Текст книги "Дон Иван"

За окном шла снегом зима, и зима, как всегда, шла в Москве бесконечно. На снегу нашей спальни горели звездами тропиков оранжевые шары. Я потянул глубже носом и ощутил его – этот запах, лучше которого пахнут только мечты и любимые женщины, пока изо всех своих сил любят нас. Цитрусовое обещание вечной молодости, которую можно есть, пить и дышать. Хозяйка знала, как выгнать зиму из дома.

Вручив мне стакан с желтой пенкой, Жанна юркнула под одеяло, эту обложку нашей негромкой любви, и чмокнула меня в подмышку:

– Может, махнем за границу? Куда-нибудь к апельсинам. Египет, Марокко, Канары?

У меня испортилось настроение. Вот так всегда: только пригубишь вечную жизнь, кто-то рядом ее уже отравляет.

– Давай, – хмуро ответствовал я. – Но придется идти огородами.

– Ах! – зевнула она. – Опять этот паспорт. Надо что-то придумать…

Я знал: торопиться с придумкой Жанна не станет. Высшее наслаждение освободителя – привязанность освобожденного. Обладатель патента на это изобретение сам Господин Вседержитель. Клопрот-Мирон всего лишь себе разрешила маленький плагиат, чтобы подстраховать мою свободу в пространстве. Границы ее простирались до Третьего транспортного кольца. Негусто, конечно, к тому же чревато злоупотреблениями с обеих сторон.

Жанне страшно не нравилось, когда я исчезал, не получив предварительно благословения. Мне же, напротив, иногда очень нравилось то, что не нравилось Жанне.

Как-то я подался в бега и две недели, отдав себя воле случая, только и делал, что рисковал своей шкурой и тасовал, как игральные карты, постели на стороне.

В день бегства проснулся в четыре утра – от осознания того, что я умер. Открыл глаза и вдруг понял, что кончился. Подобное чувство – не редкость, хотя посещает не всех, зато кое-кого навещает не раз. Говорят, что оно намекает на нашу недолжную жизнь. Очень много уходов из мира имеют причиной такое вот чувство: ты не знаешь, куда с ним податься, но оставаться на месте не можешь. С этим чувством ты должен бежать.

И я побежал. Оделся в костюм, достал из карманов ключи от квартиры, ключи от машины, ключ от почтового ящика, ключ от ящика в теннисном клубе, все деньги, визитки, записки, мобильник (ключи от вчера), аккуратно сложил все на обувнице, отпер дверь и спустился по лестнице в город.

Он меня уже ждал: за прошедшую ночь наверху подмели, отбелили чернильные пятна и окропили воздух той душистой летучестью, какая нисходит на землю лишь после того, как отгремит свое ливень и расставит по лужам чистые зеркала. Добряк Фортунатова потрудился за смену на славу.

Я шел по спящей Москве совершенно бесцельно, точно сомнамбула, у которой открыты глаза. Мозг работал четко, как часы, фиксируя каждую мелочь: шипение поливальных машин, перебранку ворон, ветреный захлоп окна, сквозняковый выхлоп радиопесни, звон шин по асфальту, следом – звон тишины. Я шагал часа два. Солнце взошло, но улицы оставались пустынны. Я вспомнил, что день был воскресный. Вспоминать, что почти год назад, в вечер знакомства с Клопрот-Мирон, тоже был выходной, я не стал. Не хотелось связывать два этих дня, несмотря на их сходство в одежде, погоде и голоде, который с рассвета я тоже уже нагулял.

Чтоб утолить его, мне всего и потребовалось войти в супермаркет, бросить в тележку продукты и пройти мимо кассы – настолько спокойно, что кассирша оторопела и не успела подать сигнал охранникам. Чудо? Не знаю. У каждого чуда, как и у всякого преступления, есть своя подноготная. Когда лунатик шагает по крыше на глазах у толпы, его тоже не могут окликнуть – не потому, что боятся его испугать, а оттого что сами напуганы. Преодолеть спазм в горле от объявшего всех коллективного ужаса можно только поодиночке. Сделать это нормальному человеку непросто.

Закусив на стоянке, я продолжил свое снохождение в метро, где хладнокровно прошествовал мимо дежурной, не рискнувшей спросить проездной. Людей на станции было немного, в основном все свои. У пассажиров московской подземки с годами появляется на лице что-то вроде татуировки, сделанной симпатическими чернилами. Всех этих фундаментальных землян объединяет одно: нелюбовь к заявившимся сверху случайным пришельцам. Мне на это было плевать. Я чувствовал неуязвимость. И ей подчинялся.

Если вы пользуетесь подземкой реже, чем прививаетесь от столбняка, будьте уверены, что повстречаете в вагоне знакомого – из тех, кто ездит в метро так же часто, как катается в космос. Когда ваши взгляды пересекутся, вы услышите:

–..!!!???

И откликнетесь учтивым алаверды:

– ???!!!..

Затем перейдете и к человеческой речи.

– А ты что здесь делаешь? – будет вопрос обеих сторон.

– Я? – раздастся синхронный ответ. Потом включат смех. А потом вы узнаете, что у вашей знакомой угнали автомобиль, а машина мужа в ремонте, как и сам муж, который сейчас в санатории, где лечит шалящее сердце и учится меньше курить, а сын уехал с друзьями на море, а у дочки сессия в Лондоне, по крайней мере так говорит, а домработница отпросилась в Курган справить поминки по матери, а подруги – кто спит, кто на даче торчит, да, приглашали, конечно, но поехать ей было нельзя, потому что всю пятницу провела в отделении внутренних дел, где такие кретины, что пришлось тридцать раз повторять, а взятку давать еще вроде как рано, или не рано (?), вот и она без понятия, а мужу признаться боится, он ее сто раз предупреждал: проверь сигнализацию, а она все откладывала, а теперь вот локти кусает, а он обещал купить ей путевку на Кубу или Сейшелы, да, конечно, все включено, полный инклузив, но теперь, конечно, не купит, или купит, но нервы истреплет, конечно, в общем, одно к одному, а сказать ему надо, машина записана на него, он не любит, когда на нее, но если сказать, а у него сразу приступ (?), то-то, есть над чем ломать голову, а пока совсем не сломала, решила отправиться в церковь на службу, вон и платок захватила, отмолить желает грехи, вдруг поможет, но сегодня не факт, что получится: ее батюшка в отпуске, да, и попы отдыхают, конечно, а как же иначе, у них-то нагрузка – дай Бог (!), не дай Бог, какая нагрузка – с людскими грехами возиться да еще вечную жизнь проповедовать, а к тому, кто его замещает, идти ей не хочется, а с другой стороны, должно быть без разницы, верно (?), что тот Господу служит, что этот, но у того все душевно, внимательно как-то, да и прощает легко, без занудства, перекрестил и напутствие дал, долго тебя не терзает, а с этим – кто ж его знает, может, он какой хмырь, глаз у него один вбок косит, неуютно смотреть, чувствуешь как виноватой себя, но сейчас оно, может, и к лучшему: виновата, чего уж там отпираться, но коли и так, не с ума же сходить, как она второй день, то есть третий уже, лучше совет испросить у небес, побеседовать с кем-то, кто знает, кто сумеет сказать, как и что говорить ей супругу, а чего ему не говорить, а не скажешь – вдруг милиция станет искать, на него же записана тачка, с них-то станется, месяцами палец о палец не ударяют, ряхи себе отъедают, а тут, как деньгами запахло, начнут землю рыть, а батюшка так и так помудрее нас будет, “а как посоветуюсь с ним, махну к Таньке Фроловой, ты Таньку же знаешь (?), ну такая, среднего роста, немного рябая, точно, чуть толстовата, ага, и на шее родинка-мухомор, это ты метко сказал – мухомор, но в общем и целом баба-то симпатичная, не хуже других, главное – веселиться с ней весело, а не противно, а муж у нее на таможне – то ли главным инспектором, то ли главным полковником, да, тот, что в зеленом мундире стоял под дождем, когда после банкета его мы у Верки забыли, а он на мобильник Таньке названивал, а мы и не слышали, песни горланили, были поддатые, даже Светка, она и сидела тогда за рулем, вот видишь, пьяная в стельку, а ничего, обошлось, а тут вышла всего на минутку на туфли взглянуть, Нинка очень хвалила, и на́ тебе, а еще что обидно – оказались они барахло, а обидней всего, что я магазин перепутала, выхожу – «ауди» след уж простыл, да, так и есть, все время про это, о чем ни подумаю, все возвращаюсь к этой треклятой машине, а еще что выводит до слез – я рулить не люблю, чтоб не сказать – ненавижу, постоянно в таком напряжении, лучше платила б шоферу, но муж засмеял: мол, тоже мне, министерша, охолони, лучше возьми в институт поступи, вот такая ехидна, да какой институт в мои годы (?), жизнь и без институтов так учит, что впору уже диссертацию защищать, в прошлом году три раза кредитки теряла, а нынче и вовсе – автомобиль, да, опять к нему воротилась, вот и надо развеяться, а у Таньки на даче всегда хороводит кто-нибудь из своих, из путёвых, жлобов почти нет, пьют не много, но зажигают – хоть пожарников вызывай, в прошлый раз мы с ней разделись до неглиже, только бюстгальтер и трусики, намотали на головы платья, чтобы удар не хватил, и пошли от нефига делать косить им траву на участке, весь бурьян там постригли, а чего (?), было клево, руки, правда, неделю болели и, конечно, спина, нет, не обычной косой, электрической, то есть косилкой, которая на бензине, ага, шумит так, что башку разрывает, а в общем прикольно, а поработать руками хотя бы раз в год – терапия шикарная, лучше, чем витамины с таблетками жрать, а еще у Таньки сестра, тоже баба кудрявая, палец в рот не клади, работает экономистом в Газпроме, кучу сплетен привозит, рассказала, у них там начальство за моду взяло на охоту ходить с золотыми патронами, ну или там позолоченными, я не очень-то поняла, да, наверное, позолоченными, хотя с этих газпромовцев станется и золотыми пулять, лишь бы скуку развеять да друг перед другом выпендриваться, а муж ее как услыхал, так двадцать штук баксов на эти патроны спустил, он у нее зерном занимается, или комбайнами, или сельхозудобрениями, да какая нам разница, правда (?), нам хоть пушками, хоть вон пушниной, лишь бы кормил и не жмот, а Таньку задело, Танька-то держит в уме, что ее мужичок двадцать тысяч зеленых за одну смену делает, а стреляет какой-то фигней, вот она на него и наехала, ты бы, мол, вместо всяких там саун и девок лучше бы на патроны потратился, а то до нее дошли слухи, что опять он какой-то подруге своей из диверсанток заезжих квартиру купил, не в центре, конечно, а в Марьино, но там строят сейчас – ого-го (!), вся инфраструктура: супермаркеты, рынок, салоны, кино, вот Таньке и стало обидно, а сама она очень даже, вполне ничего, только этот ее мухоморчик на шее да малость рябая, ну ты помнишь, ага, тут и тут, но особенно тут, как волосы ветер поднимет, так видно, не без дефектов, само собой, зато импозантная, но, конечно, не девочка, а тому подавай помоложе, мужчина как станет стареть, так сразу ему помоложе нужна, первый признак, ага, а когда Танька выпьет, так начинает его донимать, а как трезвая, так ничего, очень даже прилично и мило, хотя лицемерие все, мне как-то раз признается, мол, у нее с ним не было близости аж с позапрошлого года, прикинь, первый признак того, что бабульки уходят на сторону, верно (?), а у Таньки самой никого вроде нет, на постоянной основе – тем более, да и так, думаю, тоже нет, баба она хотя и путёвая, и компанейская, а, согласись, не красавица, к тому же местами рябая, а может, я ошибаюсь, потому что в прошлом году у них стройка была, пылили вовсю, целых три этажа, да лифт из стекла, да будка охраны плюс сарай и подсобка, а чернявых там этих крутилось человек пятьдесят, а тем-то без разницы – рябая, худая, косая, лишь бы голодная, только зря я на Таньку напраслину возвожу, типун на язык, а еще называюсь подруга, она женщина чистоплотная, да и, в общем, порядочная, если не очень все помнить и если уметь ей прощать, а прощать приходилось, а как же (!), помню (…), ой, проехала станцию (!), совсем заболталась, а ты слушать умеешь, редкое свойство, особенно для мужчины, особенно для такого, как ты, как – что особенного (?), ты у нас преособенный, Ваня, полгорода Жанке завидует, а еще пол-Москвы ненавидит, так что не притворяйся, фигура ты знаменитая, да, нет, ага, ну это как посмотреть, а вообще-то, конечно, ой (!), опять проскочили, тут могли выйти, а потом пересесть и вернуться назад, ну да ладно, на следующей выскочим, вот я дура, ты извини, тебе же совсем не туда, это мне надо к батюшке, а тебе куда нужно (?), как – никуда (!), не шути, брось разыгрывать, а то позвоню сейчас Жанне, как – не знает (?), как так – ушел (?), поссорились, что ли (?), нет (?), гуляешь (?), как одинокий котеночек, сам по себе (?), как-как (?), как сомнамбул (?), да не смеши (…), ой, чуть не проехали снова, хорошо, что меня потащил из вагона, теперь подождем и поедем обратно, я к попу, а ты (?), что-то ты, Ваня, темнишь, я тебе что-то не верю, прямо не знаю, что у тебя на уме, а сколько у нас там натикало (?), вот ёлкины (!), на церковную службу уже опоздала, нет, ты ни при чем, это все из-за нервов, как попсихую немного, так все забываю, однажды забыла, зачем притащилась в район Китай-города, покружила тудэм-сюдэм, припарковалась и стала метаться, как псина в поисках косточки, только не той, что ей бросили, а той, что приснилась, думала, вспомню, а ни фига, через час махнула рукой и домой двинула, а как вернулась, как тапки надела, так сразу и вспомнила, что к парикмахеру ездила, целый месяц ждала свою очередь, а тут – как отрезало, первый признак склероза, ну конечно, да какая там молодая, брось, мне уже тридцать шесть, разве не дашь (?), что ж, спасибо за комплимент, но ты, Вань, лукавишь, хотя – твое дело, если нравится, так и лукавь на здоровье, я не против, спасибо, а иначе этот сопляк сам бы не догадался уступить даме место, они как наденут наушники, так их вроде и нету, мол, извините, мы в вашей Раше проездом, и ничего святого, на уме только деньги да развлечения, у нашего поколения тоже, конечно, но ведь мы заслужили, мы-то годами горбатились, ну или наши мужья, а нам-то, думаешь, просто, легко, когда мужики все на взводе, быть женой бизнесмена – профессия травмоопасная, вспомни, сколько жен пострадало от горячей руки, и переломы, и трепанации, и пластика после ожогов, да, а народу прибавилось, верно, первый признак воскресного дня: больше в обед, чем с утра, а обедать чего-то не хочется или хочется, не пойму, не люблю обедать одна, хоть зеркало ставь, говорят, первый признак среднего возраста, а может, составишь компанию (?), если гуляешь, сгуляй ненадолго ко мне, а то муж в санатории, сын на море, дочка в Лондоне, а служанка отгулы взяла, да еще эти твари машину украли, а батюшка в отпуске, на службу уже опоздала, как после такого всего никакого не заработать депрессию, ну, скажи (?), аппетита и то уже нет, а к Таньке пилить – только всем праздник испорчу, у них там веселье, а у меня слеза да тоска, ты не подумай, у меня худого и в мыслях-то нет, да и к Жанке я отношусь, как к своей старшей подруге, лучше даже, чем к старшей сестре, она у тебя замечательная, да, вот-вот, я о том же, так повезло, что играй день и ночь в лотерею, пока есть везенье, а оно, пока с тобой Жанна, тебе обеспечено, так вы не поссорились (?), точно (?), ничего, просто странно, пойми, ты здесь, а она у себя, а сегодня у нас выходной, наверное, что-то планировали, вот видишь, приглашены к Окантовским, не хило (!), а ты ее бортанул (?), нет, извини, но я, как подруга, обязана ей позвонить, вот моя остановка, пошли, что-то плохо здесь ловит, на эскалаторе как-то поймал, а сейчас что-то нет, когда уже в нашей стране наконец-то построят Европу, измучилась ждать, почти что приехали, от метро два шага, а-а-а, поняла, что толку тыкать, если уже батарейка подсела, позвоним тогда из дому, вот она удивится, что ты у меня, а потом объясняй, как, да где, да с чего это мы повстречались, да с чего вдруг в метро, приревнует ведь, как полагаешь (?), ну и ладно, мы-то ни в чем с тобой не виноваты, ну, в смысле, виновата из нас только я, да и то перед мужем, а перед Жанкой чиста, как слеза, да, хороший подъезд, да, дом что надо, да, четвертый, вот так, ага, наша дверь, дуб, точно, а на полу – африканское дерево, тверже бетона, но уютное, очень люблю по нему босиком, проходи, не стесняйся, можешь сразу в гостиную, не в спальню же, в самом деле, хотя там, если честно, красиво, и матрас – морская волна, шесть режимов, не знаю, зависит от настроения, нет, бурь у нас не бывает, чаще всего полный штиль, ну разве что рябь иногда, конечно, шучу, не стесняйся, попробуй, удобно (?), возьми пульт, ага, теперь на другую, нет, не так, подожди, я тебе покажу, когда на спине, лучше выждать пятнадцать секунд, вот так, а потом тихо жмешь, а вот здесь у нас кнопка для штор, видишь, сами поехали, можно прикрыть, не вставая с кровати, правда удобно (?), тебе-то удобно, а мне перед Жанной как раз неудобно, и перед мужем, конечно, украли машину, представляешь, если б они нас с тобою сейчас здесь застукали, прямо фильм ужасов, а меня почти разморило, знаешь, люблю днем вот так полежать, засыпаю в мгновение ока, о-о-о, извини, что зеваю, рефлекс, ты-то очень голодный (?), нет, тогда я чуть-чуть отдохну, если можно, спасибо, дай пять, а рука у тебя ничего, смотри-ка, красиво, по статистике на сто уродов выпадает один симпатичный мужчина, а на сотню красавцев – две от силы красивых руки, я ж говорю, что особенный, будь я чуть-чуть помоложе и будь я не замужем (…), а хочешь, признаюсь (?), я как впервые тебя увидала, у меня голова заболела, на неделю мигрень, совпадение, конечно, но до того ничего такого не приключалось, никаких таких совпадений, а можно нескромный вопрос (?), расскажи мне, какие у вас предпочтения (?), ну интересно мне, что там любит Клопрот-Мирон, она же у нас знаменитость, а в книжках своих говорит вроде много про это, да мало рассказывает, ходит вокруг да около, не поймешь, что на уме у ее персонажей, все как-то мимо подробностей, а по жизни стеснительной Жанку не назовешь, не хочешь мне говорить – и не надо, я тебя понимаю, прости, что спросила, рука-то моя не мешает (?), если мешает, скажи, потому что меня еще в школе ругали: слишком жестикулирую, а кто-то не любит, когда их коснешься, у кого-то мурашки по телу от отвращения, а у меня мурашки только от возбуждения, да, серьезно, с подросткового возраста, не веришь (?), тогда вот, погляди, убедился (?), а еще у меня от этого дела зубы стучат, а если умеючи спину ласкать, так просто сознание теряю, хорошо, что никто про это не знает, только муж, ну теперь еще ты, но мы-то с тобою лишнего не позволяем, потому что я Жанку люблю, да и мужа, конечно, хотя, если честно, он меня иногда раздражает, столько лет живем в роскоши, а он все ругается, что я в комнатах свет не гашу, как заладит: после тебя, мол, горит, точно после Мамая, и за воду забытую тоже грызет, будто мы с ним в Сахаре, в песках прозябаем, стареет, наверно, да и здоровье себе надорвал, у богатых ведь как: отхватил состояние, а потом каждый день ждешь в холодном поту, когда все у тебя отберут, правильно говорят, деньги – мусор, здоровье и счастье не купишь, все вроде есть, а главного нету, а кому же не хочется счастья (!), ради счастья я бы хоть что отдала, ради только мгновения счастья, ты понимаешь (?), слышишь, как бьется (?), а скажи, чисто внешне еще ничего я или пора уже тете на свалку (?), коль не врешь, то спасибо, а давай угадаю, что тебя привлекает во мне, думаю, грудь, правда, неплохо для тридцати шести с хвостиком (?), потрогай вот тут, чувствуешь (?), все родное, свое, как говорится, от производителя, а еще что-нибудь тебе нравится (?), неправда, не может быть так, чтобы все в совокупности нравилось, а в отдельности только лишь грудь, нет, конечно, ты не сказал, но я-то и так поняла, чай, не дурочка, ой, что-то я растрепалась, а нужно вставать или не нужно (?), ты так полагаешь (?), первый признак того, что тебя хотят соблазнить, но ты же не хочешь (?), да и я тебе не позволю, тем более ты не хвалил ничего из того, чем я, идиотка, горжусь, хоть гордиться, наверно, уже слишком поздно, не утешай меня, возраст – штука непоправимая, потому-то его все кругом и мечтают поправить, это как рак, даже хуже, чем рак, если грозятся поставить золотой монумент за какой-то там рак, представляешь, что будет, найди какой-нибудь химик настоящее средство Макропулоса, да ему бы все богатеи на свете отстегнули по полсостояния, не считая того, что продаст он в аптеках таким вот, как мы, прямо расплакаться хочется, как подумаю, что меня ждет через несколько лет, да и сейчас уже, можно сказать, телепаюсь на рубеже, пусть ты не все видишь, зато я сама чувствую, какой прок себе лгать, если к тому же ты одинока, а я иногда одинока, так одинока, что готова туда позвонить, ну, ты знаешь про службы, где мальчики напрокат, чего смеешься, я серьезно, пару раз им звонила, правда, сразу вешала трубку, а однажды, коли уж по душам, вызвала хлопца сюда, как говорится, с доставкой на дом, а когда приехал, долго не подходила к двери, потом все-таки подошла, но сослалась на то, что спешу, мол, внезапно, мол, планы мои изменились, а сама сунула деньги за вызов и заперлась, но, по правде, не от него – от себя, боялась, что следом за ним побегу и верну, вот, Дон, теперь ты один знаешь то, что сама я уже и не знаю, потому что про это забыла, а с тобой почему-то вдруг вспомнила, хоть понятно, что будешь смеяться, ну и пусть, мне уже все равно, ничего не сержусь и не плачу, никакой слезы не было, показалось, а вообще скажу тебе так: когда у тебя украли машину, когда муж твой пахнет лекарствами больше, чем яйцами, когда дочка ширяется в Англии, а сын с петухами поехал на море, когда я лежу у себя на кровати с таким мужиком и, как последняя дура, сую ему грудь, а ему наплевать – не грех и заплакать, или ты считаешь иначе (?), что глаза закатил (?), нет, погоди, сначала, лунатик, ответь, мне подачек не надо, хотя (…) (…) (!..), какой же ты хитрый мерзавец, не зря молва твердит про тебя: Дон – коварный любовник, признавайся, нарочно придуривался (?), битый час потеряли, теперь отрабатывай, ц-ц-ц-ц-ц-ц-ц-ц-ц-ц-ц, убедился (?), говорила тебе, что стучат…”

Я попросил убрать морскую волну, прикрыть шторы, а чтобы закрылся и рот, запечатал его поцелуем. Было это следствием все того же расстройства сознания или чем-то другим, но готов поручиться, что почти не участвовал в том, что делало за меня мое тело. Куда больше меня занимало имя той, кого я ласкал. Вернее, отсутствие имени: я никак не мог его вспомнить. К распластавшейся подо мной женщине – этой тусклой, разъятой звезде – я не испытывал ни страсти, ни привязанности, ни жалости, что приходит к нам на подмогу, когда зов плоти молчит и мы доставляем отраду попутчицам по адюльтеру лишь из стыда за свое равнодушие. Сомнамбулизм мой неплохо умел управляться во тьме со всем тем, что крепко спало в моем сердце. Так бывает с хирургом, в тысячный раз оперирующим аппендицит и вдруг понимающим, что скальпель в руках давно уже режет вслепую, но режет он ловко и правильно.

Женщина сделала мостик, покричала сердито в себя, откатилась к краю кровати и свесила голову.

– Тсс!.. Тсс, спокойно, – приказала одна половина в ней половине другой и отвесила той оплеуху.

После “тсс” меня осенило:

– Ксения!

– Что, родненький? Что, ненаглядный! Скажи, я стара и бездарна? Было не очень противно?

Мне было отнюдь не противно. Было мне все равно. Я вспомнил, что тот же вопрос задавала когда-то Инесса. Но тогда я любил, пребывая собой на все сто, – не то что теперь. Нынче я даже соврать не мог так, как я. Врал я так, будто не ведал, что вру. Потому мне было плевать, кто там врет, если врет, моими словами:

– Высший класс. Ты как женщина – ас. Я сражен… А где телефон?

Ничто не любит так рифму, как откровенная ложь.

– Хочешь Жанну набрать?

– Хочу, чтобы ты позвонила супругу.

– Зачем?

– Кое-что надо проверить.

Ксения повиновалась: перечить сегодня не мог мне никто. Мы внимали гудкам, она – прильнув ухом к трубке, я – погрузившись в оцепенение. В ту характерную неподвижность предельной сосредоточенности, с какой крестит прицелом стрелок свою жертву.

– Странно, – пробормотала она и нажала повтор.

Я услышал, как вздрогнули тросы и заработал подъемник. Я распознал эти звуки впервые, хоть они повторялись, должно быть, не раз за то время, что мы без любви занимались любовью. Чем слабее в нас личность, тем сильнее в нас чувства. В какой-то момент перестаешь слышать себя и начинаешь слышать лишь то, что спасет твою шкуру.

Веселенькое занятие – одеваться в костюм наперегонки с лифтом, взлетающим на четвертый этаж! Глядя на мои стремительные манипуляции, лицо Ксении не знало, что ему выражать – обиду, гнев, растерянность или улыбку. В мобильнике еще раздавались гудки, когда кабинка застыла на нашей площадке и из нее вышли звонки. Они зашагали к двери. Это было похоже на пульс: гудок-звонок, гудок-звонок, гудок-звонок, потом звонки прекратились, а в трубке закапало. Прежде чем ключ повернулся, я успел схватить в руки туфли и метнуться к окну.

– Ты дома? – спросил обманутый муж голосом мужа надменного.

Отрицать очевидность изменщица не дерзнула:

– Угу.

Я похвалил про себя ее краткость.

– Хорошо, – сказал муж, но я как-то не очень поверил. – А я вот сбежал.

– А, – сказала она.

В устах Ксении подобная лапидарность заслуживала аплодисментов.

– Так и так в воскресенье нет процедур. Думал вчера, что приедешь, но ты двинула к Таньке на дачу… Погоди, так ты здесь?

Догадку его она подтвердила лишь вздохом. Я услышал, как щелкнул торшер.

– А чего в темноте? – спросил муж.

– Пульт закатился. Болит голова. То есть зуб. Ноет. Спать. А у Таньки машину угнали!

Поворот был столь неожидан, что я запихнул носок в зубы. Хохот рвался наружу и раздувал мою грудь пузырями.

Подоспела выручка с неожиданной стороны: мужичок засмеялся – сердечно и громко, да так, что я безнаказанно вставил душивший смешок. Дышать стало легче, но выпал носок. Он скатился по брючине, скользнул по ступне и переполз капотом стоп-линию, показав из-под шторы супругам язык. Я превратился в натянутый нерв, точка отрыва которого помещалась где-то в гипофизе.

Отсмеявшись, хозяин поохал, а потом сказал то, что должен всегда говорить рогоносец, чтобы приободрить рогоставца:

– Теперь Аркадий Танюху убьет. Лучше б она ему изменила!

Ксения как-то уж очень взыскательно переспросила:

– Гы?

Я почти что услышал, как в мозгу у нее копошится опасная мысль.

– Да ладно тебе, – продолжал этот лапоть, судя по крякам, отиравший слезы платком. – Жена – не машина. Угнать – не угонят, попортить – не смогут: и без того уже порчена…

Кровать колыхнулась, и на меня повеяло бризом. Зашлепали косо шаги. Подошли вплотную ко мне, затолкали под штору носок, развернулись голыми пятками, разведя мои ступни, и мне на живот навалилась спина, а то, что пониже, прислонилось створками к паху.

– А что бы ты сделал, Сергей, узнай вдруг, что у меня завелся любовник? – Ксения сжала плотней ягодицы. Я расценил это как рукопожатие.

Он даже смеяться не стал:

– Оптимистка. Уж на что я был ходок, а и то присмирел. Все больше ползком и хромком. Чем аппетит телесами перебивать, лучше б на стол собрала.

– Извини, дорогой. – Она подержалась украдкой за то, что выступало опровержением его пессимизма. – Сейчас покормлю. Идем-ка на кухню, расскажешь, как там и что с нашим бедным сердечком.

– Только переоденусь.

Она удалилась. Мы с Серегой остались вдвоем. Оказалось, однако, что мой визави отдает предпочтение трио. Кровать вновь вздохнула – уже не наружу, а внутрь, – и я снова услышал гудки. Говорил больной шепотом:

– Привет. Раб Божий Сергий. Накладочка вышла. Приезжаю, а клуша лежит на постели в чем мать родила… Нет, Синичка. Никак… В том и дело. На фазенду к подруге должна была ехать, а у той тачку свистнули… Не то слово – лажа. Знал бы прикуп, дал бы подкуп. Лучше бы ты ко мне в санаторий махнула на выходные, так ведь боялся, что эта заявится. Напьется на даче – взалкает любви. Ну да, как алкоголик. Утром тебе позвоню… Ночью? Навряд ли. Но если получится, аки амурчик на крыльях. Лобзаю в пунцовы уста. Покакулики!

Полчаса молитвы за шторами – и зрение обостряется, как у сыщика. Забытые вами улики так и лежат на полу – да еще какие улики! Два тельца, сплетенные в рифму, две завитушки, свернутые в рожок. Выпутав из него трусы, вы прибираете их в карман, а шелковые стринги запихиваете под подушку, на которой находите несколько волосков. Поскольку супруги блондины, темные трещинки на постели угрожают раздвинуться в пропасть. Лучше их сразу сдуть. Теперь – подготовка к веселью.

Обыскав чужую одежду, опрокинутую на стуле, я нахожу то, что нужно, и перекладываю в карман. Мобильник лежит на комоде. Проверив последний звонок, по высветившемуся номеру я отсылаю Синице смс-сообщение: “Прилечу, аки крылатый амур. Расчетное время – 11. Да сотвори знатных ястий поболе!” Потом возвращаю мобильник на место и обнаруживаю на тумбочке новый роман Фортунатова. Удача мне благоволит: будет чем разнообразить часы ожидания.

Заслышав шаги, я шмыгаю снова за штору. Спустя вдох и выдох она раздвигается, и в рот мой впиваются губы.

– Беги, – велит Ксения, выцедив из меня воздух. – Дверь входная открыта. Он сидит к ней спиной.

– Не про меня покидать до срока поле блаженства, – качаю я головой.

В глазах ее столько всего, что из них брызжут слезы. Фонтан из брильянтовой пыли. В его свечении Ксения кажется красивой и молодой. Как будто все лишние, сытые, скверные годы вылились в плач и теперь утекают, кропя мне ладони.

– Будь что будет, – шепчет она и, утершись халатом, босоногой девчонкой выбегает из комнаты. Стоит женщине показать, что ради нее вы рискуете, как она ради вас взойдет на костер.

Широк подоконник достаточно, чтобы уткнуться в нишу спиной и, согнув колени, расположиться для чтения. Зевак со двора бояться не стоит: в богатых дворах зевак не бывает – за шлагбаум не пускает охрана.

Старина Фортунатов отвратный субъект, но излагать умеет. Книга меня увлекает. При всей ироничности стиля, повествует роман о любви. О разных ее ипостасях, начиная от страсти, кончая смирением. Текст забавен, циничен, но буквально пронизан чувством любви – к женщинам, детям, животным, к жизни, земле и еде. Бывают книги, читать которые хочется хором или по крайней мере вдвоем. Не вслух, а одновременно. Я думаю: Жанна была неправа. Если кто и умеет награждать настоящей любовью, так это Матвей, а не я. При всем том Фортунатов – чудовище. Представить его нежным любовником сложно, а вот распущенным фавном – легко. По большому счету все в книге – ложь. Но отчего-то она правдивей любой из минут, когда я отвлекаюсь от строчек и с подозрением слушаю время. “Ну и кто из нас, братец, фальшивка?” – задаюсь я вопросом. На него имеется два варианта ответа: мы оба или ни он и ни я.