Текст книги "Неназываемый"

19
Хризопразовая дверь

Свет в тронном зале Ирискаваал – цвета угасающих углей. Просительница преклоняет колени перед алтарем, склоняется над чашей, оберегая ее. Кости ноют. Ее вены пусты, их содержимое медленно стекает в чашу. Жизнь в ней едва теплится. Но она все равно не отводит взгляд.

Прошу, Госпожа, это все, о чем я молю. Я отдала все, что у меня было. Кровь моей служанки. Свое тело, кровь, дыхание…

Она плачет. По ее щеке бежит слеза, в которой отражается красный свет мертвого солнца и зеленый отблеск хризопразовой двери. Слеза падает в чашу, где кровь уже льется через край. По поверхности проходит рябь.

Это мой единственный вопрос. Где находится трон? Где находится земная обитель, если не здесь?

Тысячеглазая Госпожа отвечает.

Бросив взгляд через плечо Шутмили, Ксорве увидела, как засияла зеленая каменная плита. Сначала это были крохотные светящиеся точки – меньше, чем пламя свечи.

Точки соединились и стали сближаться, пока вся плита не замерцала, совсем как жидкий огонь, совсем как…

…как Врата.

Оранна поднялась на ноги, будто мертвец – согбенная, лишенная костей, едва помнящая, как управлять мышцами. Она склонила голову, руки безвольно повисли по бокам.

Постепенно она выпрямилась, будто натянулись нити, связывающие воедино ее тело.

– Я… Вы все здесь, – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь. Взяв Реликварий, она положила его в карман. Ксорве убрала руку с талии Шутмили, машинально сделав шаг к Оранне. – Ну и собрание. Но боюсь… боюсь… что мне пора. – Повернувшись к ним спиной, она проследовала к новым Вратам.

Ксорве ринулась к ней. Реликварий там, стоит только протянуть руку. Она так близко.

– Шутмили, давай же!

Молчание. Она обернулась. Канва Жиури появилась из тени, как морская волна. Она схватила Шутмили. Одной рукой инквизитор зажимала ей рот, а другой приставила к горлу нож. Ее лицо было искажено от злости.

– Отпусти ее, – потребовала Ксорве. Шутмили ударила пяткой по ногам тети, пытаясь закричать, но хватка не ослабла.

– Вы арестованы, – сообщила Канва. Ее глаза покраснели, от носа к подбородку стекала темная струйка крови.

– Отпусти ее! – повторила Ксорве.

– Убери меч, иначе тебе будет хуже, – сказала Канва.

Нож был так близко к горлу Шутмили, что Ксорве повиновалась, но Шутмили все равно извивалась изо всех сил. Ксорве сделала шаг навстречу инквизитору. Канва – обычная женщина, и она одна.

– Нет, это плохая идея, – сказала Канва.

Отняв руку от лица Шутмили, она достала пару серебряных наручников и заковала одно запястье Шутмили.

– Нет! – закричала Шутмили, пытаясь укусить ее. – Я не…

Канва спокойно, но безо всякой нежности закрепила наручники на втором запястье. Шутмили тут же затихла и обмякла на руках Канвы, как будто потеряла сознание.

– Отпусти ее, – потребовала Ксорве. Она не могла ничего придумать. Спорить было некогда. Оранна, хоть и пошатываясь, уже медленно поднималась по ступеням к Вратам. – Я знаю, что ты хочешь с ней сделать!

– Ты ничего не понимаешь, – сказала Канва. – Думала, что это милосердно? Ты оказала Шутмили медвежью услугу.

– Я знаю, что такое слияние. Она ведь член твоей семьи!

– Если по твоей милости они поддалась скверне, ее ждет нечто гораздо хуже, чем слияние, – бросила Канва, но тут ее внимание что-то отвлекло.

Ксорве проследила за ее взглядом – Оранна с трудом поднималась к Вратам, кривясь от боли при каждом шаге. Реликварий при ней. Будь у Ксорве больше времени… если бы она вела себя более осмотрительно…

Шутмили смотрела на Ксорве пустым и ничего не выражающим, будто маска адепта квинкурии, взглядом.

Если карсажийцы решат, что Шутмили их предала, они ее убьют. Знаешь, какая казнь полагается беглым магам?

Оранна уже стояла перед Вратами. Она вот-вот исчезнет, возможно, навсегда, и заберет Реликварий с собой.

Она может дать Оранне уйти. Может убить инквизитора, забрать Шутмили и бежать.

И сколько же, интересно знать, им останется? Сколько времени потребуется Оранне, чтобы открыть Реликварий? Сколько времени пройдет до того, как Неназываемый поднимется из Святилища? Когда это случится, никто не сможет спасти ее или Шутмили.

Она уже совершала эту ошибку. На этот раз шанса исправить ее уже не будет. Несколько дней дружбы против всего, чем она обязана Сетенаю. Она вспомнила тепло руки Шутмили – и часа не прошло с того момента, – но Сетенай тоже однажды взял ее за руку…

Нельзя забывать, чем она ему обязана и что поставлено на карту. Повернувшись спиной к Шутмили, Ксорве проследовала за Оранной сквозь зеркало.

Бесконечная темнота, густая и шуршащая, как множество черных перьев. Ощущение спуска. У подножия лестницы горел факел, освещая шероховатый камень маслянистым, блестящим светом.

Врата наверху погасли. Обратного пути не было.

Они вошли в какой-то погреб. Впереди виднелись другие двери, но у Оранны не было сил продолжать путь.

Она не стала защищаться, когда Ксорве догнала ее. Каждый вдох давался ей с трудом.

– Отдай Реликварий, – потребовала Ксорве.

– Нет, – сказала Оранна. – Вряд ли. – Она прижалась к стене, стиснув в руках Реликварий. – Ты Ксорве, верно?

– Да, – ответила Ксорве. Будь на месте Оранны кто-то другой, Ксорве без колебаний ударила бы его по голове и забрала Реликварий. Но она не могла заставить себя ударить хранительницу архивов.

С усилием выпрямившись, Оранна облизнула пересохшие губы. Тяжелый и богато украшенный Реликварий странно смотрелся в руках хрупкой и с виду безобидной Оранны.

– Ты сложишь оружие, – тихо сказала Оранна. Повелительная нотка в ее голосе была едва слышна. – Оно ведь такое тяжелое.

Неужели Ксорве правда нужен меч? Он ведь такой громоздкий, уродливый, лишенный изящества…

– Жесткий, – шептала Оранна. – И ненужный.

Ксорве вздрогнула, ощутив коварное давление магии.

Но ей в самом деле хотелось опустить меч. Такой груз в ее руках.

– Ты устала, – продолжала Оранна. – Ты слишком много трудилась. Даже у тебя есть пределы. Здесь очень холодно. Тебе нужно отдохнуть.

Это правда. Ладонь на рукояти отяжелела, разжалась и соскользнула. Меч с едва слышным стуком ударился о землю.

– Я слышала о тебе, – сказала Оранна. Оторвав рукава платья, она перевязала ладони. Она выглядела сильнее, к ней начала возвращаться жизнь. Они вышли из Лабиринта и вернулись в реальный мир, в пределы досягаемости богов. – Когда вокруг шепчутся о Белтандросе, они упоминают о его тени, – продолжала Оранна. – Чудовище Белтандроса. Его охотник во тьме.

Наклонившись, Оранна подобрала меч. Ксорве могла остановить ее, но какой в этом смысл?

– Возможно, ты его внебрачное дитя или он создал тебя из праха. Мне всегда нравились эти истории, – сказала Оранна. – Но нет ничего лучше холодного дневного света, чтобы развеять легенду. Где он тебя нашел?

– В Доме Молчания, – ответила Ксорве. Не было никакого смысла скрывать это.

До этого улыбка Оранны мерцала, как свеча на сквозняке. Теперь она засияла такой ядовитой белизной, что Ксорве могла разглядеть все ее зубы.

– Ну конечно, – сказала она. – Конечно, это ты. Конечно… он ушел в тот самый день. Ксорве. И ты служила ему все это время…

– Я служу ему до сих пор, – поправила ее Ксорве.

– О, нет, – сказала Оранна, смеясь от удивления и нарастающего восторга. – Нет. Ты служишь Неназываемому, как всегда служила.

– Нет, – с трудом выговорила Ксорве. Казалось, Оранна разрешает ей говорить, только когда хранительнице архивов нужен конкретный ответ.

– Белтандрос не верит, что Неназываемый заслуживает поклонения. Белтандрос не поверил бы и в солнце, если бы в нем не было для него толку. Но силу Неназываемого нельзя отрицать. Он был правой рукой Бездны. Он столь же древний, сколь невыразимый, и его жажда так же велика, как и его сила. Ты служишь Неназываемому во всех мирах Лабиринта – и так будет продолжаться до тех пор, пока ты жива, а может, и после.

Ксорве не могла раскрыть рта, но в ее голове любой аргумент против звучал слабо и неубедительно.

– Мы расходились с Белтандросом во мнениях по многим вопросам, – сказала Оранна. – И особенно по этому поводу. Дом Молчания сам по себе нелепый, и поэтому он решил, что такова и сила, которой мы служим. Скорее всего, выкрав тебя из-под носа Неназываемого, он намеревался что-то доказать. Белтандрос не уважает богов. Он хранит осколок Тысячеглазой в своей часовне и думает, что этим можно владеть. Он использует ее силу, но не служит ей. Возможно, ты думаешь, что он забрал тебя у нас, потому что нуждался в помощнице или потому что решил, что в тебе есть что-то особенное. Но это не так. Он просто хотел доказать свою правоту в споре со мной, и ему это не удалось.

Ксорве промолчала. Это вполне могло оказаться правдой.

– Ты помнишь день, когда тебя нашли? – спросила Оранна. – Наверное, нет. Ты была совсем ребенком. Зима в Ошааре – жестокое время, но свою жестокость она скрывает за красотой. Я была там. – Ее голос стал мягче, приглушеннее, в глазах зажегся свет, как будто она смотрела на что-то яркое и далекое. – Мы нашли тебя в маленьком домике на склоне холма. Шел снег. Там было много тел, слишком много для одного дома. Чума придет в дом, но ты не ощутишь ее прикосновения. И вот ты сидела посреди пола, целая и невредимая. Тебе тогда было два или три года. Неназываемый оберегал тебя. Ты была избрана. Ты все еще избрана. От него никуда не деться.

– Нет, – сказала Ксорве.

– Знаешь, – сказала Оранна, – я должна тебе кое-что рассказать. Вряд ли кто-то еще знает об этом, хотя настоятельница Санграй, вероятно, подозревала, а Белтандрос, возможно, догадался о некоторых фактах. Ты не первая Избранная невеста, сбившаяся с пути. Я тоже была избрана. Двадцать два года назад моя сестра отправилась в Святилище вместо меня.

Ее взгляд стал отсутствующим. Она не следила за реакцией Ксорве, но ее и не было. В памяти всплыли слова: Мы были послушницами в одно время. Поначалу она испытывала страх, но в назначенный день она была спокойна.

– После этого я ужасно заболела. Все четырнадцать лет я изучала магию. Дом Молчания дал мне возможность развить свой дар. Магия одновременно разъедала и поддерживала меня столько, сколько я себя помню, и я знала, что умру в муках, если откажусь от нее. Но я боялась воззвать к Неназываемому – вдруг он узнает, что я натворила. Мое тело начало разрушаться, и только когда я поняла, что умираю, я осмелилась обратиться к своему покровителю. Неназываемый ничего не забыл и не простил, но я дала ему новые обеты. Чтобы избежать смерти, я пообещала посвятить свою жизнь служению ему. Там, в Доме Молчания, они ошибаются. Они слепы. Они посылают нас в Святилище, потому что это единственная форма служения, которая им доступна, и они боятся, что бог разгневается, если они не будут доказывать свою преданность кровью. Как будто Неназываемый принимает в жертву только невинных. Я пообещала, что обрету знания и силу, верну все это в качестве подношения и буду работать в интересах Неназываемого. И это всегда было моей целью. Полагаю, Белтандрос пообещал тебе счастье, когда забрал тебя?

Нет, подумала Ксорве. Он пообещал ей лишь работу.

– Ты несчастна, потому что отказалась от своей цели. Белтандрос не может дать тебе цель. Ты даже не его прислужница. Ты всего лишь инструмент для выполнения какой-то непонятной тебе миссии.

– Чего ты хочешь от меня? – спросила Ксорве. Это должно было прозвучать дерзко, но вышло так, словно она предлагает свои услуги.

– Исполнение желаний Неназываемого можно отсрочить, но нельзя о них забыть, – сказала Оранна. – Ты пойдешь со мной. Наконец-то ты будешь служить великой силе.

Ксорве отчетливо расслышала приказ, как будто другой голос произнес: Ты уйдешь. Ты принесешь жертву. Ты поднимешься по лестнице к Святилищу. Ты никогда не узнаешь ни сомнений, ни страха, ни боли, и ты никогда не будешь одинока.

– Да, – сказала Ксорве и склонила голову.

Оранна протянула руку и погладила щеку Ксорве тыльной стороной ладони.

Бить под таким углом было неудобно, но Оранна не умела драться и не ожидала удара. Кулак Ксорве врезался той в живот, Оранна отшатнулась. Плохая позиция, слабый замах, но это дало Ксорве шанс, в котором она так нуждалась. Повернувшись на цыпочках, она пнула Оранну в живот, затем еще раз, быстрым, машинальным, отточенным ударом. Лодыжки Оранны запутались в подоле, она поскользнулась и рухнула на спину.

Ксорве стояла над ней. Во время драки она думала только о том, как убить Оранну. Можно было найти какой-нибудь тупой предмет и разбить череп. Затем она поняла – с горьким изумлением, похожим на смешок, – что у нее есть меч. Так будет чище. Пусть даже она чудовище Сетеная, но она не варвар. Наклонившись, она перевернула Оранну, отстегнула ножны и вытащила меч. Оглушенная, Оранна едва шевелилась.

В глубине души Ксорве порадовалась, что Шутмили этого не видит. Она приставила острие меча к горлу Оранны.

Никто не услышал бы, что она могла бы сказать в свою защиту или в качестве извинения. Это ее собственное решение. В конце концов, она бросила Шутмили умирать. Возможно, та уже мертва.

Тяжело сбегать в одиночку. Но ты будешь не одна. Все ее обещания оказались ложью. И Оранна тут ни при чем. Это ее собственное решение. Она не могла сбежать от этого, как и от других своих долгов.

Рука, державшая меч, онемела от холода – она сжимала рукоять так крепко, что больше не чувствовала ее. Что-то в ней перевернулось или надломилось, и она упала на колени. Меч упал рядом с коротким звоном.

Она так устала. Дни наслаивались снежными сугробами. Сначала медленно, а потом дни превратились в годы, и их вес сразу стал невыносимым. Она прослужила так долго. Какая разница кому – Сетенаю или Неназываемому? Теперь она здесь.

Возможно, Сетенай захочет увидеть Оранну живой. А может, и нет. Пусть решает сам. У нее не осталось никаких сил.

Убрав меч в ножны, она связала Оранне руки. Реликварий она засунула в карман. Дело сделано.

Оранна все еще была без сознания. Ксорве перекинула ее через плечо и вышла из погреба. Комнаты впереди были пусты. Неизвестно, где они находились, единственное, что она знала, это то, что они глубоко под землей, возможно, в самом сердце огромной сети подземелий.

Ксорве ничего не чувствовала. Тишина и пустота, как засохший стебель травы, который вот-вот сдует ветром. Реликварий был надежно спрятан в кармане. Именно таким она и представляла его себе – тяжелый, гладкий, слегка потрескавшийся со временем, богато украшенный. Он походил на шкатулку для драгоценностей или футляр для небольшого инструмента.

Она никогда не задумывалась, с какой целью Сетенай спас ее. Просто так случилось. Он хорошо с ней обращался. Вопросы были излишни.

Но теперь она задалась этим вопросом. Он сделал это не по доброте душевной и не из милосердия. Белтандрос Сетенай не делал ничего, что не приносило ему выгоды или не развлекало его. От нее была польза, и, возможно, ему нравилось проявлять к ней доброту.

Неважно, почему он выбрал ее. Неважно, кто она, кем она была, откуда она, что она сделала, предала ли свою подругу. Она выполнила то, о чем он ее попросил. Она полностью выполнила свое предназначение. Реликварий был тому доказательством.

Она вытащила Оранну в коридор, в котором в обоих направлениях были двери. Это место казалось знакомым. В полумраке было трудно определить, куда она попала…

Оранна дернулась. Нужно выбираться отсюда, пока она не очнулась.

Ксорве дошла до подножия лестницы. Где бы они ни были, выход наверняка наверху… и все же Ксорве знала это место, как будто бывала здесь в юности.

Наверху лестницы открылась дверь, и подземелье озарил резкий белый свет солнца. Ксорве прищурилась. Какие-то фигуры смотрели на них сверху.

– Эй, ты, – окликнул ее голос. Ксорве узнала тлаантотский выговор. – Не хочешь подняться и рассказать нам, что ты делаешь в сокровищнице канцлера?

Ее привели во дворец, напоили крепким вином и завернули в теплые одеяла. В юности, в самом начале службы у Сетеная она всегда возмущалась такому обращению, предпочитая зализывать свои раны в одиночестве. Теперь она не стала сопротивляться. Пленницу увели. Ксорве усадили у камина в верхней гостиной.

Зелено-золотым, как листва дуба, вихрем Сетенай ворвался в комнату. Глаза Ксорве, к ее стыду, наполнились слезами.

– Ксорве?

– Господин, – сказала она. Порывшись в кармане, она вытащила Реликварий. Больше ей нечего было сказать.

Никогда раньше она не видела Сетеная утратившим дар речи, но он молча протянул ладонь, чтобы забрать Реликварий, и сжал руки Ксорве в своих.

– О, чудесное создание, – сказал он. – Разве ты когда-нибудь меня подводила?

Он перевернул Реликварий, поглаживая поверхность, как будто не в силах поверить, что он настоящий. А затем – словно никаких преград никогда не существовало – он открыл крышку. Ксорве не могла разглядеть содержимое, но после всего пережитого ее мало что не интересовало.

– Ах, – сказал Сетенай. – Конечно. О, конечно. – Он смотрел на содержимое шкатулки так, будто Ксорве и весь остальной мир исчезли. – Боже мой! Сколько времени прошло? Какой же я дурак.

В конце концов, он, кажется, пришел в себя. Захлопнув крышку, он засунул Реликварий во внутренний карман халата.

Ксорве сразу же заметила, что в нем что-то изменилось, но не могла сказать, что именно. Внешне никакой разницы не было. Нечто похожее произошло, когда они вернулись в Тлаантот, вспомнила Ксорве. Стоило им войти в город, как Сетенай тут же стал быстрее, мудрее, полным жизни, уверенным в себе. И теперь случилось то же самое, только перемены были раз в десять заметнее. В его глазах появился непривычный блеск.

Впервые в жизни он, склонившись, поцеловал Ксорве в лоб чуть правее шрама, оставленного Моргой. Когда он выпрямился, его глаза радостно сияли, и он похлопал себя по груди, где под слоями парчи был спрятан Реликварий.

– Где ты нашла его?

– Он все еще был у Оранны, господин. Мы нашли ее в земной обители Ирискаваал, в Антрацитовом Шпиле.

По его лицу пробежала легкая тень узнавания, но он просто кивнул.

– Вы знакомы еще со времен Дома Молчания, – сказала Ксорве, не в силах повторить остальные слова Оранны.

– Да, это так, – подтвердил Сетенай. – Опасная женщина. Ты должна знать, как много для меня значит, что ты вырвала это из ее рук. О, Ксорве. Лучшая и самая ценная из моих слуг. Ты сделала меня собой. Благодарю тебя.

Ксорве опустила глаза. Все это напоминало сон – абсурдный и тревожный.

– Господин, Тал потерялся. Где-то там. – Его поразило заклятье, и она не знала, выжил ли он. – Он серьезно ранен. И я не знаю, как мы попали в сокровищницу. Это бессмыслица.

– Хм, – отозвался Сетенай, стоя перед камином. – Да, как странно.

Она выбросила это из головы. Лабиринт Отголосков – необычное место, где может случиться что угодно.

– Я прослежу, чтобы Талассереса нашли. Не волнуйся за него. Ты расскажешь мне, как все произошло? – он расположился в кресле напротив нее.

Ксорве сглотнула.

– Да, господин, – сказала она. Она до сих пор ощущала эту тяжесть снега, эту усталость. Она чувствовала себя так, будто наполовину увязла в нем. В последний раз ей удалось поспать, когда они летели с Шутмили на украденном корабле. – Я хотела спросить, – добавила она. Сейчас или никогда. – Оранна сказала, что вы забрали меня из Святилища, просто чтобы доказать свою правоту в споре. Это правда?

Теперь она видела снег наяву, белые хлопья закружились перед глазами. Она не могла заставить себя посмотреть Сетенаю в лицо. Его голос слышался издалека, будто его доносил ветер, но не успела она понять его ответ, как провалилась в беспамятство.

IV
Могила Отступницы

Да забудется имя мое, да забудет меня мой род, ибо я буду жить в деяниях моей квинкурии во славу Императора и Девятерых.

Клятва кандидата в члены квинкурии

20
О чем сожалеет меч

Могила Отступницы не оправдывала свою репутацию: в ней не было цепей. Не было ни колеса, ни дыбы, ни печи – по крайней мере, в той части крепости, где Верховный инквизитор Канва Жиури заточила в тюрьму свою племянницу.

Жиури заглянула в смотровое окно. Помимо кровати, в камере Шутмили было много книг, а над очагом висела икона Линарьи Лучезарного. Комната была тихая, но не совсем, сюда доносился шум ветра и волн. Трудно было догадаться, что там, за решеткой.

Шутмили сидела у окна и смотрела на серое пространство внизу, как она делала каждый день с тех пор, как Жиури привезла ее сюда. Отсюда не было видно отдельных волн. Море поднималось и опускалось единым целым.

Жиури покачала головой и повернулась к своему гостю, адепту квинкурии. Он выглядел в точности как Бдение, за исключением черного пояса, расшитого красным. Это был адепт Рубина, одной из главных исследовательских квинкурий. Непривычно было видеть поблизости одинокого адепта без его двойников, но остальные члены Рубина работали в библиотеке или лаборатории в Могиле.

– Боюсь, то, о чем вы просили, невозможно, Верховный инквизитор, – сказал он.

– Не понимаю, почему это невозможно, – ответила Жиури. Прошло уже больше недели с тех пор, как они прилетели в Могилу Отступницы, и от каждой последующей неудачи она начинала шипеть от разочарования, как фитиль, с каждым дюймом приближающий взрыв. После событий в Антрацитовом Шпиле она чувствовала себя изможденной. Отрава от оберега все еще давала о себе знать. Если она двигалась слишком быстро, нерв защемляло, и она теряла равновесие. – И как вы можете быть так уверены, даже не проведя осмотр?

– В этом нет необходимости. Я мог бы сказать это еще до того, как вы привели меня сюда. Союз кандидата с квинкурией – процесс, известный как «слияние», – требует волевых усилий от всех вовлеченных в него. Если кандидат не хочет, его не удастся подчинить, – голос Рубинового был таким же ровным и невозмутимым, как у Бдения, но с визгливой ноткой, которая действовала Жиури на нервы.

– А если ее опоить? – предложила Жиури. Вышло слишком прямолинейно, но вся эта затянувшаяся операция была на редкость неэффективной. Порой подбирать слова не имеет смысла. Порой просто нужно продолжать, пока дело не будет сделано.

– Нет, Верховный инквизитор, – сказал Рубиновый. В его голосе не слышалось неодобрения. Похоже, слияние лишало членов квинкурии то ли желания протестовать, то ли просто способности его выражать. – Подобное действие крайне затруднило бы процесс слияния, – добавил он.

– А я-то думала, что вы, квинкурия Рубина, специализируетесь на нестандартных решениях, – Жиури вздернула бровь. Рубиновый посмотрел на нее – а может, нет, трудно сказать. Черная сетчатая маска ничего не выдавала. Жиури и представить не могла, что будет когда-нибудь скучать по своей работе в молодости, когда она выступала обвинителем против воров и вандалов в Малом Суде, но воры и вандалы хотя бы выражали свои чувства.

– Это так, Верховный инквизитор, – сказал он. Длинная пауза. – Уверяю вас, я всесторонне обдумал этот вопрос.

– Рада это слышать, – откликнулась Жиури, не пытаясь даже притвориться искренней.

Она отпустила Рубинового, и тот удалился по коридору, напоминая большого белого журавля. Как обычно, Шутмили в камере никак не реагировала на наблюдение. Жиури решила, что та притворяется из чистого упрямства, и была вынуждена уйти, пока ее не обуяла ярость. Ей было не так-то легко успокоиться, гнев буквально душил ее.

Вернувшись в свой кабинет, Жиури уставилась на лакированную поверхность кофейного столика, проклиная тот день, когда она спасла Шутмили. Если бы ее племянница умерла в вишневом дереве, они могли бы замять дело. Это было бы определенной потерей для Империи, но зато ее брат мог бы полностью отдаться горю: со временем рана бы затянулась, а не превратилась в чудовищную незаживающую язву, как сейчас.

Время от времени Адхара интересовался, как поживает Шутмили. Жиури подозревала, что он не спрашивает чаще только из приличия. О последней ее выходке он еще ничего не слышал. Она хотела, чтобы к моменту их разговора все уже разрешилось: Шутмили прошла слияние, Лучники возродились, род Канва очистился от скверны, а сама Жиури спокойно вернулась к своим благословленным Девятерыми обязанностям. Конечно, брату она объяснит это другими словами.

Твоя дочь сейчас гораздо счастливее, чем когда-либо. У нее есть истинная цель, санкционированная Императором и Девятерыми. Уверяю тебя, она благодарна.

Она не станет упоминать, что во время последнего визита в камеру маленькая мерзавка чуть было не плюнула ей в лицо.

Канва вздохнула. Было бы здорово, если бы Рубин смог найти волшебный способ все исправить, но Жиури по опыту знала, что от магии зачастую больше проблем, чем помощи. Люди – все равно что замки́. Они сопротивляются ровно до тех пор, пока не подберешь нужные зубцы. Благодаря этой технике Жиури стала успешным прокурором, а Шутмили – отнюдь не закоренелая преступница. Рано или поздно Жиури отыщет к ней ключ – и это случится скорее рано.

Вероятно, пришло время нанести еще один визит ее старому другу Белтандросу Сетенаю.

Охотничий домик Сетеная припал к склону лесистого холма, будто трутовик.

В первое утро одна из дочерей егеря зашла в комнату Ксорве, чтобы подмести пол и зажечь лампы. Ксорве об этом не просила, но ей не хотелось обижать девушку, выгнав ее из домика. Вечером та принесла поднос со смоляным вином, фаршированными виноградными листьями и маленькими пирожными, посыпанными сахарной пудрой.

Ксорве собиралась питаться добычей. Она думала, что так ей станет легче, или, по крайней мере, это отвлечет ее от бесцельности будущего. Именно поэтому она сбежала из Тлаантота всего через несколько дней после возвращения Реликвария. Город был таким же, как всегда. Ей необходимо было направить мысли в другое русло. Если она будет думать о Шутмили… но даже закончить предложение было слишком опасно.

На второй день она ушла в лес. Сетенай не интересовался охотой и держал охотничий домик только для вида, но егерь когда-то обучил Ксорве основам. Она давно не охотилась, однако тренировки не прошли бесследно. Бесшумно прокрасться мимо сосен, – олень притаился в кустах ежевики – согнуть лук, пустить стрелу… в последний момент олень дернулся. Стрела вонзилась ему в брюхо. Это должно было быть мгновенное убийство одним выстрелом, но олень выжил и с пронзительным стоном бросился в кусты, увязая в них, будто в грязи.

Ксорве пыталась приладить новую стрелу. Руки дрожали. Прекратив попытки, она выскочила из кустов и ринулась через всю поляну к оленю. В зарослях тревожно чирикали какие-то птицы. Лес переполошился. Ксорве была слишком близко, и олень бросился прочь, продираясь сквозь заросли.

– Постой, – позвала она, пытаясь схватить оленя, чтобы перерезать ему горло, но тот исчез, оставив позади раздавленные виноградные лозы и темные пятна крови. Воздух гудел от криков боли. Наверное, стоило погнаться за ним и прикончить, но у Ксорве не было сил. К горлу резко подкатила тошнота, и она упала на колени среди растоптанного кустарника, не обращая внимания на колючки. После этого случая она повесила лук на стену и ела то, что ей приносили.

На следующий день из города пришло письмо. Она поняла, что оно от Сетеная, еще до того, как увидела его четкий почерк и печать канцлера. Письмо было написано обычным шифром несколько дней назад.

Ксорве,

Прошу прощения за запоздалое письмо.

Карсажийцы не слишком довольны нами, но они привезут Талассереса. С ним все хорошо, он выжил. Я понимаю, что это может тебя разочаровать.

По поводу твоего вопроса: я понял, кто такая Оранна, еще в момент нашей первой встречи. Она чудовище, и она лжет. Больше всего себе, но она не может остановиться, и всегда в этом есть злой умысел. Ей мастерски удается давать жестокое толкование совершенно невинным или случайным событиям. Ее версия о том, что именно побудило меня забрать тебя из Дома Молчания, – чистой воды выдумка.

Надеюсь, что тебе удалось восстановить силы. Твой гонорар, как обычно, ждет в Банке Тлаантота.

С наилучшими пожеланиями,

Сетенай

Ксорве дважды или трижды перечитала письмо и убрала его. В ней поднималось какое-то сильное чувство, переполняя ее до краев.

Надеяться на большее было бессмысленно. Письма Сетеная всегда были краткими и редкими. Это было самое длинное его послание, и оно давало правдоподобное объяснение – ей стоит довольствоваться этим. Он был занят и уж точно не явился бы сюда сам. Если ей хотелось поговорить с ним лично, стоило оставаться в городе.

Дочь егеря наблюдала за ней, поэтому Ксорве убрала письмо в вещевой мешок и постаралась выкинуть его из головы. Не стоило столько размышлять над словами Оранны, и она совершенно зря рассказала об этом Сетенаю. Он утверждал, что Оранна солгала, но это неважно.

Она вернула ему Реликварий. Это единственное, что имело значение, пусть даже она не чувствовала ни малейшей радости по этому поводу. А еще она помешала Оранне его открыть – но эта мысль напомнила ей о том, что Неназываемый все еще существует, никогда не исчезнет и никогда ее не забудет.

Со стыдом вспомнилось, как часто она воображала себе раньше сцену вручения Реликвария Сетенаю. Не то чтобы она надеялась на ликующую толпу или, боже упаси, на медаль за пленение Оранны. Она не знала толком, чего хотела. Доверия, признания… но ведь она этого добилась? Он доверял ей настолько, насколько мог вообще кому-либо доверять. И хватит с нее.

Она не ответила на письмо, и в течение следующих нескольких дней никаких вестей из Тлаантота больше не было. Она пыталась привыкнуть к огромной кровати с балдахином. Она изнуряла себя прогулками по лесу, но по ночам не могла заснуть, прислушиваясь к голосам умерших. Ей снились кошмары. Там были Тал и Шутмили, их убивала она или кто-то другой: просто еще две ее жертвы. Ради Сетеная она убила многих, начиная с Акаро. Именно этого он и ожидал от нее. Это было частью ее обучения, частью ее стараний сбежать как можно дальше от Дома Молчания и стать кем-то совсем другим – и ей это удалось.

Меч не знает ни жалости, ни сожалений. Так говорил Сетенай, а может – один из ее наставников, а может, это была строчка из какой-то дешевой драмы в Сером Крюке. Каждую ночь она неподвижно лежала, не сводя глаз с тяжелого балдахина и отгоняя новый кошмар.

Но ничто не помогало против снов, в которых полумертвая Шутмили, с трудом дыша, пыталась встать и посмотреть ей в лицо, хватаясь за рассыпающееся на куски тело.

Ксорве просыпалась, глотая ртом холодный воздух, будто утопающая, и пыталась привести мысли в порядок. Это была мимолетная слабость. Ей доводилось видеть людей в отчаянии. Она успокаивала себя, что со временем станет легче.

И тогда она сможет думать о Шутмили.

Это был мой выбор. Я не собираюсь возвращаться.

После этого воспоминания заснуть уже не удавалось. Как-то утром, через несколько дней после письма, горничная пришла на рассвете и застала полностью одетую Ксорве, которая выметала и без того чистый очаг.