Текст книги "Неназываемый"

21
Под усиленной охраной и крепко связанная

Прежде чем послать за Ксорве, Канва Жиури тщательно подготовила сцену для допроса. Они будут сидеть вдвоем, будто старые друзья, на террасе, увитой цветущими виноградными лозами. Она захватила с собой из городского дома кофейный сервиз рода Канва – синие и золотые ирисы на фарфоре, – и красиво сервировала его на балконном столике. Она намеревалась получить то, что хотела, не давая проклятой Девятерыми девчонке повода нажаловаться Сетенаю.

Вместо инквизиторской мантии она накинула легкую шаль поверх летнего платья и тщательно уложила волосы в элегантные косы, отказавшись от обычного пучка. Ничто не должно напоминать Ксорве об их последней встрече, когда она, рыча, приставила Шутмили нож к горлу. Жиури и сама предпочла бы забыть от этом, она не любила прибегать к насилию.

Когда на пороге появилась Ксорве, выяснилось, что та тоже надела лучшее платье и даже более-менее пригладила волосы. Значит, они обе будут стараться вести себя как можно учтивее. Жиури удержалась от улыбки. Она прекрасно помнила лицо Ксорве в Антрацитовом Шпиле: широко распахнутые глаза, в которых читались потрясение и неприкрытый, явно неподдельный гнев. Это воспоминание должно было сыграть Жиури на руку.

– Благодарю, что согласилась побеседовать. Я знаю, наша последняя встреча была далеко не такой светской, – начала Жиури, указав на один из плетеных стульев перед тем, как сесть самой.

– Но я уверена, что ради Шутмили мы сможем докопаться до сути, – продолжила Жиури. – От тебя мне нужна всего лишь ясная картина случившегося, и я думаю, будет лучше, если мы вернемся к началу. Мой коллега инквизитор Цалду считает, что вы прибыли в мир Предтеч с намерением похитить мою племянницу.

– Нет, – сказала Ксорве, – я понятия не имела, что она там будет. Я просто выполняла поручение Сетеная.

Жиури выслушала ее историю. Нет, Ксорве не знала, что они найдут в умирающем мире. Нет, она не помнила, как им с Шутмили удалось выбраться до коллапса.

Жиури знала, как ведут себя подсудимые, притворяющиеся невинными. Удивительно, как часто люди верили, что это сработает, как будто они первыми до этого додумались.

– А потом ты привезла ее обратно в Тлаантот и передала мне в обмен на перелет в Карадун. Похвально! – Жиури подарила ей годами отточенную ласковую улыбку и с удовлетворением отметила вспышку ярости в глазах девушки.

– Ничто из этого не было приказом Сетеная, – заметила Ксорве. Конечно, так ей велели говорить, но Жиури в это верила: не в природе Сетеная было приказывать что-то настолько абсурдное. – Доктор Лагри сказал, что я получу награду, и я решила, почему бы и нет? – продолжала Ксорве. – Я не думала, что она настолько важна. Потом поняла, что нужно было просить больше.

– И все же, – сказала Жиури, – на полпути к месту назначения ты – и здесь я действительно ничего не понимаю, – ты уговорила или заставила Шутмили выкрасть челнок, и вы скрылись, – Жиури все еще испытывала досаду: это случилось, она позволила этому случиться, у них это отняло столько времени и сил, и до сих пор ничего не решено.

– Да, – упрямо сказала Ксорве. – Я собиралась потребовать за нее выкуп. Я отвезла ее на Павлинью станцию, чтобы выставить на торги. Не вы, так кто-нибудь другой купил бы ее.

– Ты не очень-то стараешься обелить себя, – заметила Жиури. – Алчность, как кислота, растворяет все возражения. Я удивлена, что Сетенай позволил мне поговорить с тобой.

Ксорве пожала плечами.

– Теперь уже ничего не изменить. Она у вас. А я не выиграла ничего, кроме множества неприятностей. Такой уж расклад.

Ксорве прекрасно понимала, что делает. Она ничего не теряет, изображая из себя тупого головореза, находящегося под защитой Сетеная. Жиури хорошо знала эту тактику, знала, как ее сломать. Улыбнувшись, она отставила чашку.

– Ты правда думаешь, что я такая глупая, дитя мое? – спросила Жиури на ошаарском.

До сих пор они разговаривали на карсажийском, которым Ксорве владела практически в совершенстве, но нужно дать ей понять, что Жиури способна играть и на ее территории. Мало кто из инквизиторов считал необходимым учить ошаарский, и хотя она никогда не говорила на нем свободно, ее знаний должно было хватить.

К Ксорве быстро вернулось самообладание, но от Жиури не ускользнуло ее потрясение. Попалась, подумала она и улыбнулась.

– Я прощаю тебя за это, – сказала Жиури, – потому что многие из моих коллег совершенно глупы. Но не ври мне. Это оскорбительно.

– Может, в этом и смысл, тетушка, – парировала Ксорве.

– Мы видели тебя с Шутмили, – продолжала Жиури на ошаарском. – Я была неправа. Ты не принуждала ее. Она пошла с тобой добровольно. Вы действовали сообща.

Вот что Жиури упустила в первый раз. Она не знала точно природы чувств Шутмили, и бесполезно было уговаривать племянницу признаться в чем-либо, но Жиури должна была догадаться. Возможно, сыграло роль предубеждение, но она не сразу разглядела за ошаарской наемницей Сетеная девушку, ровесницу Шутмили, и, что немаловажно, – девушку с яркими глазами, длинными ногами и плавными, уверенными движениями, которые говорили о годах тренировок и постоянной практике. Теперь Жиури многое стало ясно, единственное, чего она не знала, так это был ли интерес взаимным. Сетенай не совсем ясно выразился по этому поводу.

– Думайте что хотите, – сказала Ксорве. Тон ее по-прежнему был небрежным, но от вызывающей позы не осталось и следа. Мышцы плеч напряглись, будто в ожидании атаки. Учитывая то, как легко эта девушка справилась со cтражем Зильей, Жиури должна была забеспокоиться. Вместо этого она почувствовала знакомое возбуждение. Ловушка захлопнулась, осталось нанести решающий удар.

Жиури перешла обратно на карсажийский и откинулась на спинку стула, с улыбкой наблюдая за Ксорве. Мышцы лица начали ныть. Уголки ее рта растянулись над зубами.

– Можешь расслабиться. Я не собираюсь вредить ни тебе, ни Шутмили. В конце концов, она дочь моего брата. Я знаю, что ты пытаешься защитить ее, и хочу знать почему.

– Вы же вроде все для себя решили, – сказала Ксорве. – Не знаю, зачем я вам вообще понадобилась.

– Потому что мы не можем уговорить ее, – притворно вздохнула Жиури: точнее, ее разочарование было реальным, но она ни за что бы не показала этого просто так. – Она отказывается от слияния. Я хочу знать, почему годы подготовки пошли насмарку. Я хочу знать, что ты с ней сделала.

Это вызвало ожидаемую реакцию. Если не обращать внимания на шрам, клыки и решительное выражение лица, Ксорве в принципе была открытой книгой. Шок сменился облегчением, за которым последовало нечто, похожее на радость, если Жиури не ошибалась.

Ксорве попыталась взять себя в руки и заметила:

– Какая жалость.

– Печально, правда? – спросила Жиури. Теперь, когда Ксорве потеряла самообладание, она контролировала ситуацию, но расслабляться было рано. Девушка была на крючке, но если сделать неверный шаг, она сорвется.

– Это печальная новость для всех, кому дорого благополучие Шутмили, – мягко продолжила она. – Не знаю, в курсе ли ты, какова средняя продолжительность жизни обычного мага по сравнению с адептом квинкурии, но…

– Я в курсе, – ответила Ксорве.

Что ж, этим ее не напугать. Но может сработать серьезная угроза.

– Что касается более насущных дел, некоторые люди в Могиле Отступницы полагают, что Шутмили следует отдать под суд, и они начинают терять терпение.

Жиури оценила собственную ловкость – она проговорилась будто случайно.

– Ты знаешь, как в Карсаже обращаются с беглыми магами? – продолжала Жиури.

– Что ж, расскажите, – Ксорве дернула губой.

– Широкая публика не верит, что мага можно убить обычным оружием. Это, конечно, не так, но правосудие должно свершиться. Инквизиторат поручил квинкурии Рубина разработать новый метод казни. Их изобретение – Сияющие Уста. Производит неизгладимое впечатление.

Упоминание об Устах обычно вызывало какую-то реакцию – потрясение или брезгливый интерес. Но Ксорве просто внимательно смотрела на нее.

– Не сомневаюсь, – сказала она. – Простите. Я ничего с ней не делала. Я не могу вам помочь.

– Да? – удивилась Жиури. – Как интересно. Канцлер Сетенай рассказывает другую историю. Основываясь на полученной от него информации, я вынуждена предположить, что это ты привила моей племяннице сомнения в ее призвании.

Ксорве замерла. Когда она, наконец, заговорила, ее голос дрожал, как у ребенка, признающегося в проступке.

– Он… он так сказал?

– Он был откровенен со мной, – сказала Жиури. Она беседовала с Сетенаем буквально этим утром, и реакция Ксорве с лихвой подтверждала его слова. Жиури не сомневалась, что если бы он знал, как она намерена использовать эту информацию, он бы промолчал.

– Ну, тогда удачи вам, – сказала Ксорве. – Я не стану вам помогать. Она никогда на это не согласится. Вы ничего не сможете сделать.

В ее глазах снова зажегся гнев и выросла стальная стена упрямства, пряча другие эмоции. Но это уже не имело значения.

– Ничего страшного, – откликнулась Жиури. – Ты мне очень помогла. Я получила все, что мне было нужно.

Ксорве захлопнула дверь на террасу. Внутреннее оцепенение уже больше напоминало боль, а боль – ярость. Она собиралась вернуться в свою комнату, но вместо этого обнаружила себя на полпути к кабинету Сетеная. Тал стоял, прислонившись к колонне возле двери.

– Кажется, беседа с инквизитором прошла отлично?

– Отвали, Талассерес, – сказала она, распахнув дверь в кабинет.

Сетенай сидел за столом, склонившись над гроссбухом.

– Доброе утро, Ксорве, – поприветствовал он ее, не поднимая глаз. – Это на тебя непохоже. Что-то случилось?

– Что вы сказали Канве? – спросила она. – О нас с Шутмили?

– Ничего сверх того, что сказала мне ты, – ответил он.

– И что именно? – уточнила Ксорве, подойдя к краю стола.

В голову ударила кровь – будто ветер, поднимающийся на море в преддверии неожиданной катастрофы.

– Что вы с Шутмили сблизились, что она тебе нравится и ты ее жалеешь. Что это ты, по всей видимости, заронила в ней сомнения в ее призвании…

Точь-в-точь как говорила инквизитор Канва. Она не солгала. Ксорве стиснула челюсти, чтобы не закричать. Сетенай еще не закончил.

– И что на твое поведение могли повлиять необычные обстоятельства твоего прошлого. В общем, ничего страшного. – Он спокойно выдержал ее взгляд. Сетенай никогда не терял самообладания, и легко было поверить в то, что он рассудителен, а ты – всего-навсего капризный ребенок.

– Я не говорила ничего подобного, – начала она, хотя знала, что это ни к чему не приведет. – Зря вы рассказали об этом Канве.

Не только о Шутмили, но и о ее необычных обстоятельствах – причем так небрежно. Ему, будто иностранцу, бесполезно было объяснять, что к ее чувствам и поступкам нельзя подобрать единый ключ, что ее задело то, как он ее воспринимал.

Сетенай смотрел на нее с легким недоумением.

– Жиури не враг нам. Нет смысла скрывать что-то столь безобидное. Они улетают, наши отношения с Карсажем не пострадали, никто больше не собирается тебя арестовывать.

– Это не безобидно, – она едва сдерживала возмущение. Еще одна попытка заставить его выслушать. – Я думала, мы на одной стороне.

Конечно, все было не так. Она была на стороне Сетеная. Его враги были ее врагами. Наоборот это не работало.

– Я понимаю, это неприятно, когда твои чувства обсуждаются публично, – сказал он, – но тебе следует быть выше этого. Пожалуйста, иди, отдохни немного и возьми себя в руки.

Сетенай постучал кончиками пальцев по поверхности стола. Его перстни вспыхнули зеленым и золотым. На столе стояла восьмигранная шкатулка из полированного и инкрустированного дерева. При виде Реликвария в голове Ксорве пронеслась мысль – разумеется, он держит его при себе, – а затем еще одна, полная презрения, – и зачем все это было? Я правда верила, что это что-то изменит?

В ней всегда жила надежда, пусть и не облеченная в слова: если она вернет ему Реликварий, если докажет свою значимость и преданность, то он увидит ее такой, какая она есть.

Это была мечта, которая придавала ей сил выносить усталость и одиночество, тяжелый труд и допросы. Ради нее она предала Шутмили, но теперь эта мечта рассеялась как дым.

Когда она вышла из кабинета, Тала уже не было. Ксорве надеялась, что застанет его – потому что тогда с ним можно будет подраться, а может быть, потому, что он единственный человек в мире, который способен ее понять.

Тогда она повела себя нетипично, направившись в комнату Тала. Комната была опрятной до стерильности, на одной стене разместилась коллекция ножей, на другой – зеркало во всю ширину. На раковине рядом с бритвой стоял флакон духов. Это единственное, что придавало комнате жилой вид – это, и сам Тал, который крутился перед зеркалом с тренировочным мечом в руках.

– Твой замах отвратителен, – сообщила Ксорве и уселась на край кровати.

– Отвали, – любезно отозвался Тал. – Что надо?

– Кажется, Канва уезжает, – сказала она. Было слишком мучительно говорить о том, что ее на самом деле беспокоило.

– Туда ей и дорога, – сказал Тал. – Считай, что тебе повезло, что не нужно больше ее терпеть. Этот ее взгляд. А Сетенай все время прыгал вокруг нее. О, расскажи мне о своих виноградниках, расскажи о летнем домике. Аж тошно.

Ксорве понимала, почему это казалось ему несправедливым. Обычно Сетенай терпеть не мог светскую болтовню. Тал пять лет потратил на то, чтобы переделать себя под его мерку и научиться сразу переходить к сути.

– Ты когда-нибудь задумывался, что он сделает, если ты что-нибудь скажешь?

– Ты о Сетенае? Что такого я должен сказать?

– Не знаю, – сказала она. Даже с Талом, который как никто другой мог ее понять, было нелегко подобрать нужные слова. – Что с тебя хватит. Что ты знаешь, что он никогда не поверит, что ты… ну…

– Личность? – подсказал Тал, рассматривая в зеркале свое лицо.

– Нет, я… – запнулась Ксорве. Слова напоминали осколки льда – трудно удержать и больно прикасаться.

– Ты что, только сейчас это поняла? – фыркнул Тал.

– Ты думаешь, он на самом деле такой? – спросила она. – Но ты же…

– До сих пор сплю с ним? – подхватил он. – Ну, да. Я живу надеждой. К тому же, у тебя есть глаза?

– Фу, – скривилась Ксорве.

– Хотел ли я когда-нибудь бросить все и найти другое занятие? – продолжал Тал. – Раньше мне казалось, что я должен. Но опять же… Я разочаровал свою семью. Не закончил образование. Помог Сетенаю убить собственного дядю… нужно за что-то ухватиться, а иначе так и будешь скользить по наклонной. Я смирился. К тому же он со всеми такой, ничего личного. У него нет настоящих друзей.

Вздохнув, Ксорве откинулась на кровать. Она бросила Дом Молчания, бросила Серый Крюк, бросила Шутмили. Всех, кто был добр к ней, она бросила или предала.

Возможно, Тал опрыскал комнату спреем жалости к себе.

– Когда ты был на корабле у карсажийцев, они упоминали, куда именно везут Шутмили? – спросила она.

– Вряд ли, – сказал он. – Я не прислушивался.

Ксорве закатила глаза.

– Я так и думала. Вообще ничего не помнишь?

– Нет. Они сказали, что отвезут меня домой, а больше меня ничего не интересовало.

Ксорве не могла его винить. Всего месяц назад она чувствовала бы то же самое. Но попытка не пытка. Плохо, что совсем скоро инквизитор Канва отправится к Шутмили, унося с собой тайну о ее местонахождении.

Ксорве направилась к себе. Мысли путались, гнев, печаль и странное ликование то и дело сменяли друг друга. В конце концов одна мысль оформилась: Шутмили жива, и Ксорве даже знала, где она – в Могиле Отступницы, что бы это ни значило, – а значит, Ксорве может найти ее и спасти. В конце концов, не зря на ее обучение потратили столько денег. Она мастер по возвращению вещей. Пусть даже Шутмили будет вечно ее ненавидеть – ведь Ксорве все порядком испортила, – но она должна попытаться.

Пройдя по комнате, она покидала вещи в дорожную сумку. Одежда, ножи, карты, деньги, документы. Можно подкупить карсажийского охранника, спрятаться на борту корабля или перекинуть Канву через балкон, пока она не сознается, куда именно они упрятали Шутмили.

Окрыленная этой мыслью, она вышла из комнаты, но тут выяснилось, что инквизиторы уже покинули Тлаантот. Видимо, они собрали вещи и улетели сразу же после встречи Ксорве с Канвой. Ксорве прокляла себя за горячность. Ей стоило вести себя вежливо и попытаться выжать из Канвы больше информации во время их беседы. Вместо этого Канва ускользнула, забрав с собой единственную зацепку о местонахождении Шутмили.

Усилием воли Ксорве подавила слабый голосок, который нашептывал ей: все было напрасно, ты опоздала, просто сдайся. Она потратила целые гребаные дни, упиваясь жалостью к себе в охотничьем домике вместо того, чтобы что-то сделать. Плохо, что она столько тянула с этим, но дальше тянуть просто невозможно.

И что ей теперь делать? Где расположена Могила Отступницы? Она недостаточно хорошо знала Карсаж, чтобы строить догадки об этом.

В памяти всплыло – спроси у того, кто знает, знакомая откуда-то фраза.

И тут ей вспомнился сон, яркий и тревожный, как будто она переживала все это наяву. Прорицатель в ожидании, кровавая дорожка… О таких снах рассказывали в Доме Молчания, и она знала, что это старая и ненадежная магия. Спроси у того, кто знает…

Она не могла вспомнить, была ли во сне хранительница архивов, но гадать, откуда пришло видение, не приходилось. Неприятно было думать, что Оранна копается в ее сонном подсознании, но это было предложение помощи. И Ксорве не сомневалась, что взамен Оранна попросит что-то серьезное.

Она испробовала бы любую другую зацепку прежде, чем снова встретиться с Оранной. И дело не только в том, что та ей не нравилась. Просить помощи у врага Сетеная – это предательство, а Оранна совершенно точно потребует больше, чем ей хотелось бы дать.

И все же… раньше она представляла себе, как Шутмили томится в одиночестве в темнице. Теперь она лучше понимала инквизитора Канву: та наверняка держит Шутмили в каком-нибудь приятном месте, хорошо с ней обращается и окружила ее людьми, которые на разные лады расписывают ей преимущества слияния. Они говорят, что быть поглощенным Квинкуриатом – это большая честь и священный долг, что ей так повезло стать избранной. Ксорве прекрасно знала, как это работает. Решимость любого человека не выдержит при таких обстоятельствах.

Будь в запасе время, у нее был бы выбор. Но время сузилось до предела, и других идей у нее не было.

Все охранники в подземелье знали, кто такая Ксорве. Ей не задавали никаких вопросов. Она почувствовала себя неловко. Сетенай так беспечен. Ксорве всегда беспокоилась о его беспечности.

Формой клетка напоминала персиковую косточку и была сделана из той же древесины, что и корпус кораблей Лабиринта. Клетку укрепили серебром и железом. Она была подвешена на цепях к верхней точке естественной пещеры и свисала над черным провалом, будто медальон. Охранники, не сводя глаз с цепей, стояли на дорожке, которая шла вкруг пещеры над клеткой. Каждое звено размером с человеческую грудную клетку было покрыто зелеными пятнами оберегов и печатей.

С дорожки вниз уходила узкая винтовая лестница без перил. Из бездны доносился шум воды. Никто из охранников не горел желанием сопроводить Ксорве к подножию лестницы, откуда над пропастью к клетке был протянут веревочный мост.

Дверь была заперта, но у Ксорве был доступ к хранилищу. К любому месту во дворце. Сетенай полностью доверял ей. Огромное, всеобъемлющее чувство. Ксорве никогда раньше не задумывалась о том, насколько оно хрупкое. Когда она только начала тренироваться с настоящим мечом, она не могла отделаться от мысли о том, как легко ранить плоть и порезать кожу. Теперь она собиралась сделать нечто ужасное. В кармане она сжимала ключ от клетки. Металл потеплел.

Стоило Ксорве пропасть из поля зрения, как охранники вернулись к своим разговорам. Ей даже хотелось, чтобы хоть кто-то что-то ей сказал. Тогда бы она подыскивала слова для оправдания, а не поворачивала ключ в замке, открывая дверь.

Внутри было тепло и влажно, как в оранжерее. Оранна сидела в кресле. В розовато-золотом свете она напоминала странный цветок, огромную орхидею из какого-то незнакомого мира. Она посмотрела на дверь, на Ксорве, и это ощущение исчезло. Просто изможденная женщина, у которой почти не осталось сил радоваться.

На ней по-прежнему была окровавленная накидка, и Ксорве поняла, что сон ее не обманул.

– Ты звала меня, – сказала Ксорве.

– Мне нужно было кого-то позвать, – сказала Оранна. Ее рука была теперь перевязана и подвешена на лоскутах от наволочки. – С тобой проще всего. Ты тоже была Избранной. И ты не так давно сломала мне нос.

– И сломаю его снова, если ты не прекратишь нести эту чушь про Избранных невест.

Оранна засмеялась.

– Я не ошиблась, не надо притворяться. Но это может подождать. Ты откликнулась на мой зов, а значит, веришь, что у меня есть что-то ценное для тебя.

– А на самом деле?

Оранна провела окровавленной рукой по левому глазу, оставив на щеке след, похожий на черный пепел.

– Я наблюдала за тобой с тех пор, как ты вернулась в Тлаантот. Если бы Сетенай уделял тебе хоть немного внимания, он бы понял, что происходит. Понял, что теряет твою преданность. С каждой каплей крови, которую я проливаю, ты забываешь его.

– Нет, – отрезала Ксорве. – Это не так…

– Он лгал тебе. Он не тот, за кого себя выдает. Ты ничем ему не обязана.

– Я обязана ему всем, – сказала Ксорве.

Оранна снова засмеялась.

– Но одного долга недостаточно. Ты хочешь получить что-то для себя. Впервые твои желания важнее, чем его планы. Его это не обрадует. Поверь мне, я знаю, как это работает.

– Это не так. В отличие от тебя, я не таю на него зла. Дело не в нем. И даже не во мне.

– Нет, – подхватила Оранна. – Все дело в Канве Шутмили, так ведь? Ты готова пожертвовать своей преданностью ради чего-то мимолетного. Я добилась почти невозможного – мне тридцать шесть лет. Карсажийцы обучают своих адептов, чтобы те горели как масляные лампы – по чуть-чуть, давая легкий свет. Но Шутмили горит как лесной пожар. Довольно было один раз увидеть ее в действии, чтобы это понять. Она великолепна, но не пройдет и десяти лет, как она умрет.

– Мне все равно, – сказала Ксорве, покривив душой, но у нее не было времени думать об этом сейчас. За эти десять лет кто угодно может умереть. – Ты бы ведь не стала выбирать Квинкуриат, если бы тебя заставили?

– Я отказалась умереть ради божества, которому служу, – сказала Оранна. – Само собой, я бы не стала отказываться от собственного разума, чтобы стать сосудом для Дракона Карсажа.

– Ты знаешь, где они держат Шутмили, – сказала Ксорве, – иначе бы ты не позвала меня.

– Возможно.

– Могила Отступницы.

– Оглянись вокруг, и рано или поздно найдешь ее, – сказала Оранна. – А еще это название карсажийской тюрьмы-крепости.

– Ты знаешь, где она? Как попасть внутрь?

– Нет, – сказала Оранна. – Вернее, не совсем. Я знаю только примерно. Но мне известно, где можно получить ответы.

Примерно – уже лучше, чем ничего.

– Поклянись, что поможешь мне спасти ее. Пообещай мне это, и я вытащу тебя отсюда.

– Мм. Ты не хочешь предать Белтандроса?

– Нет.

– Лучше смирись с тем, что ты именно это и делаешь. Он сразу это поймет. Никаких колебаний. Тебе уже приходилось сбегать от тех, кто тебя любит. Тебе предстоит холодный и тяжелый путь к себе. Пусть это и станет твоим компасом.

Ксорве вспомнила, как оступилась на рынке в Сером Крюке, а Сетенай подхватил ее и поставил на ноги. В ней должно быть что-то очень холодное и тяжелое, раз она действительно была на это готова.

– Я не стану колебаться, – медленно произнесла она.

– Тогда мы сработаемся, – заключила Оранна. Ксорве провела рукой по лицу, сминая щеку к носу, как будто она могла узнать себя, ощупав кости черепа и знакомую гладкую нечувствительность золотого клыка, который подарил ей Сетенай.

Оранна подошла к большой каменной ванне, которая, будто саркофаг, была покрыта вышитой тканью. Под тканью обнаружилось облако пара. Запахло цветами и кровью. Оранна достала из воды мокрый и сияющий кристалл, который Ксорве видела во сне.

– Возьми его, – велела она. Как только Ксорве коснулась камня, она почувствовала знакомый рывок, давнюю надвигающуюся темноту, и на мгновение ей показалось, будто она снова сидит на своем троне в Доме Молчания в ожидании пророчества.

Теперь она точно знала, где Оранна собирается искать ответы. Неназываемый расскажет им правду. Святилище снова призвало ее. Всякий раз, стоило ей вообразить, что она освободилась навсегда, он требовал ее возвращения.

– Ты хочешь, чтобы мы вернулись в Дом Молчания, – сказала Ксорве.

– Конечно нет, – сказала Оранна. – Если я вернусь, поднимется всякая ненужная суета, и мне придется вызвать Кверен на смертельную дуэль, чего мне совершенно не нужно. Дом Молчания умирает, и старый культ Неназываемого умирает вместе с ним. Я первая из тех, кто принадлежит новому порядку.

Ксорве изменилась в лице, и Оранна улыбнулась. Это была очень неприятная улыбка. Ксорве понятия не имела, как ей удалось убедить послушников последовать за ней.

– Ты же сама убила остальных, – вырвалось у нее.

– Разве это так плохо – умереть за то, во что ты веришь? – спросила Оранна.

– Они верили тебе. Ушмай и все прочие.

– Да, – сказала Оранна. – Они верили в мой путь. Они верили… в вечность.

– Ага, – откликнулась Ксорве. Она вспомнила, как Ушмай распростерлась на столе в Антрацитовом Шпиле. Ей, во всяком случае, вечность не досталась.

– Истинная сила Неизвестного пребывает вечно, и со временем она получит свое воплощение, – заявила Оранна. – Мы с тобой отправимся прямиком к средоточию этой силы. К его трону и земной обители. К Святилищу.

Ксорве не сразу осознала, что именно предлагает Оранна. Холодный ужас впился в нее, будто пиявка.

– Нет, – сказала Ксорве. Ее голос слегка дрожал – даже после стольких лет. – Ни за что.

– Ты боишься, – заметила Оранна. – Вдруг ты обнаружишь там то, что всегда отрицала. Что ты все еще служишь Неназываемому. Это…

– Ты хочешь сбежать отсюда? – спросила Ксорве, шагнув к ней ближе. – Я не шутила. Продолжай в том же духе, и я сломаю твой гребаный нос.

Оранна усмехнулась.

– Учту. Но ты знаешь, что другого пути нет. Карсажийцы не афишируют местоположение своей тайной тюрьмы.

Шутмили была жива и страдала из-за ошибки Ксорве. Бояться некогда.

Она вернула осколок камня из Святилища Оранне, и та спрятала его в накидке.

– Хорошо, – сказала Ксорве. – Если другого пути нет.

– Другого пути нет, – сказала Оранна. – А ты разве не спросишь, почему мне можно доверять? Как ты можешь быть уверена, что я не обману тебя?

– Да поглотит хаос нарушительницу клятвы, – процитировала Ксорве. – Да обглодают личинки плоть с ее бренного тела.

– Да забудется имя ее навеки, – с удовлетворением подхватила Оранна. – Совершенно верно. Может, я и оставила храм, но никогда не забывала закон. – Она подошла к шкафу, полному изысканных платьев и мантий, и нахмурилась. – Тебе придется одолжить мне плащ, – сказала она. – Мне хватило холода на всю оставшуюся жизнь.

– Да, конечно, – сказала Ксорве. Толстые стены и приглушенные звуки не спасали от подозрений. По коже пробежали мурашки – она внимательно следила, нет ли за ними наблюдения или прослушки.

Когда они выйдут из камеры, у них будет очень мало времени. Она скажет охранникам, что Сетенай вызвал пленницу к себе. Едва ли у них будет время добраться до доков, поэтому Ксорве придется позаимствовать один из личных катеров Сетеная, пришвартованных во дворовом ангаре. Все должно выглядеть, как будто она отправляется по его поручению.

Она заранее набила сумку провизией и взяла ее с собой. Еще раньше она зашла в Банк Тлаантота и сняла со счета все свои сбережения. Если у банковских служащих или кастелянши возникли подозрения, возможно, дело уже проиграно, но Ксорве считала, что это вряд ли возможно. Она ходила, говорила и вела себя так, будто действовала по воле Сетеная. Еще один день в его тени – это все, что ей нужно, и тогда предательство станет окончательным.

Подобно стае лебедей, катера покачивались на тросах над жарким маревом города, бледные и прохладные. Как и надеялась Ксорве, их никто не остановил. Охранники едва взглянули на Оранну. Молодой гвардеец в ангаре пожелал ей доброго утра, затем, кажется, пожалел об этом и ушел восвояси.

Ксорве все еще ощущала влажность клетки. Ее руки были липкими. Она жалела, что не захватила с собой торосадский меч, но тот остался на кровати в пустой комнате вместе с другими подарками Сетеная. Она не желала усугублять предательство воровством.

– Залезай, – сказала она Оранне, поспешно забросив сумки в катер.

– Приятно избавляться от чуждых тебе вещей, как бы ты их ни ценила, – заметила Оранна, забравшись на борт. На ней была все та же элегантная накидка, но поверх она набросила зимний плащ Ксорве, нелепо смотревшийся на ней. – Ответственно заявляю.

– Ладно, хватит, – сказала Ксорве. В ангаре больше никого не было. Она забросила последнюю сумку в катер, та ударилась о другую с глухим звуком. Ксорве поморщилась, но никто не услышал.

Это было слишком просто. Неужели она давно могла уйти? Наверное, она чего-то не учла, и перед ними вырастет какая-нибудь неведомая невидимая стена. Неужели весь мир позволит этому случиться?

И тут послышались шаги. Дверь в ангар распахнулась, на пороге стояли молодой гвардеец – и Белтандрос Сетенай.

Рубашка Сетеная была наполовину расстегнута, волосы растрепаны, и Ксорве поняла, что впервые застала его врасплох. Но неряшливый вид нисколько не смягчал его черты. Казалось, его вырезали из базальта: жесткий, строгий, непрощающий.

– Какого черта здесь творится? – спросил он, шагая им навстречу. Его руки и ноги были голыми.

Ксорве не знала, что сказать. К ее облегчению, Оранна поднялась со своего места и засмеялась.

– А на что это похоже, Белтандрос? – сказала она. – Научись проигрывать достойно. – Она все еще сжимала в одной руке осколок кристалла, и теперь вокруг нее, будто шерсть вокруг веретена, начали собираться тени. Она потянулась к панели управления, но маленький корабль все еще был прикован к причалу прочной цепью. Рычаг, поднимающий ее, располагался на стене позади Сетеная. Оранна посмотрела на Ксорве, и только тогда Сетенай заметил ее.

– Ксорве, – позвал он. – Как всегда, не вовремя. Я разберусь. Сбегай в мой кабинет и принеси перчатки.

Она оцепенела на несколько секунд, прежде чем до нее дошло: он ничего не понял. Он застал ее на месте преступления, но ему даже в голову не пришло, что она способна восстать против него. На нее накатила волна облегчения – это еще не конец, он все еще доверяет мне, это не может так кончиться – и, может, так оно и было. Может быть, ее бунт достиг предела. Она выполнит его приказ. Принесет перчатки. А потом вернется вслед за ним к прежней жизни – к одиночным вылазкам, сухому пайку и ссорам с Талом Чароссой за крупицу его внимания. Она не будет спорить. Просто поступит так, как он хочет.