Текст книги "Цирк на Цветном"

И Оксана предложила нам снова делать длинную программу, уже в 2016 году, но опять с тем же условием – чтобы мы добавили два новых номера. Мы попросили время на раздумья, потому что у нас планка была на определенном уровне, и делать что-то по уровню ниже и самим было стыдно, и людям в глаза тяжело будет смотреть. Четыре месяца мы очень напряженно думали, что делать. Уже пришло время давать ответ, мы уже собирались отказаться, как идея вдруг пришла. Причем все ожидали одно, а нам пришла идея поменять все полностью: и образы, и все номера. Я об этом уже говорил – вообще все по-другому, все другие, не похожие на то, что было раньше. Мы поработали с художницей Натальей Чистовой, она нарисовала, какими мы будем. Мы это принесли, показали, народ очень удивился, но сказал: «Давайте! Мы вам верим». И началась подготовка.

Работать одну программу и одновременно репетировать другую очень сложно. Когда ты днем репетируешь, а вечером выходишь на работу, такая путаница в голове… Нужно совершенно отрешиться от того, что ты делал днем, и настроиться на другой образ. Ради этого мы вышли из своего привычного режима и работали всего три-четыре спектакля в неделю, чтобы было время заниматься подготовкой новой программы. Ну, то есть денег мы особо не зарабатывали, но зато мы сделали совершенно новую программу практически без отрыва от производства.

Для того чтобы сделать по-настоящему хорошую программу, нужно определенное количество времени и определенное количество средств. Я согласен с очень многими своими коллегами, что если у тебя есть время, но нет денег, ты упираешься в одну стенку, а если у тебя есть деньги, но нет времени, ты упираешься в другую стенку. И только если тебе так повезло, что у тебя есть и то и другое, тогда ты можешь развиваться. Наверное, нам повезло. И конечно, я хочу сказать огромное спасибо цирку на Цветном бульваре и лично Максиму Юрьевичу и всему его семейству за сохранение традиций. Спасибо за доверие.

Вячеслав

Родом я из Северной Осетии, из Орджоникидзе (сейчас он Владикавказ называется). Цирк я полюбил еще в раннем детстве, когда к нам приезжал шапито. Его располагали на берегу Терека, и мы с ребятами всегда зорко наблюдали, как всё устанавливали. Туда привозили опилки на машине, потом огораживали забором, мачтами… Естественно, это интриговало. Мы покупали билеты, ходили на представления, и я всегда с нетерпением ждал, когда же выйдут клоуны? Первые клоуны, которых я увидел, – трио братьев Ширман. Настоящих клоунов я так всегда и представлял: красный нос, на голове парик, и обязательно большие ботинки.

У моей бабушки среди старых, еще довоенных елочных игрушек была фигурка клоуна: белый рот, красные губы, большой бант в горошек. И однажды к нам приехал чешский цирк. И я увидел на афише нарисованного клоуна: точь-в-точь, как бабушкина игрушка. Тогда я начал просить повести меня на представление и не мог дождаться, когда же наконец мы пойдем в цирк. И вот купили билет, мы пришли, а там этого клоуна нет. Вышли какие-то современные, в кроссовках – в общем, совсем не то.

Прошли годы, я уже был школьником, к нам опять приехал цирк – и свершилось чудо: я увидел того клоуна, которого хотел увидеть, – буффонадного, традиционного, классического. Красный нос, рыжий парик, большие ботинки, громадная булавка, большой портфель с громадным же амбарным замком, с ключом, большая туба и военный саксофон. Играет музыка, марш бравурный, и он выходит, ведя на массивной цепи болонку. Меня аж затрясло от счастья: «Это же настоящий!» То был Владимир Аврамов…

Моя мама умерла очень рано, и я воспитывался бабушкой. Ходил в музыкальную школу по классу фортепиано и по классу кларнета. В школе на каких-то праздниках я играл на музыкальных бутылках, в музыкальной школе все время что-то наигрывал на рояле, импровизировал. Как-то я сделал прыгающее сердце. Вырезал себе из поролона сердечко, потом взял красный воздушный шарик, вставил в этот поролон, в шарик поместил маленькую резиночку и сбоку присоединил небольшой тонкий шланг, который был закреплен в маленькой спринцовке и вместе с ней спрятан за материей. И когда я играл на музыкальной метелочке «Сердце, тебе не хочется покоя» и аккуратно нажимал ногой на эту спринцовку, шарик надувался, сдувался. Так у меня получился трюк. А потом я закончил музыкальную школу, поступил в музыкальное училище по классу кларнет-саксофон. И вот в наш город опять приезжает цирк, в его программе выступал клоун Владимир Кремена. Тогда я увидел, как он играл на тромбоне ногой, – теперь мы так тоже можем…

Помню, самых талантливых ребят после третьего курса училища отправляли учиться в Москву или в Ленинград. Отучившись, они должны были вернуться в республику. Валеру Гергиева раньше отправили в Ленинград, а меня и еще одну девочку в Москву, в консерваторию.

Потом пришло время мне в армию идти. А тогда никаких отсрочек не давали. Там я попал в оркестр, ансамбль песни и пляски. За время службы у получил сильную травму руки и о возвращении в консерваторию уже не могло идти речи.

А какое-то образование надо получить. Пошел в музыкально-педагогическое училище в Орджоникидзе. Когда меня прооперировали, убрали пластину, рука стала более-менее двигаться. И тут приезжает мой товарищ, аккордеонист, Александр Анашкин, царствие ему небесное, и говорит: «Слушай, поехали в цирк!» Мы читали о ГУЦЭИ в книжках, тогда как раз первая книга Юрия Владимировича Никулина вышла, «Почти серьезно…». Я ее не просто читал, я вчитывался в каждое предложение, что-то подчеркивал, запоминал наизусть. А про ГУЦЭИ читал, что там какие-то сверхлюди: ты должен владеть всеми жанрами в совершенстве, если хочешь быть клоуном. И помимо артистичных и музыкальных данных, нужно иметь очень хорошие физические. Ну да лиха беда начало. Выучил басню, стих, монолог, как полагалось при поступлении во все театральные вузы, потом этюд, пантомиму… Приезжаем в ГУЦЭИ, нас прослушал Анатолий Смыков. «А ты что? Инвалид, что ли?» – обратился он ко мне. «Не инвалид», – отвечаю. «Ну давай, что-нибудь прочти». Прочел. «О, а покажи». Показал. «А поиграть?» Поиграл. «А на других инструментах?» Поиграл и на других. Показались мы и уехали. А потом пришло письмо, нас вызывают в Москву. Билетов на поезд не достать, хоть на колесе езжай. Мы с этим письмом к кассирше: «Посмотрите, нас в цирк берут, в Москву. Мы к Никулину поедем, к Попову. Видите?» Она сжалилась и дала два каких-то плацкартных места.

Приехали. На экзамене конкурс – 70–90 человек на место, народ на улице спал. Прослушивание, во время которого мы познакомились с Катей, шло до двух часов ночи. А педагоги в комиссии были знаменитые, прямо энциклопедия цирковая: Виолетта Кисс, Фирс Земцев (его дочь сейчас в цирке на Цветном работает), Григорий Новак и другие. Мы о них только читали, видели их на фотографиях, и вдруг вот они, тут, живые!

Экзамены. 1-й тур. И вдруг выясняется, что концертмейстер сломал ногу, не может прийти, некому аккомпанировать на отделении эстрадной клоунады. Тут ко мне подходят: «А ты бы не хотел посидеть в приемной комиссии?» – «Да, могу». – «Аккомпанировать сможешь?» – «Да, опыт у меня такой был уже. Я на радио в передаче “Утренняя гимнастика” аккомпанировал». В общем, посадили меня в приемную комиссию. Со мной советовались, когда ставили оценки. В конце я сам вышел: сыграл на тромбоне, на саксофоне, на кларнете, на флейте-пикколо и на эксцентрических инструментах: музыкальных шестеренках, музыкальном автомобильном насосе, музыкальном венике, музыкальной пуговице… В общем, поступил.

А партнера моего сначала не взяли в ГУЦЭИ. Чтобы ему из цирковой профессии не уходить, наш мастер устроил его к Юрию Дурову, к слонам, чтобы днем он мог репетировать, зарабатывать деньги и готовиться к следующим вступительным экзаменам. В итоге в ГУЦЭИ он поступил.

Когда я прошел экзамены, меня спросили: «Чем бы вы хотели заняться?» – «Буффонадой». Как раз набирали группу музыкально-буффонадную. Хотя в те времена буффонада была фактически запрещена. Был даже такой лозунг: «Долой рыжих с манежа!»

Почему Никулин, Шуйдин, Карандаш носы не надевали? Клоун должен был выглядеть, как чудак из народа. Не комик ряженый, красочный, гротесковый, даже не персонаж из комедии дель-арте, а именно персонаж из народа: вышел, посмешил – и снова иди в народ, сливайся с ним, выделяться ты не должен…

В нашей группе было 10 человек. Я – единственный музыкант с образованием. Остальные – после цирковых студий, все жонглеры. Помню, я про себя все время цитировал Юрия Владимировича Никулина: «Я не сделал ни одного сальто-мортале». Но у меня, конечно, была своя козырная карта: я был силен в музыкальной эксцентрике. И как раз тут был нужен клоунский оркестр. Естественно, я для них – находка. Какой репетитор будет сидеть, если люди с улицы пришли, а ты должен научить их играть на музыкальных инструментах, и тем более эксцентрично играть, да еще и двигаться? Тут профессионала-то не научишь сразу. И вот я всех в нашей группе и обучал, как мог.

Екатерина

Я москвичка. У меня было великолепное детство. Хореография с 4 лет, акробатика, хор в школе и в детском саду – все жанры, какие можно было собрать, у меня были. Я жила, танцевала, занималась…

В 7-м классе был отбор в ансамбль Моисеева, и меня вроде бы выбрали. И тут мой педагог по акробатике, старая цирковая артистка, привозит меня в цирковое училище: «Кать, а не хочешь попробовать, посмотреть?» Просто посмотреть? Отчего нет?… Педагог меня привозит в цирковое училище. И тут я «попала». Я вроде худая была, хорошо физически развитая, гибкая, а как в цирковом училище девчонок увидела – просто обалдела. Я захожу – девочка на трапеции висит, внизу кто-то степ бьет, под лестницей еще кто-то на балалайке играет…

В общем, меня так же просмотрели, как Славу. И тоже сказали, что вы допущены на вступительные экзамены. А дальше уже как пойдет.

Прихожу я с родителями на 1-й тур. Прибегает педагог и говорит: «Вы знаете, у вашей девочки нету справочки одной…» – «Как?» А в день поступления мы все в очереди сидим, переживаем, нервничаем… «Мы сделаем вам исключение, потому что вы заранее приезжали, вас просматривали». Ну я пропускаю день. Мы едем в медицинский диспансер, а моя справочка, единственная, лежит на подоконнике. Все взяли и отвезли в цирковое училище, а про мою забыли. В итоге для меня сделали исключение, и я шла с мужской группой. Слава мне аккомпанировал. Потом сказали: «Завтра приходи, девочка, на второй тур». И тут уже пошло все само собой.

Я поступила на эстрадное. А Слава на клоунаду. Мы тусовались, общались, помогали друг другу. И нас тогда начали называть Мамуковы. Ни с того ни с сего, хотя между нами вообще ничего не было, так, приятельствовали… Один парень не вписался в клоунскую группу, стал конфликтовать с педагогом. Он сказал: «Я хочу перейти на эстраду». А по тем временам, было как: группа набрана, почасовая оплата у педагогов. И тут решили: а давайте их поменяем. И меня на первом семестре первого курса перевели на клоунаду, я вошла в ту десятку.

Мы выпустились в 1990 году, стали лауреатами конкурса Леонида Енгибарова. Жаль, что его сейчас нет. Он подстегивал молодых исполнителей, клоунов, мы все время бежали в цирк, смотрели, а что делают известные клоуны, чтобы ни в коем случае не повториться. Но трудно держать группу 10 человек, и тем более клоунов, где каждый хочет быть солистом. И в результате группа наша долго не продержалась. Хотя мы и проработали год молодежным коллективом.

Вячеслав

Стали мы всей нашей группой работать в цирке. А перед началом спектакля, минут за 20–30, было принято на улице у входа в здание цирка устраивать раус, мини-представление. Мы выходили клоунским оркестром. Я так этого тогда стеснялся: консерваторский ведь, для меня это унизительно: чем я занимаюсь? Читали стихи (Горин писал сатирические четырехстишия), куплеты пели. Плюс мы с Катей работали номер музыкальную эксцентрику: у нас специальные колокольчики были, шарманка. Третьим с нами был рыжий клоун. Платили тогда немного, а время было тяжелое перестроечное, и начали ребята из нашей группы уходить. Так мы и остались трио.

Как-то отправили нас в Кемерово. Никто не хотел ехать в Сибирь, а мы согласились. Прекрасный город Кемерово. Отличный цирк, великолепная гостиница. Публика шикарная. Директора тебя любят, бухгалтерия тебя любит, гостиница прекрасная, оркестры великолепные… В общем, приехали туда, и началась свобода, я попал в рай. Мы работали, творили, изобретали.

Потом работали в Иркутске, Ярославле, Кисловодске, Туле… В Кисловодском и Ярославском цирках директорами были Трахтенберги, отец и сын, потрясающие люди. Раньше же талоны были, задержки зарплат, а у них всегда все вовремя…

Интересно, что у нас мы везде жили в гостиницах, более-менее комфортабельно, а там, в Европе, артистам никаких гостиниц не предоставлялось: цирковые вагончики, не более того. Условия ужасные. Там артист только на манеже артист, а как зашел за кулисы – все. Профсоюзы много раз поднимали вопрос о том, чтобы цирк в Европе в культурном уровне к нашему приравнять. Но они тогда цирк не воспринимали как большое искусство. Это у нас считались с артистами цирка, а у них они вели кочевой образ жизни: цыгане приезжают, и циркачи приезжают.

В Америке в каждом цирке, в каждом шоу для артистов предусмотрена особая система проживания. Например, цирк Рингли – это цирк на рельсах: громадный поезд, в каждом вагоне живут артисты. Есть вагоны с животными, вагон шапито. Правда, сейчас они уже шапито не возят, сейчас они по дворцам спорта работают…

В 1995 году, когда мы работали в Самаре, неожиданно приходит разнарядка из цирка на Цветном бульваре. Я в здании старого цирка ни разу не был. Когда мы в ГУЦЭИ приезжали прослушиваться, стоял забор, цирка не было, его тогда как раз снесли. Один манеж был. Помню, я на манеж залез – хоть похожу по нему, по опилкам…

Ну вот, приезжаю я и с собой у меня видеокассета с выступлениями, чтобы ее Юрию Владимировичу передать. Приехал с кассетой, а в цирк зайти не могу – дрожь по всему телу, ноги не идут. Два дня я к зданию приходил и лишь на третий решился. Зашел на вахту, объяснил, зачем пожаловал. Меня провели к Никулину. И он мне неожиданно таким высоким, большим показался. Юрий Владимирович протянул мне руку: «Привет, Мамука». А я ему: «Здравствуйте, Юрий Владимирович». Как током шибануло, когда до его руки дотронулся. «А почему Мамука?» – «А у меня фронтовой друг был, грузин, Мамука. Вот я тебя и назвал. Фамилия Мамуков. Мамука будешь. Ну, давай, Мамука, что ты нам принес? Показывай! Надежда Николаевна, включайте».

Мне как-то полегчало сразу, успокоил я себя: ну, подумаешь, посмотрит, не понравится – выгонит, но всем же нравится, все же нас приглашают. Никулин смотрел, смотрел, смотрел… Первая интермедия проходит, вторая, третья – никакой реакции. Потом поворачивается и говорит: «Слышь». Я даже не понял, что это мне. «Слышишь, а интермедию “Веселый барабан” надо ставить в финал. Ну что, поработаем? Ты сейчас где?» – «В Самаре». И он со мной разговаривал так просто, будто я его внук или племянник. «Билеты возьмете из Самары? Когда приедете? С 5 мая начнете? Надежда Николаевна, тренера вызовите нам».

Позже я выяснил, почему меня к Никулину пригласили. Его большой друг, Леонид Куксо, куплетист, увидел как-то наш номер и позвонил Никулину: «Юр, ты представляешь, буффонадные динозавры, откуда? Такого не может быть. Буффонады 100 лет не было, а тут на тебе, смотри. Тебе понравится, зови их срочно»…

Я всегда считал, что знаком с великим человеком. Он был удивительной души человек. Помню, 1 января (ни один директор такого не делал) заходит в гримерку: «С Новым годом, ребята!» – «Юрий Владимирович, спасибо». Обязательно на 1-й спектакль придет, пройдет по всем гримеркам: «С Новым годом». Каждую уборщицу, каждого униформиста поздравит. Для них он был лучший друг.

Когда Юрия Владимировича не стало, мы были на гастролях в Швеции, в Стокгольме. Каждый день до нас доходили новости о нем: операция прошла… находится в коме… И вот у нас день премьеры. И приходит сообщение: «Сегодня умер Юрий Никулин…» Зал полон, на манеже – гробовая тишина. В тот день присутствовала вся шведская цирковая академия. И вот выходит директор шведского цирка Тролле Родин и под лучом прожектора объявляет, что сегодня не стало гениального клоуна Юрия Никулина. Весь зал встал. Так было трогательно… Мы первыми выступали. И вот мы выходим, выкатывают тележку, и из этой тележки надувается громадный клоун на весь манеж. Так было задумано: клоун надувается, стоит, и через его ноги проходят все артисты. И в этот день поднимают клоуна, он начинает надуваться, а тут вдруг перебило электрический трос, и он тут же сдулся… Кто-то сказал тогда, что это плохая примета. Она сбылась – в скором времени не стало Тролле Родина…

У буффонады старая традиция. Естественно, каждый комик для себя придумывает костюм. У нас была художник, Наталья Кокорина, она нам всегда рисовала эскизы на трио. Смотрела наши материалы, прикидывала и в лучших классических традициях работала, а мы потом всё анализировали, трансформировали. В Европе Белый клоун ходит в халате типа пальто и в белом колпаке. Мне это не нравится (а я ведь представляю Белого клоуна). У Белого еще есть традиция носить белые туфли на небольшом каблучке. Я же надеваю клоунские ботинки, лакированные, с длинными носами – утконосы, и разноцветный колпак с жабо – я так себя более раскованно чувствую. А Катя представляет Рыжего клоуна. У нее ботинки – бульдожки, с закругленными носами, и несколько париков: парик-вертолет, который крутится, будто голова кругом пошла, парик «волосы дыбом», передающий удивление, есть парик «панк». Последний трансформируется: она ходит с косичками, у нее музыкальный пюпитр, она начинает дирижировать, пюпитр взрывается, парик трансформирует в прическу панка, и она убегает…

За границей я как шталмейстер веду программу на 3 языках. Написан текст, читаешь и говоришь. В западных контрактах до недавнего времени пунктом номер один для клоунов было: не касаться зрителей, которые сидят в ложе рядом с ареной (это очень дорогие места) – не вызывать зрителей на манеж, не шутить с ними. Я должен работать так, чтобы публика смеялась над моими шутками, а не над тем, как я потешаюсь над зрителем. Мы работаем сами, публику не трогаем, выходим и показываем свое действо.

Само строение репризы – это, по сути, сонатное аллегро, великая вещь: экспозиция, разработка и реприза. Начало: вышел, сказал: «Здравствуйте, я пришел». Середина – объяснил условия игры, для чего пришел. И реприза – разоблачение, какая-то бравада, смешной финал.

Сейчас поменялись темпоритмы реприз. Если в эпоху Карандаша, в эпоху Никулина в репризе нужен был один смешной финал, то сейчас в буффонаде несколько трюков – там просто одного финала нет, несколько смешных трюков, но они идут по возрастающей: смешно, смешнее, еще смешнее, и в конце очень смешно. Сейчас в связи с этими темпоритмами очень трудно сделать репризу на злобу дня, вместить определенную информацию. Когда выходит комик-текстовик, у него больше времени, и он может объяснить каким-то текстом, рассказом, о чем идет речь. Но сейчас даже все комические интермедии строятся на анекдотах. И потом, «злоба дня» потерялась. Если раньше все считали, вслед за Лениным, что «из всех искусств важнейшими для нас являются кино и цирк», то на сегодняшний день этих искусств развелось столько, что ушло время говорить на злобу дня в цирке.

Сегодня очень часто клоун работает так: я вышел, показываю свой номер, хотите – смотрите, не хотите – не смотрите, я сейчас вам эквилибр покажу или еще что-то. А ведь нет задачи заполнить паузу, пока 5–6 человек униформистов закатывают ковер или делают что-то еще; ты выходишь, ты должен думать о зрителе, что ты ему несешь…

Нам всегда режиссер говорил: «Что такое артист? В чем гений артиста? Когда у тебя есть свет, когда у тебя звук, когда у тебя есть грим? Так любой сможет! А когда у тебя нет ничего? Вот попробуй что-то сделать». Никогда не забуду, как Гафт сказал: «Артист проверяется на халтурах». Когда у тебя 3-й звонок, когда у тебя селектор, когда у тебя суфлер сидит, когда переодевают – так и я могу. А когда ты приезжаешь на завод, в какой-нибудь клуб, где мало кого интересует твое искусство, вот и покажи, сыграй, заинтересуй народ… Так-то.

Сегодня я очень радуюсь тому, что мы с женой можем передать свое мастерство буффонадной клоунады внукам, чтобы не угасал жанр, чтобы не уходили традиции. Наши внуки увлечены цирком, хотят в нем работать, им нравится, что мы делаем, и у них есть желание попробовать также сделать самим. Ну, что же, значит, есть нам с Катей, для чего жить и трудиться.