Текст книги "Цирк на Цветном"

– А можно я посмотрю, как вы выступаете?

– Ну, иди в зал.

– Нет, я хочу за кулисами постоять и посмотреть, как вы будете работать.

И вот когда Ольга отвязывала медведицу по кличке Кабырза (я был в то время в манеже), медведица его увидела. Она поняла, что это тот, кто ее когда-то ударил. И она его поймала при выходе в манеж. Хорошо, что я в это время у форганга в манеже стоял и быстро подбежал. Кабырза ничего не сделала, просто подмяла его под себя, а потом отпустила. И такая довольная пошла в манеж, как будто у нее праздник наступил…

Вспоминаю 2004 год, мы работали в Японии, на льду. Медведи с жары выходили на лед. И однажды я как-то неудачно повернулся, и медведь зацепил мне лицо, порвал его. А наш номер только начался. Когда я наклонился, увидел, что кровь льется ручейком. Ольга говорит: «Глаз целый, работаем». А инспектор манежа З.Г. Мартиросян, который вел представление, мне сразу – давай уходи, уходи. Ребята же осветители – они увидели всё – сразу притушили свет. В зале 15 000 человек, которые пришли смотреть, как русские работают. А тут только что Олимпийские игры прошли, и вдруг события в Беслане по захвату заложников… Я подумал: если уйду с манежа, японцы подумают, что русский артист трус, и я остался. Мы доработали номер до конца. Весь коллектив стоял за кулисами, все были в курсе. Когда я вышел на поклон, я уже понимал, что без «скорой» не обойдусь, мой белый костюм стал красным. Зрители все поняли только тогда, когда номер закончился. Они встали и кричали «браво!». Я вышел за кулисы, подошел к зеркалу: все лицо разворочено. А сзади меня стоит клоун А. Емелин и говорит:

– Ви-Ви-Виктор Павлович, как вам помочь?

– Медведя посади, – пошутил я.

А ведь действительно я сначала медведей посадил, а только потом мне оказали помощь и увезли на «скорой».

Когда меня привезли в больницу, то врач по-японски сказал, что не может ввести мне обезболивающее и сделать наркоз, поэтому 35 уколов в лицо будут без наркоза. Мне это все перевели. Ну что было делать? Я приготовился терпеть. Переводчица ему сказала, что я артист, произошел несчастный случай. Он мне стал зашивать лицо и очень старался все сделать как можно лучше, чище. Меня привезли в два ночи, а в четыре утра операция закончилась. В полпятого позвонил Максим Юрьевич:

– Как ты?

– Да вроде ничего, буду работать.

И в восемь я уже опять был на площадке, потому что в десять начиналось очередное представление. Мне кажется, японцы увидели, что такое русский артист.

А через год, на гастролях в Ижевске, вдруг стало моей Ольге очень плохо. Как сейчас помню, это было в среду, а в пятницу умирает ее отец. Она отказывается от госпитализации и, практически теряя сознание от боли, работает эти три дня, чтобы поехать в Москву проводить отца в последний путь. Мы поехали на похороны и с кладбища – на операционный стол… Ей поставили диагноз – онкология – и предрекли быть на этом свете не более трех месяцев. Началась борьба за жизнь.

Вспоминая то очень сложное для нас время, я хочу сказать директору Ижевского цирка, а теперь генеральному директору Росгосцирка Д.Е. Иванову спасибо, спасибо за ту человечность и помощь мне. Спасибо моему цирку на Цветном бульваре, его работникам и его руководителю М.Ю. Никулину за ту помощь, в которой мы нуждались. И конечно, Н.Ю. Дуровой, нашему большому другу, которая просто обожала Ольгу. И М.М. Запашному, который примчался в больницу помогать мне. Тогда я почувствовал, что такое цирковое братство и как хорошо служить цирковому искусству!

И так еще совпало, что по СТС тогда прошла передача «Непридуманные истории» Майорова о пяти известных артистах, в том числе и об Ольге. А мы в клинике, в Германии, смотрим этот канал, и вдруг ведущий говорит: «Мы знаем, Ольга, вы сейчас лежите в больнице. Миллионы людей будут болеть за вас, чтобы у вас все получилось и вы вновь вернулись на манеж». Она рот раскрыла, я тоже рот раскрыл, ничего себе. Как это, кто это сделал, кто рассказал? Как иногда едешь на машине, слушаешь радио – и вдруг: «Поздравляем с днем рождения, желаем…» Опять «кто-то». Она, являясь официально заслуженной артисткой, давно уже стала народной, Ольга достаточно известна.

Рассказывать о человеке, который вот уже 10 лет выходит в манеж, и зритель даже не знает, что она имеет инвалидность и столько лет борется с болезнью, без восхищения нельзя. Немцы в случае с Ольгой говорят о чуде, а я хочу сказать о медведе, который в той ситуации старался помочь ей, отвечая человеку за истинную любовь к нему и считая ее своей мамой.

В 1995 году нам подарили медвежонка, девочку, ей было тогда пять дней, размером она была в ладонь. И вот Ольга два месяца на груди у себя ее носила. Мы таскали ее везде за собой. И вот 10 лет спустя она ответила на эту заботу совершенно неожиданным образом. Когда курс химиотерапии закончился и Ольге предстояла операция на печени, врач сказала мне: «Шансы очень маленькие, но другого способа просто нет, или – или. Поэтому ты разрешаешь супруге все что угодно, ты не имеешь права ни в чем ей отказывать».

Мы приехали в Москву на десять дней перед операцией. Как раз ей присвоили звание заслуженной артистки РФ. Мы сидели в кабинете Юрия Владимировича и ее поздравляли, а Максим Никулин говорит:

– Слушай, Вить, я понимаю, операция операцией, онкология, но вы через месяц должны работать в программе.

Я ему:

– Она потеряла почти 20 килограммов веса. У нее сложнейшая операция была, и теперь предстоит следующая, на которую вообще никаких гарантий не дают.

А он мне отвечает:

– А ты вспомни слова Юрия Владимировича, который в свое время сказал тебе: «Манеж нас калечит, но манеж нас и лечит». У нее должен быть стимул вернуться в этот манеж, в этот круг. Ты вспомни эти десять месяцев, что вы летали между сеансами химиотерапии и между этими операциями, сюда прилетали, в Москву, и как медведи вас встречали.

Я говорю:

– Хорошо.

И через полтора месяца мы действительно вышли в манеж. И здесь я увидел, как Ольга разговаривает с этой Кабырзой – как с человеком: «Козлик, я тебя удержать и заставить не могу. Ты как идешь, так и идешь, только тихо заходим в манеж, заходим по кругу, возвращаемся, и я тебя пристегиваю». И медведица вдруг села перед ней, как собака, прижала свои уши, как в детстве, и резко-резко ее обняла в районе живота. Я сначала подумал, что это нападение. А Ольга говорит: «Нет, нет, все нормально». И вот так, обнявшись, они и стояли около минуты. Я смотрел. Ее выход, народу полно. И мы отработали. И медведица сделала именно так, как просила ее Ольга. Максим Юрьевич после вышел в манеж с цветами – и у меня есть эта фотография, встал перед Ольгой на колени и сказал ей:

– Я тобой, Ольга, восхищаюсь!

– А я восхищаюсь своими медведями.

И Коза (так мы называли Кабырзу) после этого на каждой репетиции, на каждом выступлении стала так делать.

И вот еще загадка о повадках животных: когда мы уезжали в Москву перед операцией, на дом, где мы жили, сел аист и никуда не улетал дня три-четыре, а когда меня увозили на операцию, аист сел на церковь против клиники и тоже не улетал…

А два года назад мы делали операцию Козе, у нее образовалась опухоль на голове. Коза не хотела выходить из клетки, как будто знала, что ей тоже что-то предстоит. И Ольга говорит: «Ты выводи ее, выводи, я ее обниму, и мы пойдем на операционный стол». Они так и пошли. И Ольга ее обняла, без всякого намордника, без всякого ошейника. И вместе с ней легла на операционный стол. Пока шла операция, Коза стонала, мне все время казалось, что она говорит: «Ма… а… ма». Вот как бывает. Бывают такие чувства.

Это и есть настоящая любовь, которую воспитывал в нас Юрий Владимирович Никулин, именно это.

Здесь вернусь немного назад и расскажу, как мы познакомились с Ольгой.

Она работала в ЦСКА и организовывала культурные мероприятия. Приглашала известных артистов, которые хотели бы приехать, выступить или просто встретиться с хоккеистами.

Вот так и меня она пригласила в свое время; я работал тогда в цирке на Вернадского. Она хотела сделать сюрприз для своих хоккеистов, которые вновь стали чемпионами. И я впервые воочию увидел Тихонова, Фетисова, Крутого, Ларионова, Каменского и других звезд. Потом еще одно выступление у меня было в ЦСКА. Ольга мне клюшку со всеми подписями знаменитых хоккеистов подарила. И так как-то получилось у нас с ней, слово за слово… Позже уже я спросил ее:

– Ну почему ты меня выбрала?

– Во-первых, я в тебя влюбилась сразу. А во-вторых, медведь – это была моя любимая игрушка в детстве. Я в кукол не играла, только в мишек. И когда увидела, что человек с медведями, мне тоже захотелось с медведями быть.

Так и сменила ЦСКА на цирк. А ее родственники в четвертом поколении танцуют в Большом, да и отец – артист Большого театра. И вдруг цирк. Представляете, каким я должен быть артистом?

Ольга

Человек не рождается артистом, причем я не профессиональная артистка, то есть не та, которая специально училась на артистку.

На манеж так сразу не выйдешь. Нужно было, чтобы медведи ко мне привыкли… Все происходило постепенно. Сначала выходила с каким-то реквизитом, Виктору помогала. Спустя годы вышла с небольшим трюком, который только я делала, а медведь, если он начал с тобой работать определенный трюк, будет его делать только с тобой. Так устроены животные. И если я по какой-то причине не могла выйти в манеж, то этот трюк просто снимался, потому что его никто не мог исполнить. Когда работают два дрессировщика, каждому приходится находить свое место.

Каждое действие на манеже должно быть оправданно. То есть взять и забрать часть трюков, которые делал Виктор, я не могла. Во-первых, не имела возможности их исполнить, потому что меня медведь все равно бы не слушал, а во-вторых, все было выстроено с расчетом на него, и значит, я должна была готовить что-то свое. Когда у нас появились маленькие медвежата, я стала заниматься конкретно с ними, а взрослые медведи должны были привыкнуть ко мне, чтобы я для них не была хотя бы инородным телом. Я вырастила малыша, а потом с ним поставила трюк и смогла выйти на манеж. Вначале это были выходы не очень красивые, скажем, даже корявые, и мне пришлось походить в балетный класс Натальи Маковской.

На манеже я для Виктора – его глаза на спине. Я вижу со стороны реакцию медведей и могу сказать в какой-то момент: «Осторожнее, подойди!» или «Осторожнее, настроение у той не очень хорошее, будь аккуратнее». При попытке нападения даю знак ассистентам оказать помощь. Наша работа красива для зрителя, для нас же это серьезный труд, и мы всегда должны быть предельно внимательны, любой бросок, любая травма – это наша невнимательность, наши проблемы, а не проблемы животных.

Животные четко знают, когда, что и как надо исполнять. Если что-то не так, они, в общем-то, даже корректируют сами. И понимают – доделан трюк или нет. Ведь когда с Виктором случилось несчастье в Японии, это просто медведица его решила остановить, мол, не все еще сделано… и получился удар по лицу. Не потому, что она хотела нанести какую-то травму, лишь думала предупредить. Надо учитывать, что когда медведи сидят, они друг с другом общаются, и удар лапой друг другу по морде идет совершенно без корректировки, и всё ничего… для них, а для нас это – травма…

Медведи абсолютно понимают и знают. Каждый из них в курсе, когда у кого выход и какая музыка звучит, когда мы отработали, когда у нас одно представление, а когда три. Они всё отлично знают.

После каждого представления мы их обязательно подкармливаем, но влегкую, ведь во время работы много печенья дается. Я ввела это правило, Виктор был против, но мне почему-то кажется, что так комфортнее. Если животные сытые и накормленные, гораздо спокойнее, стабильнее они работают. У животных бывают такие периоды, когда они не хотят кушать. Тогда начинаются и изменения характера, появляются разные выкрутасы… Это сложно. Но выход из такой ситуации мы, конечно, находим.

Если же у медведя плохое настроение и он не хочет идти работать, то мы не заставляем, просто снимаем этот трюк. Позже все снова приходит в норму. Они ведь как дети – все время проверяют нас, нащупывают границы – что им можно и что нельзя, что мы им позволим и насколько.

Виктор

Беда сегодняшнего цирка в том, что много жанров ушло из него, в том числе те, которые вызывали смех и улыбки в зале, их называют эксцентрическими. Нет музыкантов-эксцентриков, нет акробатов-эксцентриков. Нет тех клоунад, чтобы люди просто ржали, держась за животы. А цирк в свое время увлекся, грубо говоря, постановкой художественных образов. Но за художественным образом забыли язык цирка. А язык цирка – трюк. Трюк, прежде всего, должен восхищать человека. Человек должен содрогаться от того, что он увидел. Человек говорит: «Как же так? Это надо же! Как возможно такое?!» А если ничего не восхищает и ничего не удивляет, то зритель скажет: «Это не цирк, и здесь неинтересно»… со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Сейчас в цирке Никулина работает династия Корниловых со слонами, великолепнейшие артисты. Наши большие друзья. Им удалось создать то, что называется Цирком с большой буквы, хотя что-то грандиозное создавать достаточно сложно.

А вообще настоящих дрессировщиков, которые запоминаются, действительно осталось совсем мало. Здесь вот можно сказать – Запашные. Они на слуху. Василий Тимченко с морскими львами. Влад Гончаров со львами. Карина и Артур Багдасаровы… практически и всё.

Поэтому дрессировщик должен быть не физически сильнее их, а прежде всего духовно. Ведь когда хищник смотрит на тебя, он думает о тебе, грубо говоря, как о куске мяса. И нужно на него смотреть так, чтобы он понимал: с тобой лучше не связываться. А как это сделать? Как человеку, который хочет с хищником работать, это объяснить?

Как Юрий Владимирович Никулин говорил про войну? Он воевал в блокадном Ленинграде. Я спрашивал:

– А как?

– Это объяснить невозможно. Они летят, они бомбят. А ты стреляешь. Рядом падают люди убитые. А ты живой. Как это объяснить? Никак это не объяснишь. А почему ты стал клоуном? А потому что боли слишком много видел вокруг. Хочу, чтобы люди улыбались.

В год кончины я перед гастролями зашел к Юрию Владимировичу:

– Опять в Алма-Ату? Что это-то они тебя?

– Они приглашают, а вы разрешаете.

– Ну ладно, лети.

И там нас застало известие о смерти Юрия Владимировича Никулина. Причем мы знали с самого момента, когда он попал в больницу, когда ему было плохо. Тогда уже была клиническая смерть. Мы все это время переживали, в общем-то, и это я тогда в Алма-Ате, перед началом представления, 21 августа, объявлял зрителям, что в этот день произошло самое большое несчастье для нас. Весь зал почтил это известие вставанием.

Для нас это было большим ударом, очень большим ударом. 1 сентября прилетел Максим Юрьевич, мы сидели с ним втроем и плакали. Для меня семья Никулина – это мои самые близкие люди, такими и останутся навсегда. Юрия Владимировича мы все называли Дедом: «Ну что, к Деду пойдем?» Потому что он для нас был родным человеком. И, опять же, повторю: благодаря значимости такой фигуры и пониманию, что ты не можешь его каким-то образом подвести, мы, видимо, и добились таких больших результатов.

Карина

Я воспитывалась вместе с тиграми. Когда я родилась, папа выпустил свой первый аттракцион, который назывался «Давид Сасунский» – это была смешанная группа хищников. И я росла вместе с папиными тигрятами. Естественно, не как Маугли; просто проводила с ними очень много времени.

Папа, как только я родилась, решил, что я стану второй Маргаритой Назаровой. И эту идею он пронес через всю свою жизнь, поэтому как бы я ни хотела чем-то другим заниматься, других вариантов у меня не было.

Но я все же окончила народное отделение Бакинского хореографического училища. Сначала поступала на классический балет, но меня не взяли из-за особенностей стопы – в балете я рисковала изуродовать себе ноги, поэтому пошла на народное отделение. А после окончания поступила в Институт культуры на балетмейстерский факультет. Но папа категорически сказал: «Выбирай: либо танцы, либо цирк». А так как я была очень послушная, то, конечно же, выбрала цирк, о чем не жалею.

Репетировать с тиграми я начала с пятнадцати лет. Репетиционный период длился три года, потому что по законодательству к хищникам нельзя оформлять до восемнадцати лет. То есть я была оформлена у лошадей и у осликов, а втихаря репетировала с хищниками. Дрессуре ведь нигде не учат, ей обучаются только непосредственно на практике, под руководством опытного дрессировщика, вот как я у отца. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, состоялась премьера, и 6 октября 2016 года у меня был юбилей – двадцать пять лет на манеже. Это целая человеческая жизнь уже. Я, конечно, очень благодарна папе, что он все-таки принял за меня это решение и благодаря ему я стала тем, кем стала.

Мама у нас тоже цирковой человек, ее отец был гимнастом, турнистом, потом стал клоуном. После того как ушел на пенсию, стал ассистентом у Эмиля Теодоровича Кио, а потом они с бабушкой работали на осветительских пушках, практически до своего последнего вздоха. Мама, как цирковой ребенок, была мастером спорта по акробатике, работала номер, но, к сожалению, ее творческая карьера не сложилась, потому что ее покалечили – два раза подкинули и не поймали. Первый раз у нее был разрыв крестообразной связки, а второй – травма таза и поясничных позвонков. Если бы у нее был такой отец, как у нас, она бы продолжила дальше работать, потому что папа нашел бы возможность применить ее качества в любом другом жанре. Можно было бы сделать что-то другое, не акробатическое. Уйти в дрессуру, в иллюзию, другой какой-нибудь жанр освоить. Но дедушке было все равно.

К счастью, в тот момент мама встретила моего папу. В результате в цирке она так и осталась, но всю жизнь была как жена Наполеона – себя вперед никогда не выпячивала, но всегда была рядом со своим мужем, была поддержкой, опорой, советчиком. Она помогала отцу на репетициях, но не стремилась войти в клетку, очень любила его, считала, что он очень красив на манеже и самодостаточен, и нечего ей туда влезать, как делали многие другие жены артистов. Ну а в семье всегда был ее неоспоримый авторитет, все было под мамин указ. Сейчас ей сложно, потому что мы уже все взрослые, у нас даже у самих уже взрослые дети, а она все пытается нас корректировать… Это, наверное, у всех в семьях происходит. Сейчас она живет в Москве, говорит: надоел ваш цирк, я больше не хочу мотаться. Но мы, конечно, часто к ней приезжаем.

У папы теперь тоже совершенно другая жизнь – он много лет всюду ездил с нами, но четыре года назад у него случился инфаркт, и врачи запретили ему работать. И так хорошо сложилось, что когда он восстановился, ему предложили должность художественного руководителя в Нижегородском цирке.

У Артура сын работает в цирке уже второй год, он воздушный гимнаст. А мой сын, Никита, не хочет пока, он в девятом классе, у него ЕГЭ впереди, поэтому сказал, что пока никуда с нами не поедет, будет доучиваться в Москве. Он у меня любит точные науки и хотел поступать на что-нибудь физико-инженерное или физико-математическое. А тут так получилось, что одна моя знакомая предложила сводить его на кастинг для новой программы на «Карусели», где требовался ведущий – цирковой ребенок с хорошо подвешенным языком. Никита очень хорошо, грамотно говорит, у него ни одного слова-паразита, в отличие от меня, и он сразу же безоговорочно прошел. Отсняли, по-моему, тринадцать программ, он этим делом увлекся и сказал: «Мам, я хотел бы продолжить заниматься, где этому учиться?» Друзья подсказали по поводу детской школы в Останкине, мы сдали туда документы, он поступил на телеведущего, уже два занятия прозанимался – и в полном восторге. Теперь говорит, что ему еще нравится снимать кино, думает во ВГИК поступить. Что ж, я всегда говорила, что мне не важно, будет ли он продолжать нашу цирковую династию. Мне важно, чтобы он был профессионалом своего дела. Может быть, он станет родоначальником своей династии. Если же вдруг скажет: «Мама, я хочу заниматься в цирке», – я тоже буду рада…

Мой самый первый номер назывался «Тигр-шоу». Мы с папой работали вдвоем с восемнадцатью тиграми. Трюки там были практически те же, что мы делаем сейчас. Правда, сейчас мы кое-что подсократили, потому что в советские времена были приняты длинные аттракционы, минут по сорок. А сорок минут сидеть и смотреть на тигров – это очень долго, это просто надоедает зрителям. Поэтому мы с братом сделали так: взяли очень быстрый темп (этим мы сильно отличаемся от других дрессировщиков, в этом наша «фишка», так сказать), и все, что можно было растянуть на сорок минут, мы показываем за двадцать пять или тридцать. Можно сказать, что с папой мы работали в ритме вальса, а сейчас с Артуром работаем в ритме латины.

Пришлось подсократить кое-какие трюки, но это вынужденная мера – они были придуманы под конкретных тигров, которым замены нет. Такое бывает, что трюк придумывается под тигра. Например, был у нас один интересный и любимый детьми трюк, который сложился случайно, на репетиции. Папе надо было, чтобы тигрица прыгала через барьерчик. Она же подошла к этому барьерчику, он ей показался каким-то подозрительным, она его покачала и наклонила. Папе это понравилось. Он ей бросил мяса, она перешла на другую сторону. Он барьерчик поднял, она опять стала его качать, уронила и перешла назад. Папа снова бросил ей мясо. То есть мясо – это как бы закрепление. Если тебе дали мясо, значит, выполни еще разочек. Ага, я сделал, значит, мне опять мяса дадут. И вот так мы этот трюк закрепили. Репетируем этот же трюк с другой тигрицей. Папа тоже хотел, чтобы она прыгнула, а она такая хитрая, мясо увидела и под этот барьер подползла. То есть у нас получился удивительный трюк тройного варианта. Одна тигрица стала ронять барьерчик, другая стала проползать под ним, а третья стала прыгать. Можно сказать, эти животные сами придумали себе трюки.

Конечно, мы используем всю классику жанра – ковер из тигров, прыжки через огонь и т. д. Но есть индивидуальные трюки. Например, трюк, который придумал мой папа. Его сейчас, может быть, кто-то повторяет, но отец был первый, кто его сделал. Это когда дрессировщик стоит в центре, а тигры к нему подходят со всех сторон и ложатся. Артур этот трюк усовершенствовал – теперь тигры подходят, ложатся, а потом садятся на задние лапы. Красота нереальная! Это наш семейный трюк.

Я тоже делаю один трюк, который никто больше не делает. И его, конечно, тоже придумал папа. В нем тигр танцует на задних лапах на тумбе – то есть я загоняю тигра на тумбу, он садится, я бегу вокруг него, а он кружится на задних лапах. Получается очень красиво.

Между прочим, в России я первая женщина, которая начла работать с хищниками в классических платьях, длинных юбках и на высоких каблучках. Хотя папа меня всегда заставлял переодеться в сапоги, как ходили Назарова и Бугримова. Конечно, он был прав в том, что когда ты находишься в клетке, у тебя все должно быть абсолютно удобно и не отвлекать от основного занятия, а когда нога в сапоге, она очень хорошо держит сустав, и ты не заморачиваешься тем, что бегаешь по ковру, по резине, у тебя не подворачиваются ноги. А в туфельках совсем другое дело. Да, на высоких каблучках приходится следить, как правильно ножку ставить. Но, слава богу, мне это несложно, хореографические движения у меня в крови, я даже во сне тяну носочки.

С юбками тоже непросто. Сейчас у нас с Артуром период выпуска малышей, наших новых артистов, и когда по приезде в Воронеж я начну с ними репетировать, я буду на себя вешать всякие тряпочки, чтобы они привыкали к тому, что на мне все болтается, висит, шуршит, все такое воздушное, все летает. То есть хищники приучаются к костюму с самого раннего возраста.

Но, при всех недостатках, платье – это красиво. Я сломала стереотип восприятия дрессировщицы хищников как женщины-воительницы, женщины-завоевательницы. Если быть в работе жесткой до конца, ты меняешься и в жизни, становишься жесткой во всем. А когда ты и в манеже женственная, ты и в жизни остаешься женщиной. Мы, женщины, – слабые существа, и совершенно не обязательно ходить с дубиной или с автоматом для того, чтобы кого-то победить. У нас свои секреты. Мы побеждаем любовью и, в первую очередь, терпением. Папа всегда говорил, что самое главное в нашей работе – любовь и терпение. Конечно, нужна и сила характера, потому что без силы характера ты не войдешь к хищникам. И они это чувствуют. Сила заключается не в том, чтобы ты его ударил, они чувствуют, что ты сильный внутри, что у тебя есть стержень. Когда Артур просто идет по дороге и ему навстречу бегут собаки, эти собаки перебегают на другую сторону. Не хотят сталкиваться.

Секреты дрессуры всегда одни и те же. Для воспитания любых животных есть всего два приема: еда и игра. Так же, как с детьми. Ты начинаешь ребенка заинтересовывать чем-нибудь через игру, ведь если ты его посадишь на стул и скажешь: «Значит, так, мы сейчас будем читать. А, Б, В», – он весь скрючится, ему не захочется ничего делать. Но если ты то же самое чтение превратишь в игру, скажешь: «Давай-ка мы с тобой поиграем, покажи-ка мне вот это», – ребенок заведется, ему станет интересно. А когда он что-то выполнит, ты ему печенюшку дашь или еще что-нибудь. То же самое с животным. Сначала игра. В игре мы проверяем их способности – они выбегают всей толпой на манеж, начинают беситься, и ты уже видишь, кто мягкий, кто наглый, кто агрессивный, кто вообще не хочет играть. И понимаешь, какой подход к какому животному нужен.

А вот с года начинаются более серьезные занятия. Самое главное – это стандартные основы. Не научить зверя трюку, а научить дисциплине. Что такое дрессура? Это, в первую очередь, дисциплина. Нужно, чтобы животное выполняло действия по твоей команде, слушалось тебя. И начинается. Прежде всего надо научить лежать на месте, чего бы он ни хотел, какое бы шило у него в заднице ни торчало, он должен лежать на месте. Он должен по команде прийти ко мне, и он должен с места, когда я к нему подхожу, пойти на тот или иной трюк. Вот это самое сложное. Самое сложное и самая основа. Все остальное в процессе игры, в процессе кормления.

Кормление животных происходит в два этапа. Первый раз они едят на репетиции, это идет как лакомство, а после репетиции они едят по-настоящему. Потом они едят после представления, потому что нагрузки большие, животные у нас очень быстрые, очень активные. У нас очень сильная прыжковая часть, очень быстро бегают, летают, все-все-все в большом темпе происходит. И на сытый желудок ты это делать не будешь. Люди же не ходят в спортивный зал или на танцы, предварительно наевшись. То же самое в цирке. Мы и сами работаем на голодный желудок.

Следить за здоровьем наших животных – в основном моя функция. Я делаю им уколы, ставлю капельницы, даю всякие микстурки, витамины и полностью слежу за их состоянием. Конечно, я не ветеринар, а как бы медсестра. У нас есть свой врач, который к нам приезжает, если что, по вызовам, делает всевозможные исследования, потом говорит, что делать, какие лекарства пить и т. д., а я это все выполняю. А элементарные вещи, такие как понос или сопли, я лечу им и сама. В мое отсутствие за животными наблюдает дядя, папин родной брат, который с нами много лет и на которого можно полностью положиться. Мы с ним постоянно на телефоне, он мне звонит, все рассказывает, у кого какое состояние, все это я отслеживаю и говорю, если кому-то нужно что-то дать, какие-то витаминки и тому подобное.

У тигра достаточно ограниченные возможности для дрессуры. Тигр не настолько удобный зверь, как кошка, собака или даже медведь. Невозможно научить его стоять на передних лапах, как, например, у Куклачева кошки стоят, или ездить на велосипеде, как медведи. Они делают на манеже только то, что делают в природе. А в природе они, например, сидят на задних лапах, когда царапают дерево, когти точат или достать что-нибудь хотят. Или пируэтики боковые делают, когда валяются, играют, прыгают. И так далее. То есть в твоем распоряжении есть некий набор их природных возможностей, и ты, как профессионал, как артист, уже обрамляешь это все в красивую обертку для того, чтобы зрителю было интересно смотреть.

Многих интересует такой трюк, как прыжок тигра через огненное кольцо. Объясняю – такой прыжок кажется страшным, потому что все мы боимся огня. А если бы вы не знали, что это больно, это обжигает, это страшно? Вы бы прыгнули? Вот и ответ. Наши тигры не знают боли, они никогда не обжигались, поэтому им не страшно. И огненное кольцо совершенно безопасно для них – огонь идет только по его внешней стороне, с внутренней стороны огня нет, и к тому же оно настолько большого объема, что даже если зверь захочет развернуться, он все равно пламя не заденет. Плюс ко всему, визуально кажется, что горит все кольцо, а на самом деле огонь только по бокам, снизу его нет и сверху тоже, чтобы тигр, не дай бог, хвостом, лапами или животиком не задел, потому что разное бывает – отодвинулась тумба, не долетел, мало ли что. На кольце даже есть такие штучки специальные, куда бензин стекает, для безопасности. Этот номер – большая иллюзия. Конечно, тигры бы не прыгали никогда в жизни, если бы боялись. Они же не глупые.

Тигр – животное очень опасное. Если он нападет, помешать ему невозможно. Даже если ты суперпрофессионал, все равно, они – кошки, у них реакция в сто раз быстрее. Но если вовремя заметить, предотвратить нападение можно. По тигру видно, когда он готовится к атаке, – у него поднимается шерсть дыбом, прижимаются уши, расширяются зрачки. Иногда во время представления приходится подойти, хлопнуть зверя по заднице, пресекая возможную драку, а зритель при этом даже не понимает, что происходит. Но что бы ни случилось, мы стараемся доводить номер до конца. За всю жизнь мы только дважды экстренно заканчивали работу, потому что если тигр собьется и ты его отправишь домой, в следующий раз он ничего делать не будет, потому что поймет – если не работать, его отправят отдыхать. Они хитрые товарищи, очень хитрые.

Бывает, что зверь нападает намеренно, охотится на дрессировщика с желанием его сожрать. Но это, конечно, редкий случай, и с такими животными нельзя работать, их надо отдавать в зоопарк. Чаще бывают случайности, стечение обстоятельств, как у моего брата Артура десять лет назад. Цезарь был не виноват, поэтому, когда Артур выздоровел, он продолжил с ним работать и прекрасно проработал еще пять лет. Такие трагические случайности чаще всего происходят из-за любопытства, это же кошки. Что-то новое, например, у тебя новый костюм, и тигр просто захотел с тобой поиграть. Представьте – двести килограммов хотят с тобой поиграть. Да он хвостом стукнет, и ты уже упадешь.