Текст книги "Никита Хрущев"

Выставка была не слишком большим событием в культурной жизни столицы. Речь шла о произведениях, посвященных 30-летию Московского отделения Союза художников. Экспозиция работала уже месяц, не вызывая заметного интереса у москвичей. Здесь можно было познакомиться с картинами официально признанных и известных художников: С. Герасимова, Е. Белашевой, Н. Андреева, И. Грабаря, А. Дейнеки, Б. Иогансона, К. Юона, Кукрыниксов и др. Никого из абстракционистов участвовать в выставке не предлагали.

Неожиданно группа наиболее активных неофициальных художников получила приглашение выставить в Манеже и свои картины, для чего отвели второй этаж выставочного зала. Всех откликнувшихся попросили находиться 1 декабря возле своих произведений и давать пояснения. Ждали членов Президиума ЦК КПСС, но Хрущева уговорили присоединиться к ним с большим трудом. Никита Сергеевич охотно посещал выставки новой строительной техники, сельскохозяйственных машин, проектов застройки Москвы, промышленные выставки различных стран. Но в живописи он не разбирался и никогда в жизни не был даже в знаменитой Третьяковской галерее. Поэтому Хрущев довольно быстро прошел по Манежу. Некоторые картины ему понравились, другие оставили равнодушным, часть произведений явно не понравилась, например работы художника Р. Фалька. После беглого осмотра состоялась беседа с художниками первого этажа. Как писала 2 декабря «Правда», «художники и скульпторы горячо поблагодарили товарища Хрущева, руководителей партии и правительства за посещение выставки, за внимание к их творческому труду, за ценные советы и критические замечания».

После осмотра официальной части выставки Хрущев собрался уходить и уже надел пальто, но с него насильно пальто сняли, убеждая познакомиться с расположенной на втором этаже выставкой «абстрактного» искусства. И без того сильно раздраженный, Хрущев поднялся наверх. Вот что об этом можно прочесть в том же номере «Правды»: «В тот же день руководители партии и правительства осмотрели работы так называемых абстракционистов. Нельзя без чувства недоумения и возмущения смотреть на мазню на холстах, лишенную смысла, содержания и формы. Эти патологические выверты представляют собой жалкое подражание растленному формалистическому искусству буржуазного Запада. “Такое «творчество» чуждо нашему народу, он отвергает его, – говорит Хрущев. – Вот над этим и должны задуматься люди, которые именуют себя художниками, а сами создают «картины», что не поймешь, нарисованы ли они рукой человека или хвостом осла. Им надо понять свои заблуждения и работать для народа”».

Более колоритно и точно описывал эту встречу известный скульптор и художник Эрнст Неизвестный. Он вспоминал: «Осмотр он (Хрущев) начал в комнате, где экспонировалась живопись, представляемая Белютиным и еще некоторыми моими друзьями. Там Хрущев грозно ругался и возмущался мазней. Именно там он заявил, что “осел мажет хвостом лучше”. Там же было сделано замечание Желтовскому, что он красивый мужчина, а рисует уродов. Там же произошла моя главная стычка с Хрущевым, которая явилась прелюдией к последующему разговору. Стычка эта возникла так. Хрущев спросил: “Кто здесь главный?” В это время Ильичев сказал: “Вот этот”. И указал на меня. Я вынужден был выйти из толпы и предстать перед глазами Хрущева. Тогда Хрущев обрушился на меня с криком… Именно тогда я сказал, что буду разговаривать только у своих работ, и направился в свою комнату, внутренне не веря, что Хрущев последует за мной. Но он пошел за мной, и двинулась вся свита и толпа.

И вот в моей-то комнате и начался шабаш. Шабаш начался с того, что Хрущев заявил, что я проедаю народные деньги, а произвожу дерьмо! Я же утверждал, что он ничего не понимает в искусстве. Разговор был долгий, но в принципе он сводился к следующему: я ему доказывал, что его спровоцировали и что он предстает в смешном виде, поскольку он не профессионал, не критик и даже эстетически безграмотен (я не помню слов и говорю о смысле). Он же утверждал обратное. Какие же были у него аргументы? Он говорил: “Был я шахтером – не понимал, был политработником – не понимал. Ну вот сейчас я глава партии и премьер – и все не понимаю? Для кого же вы работаете?”

Должен подчеркнуть, что, разговаривая с Хрущевым, я ощущал, что динамизм его личности соответствовал моему динамизму, и мне, несмотря на ужас, который царил в атмосфере, разговаривать с ним было легко… Опасность, напряженность и прямота соответствовали тому, на что я мог отвечать. Обычно чиновники говорят витиевато, туманно, на каком-то своем сленге, избегая резкостей. Хрущев говорил прямо. Неквалифицированно, но прямо, что давало мне возможность прямо ему отвечать. И я ему говорил, что это провокация, направленная не только против меня, не только против интеллигенции и против либерализации, но и против него. Как мне казалось, это находило в его сердце некоторый отклик, хотя не мешало ему по-прежнему нападать на меня. И интереснее всего то, что, когда я говорил честно, прямо, открыто и то, что я думаю, – я его загонял в тупик. Но стоило мне начать хоть чуть-чуть лицемерить, он это тотчас чувствовал и брал верх.

Вот только один пример. Я сказал: “Никита Сергеевич, вы меня ругаете как коммунист, вместе с тем есть коммунисты, которые поддерживают мое творчество, например Пикассо, Ренато Гуттузо”. И я перечислял многие ангажированные и уважаемые в Советском Союзе фамилии. Он хитро прищурился и сказал: “А вас лично волнует, что они коммунисты?” И я соврал: “Да!” Если бы я был честным, я должен был бы сказать: “Мне плевать, мне важно, что они большие художники!” Словно почувствовав зло, он продолжал: “Ах это вас волнует! Тогда все ясно, пусть вас это не волнует, мне ваши работы не нравятся, а я в мире коммунист номер один”.

Между тем были минуты, когда он говорил откровенно то, что не выговаривается партией вообще. Например, когда я опять начал ссылаться на свои европейские и мировые успехи, он сказал: “Неужели вы не понимаете, что все иностранцы – враги?” Прямо и по-римски просто!

Кончилась наша беседа с Хрущевым следующим образом. Он сказал: “Вы интересный человек, такие люди мне нравятся, но в вас сидит одновременно ангел и дьявол. Если победит дьявол – мы вас уничтожим. Если победит ангел – мы вам поможем”. И он подал мне руку. После этого я стоял при выходе как Калинин, пожимал руки собравшимся. Между тем многим художникам было плохо. Я находился в эпицентре и, может быть, поэтому не ощущал, как это было страшно, но те, кто находились по краям, испытывали просто ужас. Многие из моих товарищей бросились меня поздравлять, целовать за то, что, по их словам, я защитил интересы интеллигенции.

Затем ко мне подошел небольшого роста человек с бородавкой на носу, как у Хрущева, бледный, в потертом костюме и сказал: “Вы очень мужественный человек, Эрнст Иосифович! И если вам надо будет, позвоните мне!” И сунул какой-то телефон. Я сгоряча не разобрался, кто это. Спустя некоторое время я узнал, что это был помощник Хрущева Лебедев, с которым я, кстати, потом встречался минимум, двадцать раз»[163]163
  Время и мы. Нью-Йорк; Тель-Авив; Париж. № 41. С. 176.


[Закрыть].

Общественное мнение и в Советском Союзе, и за рубежом отметило начавшиеся у нас в стране неожиданные и бессмысленные гонения не только на художников-абстракционистов, но и на православную церковь. Последние затрагивали уже не столько определенные крути интеллигенции, сколько значительные массы простых людей, жителей провинции, стариков и пожилых женщин. Эта антицерковная кампания не имела никакого разумного объяснения и определения и являлась актом произвола и злоупотребления властью со стороны Хрущева и части лиц из его окружения.

Как известно, после продолжительного периода самых жестких преследований православная церковь была до известной степени легализована Сталиным осенью 1943 года. Сталин разрешил восстановить патриаршество, церковь смогла вернуть себе некоторые храмы, открыть духовные учебные заведения для подготовки священников. Стал выходить в свет «Журнал Московской патриархии». Хотя ограничения и разного рода притеснения религиозной жизни сохранялись, церковь все же сумела в послевоенный период значительно укрепить свое влияние на простых людей и в городе, и в деревне, а также свою «материальную базу». Невероятные лишения и небывалые жертвы, понесенные народом в годы Второй мировой войны, заставляли многих людей искать утешения в религии. В Москве, например, более 50 % родителей крестили при рождении детей. В праздники в церквях собиралось множество верующих. И хотя преобладали пожилые, немало было здесь и молодежи.

Трудно сказать, какие именно решения принимались по поводу возросшего после войны влияния церкви и принимались ли они вообще. Но как показали события начала 60-х годов, речь шла о мерах не только идейного и воспитательного характера, но и административных. Широкую огласку получила, например, история, связанная со сносом в Москве церкви Преображения на Преображенской площади. Местные власти сообщили церковной общине, что храм подлежит сносу в связи со строительством линии метрополитена. Все просьбы об изменении проекта отвергались. Тогда в последний день отведенного срока верующие заперлись в церкви во время службы. Пришлось прибегнуть к помощи милиции и дружинников. Церковь была снесена.

Действующие церкви сносили не только в Москве, но и в других городах и селах, хотя многие из сносимых храмов считались памятниками старины. В этой связи большая группа известных представителей московской интеллигенции обратилась к Советскому правительству. Письмо передал Хрущеву известный писатель и поэт С. Михалков. Но Хрущев встретил его не слишком любезно и упрекнул: «О десятке церквей жалеете, а о сотнях тысяч людей, нуждающихся в жилище, не подумали?»

Особо широкий размах антицерковная кампания приняла на Украине. Так, например, Полтавская епархия насчитывала до 1958 года 340 храмов, и все они не могли удовлетворить потребностей верующих. К концу 1964 года в этой епархии осталось только 52 действующих храма, что вызвало недовольство не только верующих, но и интеллигенции. Одна из скандальных историй о сносе собора на Украине послужила сюжетом Олесю Гончару для его известного романа «Собор». Хотя Олесь Гончар был председателем Союза писателей Украины и членом ЦК КПУ, его роман вызвал нелепые претензии и долго не публиковался. Вся эта развернувшаяся в начале 60-х годов антицерковная кампания не делала чести и лично Хрущеву.

Толчок, который получила общественная мысль нашей страны после XXII съезда, оказался слишком сильным, чтобы ее развитие прекратилось из-за начавшейся кампании против художников-абстракционистов. К тому же общественность не осталась безучастной ни к притеснениям церкви, ни к гонениям на художников. Под письмом к Хрущеву в защиту «неофициальных» художников поставили свои подписи такие известные деятели «официальной» советской культуры, как И. Эренбург, К. Чуковский, К. Симонов, Д. Шостакович, В. Каверин, К. Паустовский, Е. Евтушенко, С. Коненков, В. Фаворский и др. Сам Хрущев чувствовал какую-то неловкость от происшедшего. И хотя он не отказывался от нападок на абстракционистов или на «формалистическую» музыку, одновременно он пытался как-то сгладить произведенное скандалом в Манеже отрицательное впечатление.

17 декабря 1962 года в Доме приемов на Ленинских горах состоялась встреча руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства. На приеме царила непринужденная атмосфера, гостей ждало обильное угощение, и большая вступительная речь Хрущева содержала примирительные нотки и ничем не напоминала разносные речи Жданова. На прием пригласили не только Твардовского, но и Солженицына, которого Хрущев тепло приветствовал и знакомил с другими членами партийного руководства. После неофициальной части некоторые из подписавших упомянутое выше письмо Хрущеву получили возможность выступить. Тогда и произошел диалог между Е. Евтушенко и Хрущевым, который получил затем широкую известность среди интеллигенции:

«Евтушенко:…Хотелось бы сказать несколько слов об абстрактной живописи и наших художниках. Я считаю, что неправильно поступили наши молодые художники, организовав подпольную выставку и пригласив на нее иностранных корреспондентов. Это было сделано непродуманно и должно получить всеобщее осуждение… Но я хочу сказать, что к абстрактному течению в нашем искусстве надо относиться с большой терпимостью и не прибегать к давлению, ибо результат может быть обратным. Я знаю художников, о которых идет речь, знаю их творческую манеру и хочу подчеркнуть, что они, наряду с абстрактной, увлекаются и реалистической манерой письма. Я убежден, что некоторые формалистические тенденции в их творчестве будут со временем исправлены.

Хрущев: Горбатого могила исправит.

Евтушенко: Никита Сергеевич, прошли те времена, когда у нас горбатых исправляли только могилой; ведь есть и другие пути. Я считаю, что лучший путь – это проявить терпимость и такт и дать времени поработать на наше искусство. Я считаю, что нужно допустить существование различных школ в живописи. И пусть в спорах между ними развивается все наше искусство. Художники, как и литераторы и музыканты, весьма чувствительны ко всякому нажиму, поэтому лучше к нему не прибегать. Все станет на свое место.

Хрущев: Я не верю, что вам лично нравится абстрактное искусство.

Евтушенко: Никита Сергеевич, абстракционизм абстракционизму рознь. Важно, чтобы не было это шарлатанством. Я допускаю, может возникнуть такая ситуация, когда невозможно передать новые веяния нашей эпохи старой манерой письма. Я должен откровенно признаться, что не люблю нашу портретную живопись, хотя она и является реалистической. Я очень уважаю тех людей, которые изображены на этих портретах. Но сами портреты представляются мне обыкновенными цветными фотографиями, неспособными волновать зрителей. Я не могу допустить мысли, что вам, Никита Сергеевич, может понравиться безвкусно нарисованная картина «Н. С. Хрущев среди рабочих». Последний период моей жизни тесно связан с Кубой. Мне очень нравится кубинское абстрактное художество. Хорошо бы у нас организовать выставку кубинских художников. Кубинское абстрактное художество пользуется большой популярностью среди кубинского народа и руководителей. Им увлекается Фидель Кастро. Кубинское абстрактное художество помогает революции. Я призываю не к умиротворению. Я призываю к выдержке и углубленному изучению теории и практики современной живописи, а в конечном счете к консолидации сил деятелей литературы и искусства на благо народа»[164]164
  Из архива автора.


[Закрыть].

8 марта 1963 года в Свердловском зале Кремля состоялась встреча руководителей партии и правительства с деятелями культуры. Эта встреча имела подчеркнуто официальный характер, и здесь не предлагали никаких угощений. Большой доклад сделал секретарь ЦК Л. Ф. Ильичев. Выступления писателей и художников оказались очень различными: одни ораторы полностью поддерживали тезисы докладчика, другие косвенно или же прямо и открыто возражали Ильичеву. С большой и очень путаной речью выступил и Н. С. Хрущев. Похвалив скульптора Е. Вучетича, и без того не обделенного похвалами и наградами, он вновь стал ругать «тошнотворную стряпню» Эрнста Неизвестного. Резко обрушился он и на интересный фильм М. Хуциева «Застава Ильича», но тут же начал хвалить творчество Твардовского, Солженицына, Чухрая и Евтушенко. Очень грубыми были его реплики в адрес других писателей и художников. В полном противоречии со своими выступлениями на XXII съезде КПСС Хрущев неожиданно стал распространяться насчет «заслуг» Сталина перед партией и коммунистическим движением и о «преданности» Сталина марксизму и коммунизму. Все главные преступления Сталина он попытался объяснить тем, что тот к концу своей жизни был тяжело больным человеком и страдал манией преследования. Неожиданно Хрущев выступил против современных танцев, которыми увлекалась молодежь. О теме сталинских репрессий в литературе Хрущев сказал, что это – опасная тема и трудный материал. В его высказываниях явно звучал призыв к ограничению числа подобных публикаций, что скоро и произошло.

Влияния, оказываемые в эти месяцы на Хрущева, были различны, нередко он проявлял растерянность, чувствуя свою некомпетентность, но иногда становился агрессивным даже по отношению к членам своей семьи, которые хотели дать ему тот или иной совет. Дочь Рада и сын Сергей пытались, например, поговорить с ним о Лысенко, они просили отца прочесть рукопись Ж. Медведева о трагической истории советской биологии. Но Хрущев решительно отверг все эти попытки. Интуиция, на которую он полагался больше, чем на знания, подсказывала ему, что он зашел слишком далеко. Поэтому он не хотел продолжать уже набиравшую обороты проработочную кампанию. Весной 1963 года идеологический нажим в области культуры ослаб. Намеченный на июнь пленум ЦК КПСС, посвященный идеологическим проблемам, проходил в иной атмосфере, чем совещание в марте. Хрущев пригласил на него несколько тысяч гостей, в том числе немало беспартийных. Доклад делал все тот же Ильичев. Однако большая речь Н. С. Хрущева была выдержана в умеренных тонах. Он говорил об успехах в коммунистическом строительстве, подвергал критике буржуазную идеологию в целом, но воздержался от выпадов против тех или иных представителей культуры. Даже о скульпторе Эрнсте Неизвестном Хрущев сказал иначе, чем несколько месяцев назад: «Много говорят о творчестве скульптора Неизвестного. Мне хочется верить, что человек он честный и способный. Может, не следует, когда речь идет об абстракционистах, все сводить к Неизвестному. Давайте посмотрим, как он выполнит свое обещание, покажет своим творчеством, как он служит народу. Мы все-таки, видимо, виноваты в том, что вовремя не заметили некоторых нездоровых явлений в искусстве»[165]165
  Известия. 1963. 29 июня.


[Закрыть].

Здесь можно усмотреть замаскированный упрек в адрес Л. Ильичева. Не менее важное значение для культурной атмосферы в стране, чем речи и доклады, имели и отдельные события. Так, например, в Ленинграде в июле 1963 года проходило Общеевропейское совещание по проблеме романа, организованное Европейским сообществом писателей совместно с Союзом писателей СССР. На это совещание прибыли многие крупные литераторы из разных стран. Приглашены были, естественно, и наиболее известные наши писатели. Однако в Ленинград отказался приехать Илья Эренбург, который на недавних идеологических совещаниях подвергся довольно резкой критике, в особенности за защиту правомерности и ценности абстракционизма в искусстве. Хрущев лично позвонил Эренбургу и просил поехать в Ленинград. «Что это за европейское совещание писателей без Эренбурга? – сказал Хрущев. Он фактически извинился перед Эренбургом за ряд резких высказываний. – Я погорячился, – сказал Хрущев. – Не надо придавать этому большого значения. Вы же государственный человек. Вы должны поехать в Ленинград». И Эренбург изменил свое решение.

После окончания совещания наиболее видные его участники были приглашены на государственную дачу в Пицунде, где Хрущев проводил свой отпуск. Здесь А. Твардовский прочел присутствующим поэму «Теркин на том свете» в новой редакции.

Созданная еще в 1953–1954 годах, она нигде не публиковалась. Все смеялись и хвалили поэму. Обнимал и хвалил Твардовского Шолохов. Понравилась поэма и Хрущеву. Он сказал, что не видит никаких причин, почему поэма не может быть опубликована. Зять Хрущева, главный редактор «Известий» А. Аджубей, который также присутствовал на встрече с писателями, отправил поэму в Москву. 18 августа она появилась в «Известиях» с предисловием Аджубея, а вскоре и в № 8 журнала «Новый мир». Это была острая сатира на бюрократизм, на широко раздутые штаты «номенклатуры», сталинские репрессии и культ личности…

Если проблемы литературы и искусства доставляли Хрущеву большие хлопоты и огорчения, то успехи в космосе являлись источником иных эмоций. Еще в июне 1961 года, вскоре после полета Ю. Гагарина, более ста ученых и конструкторов узнали о присуждении им звания Героев Социалистического Труда, семь человек получили его вторично. Их имена, однако, не были опубликованы в газетах. Семь тысяч человек наградили орденами и медалями. Количество награжденных свидетельствовало о том, насколько значительной отраслью науки и производства стала область космических исследований. В печати появилось сообщение о награждении Н. С. Хрущева орденом Ленина и третьей медалью Героя Социалистического Труда «за заслуги по созданию ракетной промышленности, науки и техники и успешное осуществление полета ракетного корабля “Восток”, открывшего новые страницы в освоении космоса».

Через несколько месяцев после Гагарина в космос отправился космонавт-2 Герман Титов, корабль которого пробыл в космосе 25 часов и 17 раз облетел вокруг Земли. В августе 1962 года состоялся первый групповой полет – на корабле «Восток-3» в космос поднялся А. Г. Николаев, а на корабле «Восток-4» П. Р. Попович. Их полет продолжался четверо суток. Успехи США в космосе оказались гораздо скромнее. И хотя Кеннеди провозгласил американскую космическую программу «Аполлон», рассчитанную на то, что именно американцы первыми высадятся на поверхность Луны, американские газеты шутили, что, как только американские космонавты появятся на Луне, их встретит там невысокий, полный человек, который покажет им посевы особой лунной кукурузы. В ноябре 1962 года отправилась в сторону планеты Марс советская ракета «Марс-1». В июле 1963 года миру стали известны космонавт-5 В. Ф. Быковский и космонавт-6 Валентина Терешкова, первая женщина, совершившая космический полет. Вскоре им пожимал руки на торжественной встрече в Москве Н. С. Хрущев.