Текст книги "Неназываемый"

– Все это время я думала, как мне извиниться перед тобой. Я подумала, что то, что ты сказала тете, – правда.

– Что именно?

– Ничего… – Нет, молчать нет смысла. Ей нужно знать наверняка. – Что ты была счастлива до нашей встречи и что я разрушила твою жизнь.

– Нет! – воскликнула Шутмили. – Нет, я просто говорила что попало… надеялась, что Жиури на это купится. – Она натянуто улыбнулась. – Ксорве, до нашего знакомства вершиной моего счастья было, не знаю, лечь пораньше спать.

– С этим я точно тебе не помогла, – заметила Ксорве.

– И все мои мысли при пробуждении были исключительно чисты. Так что нет. Не помогла, – на этот раз улыбка, спрятавшаяся за ее ладонью, как потайное лезвие, была неподдельной. За Шутмили водилась привычка бросить подобную фразу, а затем сразу сменить тему, не давая времени на обдумывание, но в этот раз она позволила словам повиснуть в тишине.

Ксорве наблюдала за ней, благодарная за возможность просто смотреть, сколько ей угодно, изучая детали, которые она видела раньше вскользь. Золотые крапинки в темных глазах Шутмили, длинный нос, твердый подбородок и ресницы, которые трепетали, когда она улыбалась, как сейчас. Небольшие ямочки в уголках губ.

– Сиди спокойно, – сказала Шутмили. – Не пытайся двигаться. Сейчас я тебя поцелую, и мне не хочется, чтобы твои швы разошлись.

Ксорве замерла.

Губы Шутмили были обветренными и сухими. Она вела себя несмело – возможно, никогда раньше не целовалась с девушкой с клыками. Сначала Ксорве еще способна была обратить внимание на подобную деталь, а потом – нельзя сказать, что она тут же забыла о своих ранах, врагах и о прочем, – но на мгновение все остальное исчезло вдали.

– Все хорошо? – спросила Шутмили, отстранившись на миг.

– Ага, – сказала Ксорве. Она поняла, что впервые за долгое время улыбается. – Можешь повторить, если хочешь.

И она повторила – на этот раз уже не столь осторожно. Шутмили провела ладонью по затылку Ксорве, слегка царапая и пропуская пряди между пальцами. Ксорве показалось, что ее аккуратно разобрали на части и собрали заново – и новая она получилась немного более сильной, смелой, цельной.

Ксорве наклонилась вперед, насколько позволяла рана, и уткнулась в шею Шутмили. Волосы за ухом, там, где расплелись косички, слегка щекотали нос.

– Что ты делаешь? – смеясь, спросила Шутмили.

– Ты приятно пахнешь, – призналась Ксорве.

– Ты уверена? Я вся в крови, – сказала Шутмили. Ксорве правда забыла об этом: через некоторое время это перестаешь замечать.

– Не это… – сказала Ксорве. Шутмили пахла, как обычно пахнут люди, – по́том, одеждой, мылом, – но почему-то это было правильно, хорошо и идеально. – Ты сама.

Несмотря ни на что, они проспали несколько часов, свернувшись на бетоне, под защитой паутины оберегов. Их разбудил голос Оранны, низкий и настойчивый, но без тени паники, – в панике не было смысла, они и так знали, что их ждет.

В небе сверкнули огни приближающегося корабля. Через несколько минут он будет прямо над их головой.

– Это «Спокойствие», – сказала Шутмили, подтверждая их догадки. Все трое сидели и смотрели, будто звездочеты в ожидании падающих звезд, которые разрушат мир. Делать было нечего. Ксорве радовало, что Шутмили держит ее за руку.

Фрегат приблизился и замедлился, пять огоньков вспыхнули и отделились от него – челноки окружили Могилу Отступницы. Сердце Ксорве замерло, когда она заметила, что они даже близко не подлетели к периметру, который создали Шутмили и Оранна. Все было напрасно. В каждом челноке находилась фигура в белой мантии и черной маске.

Затем свет стал ярче, и они услышали голос инквизитора Цалду, подчиненного Канвы Жиури. Он стоял на шестом челноке в окружении стражей, вооруженных арбалетами.

– Канва Шутмили, – его магическим образом усиленный голос донесся с неба. – Как видишь, мы окружили это место.

– Возвращайтесь домой, Инквизитор, – скучающим тоном велела Шутмили. Ксорве была впечатлена тем, что после всего пережитого она способна не только яростно кричать. – Разворачивайтесь и улетайте прочь. Вы все знаете, на что я способна.

– Ах да, – сказал Цалду. – Должен предупредить тебя: если ты будешь действовать необдуманно, квинкурия Мечников превратит Могилу Отступницы в стекло и пепел.

– Ложь, – сказала Шутмили. Ее голос чуть дрогнул, и Ксорве поняла, что это скорее надежда, чем уверенность. Призрачные фигуры на челноках определенно выглядели как адепты квинкурии. – Они бы не отправили за мной боевую квинкурию.

– Посмотри, что ты натворила, адепт Канва. Люди вроде тебя – вот зачем нам вообще нужно это оружие. Твоя тетя совершила ошибку. Она принимала все слишком близко к сердцу. Для нее ты была все еще девочкой.

– А разве это не так? – спросила Шутмили.

– Можно резать хлеб мечом, – сказал Цалду с уверенностью человека, который никогда не держал меч в руках. – От этого он не перестает быть оружием.

Ксорве заметила, как дернулась губа Шутмили.

– Что вам нужно, Цалду? – спросила она. – К чему эти разговоры? Отдайте им приказ и смотрите, как мы горим, если вам это угодно. Я не смогу вам помешать.

– Подойди спокойно, – сказал Цалду. – Уничтожь обереги и сдайся.

– Надеюсь, – сказала она, – вы не предложите мне все-таки присоединиться к квинкурии Лучников.

– Это уже не обсуждается, – отрезал Цалду.

Она вздохнула.

– Значит, предстоит суд, который будут вершить старые друзья моей тети, а затем арена. Инквизитор, неужели вы думаете, что я скорее предпочту встретиться с Сияющими Устами, чем расплавиться? По крайней мере, Мечники не станут тянуть.

– Если ты добровольно отправишься со мной, твоим друзьям ничего не будет угрожать, – сказал он. – Нам они не нужны. Мы дадим им возможность покинуть Могилу.

Сердце Ксорве сжалось в груди, когда она осознала, что может сейчас произойти.

– Нет! – не удержавшись, воскликнула она.

– Дайте мне подумать, – сказала Шутмили.

– У тебя есть пятнадцать минут, – ответил Цалду.

Шутмили встала на колени рядом с Ксорве.

– Я должна это сделать, – сказала она шепотом, подтверждая худшие опасения.

– Нет, – запротестовала Ксорве. – Я не позволю тебе. Не ради нас.

Шутмили улыбнулась.

– Опять собираешься меня выкрасть?

– Если потребуется, выкраду, – сказала Ксорве, хотя факты были непреложными: она не может двигаться и отсюда нет выхода. – Ты не можешь этого сделать. И, скорее всего, он лжет тебе. Он ни за что не отпустит нас.

– Если я не пойду с ним, он отдаст приказ Мечникам, и это точно станет концом для всех нас. Я хочу, чтобы у тебя был шанс. Остаться и умереть или уйти и выжить, как ты однажды сказала мне. Я хочу, чтобы ты выжила.

– Шутмили, ты же не всерьез…

– Всерьез.

– Не говори мне, что ты это заслужила. Это не так, – сказала Ксорве. – Ты не должна расплачиваться ни за смерть твоей гребаной тети, ни за смерть кого-то еще.

– Нет. Но это моя жизнь, – сказала Шутмили. – Она принадлежит мне, и я могу ее тратить, прожигать, проживать зря. А еще я могу ее отдать.

– Это нечестно… – сказала Ксорве.

– Я знаю. Ужасно, правда? – сказала Шутмили. – Это ведь ты могла пожертвовать собой. Постарайся не обижаться на меня слишком сильно.

– Но у тебя должен быть шанс. Просто шанс. И я хотела показать тебе мир.

Шутмили наклонилась и поцеловала ее, закрыв глаза.

– Я приняла решение, Ксорве. Извини. Я просто хотела попрощаться.

– Позволь мне отправиться с тобой.

– Ты и так будешь со мной.

Шутмили сообщила Цалду о своем решении, и он отправил к ней стражей, а она тем временем очищала периметр от оберегов. Челнок невероятно долго спускался к крыше Могилы Отступницы, и Ксорве вынуждена была просто смотреть на это. Она наблюдала за каждым шагом Шутмили к челноку, как будто могла протянуться сквозь время и удержать Шутмили в ее оборванном платье и с магическим огоньком в руках.

Шутмили поднялась на борт челнока, и стражи схватили ее. Ксорве вскрикнула, испугавшись, что они растерзают ее, но они всего лишь усадили ее, а затем челнок взмыл к фрегату. За ними с места сорвались челноки квинкурии и люк «Спокойствия» захлопнулся так же бесповоротно, как палач заносит топор.

Закрыв лицо руками, Ксорве опустилась на землю. Это было слишком тяжело.

– Они улетают, – сообщила сидевшая рядом Оранна. – Хотя я верю в обещания инквизитора не больше, чем ты. Не могут же они просто так отпустить нас. Это какая-то ловушка.

Ксорве ничего не сказала.

– Выбор сделан. Она была храброй, – сказала Оранна. – Но если ты и дальше будешь так стонать, я надену тебе на голову мешок. Ты сможешь поплакать попозже. Нужно срочно решить, что нам делать дальше.

– Мне все равно, – заявила Ксорве.

– Не будь ребенком, Ксорве, – сказала Оранна. – Когда кто-то жертвует ради тебя своей жизнью, меньшее, что ты должен сделать, – это попытаться извлечь максимум из подаренного тебе. Нам нужно подумать. Нам нужно… О, клянусь двенадцатью сотнями Неназываемых имен, что это за чертовщина?

Возмущение в ее голосе было столь интригующим, что Ксорве посмотрела наверх. В небе появился еще один корабль. Он держался выше и позади «Спокойствия» и был почти незаметен в полумраке. Ксорве узнала его: изящный корпус, белые, похожие на полумесяц, навесы.

– Это «Тысячеглазая», – недоуменно сказала она. – Корвет Сетеная.

– «Тысячеглазая», – откликнулась Оранна. – Ну что же, он никогда не был скромным. – Она вздохнула, проведя по лицу рукой: первый жест, выражающий усталость, за все это время. – Значит, полагаю, выбор все тот же – бежать или сражаться.

– Я не могу, – сказала Ксорве. У нее, пожалуй, хватит теперь сил подняться на ноги, но в душе ничего не осталось. Она не может сражаться с Сетенаем. Ничего не может сделать. «Тысячеглазая» быстро приближалась.

– Я не смогу победить его в честном поединке и не собираюсь бросаться из-за него в море, – заявила Оранна. – Все зря. – Она встала и отряхнула подол. – Значит, нам остается тактическое отступление. Есть места похуже, чем клетка.

Она помогла Ксорве подняться. На запястье вспыхнул символ клятвы. Ухватившись за руку Оранны, Ксорве встала на ноги, слегка пошатываясь.

– Ты же знаешь, что никогда не получишь от него того, чего хочешь, – заметила Ксорве, когда тень от «Тысячеглазой» накрыла разрушенную крышу тюрьмы.

– Придет время, когда это будет зависеть не от него, – сказала Оранна. – Он, знаешь ли, не всемогущ. Он очень старый и очень умный. Но у него есть свое слабое место. У всех оно есть.

В боковой части корпуса корвета открылся люк, и на крышу Могилы Предателя опустился трап. В дверном проеме, из которого лился свет, замер чей-то силуэт.

Оранна подняла обе руки, по-прежнему крепко держа Ксорве.

– Хорошо, дорогой, мы сдаемся.

– Отлично, – сказал Тал Чаросса. Он стоял на верхней ступени трапа, сжимая в руках арбалет размером больше, чем его собственное туловище. – Вы обе арестованы, и я советую вам не доставлять мне никаких гребаных проблем.

26
Трон и земная обитель

Тала не интересовал Карадун. «Тысячеглазая» была пришвартована над столицей Карсажа уже больше недели: Инквизиторат попросил Сетеная задержаться и помочь с расследованием, и по причинам, оставшимся для Тала загадкой, Сетенай согласился. Тал несколько раз пытался выйти в город пообедать, но без особого успеха. Сегодня ему всучили какой-то пирожок с маринованным чесноком, и он был уверен, что от него до сих пор воняет, несмотря на то, что, готовясь к сегодняшнему вечеру, он принял ванну со флердоранжевой водой и нанес пару мазков за уши.

Он не был выше таких мелочей, хотя и старался не думать об этом как о части стратегии, иначе это звучало довольно жалко. Он сходил в город к цирюльнику. Надел красивую рубашку и оставил верхнюю пуговицу незастегнутой. Он перестал носить сережки, которые ему подарил Сетенай, чтобы не выглядеть совсем уж отчаявшимся. Если смотреть на них по отдельности, это были разумные действия человека, контролирующего свою судьбу.

Он как раз расчесывал волосы, когда вспомнил, что не отнес Ксорве ужин. Она, как обычно, сидела, глядя немигающими глазами сквозь решетку камеры, как будто забыла, для чего нужны веки.

Как только Оранну препроводили в одиночную камеру на «Тысячеглазой», Сетенай оглядел Ксорве сверху вниз, пожал плечами и приказал Талу посадить ее в карцер. С тех пор она там и сидела. Сетенай почти все время проводил в городе с инквизиторами и едва вспоминал о Ксорве. Тал вызвался кормить ее, потому что… он мог бы утверждать, что хочет над ней посмеяться, но ему пришлось признаться себе, что им двигало не что иное, как сочувствие.

Он просунул в камеру поднос с хлебом и половиной порции чесночных пирожков. Не пропадать же добру.

Он ничего не сказал. Он уже знал, что оскорбления, как и проявления дружеского участия, не вызывают никакой реакции. Да и какое ему дело. Она подождет, пока он уйдет, поест и примется и дальше смотреть в одну точку.

Но сегодня, когда он повернулся, чтобы уйти, она заговорила:

– Тал. Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал.

Он по привычке рассмеялся.

– Ты ведь не думаешь, что я тебе что-то должен?

– Это вежливая просьба, – сказала она.

– Просят не так, – сказал он. – Что тебе нужно?

– В Карадуне есть печатные листы, в которых пишут обо всем, что случилось на этой неделе…

– Черт возьми, я знаю, что такое газета, невежа, – сказал Тал. – И что ты собираешься с ней сделать, соорудить себе шляпку?

– Она выйдет завтра. Сходи в город и принеси мне ее. Мне нужно знать…

– Я подумаю, – сказал Тал. – Если меня это не затруднит, – добавил он, потому что немыслимо было так просто уступать Ксорве.

Вернувшись на верхнюю палубу, он заглянул в кабинет – проверить, не вернулся ли Сетенай, – и посмотрел на себя в большое зеркало. Он хорошо выглядел. Он всегда хорошо выглядел. Он был симпатичным парнем.

Наконец прошел слух, что катер Сетеная вернулся на корабль. Пульс Тала, как обычно, предательски участился. Выждав в каюте какое-то время, которое он счел для себя приличным, Тал отправился на поиски.

Сетенай сидел в кабинете, сняв пальто и положив ноги на стол. Он все еще был одет в тлаантотский наряд. Его глаза были прикрыты – то ли в полудреме, то ли в размышлениях.

– Господин, – сказал Тал. – Как все прошло в городе?

– Талассерес, – сказал волшебник и указал на стул. Его интонации и взгляд были добродушно-сонными и даже, пожалуй, ласковыми, но это ничего не значило. Этот человек мог и на поминках выглядеть добродушно-сонным. – Очень утомительно. Карсажийцы начинают выводить меня из себя. Семья Жиури хочет, чтобы я пришел на казнь этого беглого адепта, и я не понимаю, как отказаться. А затем, полагаю, мне придется отдать дань уважения на похоронах Жиури – если останков хватит, чтобы ее сжечь, – и тогда, я думаю, мы вернемся домой. Тал даже не пытался скрыть облегчение.

– Да, я был уверен, что ты обрадуешься, – сказал Сетенай. – Как я понимаю, Ксорве так и не произнесла ни слова?

– Мм, – пробормотал Тал, удивившись вопросу. По непонятной ему причине он не стал упоминать о просьбе Ксорве насчет газеты.

– Странно, – заметил Сетенай устало, но без злобы, как было раньше. – Как ты думаешь, почему она это сделала?

Тал не знал, что сказать. Минуту спустя Сетенай достал пачку бумаг и принялся просматривать свои заметки, сделанные после встречи с Инквизиторатом, время от времени задавая вопросы Талу.

Ежедневные обсуждения у Сетеная были ужасно скучными, но Тал не возражал против того, чтобы сидеть в тихой каюте над городом, пока корабль слегка покачивается на ветру. И потом, голос Сетеная производил непередаваемое впечатление, даже когда он рассказывал о том, что Инквизитор Хрен-такой-то сказал Верховному Лорду Сякому-то.

А затем Сетенай провел рукой по коротким завиткам на затылке Тала, и тот сразу забыл все, что тот говорил. Сетенай засмеялся и предложил им перейти в спальню.

– Прошло много времени, – пробормотал Тал, надеясь, что Сетенай не услышит, потому что это было почти равнозначно признанию в том, что Тал по нему скучал, а это, в свою очередь, почти намекало на некие обязательства.

– И правда, – согласился Сетенай, обнимая его. Он снова засмеялся, и звук его смеха разливался в груди Тала. Тал нащупал дверную ручку и ввалился спиной в спальню, больше не заботясь о том, похож ли он на человека, который контролирует свою судьбу, или на самом деле он дурак с подгибающимися коленями и наполовину расстегнутой рубашкой.

Он почувствовал, как замер Сетенай, и обернулся, хотя какой-то мерзкий голос в его голове уже злорадствовал: А я предупреждал, Талассерес.

И, конечно же, в комнате была Оранна, сидевшая на подоконнике. Будь она кошкой, ее хвост мотался бы туда-сюда от удовольствия, но поскольку она была просто ужасной стервой, то она улыбалась.

Эта улыбка говорила: я знаю о твоей флердоранжевой воде, новой прическе, красивой рубашке. Я знаю все, что ты сделал, чтобы попасть сюда, Талассерес Чаросса, и хочу, чтобы ты понял: мне даже не нужно стараться, чтобы быть лучше тебя.

Сетенаю понадобилось больше времени, чтобы смириться с неизбежным. Он отпустил Тала и влетел в каюту, бормоча заклинание и пытаясь отыскать перчатки. Тал почувствовал знакомый привкус крови в гортани, когда воздух начал гудеть.

Оранна держала одну из перчаток двумя пальцами и улыбалась. Другую она уже надела на левую руку. Сетенай, должно быть, оставил их по глупости в своей комнате. Хорошо, что Реликварий был там, где всегда – запертый в сейфе в хранилище корабля.

– Добрый вечер, Белтандрос, – сказала она.

Сетенай застыл на месте. Треск энергии в воздухе утих, но не полностью, он клубился внутри и вокруг мага, все более заостряясь.

– Оранна, – сказал он. – Какой приятный сюрприз.

– Спасибо, – сказала она, болтая ногами.

– И как, во имя Благородных Мудрецов, ты выбралась из одиночной камеры?

– Не хочу ставить твою охрану в неловкое положение, – заявила Оранна. На Тала она даже не смотрела. – Возможно, тебе стоит выбирать их за какие-то другие качества, а не только угодливость?

Оранна встала с подоконника, шурша подолом, и натянув вторую перчатку, разгладила ее.

– Прошу, не делай резких движений, – сказала она. – Я просто хочу поговорить. – Она застыла в изящной позе, не приближаясь, и не сводила с Сетеная глаз.

– Если бы ты собиралась поговорить, ты бы не надела это платье, – заметил Сетенай.

Кроме перчаток, на ней было длинное шелковое платье винного цвета. Тал не увидел в нем ничего особенного, разве что оно было дорогое, но, опять же, его не очень интересовали подобные вещи.

– Ты всегда так галантен, Белтандрос, – протянула она. – Давай обсудим это в твоем кабинете.

Она прошла мимо – ее взгляд едва скользнул по Талу, словно он был невзрачной подставкой для ног, – и заняла кресло мага у камина. Сетенай последовал за ней.

Тал ничего не сказал и остался на месте. Подниматься на ноги не было смысла. Как только они исчезли из поля зрения, он свернулся на полу, обхватив колени руками.

Этого следовало ожидать. Единственное, в чем он не сомневался – так это в том, что вселенная была просто неспособна дать Талассересу Чароссе передышку. Ему и без того было достаточно доказательств в поддержку этой гипотезы, но вот, пожалуйста: приоткрытая дверь, через которую был отлично слышен весь разговор в кабинете.

– Я здесь не для того, чтобы уговаривать тебя, Белтандрос, – говорила она. – Уверена, ты понимаешь, что находишься не в лучшем положении для ведения переговоров. Твои перчатки у меня, а без них ты не можешь излучать энергию.

– Неужели?

– Я поняла это много лет назад. Это твой предохранитель. – Сетенай фыркнул, но она продолжала: – Щит. Это первая часть секрета. Я знала это в теории еще до нашей встречи. Тебе нужно что-то, чтобы защитить свое тело от воздействия магии. Я не ошиблась?

– Если ты так уверена в своих заключениях, то мой ответ тебе не требуется, – заявил Сетенай. Он встал и принялся ходить по кабинету – Тал узнал его шаги.

– Что ты делаешь? – спросила Оранна.

– Я уверен, что рано или поздно ты перейдешь к делу, – сказал Сетенай. – А пока я прикурю сигару.

Она засмеялась.

– Кто-нибудь давно должен был убить тебя.

– Ты точно не хочешь меня уговорить? – спросил Сетенай. – Я бы предпочел, чтобы меня уговаривали.

Тал безнадежно оглядывался вокруг в поисках выхода, но выхода не было, разве что он решит выпрыгнуть из окна: хотя с учетом всего происходящего, это не казалось такой уж отвратительной перспективой.

– Я знаю, кто ты, Белтандрос, – сказала она. – Меня поражает, что никто больше не догадался. Никто никогда не спрашивал тебя, откуда ты? Или о твоей семье? Где ты заработал деньги или научился магии? Не в Тлаантоте, это точно, и все же ты канцлер уже более сорока лет, не считая пары лет в изгнании.

– Я учился повсюду, – сказал он. Тал, невольно ловивший каждое слово, заметил в его голосе настороженную нотку.

– А до этого ты был астрономом в Салкании. Сто лет назад служил советником одного из кланов в Дамогаде. А еще на сто лет раньше в Тлаантоте правил первый канцлер Сетенай. У меня найдутся подтверждения всему этому и многому другому.

– А ты не сидела сложа руки, – заметил Сетенай. Тал встал и, подкравшись к двери в кабинет, заглянул в комнату: они сидели лицом друг к другу, опустив головы, как будто приготовились к схватке за ценный приз.

– Как и ты, кажется, – сказала она. – Если я ошибаюсь, открой Реликварий и докажи это.

Сетенай затянулся сигарой.

– Ты разве не слышала? Он открывается только перед троном и земной обителью Тысячеглазой Госпожи.

Оранна пронзительно рассмеялась.

– Я знаю. Антрацитовый Шпиль превратился в руины после падения Старой Ормарии несколько тысяч лет назад, и все же оттуда ведет черный ход в твое поместье. – Она встала с кресла и подошла к нему, как будто подначивая его бросить ей вызов.

– Знаешь, что всегда меня интересовало? – спросила она. – Если трон Ирискаваал действительно был разбит, что стало с осколками? Тысяча фрагментов, и каждый пытается понять, что он утратил, и у каждого лишь тень силы и ярости.

– Разумеется, есть Сирена, – сказал Сетенай. – И я слышал, что ты освободила какое-то несчастное существо из Пустого Монумента…

– Нет, – сказала Оранна. – Два фрагмента не объясняют ничего. Осколки должны были долететь до каждого из миров. Мы бы не смогли оправиться от этих ран.

– И что же ты хочешь этим сказать? – спросил он. – Что трон цел?

– Не в том виде, как раньше, – сказала Оранна. – Ирискаваал знала, что ее народ предал ее, и что враги ведут на нее охоту. Поэтому она пришла к самым доверенным и любимым из своих последователей, и вместе они составили план. Я не ошибаюсь, Белтандрос?

– Дорогая моя, откуда же мне знать…

– Я, как и ты, считала, что Реликварий был создан, чтобы спасти Пентравесса от его собственной гибели. Но что, если они оба намеревались обмануть смерть?

– И правда, что? – Сетенай затушил сигару. Его голос утратил всякую веселость.

– Когда весь мир охотится на тебя, ты притворяешься мертвым, прячешься, и, вероятно, забываешь.

Оранна положила ладонь в перчатке ему на грудь.

– Ирискаваал никогда по-настоящему не умирала. Она все еще живет в тебе. Ты – трон. Ты – земная обитель. Ты – Пентравесс.

Тал внимательно слушал, скрючившись за дверью. Сейчас он скорее бы отрезал себе руку, чем отвернулся.

– Да, – в конце концов признался Сетенай тоном, который, видимо, означал поражение. Тал никогда раньше не слышал у него таких интонаций. – Полагаю, ты права. – Он не улыбался, но на его лице было написано непривычное удивление и восторг. Незнакомые сюрприз и восторг. – Я столько всего забыл. Реликварий вернул мне воспоминания. Я проснулся в интересном новом мире.

– Вот уж точно, – сказала Оранна.

– Но тогда ты должна понимать, что Реликварий не принесет тебе пользы. У Ирискаваал уже есть свое воплощение, и они с Неназываемым отнюдь не друзья.

– О, Реликварий твой. Он мне больше не нужен, и у меня есть свой покровитель. Я просто хочу знать, как ты это сделал. Вы оба.

– Не получается заинтересовать Неназываемого, да? – сказал Сетенай. – Не знаю, чем тут помочь, я никогда не понимал, чего он хочет.

– Он забывчив, – сказала Оранна. – И не осознает, на что способен. Чем он может стать. Что может сделать с миром.

– Ах, – сказал Белтандрос. – Это я могу понять.

Они продолжали говорить, все тише и тише, о вещах, которые Тал не понимал. Ужас волнами накатывал на него. Все было напрасно. Он никогда не стал бы незаменимым. Когда он немного пришел в себя, он понял, что скучает по Ксорве. Пусть даже она была самым скучным и самым недружелюбным человеком в его жизни и характером напоминала заточку, но ему хотелось напиться и затеять с кем-нибудь драку.

Интересно, что стало переломным моментом для нее? Что-то должно было произойти. Это случилось мгновенно? Возможно, однажды она просто повернула за угол с мыслью: «Да пошел ты, Белтандрос, я не этого хотела от своей жизни. Я не так себе это представляла. Ты никогда ничего мне не обещал, а я ничего не просила, потому что не хотела унижаться, и вот я здесь, сижу в темной комнате и слушаю ваш с ней разговор, и это чертовски унизительно».

Наверняка что-то подобное.

Ксорве уставилась на стену своей камеры, пытаясь не отчаиваться. Может быть, есть еще шанс. Она не знала, сколько времени займет суд. Она узнает больше, если Тал принесет ей газету. Может быть, если она выберется отсюда, она снова найдет место заточения Шутмили…

Но ведь она смогла пробраться в Могилу Отступницы только потому, что ей расставили ловушку. Здесь она была бессильна. Она не знала, чем живет этот город. Она не понимала ни карсажийцев, ни их Церковь, словно это было огромное нездешнее устройство, посылающее сигналы, которые она не могла расшифровать. Времени не было, а если бы и было, она не знала, с чего начать.

Тал не принес ей завтрак. Ей хотелось верить, что вместо этого он отправился в город за газетой.

Когда он, наконец, появился, он был одет на походный манер. Он смотрел на нее с чем-то похожим на извинение и вину, но несмотря ни на что, ее сердце с надеждой встрепенулось.

– Ты раздобыл ее? – спросила она. – Газету? Там было что-то о суде или… – Она не могла заставить себя произнести слово казнь.

– Что? – переспросил Тал. – Нет, конечно нет. – Он с вызовом посмотрел на Ксорве через решетку, а затем с решительной улыбкой вытащил из кармана ключ. – У меня есть кое-что получше. Мы выбираемся отсюда.

– Что это? – спросила она. – Это что-то вроде… Это Сетенай тебя надоумил?

– Нет, – отрезал Тал. – Я ухожу от него.

– Что? – она считала, что ничто ее уже не удивит, но она ошибалась.

– Я ухожу от него. С меня хватит. Я свободный агент. Я разорвал все связи. Вернул его письма. Что из этого тебе непонятно? Мне говорить помедленнее?

– Я тебе не верю, – отозвалась Ксорве. – Уходи. Передай ему, что я поговорю с ним, если он захочет, если…

– Нет, – сказал Тал. – Ему плевать на тебя или на меня, и так было всегда.

Она покачала головой.

– Я тебе не верю. Возвращайся и скажи Сетенаю, что я…

– Я ничего ему не скажу, потому что я не вернусь к нему, ведь он напыщенный ублюдок, и я его ненавижу. – В голосе Тала не слышалось горечи, скорее облегчение. – Какого черта, Ксорве, неужели так трудно в это поверить?

– Докажи, – сказала она.

– И докажу, – сказал он.

Он открыл дверь камеры и вошел внутрь, протягивая ей какой-то сверток.

Ксорве поняла, что это, даже не разворачивая.

– Серьезно? – сказала она, глядя на Реликварий. Он был завернут в рубашку Тала и выглядел совершенно обыденно.

Тал хихикнул.

– И меч твой прихватил.

Насмешливо фыркнув, она пристегнула его к поясу. Особой пользы от него не было, но так она чувствовала себя увереннее.

– Итак. Что же стало причиной?

К ее удивлению, Тал рассказал ей все.

– Я всегда думал, что он старше, чем выглядит, – подвел он итог. Ксорве поняла, что никогда об этом не задумывалась, как будто у него не было прошлого до того, как он объявился в Доме Молчания восемь лет назад.

– Он лгал нам, – сказал Тал. – Насчет Реликвария. Козел.

– Не знаю, – сказала Ксорве.

– Разве что он правда забыл, – сказал Тал. – Думаешь, это возможно? Представь, каково это – быть бессмертным.

Ксорве попыталась. Но будь она бессмертной, она бы сейчас бросилась к дверям тюрьмы и громко призывала бы Квинкуриат выйти и сразиться с ней. Они убьют ее, а она будет восставать раз за разом, но даже тогда она не сможет убить их всех и помешать тому, что они собираются сделать с Шутмили.

– Неудивительно, что он такой, – мрачно продолжал Тал. – Неудивительно, что он так отчаянно охотился за Реликварием. – Он пожал плечами. – Я всегда думал, что просто я делаю что-то не так, но…

– Да, – сказала Ксорве. – Похоже, теперь мы оба предатели.

Она снова уставилась на Реликварий.

– Что такое? – спросил Тал. Он переминался с ноги на ногу, но Ксорве молчала, и он продолжил: – Нам пора, или мы так никогда и не уйдем. Наверное, я должен навестить мать. Извиниться за то, что вел себя как засранец. Ты можешь делать все, что угодно. Купить столько газет, сколько влезет. Похитить карсажийских красоток и устроить себе гарем.

– Заткнись, Тал, – сказала Ксорве. Ей пришла в голову идея, и она была поражена собственной дерзостью. В конце концов, остановить можно даже огромный механизм – если знаешь, куда бросить гаечный ключ.

Она не хотела обнадеживать себя, чтобы не разочароваться. Это была невероятно опасная затея. Она может попытаться, потерпеть неудачу и умереть, или остаться здесь – живой и одинокой.

Вопрос только в том, насколько сложно будет уговорить Тала присоединиться к ней.

– Почему ты его взял? – спросила она. – Я про Реликварий. Что ты собираешься с ним делать?

– Не знаю, я просто подумал, что это будет забавно, – сказал Тал. И он действительно верил, что это будет забавно. – Так ему и надо.

– Ох, ну конечно, я и забыла, какой ты остряк, – сказала Ксорве.

– Зато ты тупица, – откликнулся Тал для проформы.

– Это не лечится. Хочешь сделать какую-нибудь глупость? – спросила она.

Она поняла, что может на него положиться, и почувствовала себя так, словно выпала из окна и приземлилась на что-то мягкое: ужасно неловко, но какое же это облегчение.

– Если ты можешь придумать что-то более глупое, чем это, само собой.

Она поделилась с ним своим планом. Он был нахальным, абсурдным и, с большой долей вероятности, мог провалиться – разумеется, Тал согласился.