И она идет. Контролер: «Ваш билетик?» А потом как заорет: «Медведь!» Меня тогда здорово пожурили, что я контролеров напугал. А я просто таким образом решил дрессуру уличную попробовать, чтобы понять ее специфику…

Теперь снова вернусь к рязанскому периоду. Репетировать с медведями мне приходилось во дворе цирка, несмотря на то, что машины там разгружались, раздавались разные шумы. Но у меня была цель – я должен был доказать, что могу. Потому что без этого жить невозможно. И когда я уже выпустил номер, у меня состоялась первая официальная встреча с Юрием Владимировичем Никулиным. Был 1986 год. Он подошел ко мне и говорит:

– Знаете, я посмотрел, вы должны быть в моем цирке.

Я начал:

– Юрий Владимирович…

А он:

– Я верю – будешь, будешь.

Когда здание цирка было на реконструкции, так получилось, что первыми артистами, которые вышли на манеж (тогда еще купола не было), были я и мои медведи. Так произошла моя вторая встреча с Ю.В. Никулиным.

Итак, номер с медведями был запущен. Первые два года я отработал в цирке на Вернадского. Затем – Измайлово, Дворец спорта, потом летний театр на ВДНХ, потом двухлетние гастроли в Германии. И с 1991 года по сегодняшний день я – артист цирка Никулина. Причем, когда Завен Григорьевич Мартиросян ввел меня в кабинет к Юрию Владимировичу и сказал: «Вот парень, который у нас такой талантливый появился», – Никулин ответил: «А, знаю мальчика, мальчик-то замечательный. Я тебе говорил, что ты будешь в моем цирке. Всё, зачисляйте!»

После личных встреч с Юрием Владимировичем я многое в своей жизни пересмотрел. Это был человек необыкновенный, который вселял в тебя надежду, всячески был готов помогать: «Артист всегда прав, всегда. Несмотря на то, что сегодня у него, может быть, что-то не получилось, завтра обязательно получится. И в любом положении он должен знать, что, придя ко мне, всегда получит поддержку».

А в 1995 году Юрий Владимирович вызвал меня для одного разговора. Я его на всю жизнь запомнил.

– У тебя совесть есть?

– В смысле? – спрашиваю я.

– С тобой в номере жена работает уже пять лет, она что делает?

– Как что делает? Убирает за медведями, помогает в работе, в дрессировке…

– Да она красивее тебя в десять раз. Ты что? Олечку… Так, пиши заявление, а приказ будет готов, чтобы она не ассистенткой выходила в манеж, а артисткой.

Так что с благословения Юрия Владимировича Никулина мы стали работать вдвоем как равноправные артисты. И женщина эта – что-то невообразимое совершенно, сумасшедшая женщина в самом лучшем смысле этого слова.

Да, мы многое сделали впервые. Медведи у нас катались в рейнских колесах, крутили хула-хупы, ездили на скейтборде. Впервые медведь работал как акробат, делал настоящие акробатические «колесики». Передние лапки – задние ножки, передние лапки – задние ножки. Все думали, что это не может получиться.

Но когда уже Олечка начала работать со мной как дрессировщица, она внесла особый блеск и шарм в работу, который очень нравился Юрию Владимировичу Никулину, потому что он всегда подчеркивал: «Вот это украшение, которого тебе явно не хватало. Трюковая часть насыщенна, но вот еще красота, красота появилась…»

А однажды он мне сказал:

– Знаешь, Виктор, надо, чтобы у тебя медведь ездил на мотоцикле.

– Юрий Владимирович, зачем?

– Есть же медведь, который ездит на мотоцикле. У кого-то ездит, и в нашем цирке наш медведь тоже должен ездить на мотоцикле.

В общем, мы сделали этот трюк.

И вот проходит время, звонит мне мой очень хороший друг С. Жабоев, который являлся моим руководителем диплома в ГИТИСе, и говорит:

– Слушай, здорово ты работаешь. Ну чем бы тебе еще мир удивить?

– Автомобиль сделайте для медведя и подарите мне. (Он имел отношение к АвтоВАЗу.)

Жабоев отвечает:

– Хорошо, я поговорю об этом с генеральным директором завода Каданниковым.

И через некоторое время меня пригласили в офис АвтоВАЗа, меня встретил В.В. Каданников и спросил:

– Зачем тебе машина?

– Знаете, – говорю, – на Западе очень много пишут о России, в основном плохо. Говорят, что люди у нас нищие, а по городам медведи бродят. Пускай пишут лучше, что по нашим городам медведи ездят на автомобиле.

Он как подпрыгнет:

– Точно! – говорит. – У тебя будет автомобиль.

И действительно, через полтора года они пригласили нас и М.Ю. Никулина к себе в Тольятти, показали сделанный автомобиль и уже торжественно в цирке на Цветном бульваре вручили его. Проходят годы, но они периодически интересуются, как медведи.

– Ну как медведи? Медведи счастливы, – говорю я.

О нашем медведе-автомобилисте много писали и пишут. И очень известным стал медведь-водитель. Он имеет настоящие водительские права. Зовут его Степан. Правда, сейчас он уже не работает. Потому что я решил, что он должен иметь свою семью. И сейчас Степан живет в частном зоопарке в Воронежской области; там, говорят, девочка у него есть. А вместо него ездит медведица Мики, которая у Степана была дублершей.

Я навсегда запомнил слова Юрия Владимировича Никулина о том, что ты должен прежде всего обеспечить своим животным жизнь человеческую. Он от нас, дрессировщиков, всегда этого требовал. Интересно еще, что двери в его приемной всегда были открыты. И если он тебя замечал, то говорил: «Мальчик, ты ко мне? Заходи. Какие вопросы?» А вопросы могли возникать разные…

Однажды Олечка получила травму: лицо ей медведь поцарапал, надо было зашивать. У Никулина шло какое-то совещание, много людей было. Я к нему в кабинет:

– Юрий Владимирович, у Ольги травма.

Он всем:

– Подождите, я занят.

Раз – набирает телефон Склифосовского, вызывает машину.

– Давай, езжай, я на контроле, буду звонить.

А как-то мы зашли к Юрию Владимировичу по квартирному вопросу, узнав, что на участке, принадлежащем цирку, дом будет строиться.

– Да, действительно. Я как раз отбираю самых лучших моих артистов, чтобы они улучшили свои жилищные условия.

И вот мы живем уже 18 лет в прекрасном доме.

И у нас в семье всегда день рождения Никулина отмечают, потому что всегда, как и на День Победы или на день рождения, мы приходили в его кабинет, обязательно садились вместе с ним и в кругу артистов, его друзей, вспоминали лучшее за прошедшее время.

И никогда не передать того волнения, которое овладевало нами перед выступлением, когда мы знали, что в зале будет сидеть Юрий Владимирович. Действительно, начинало трясти, и только думаешь – чтобы выступление прошло нормально, чтобы нигде никакой осечки. Могли министры, важные люди сидеть в зале, так не трясло, как когда Никулин на тебя смотрел. И это осталось со мной на всю жизнь. Это ощущение, что он всегда рядом и всегда смотрит на тебя.

Как приятно было слышать от Ю.В. Никулина такие слова: «Ты знаешь, что самое главное в цирке? Смех и животные, потому что люди должны смеяться, а от животных получать удовольствие, чтобы они знали – раз животные так могут, что тогда должен сделать человек?»

Все его заветы для нас остаются святыми. И хочется, чтобы за все, что заложил Юрий Владимирович Никулин в наши души и в это здание цирка, ему не только этот памятник у цирка стоял, но и на самом здании большими-большими буквами было бы написано «Цирк Никулина» – пусть все издалека видят, что это самый лучший цирк в мире.

То, что я рассказываю о Юрии Владимировиче, можно сказать и о Максиме Юрьевиче Никулине, потому что, когда происходит какое-то неординарное событие, то он тоже включается полностью, хорошо понимает, что жизнь артиста действительно иногда очень сложна.

Ведь что такое медвежонок? Он должен тебя полюбить. Он должен тебе доверять. А доверие приходит через отношение к нему, и тебе желательно быть с ним – чем больше, тем лучше. Не в клетке он первое время должен жить, а у тебя дома. Ты сначала должен понять его душу. Он тебе должен довериться, хотя многое у него заложено природой. Первое, что нужно сделать, – постараться убрать у него понятие зверя. Мы же работаем без сетки, без ограждения. Мы отпускаем медведя в манеже. У меня был медведь, которого я назвал Буяном. Ну, действительно, буян: как только ты поворачивался к нему спиной, он сразу бросался. Причем старался побольнее укусить. В итоге я его отдал в зооцирк. Бить животное нельзя ни при каких условиях. Медведь – очень злопамятное существо. Он может отомстить и через два, и через три, и через пять лет, помня, что ты его когда-то обидел. У меня был ассистент, и однажды мы с Олей увидели, что он ударил мишку. Мы его в тот же день уволили, сказали, что извинить не можем, да и медведь не простит. Спустя года четыре парень тот пришел в цирк и говорит: