Текст книги "Смех на все случаи жизни"

Ничего смешного

Одна юная особа, миссис Е. Н. из Оклахома-Сити, в своем письме просит меня поделиться опытом юмориста. Разумеется, я польщен оказанной честью и очень надеюсь, что мне удалось избежать менторского тона.

Начнем, пожалуй, с одной подписи под рисунком, мозолящим мне глаза уже не первый год. «Где ты провела ночь, Девственность?» Эта подпись стала своего рода формулой и породила множество других, ей подобных: «Благоразумие, перестань размахивать заряженным пистолетом!», или: «Ради бога, Терпение, дай мне хоть слово вставить!» Существует также масса других формул, с которыми знаком каждый читающий наши юмористические журналы: человек падает с десятого этажа и что-то говорит девушке, стоящей у окна, мимо которого он пролетает; он и она на плоту в открытом море; два прожигателя жизни сидят на пустынном берегу, раздумывая, как это их сюда занесло, причем первый говорит: «Не понимаю, что ты здесь потерял?» – на что второй отвечает: «Да вроде бы ничего». Это к вопросу о формулах в искусстве комического.

Получив за двадцать лет несколько сот юмористических рассказов от неведомых мне сочинителей, я решил составить собственный свод правил на тему «Как рассмешить читателя». Вот он.

1. Желательно, чтобы читатель понял, в чем соль рассказа.

2. Намек на развязку должен промелькнуть хотя бы на первых трех страницах.

3. Если автор решил почему-то поменять имя героя с Кэтчема на Мактэвиш, Кэтчему на последних пяти страницах делать нечего. Чтобы избежать этой оплошности, лучше всего перечитать рассказ еще раз и Кэтчема ликвидировать. Он – враг.

4. Слово «трус» лучше во множественном числе не употреблять – у чувства юмора тоже есть предел.

5. Следует по возможности избегать историй о водопроводчиках, которых принимают за хирургов, о шерифах, которые затыкают уши во время перестрелки, о психиатрах, которые сходят с ума по своим пациенткам, о врачах, которые падают в обморок от вида крови, о девицах, более искушенных в вопросах пола, чем их умудренные папаши, о шестипудовом громиле, родители которого, оказывается, – лилипуты.

Я недолюбливаю авторов, которые пишут первую фразу, совершенно не представляя себе, что за ней последует, а затем строят на ней весь рассказ. Эти фразы (они сразу бросаются в глаза) выглядят обыкновенно так: «Миссис Понсонби никогда еще не засовывала свою собаку в духовку», «“Представьте себе, в моем садике растет винное дерево”, – заметил мистер Диллингуорт», «И тут Джексон, совершенно неожиданно для самого себя, решил, что купит жене трехколесный велосипед». Всякий раз я ограничиваюсь лишь первой фразой, а потому так и не узнал, что сталось с героями этих сочинений, но подозреваю, что «Лающая духовка», «Бургундское дерево» и «Супруга на велосипеде» не сулят читателю ничего хорошего.

У немолодого писателя, который получает (и не имеет времени и сил прочесть) предлинные рассказы начинающих юмористок, обычно составляется вполне недвусмысленное впечатление о литературных достоинствах этих сочинений по сопроводительным письмам, куда, как правило, вложены фотографии мужа писательницы, ее чада и их уютного гнездышка. В таких рассказах неизменно сквозит приподнятое, безмятежно-пляжное настроение автора, а, как известно, хорошее настроение самовыражению не способствует. В результате писательница грешит сомнительными преувеличениями, бесконечным курсивом, ненужными кавычками, считая, по всей видимости, что все происходящее с ней и ее близкими должно вызывать смех.

Кроме того, американская домашняя хозяйка почему-то убеждена в том, что повреждения водопровода и канализации, равно как и те, кто эти повреждения устраняют, непременно ее читателя рассмешат. Мне, очевидно, на водопроводчиков везло меньше. На мой взгляд, плотник по имени Шкафф может оказаться таким же скучным, как и профессор по имени Архивз, так что мы смело можем оговорить в наших правилах и этот пункт тоже.

Еще одно важное правило, миссис Е. Н., гласит: ни в коем случае нельзя поддаваться искушению вскочить с постели посреди ночи и написать что-нибудь остроумное. Заспанная жена, что глубокой ночью вдруг зажигает свет, будит мужа и усаживается за письменный стол, изведет разве что тонну бумаги, поверяя ей свой лунатический бред. Уже через каких-нибудь двадцать минут порыв вдохновения иссякнет, однако наша сочинительница лишний раз убедилась, что ночное бдение как нельзя лучше способствует словотворчеству. Циничные лучи утреннего солнца, увы, прольют свет на истинные достоинства ночного шедевра. Ничего не скажешь, ночь – нежна{53}53
  …ночь – нежна… – Тербер обыгрывает название романа Фрэнсиса Скотта Фицджеральда (1896–1940) «Ночь нежна».


[Закрыть], но и под ее покровом не скроешь стилистических огрехов и творческой немощи.

Сколько себя помню, мне всегда были ненавистны дяди и тети, которые пытаются изобразить на бумаге детский лепет, мяукающий говор; их герои шепелявят, заикаются, картавят, мычат густым басом. Я также совершенно равнодушен к писателям, питающим слабость к «туземному юмору», который целиком строится на невероятном богатстве оттенков местного диалекта. Особенно тягостное впечатление произвело на меня письмо одного исследователя в этой области: «Мне думается, что незлобивый юмор шошонских индейцев, среди которых я прожил больше 20 лет, представляет собой чрезвычайно ценный вклад в сокровищницу американского фольклора. Большинство ходовых выражений их языка, как, например, “Огла уагу”, не поддаются переводу на английский. “Огла уагу”, в зависимости от контекста, может значить “мне не нужно”, “я ухожу” и, несколько реже, “задай ему хорошенько”». Мой секретарь сообщил подателю рукописи и этого письма, что меня давно нет в живых.

Запомните хорошенько, миссис Е. Н.: ни в коем случае не уподобляйтесь литературным дамам в возрасте либо до двадцати пяти, либо «сразу после» пятидесяти, дамам, которые стремятся изобрести Новый Юмор. Такой юмор бывает похлеще шошонского. Вот несколько примеров: «Художник, поскорей ложись в пастель», или: «Где ты спросила? – Сильвия была. – Это ответил, – неважно он».

Очень хочется верить, что, когда Новый Юмор окончательно восторжествует, я буду уже вне опасности.

И наконец, последнее: преданная жена и любящая мать не имеет морального права на так называемый сюсюкающий юмор. Полюбуйтесь: «Теперь, когда она превратилась в колибри, ее больше всего интересовало, в кого же превратился Джордж и где он? И тут она догадалась! Ну конечно! Как это ей раньше в голову не приходило! Джордж превратился в цветок, в глубокую чашечку которого ей никогда не забраться! Как это похоже на Джорджа, эгоиста до мозга костей! И тут ей вдруг захотелось, чтобы его съела корова! Поделом ему будет!» Не знаю, кто сочиняет этот вздор, но кто-то же должен его сочинять, раз мой почтовый ящик каждое утро забит им.

Из фотографий, на которых запечатлены мои корреспондентки, их мужественные супруги и их прелестные крошки, явствует, что сочинительницы юмористических рассказов в большинстве своем отличаются отменным физическим и сносным психическим здоровьем, что они счастливы в браке и жизнью своей предовольны. Неужто юмор и впрямь несовместим со счастливым браком?!

Итак, дорогая миссис Е. Н., знайте, что, если вы не последуете моим советам, я сожгу вашу фотографию, а с ней и фотографию вашего мужа на фоне особняка. Ребеночка же вашего… Но я, кажется, увлекся, а посему кончаю, целую и обнимаю, и еще раз предупреждаю, дражайшая миссис Е. Н., что от юмора может очень даже разболеться голова. Между прочим, а почему бы вам не стать бактериологом, или, скажем, сестрой милосердия, или, на худой конец, маникюршей – чем плохо?

Искренне Ваш, Джеймс Тербер

Роберт Бенчли

Умеют ли насекомые думать?

В недавно вышедшей монографии «Психическая жизнь насекомых» профессор Бувье пишет, что не следует торопиться наделять крылатые существа разумом на том лишь основании, что они разумно себя ведут. Такое поведение, утверждает профессор, может быть обусловлено традиционно хорошей реакцией насекомых, а не их высоким умственным потенциалом. Мне хотелось привести пример, из которого следует, что отличная реакция является отнюдь не единственным признаком разумного поведения насекомого.

Летом 1899 года, когда я работал над книгой «Личность личинки», у нас в коттедже в Адирондаке жила домашняя оса. Мы привязались к ней, как к собственному ребенку, хотя на вид это была самая обыкновенная оса, ничего общего с нашей дочерью не имевшая.

Когда мы поймали осу, она была еще совсем молодой (каких-нибудь тринадцать-четырнадцать лет), и некоторое время нам никак не удавалось накормить и напоить ее – так она была боязлива. Мы дали ей имя – Мириам, но дети прозвали ее Кнопкой, и с тех пор мы все зовем ее именно так.

Как-то вечером я засиделся в своей лаборатории, испытывая джин, виски и другие химикалии. Выходя из комнаты, я нагнулся, чтобы подобрать бубновую девятку, которую кто-то по случайности обронил в лаборатории, и нечаянно толкнул ногой ящик с картотекой, в которой были собраны фамилии и адреса всех наиболее любопытных личинок Северной Америки. Карточки рассыпались по всему полу.

Подбирать карточки у меня не было сил, и я пошел спать, горько рыдая. Признаться, я был очень удручен. Уходя, я заметил, что моя оса кружит над рассыпанной картотекой. «Пускай Кнопка сама их собирает», – сказал я себе с горькой усмешкой, не подозревая, что именно так оно и будет.

Когда на следующее утро я спустился в лабораторию, Кнопка еще спала в своей коробке, очевидно предельно вымотавшись накануне. И неудивительно. По полу были разбросаны карточки ровно в том виде, в каком я их оставил. Преданное насекомое всю ночь кружило над ними, пытаясь собраться с мыслями, как ей быть с моей картотекой. В конечном счете Кнопка пришла к вполне здравому заключению, что, коль скоро она ничего не смыслит в личинках, кроме разве что личинок ос, имеет смысл оставить карточки разбросанными по полу и дождаться меня, а не сортировать их по своему усмотрению. Убитая горем из-за того, что она не в силах помочь мне, Кнопка улеглась в своей коробке, долго плакала и наконец забылась сном.

Приведенный пример опровергает голословное утверждение профессора Бувье о том, что насекомые якобы лишены способности мыслить.

Комментарии к Шекспиру

Перикл{54}54
  В романтической драме У. Шекспира «Перикл» (1608) приведенная цитата отсутствует (см. «Макбет», II, 6).


[Закрыть]

АКТ II, сцена 3.

Входит Первая фрейлина со свитой{55}55
  Опечатка – следует читать «со свитком». В полном издании пьесы 1609 года читаем: Входят Первая фрейлина со свитком, вельможи, пажи, слуги, стража, солдаты, убийцы, гробовщики и пр. Ошибка, характерная для переписчиков того времени (см.: С. Рольф. Издательское дело эпохи елизаветинцев).


[Закрыть].

Фанфары{56}56
  Фанфары – слово, вообще говоря, Шекспиру несвойственное. Чаще встречаются «трубы» – см.: «Ричард III»: «Трубите, трубы, бейте, барабаны» (IV, 3); «Венецианский купец»: «Слышна труба» (V, 1); «Генрих IV», ч. II: «За сценой радостные крики и трубные звуки» (V, 4); «Юлий Цезарь»: «За сценой трубы и радостные клики» (I, 2); «Гамлет»: «Трубы» (I, 2); «Отелло»: «Трубные звуки за сценой» (IV, II); «Макбет»: «Трубные звуки» (III, 1); «Король Лир»: «Сюда, Гарольд, пускай трубит труба» (V, 3), «За сценой отвечает труба» (там же). Подробнее об этом см.: Уильям Кларк. Музыкальные инструменты у Шекспира.


[Закрыть], гобои{57}57
  … гобои – по-видимому, имеются в виду лютни, см.: «Укрощение строптивой»: «Входят Транио и Бьонделло с лютней и книгами» (II, 1). В этой связи Рольф пишет: «В подмене одного слова другим проявляется высочайшее мастерство Шекспира-мистификатора, тончайшего психолога, умевшего проникнуть в самые потаенные уголки человеческой души».


[Закрыть] и{58}58
  и – любимый сочинительный союз Шекспира. См.: «Король Лир» (III, 7): «От бури той могло вскипеть бы море и загасить небесные огни». Крупный немецкий исследователь творчества Шекспира Кунде утверждает, что первоначально здесь стоял союз «да»: фанфары, гобои да факелы. В настоящее время большинство комментаторов не разделяют этой точки зрения.


[Закрыть] факелы{59}59
  … факелы – множественное число сомнительно: см.: «Ромео и Джульетта»: «Входят Ромео и Бальтазар с факелом и ломом». Очевидно, «факелы» можно считать позднейшей интерполяцией, вызванной, по всей видимости, тем, что актеры того времени имели обыкновение глотать окончания, особенно если учитывать, что Первая фрейлина, по отзывам современников, была необычайно хороша собой, что, естественно, не могло не нервировать актеров. В этой связи тот же Кларк остроумно замечает: «Благородное сочетание душевной стойкости и девичьей скромности, душевности и неподдельного смирения, поразительной проницательности с полным отсутствием высокомерия, страстности с утонченностью, доброты и самопожертвования с неуверенностью в себе делает ее (Первую фрейлину. – У. К.) одним из наиболее запоминающихся женских образов у Шекспира».


[Закрыть].

Первая фрейлина. Что{60}60
  Что… – см. «что это?».


[Закрыть] это{61}61
  …это – в сочетании со словом «что», очевидно, означало «что это?» в значении «что это такое?» (см.: «Указательные местоимения у позднего Шекспира». Коллективная монография).


[Закрыть]? Где{62}62
  Где… – весьма вероятно, что у Шекспира было «почему», как считают Поп и ряд других авторитетных исследователей. В этом случае реплика Первой фрейлины звучала бы «Почему музыка?» вместо «Где же музыка?», что вполне отражает плачевное состояние музыкального искусства Англии того времени. Не случайно, что у Шекспира музыка, как правило, звучит за сценой, а привычные эпитеты к ней – «странная», «грустная», «тихая», даже «роговая». Приведем лишь несколько примеров – с нашей точки зрения, наиболее показательных: «грустная музыка» – «Сон в летнюю ночь» (IV, 1); «торжественная странная музыка» – «Буря» (III, 3); «роговая музыка» – «Венецианский купец» (II, 1).


[Закрыть] же{63}63
  …же… – иногда «ж», например: «Где ж музыка?»


[Закрыть] музыка{64}64
  …музыка… – приведем традиционное определение, данное Малоуном: «искусство выражения бурных чувств посредством ритмически организованных тонов». Данное определение, впрочем, к музыке, звучавшей во времена Шекспира, вряд ли подходит – героям Шекспира явно не хватает музыкального сопровождения (см.: сноску 9). Не случайно Гамлет предлагает Гильденстерну сыграть на нем, как на флейте («Гамлет», III, 2).


[Закрыть]?

Таким образом, смысл приведенной цитаты сводится к следующему: Первая фрейлина появляется в сопровождении фанфар, гобоев и факелов и, справившись по свитку со своей ролью, пытается выяснить, почему не играет музыка.

В мире оперы

Единение духов

Место действия – леса в Германии. Время – глубокая древность.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Штрудель – бог Дождя, бас.

Шмальц – бог Измороси, тенор.

Иммерглюк – богиня Шести Основных Цветов, сопрано.

Людвигдас Эрвайсс – рыцарь Железной Утки, баритон.

Дятел – сопрано.

Примечание. В основу оперы «Единение духов» положена старая немецкая легенда о том, как Кит обзавелся животом.

Акт I

Рейн ниже Вельдшноффена. Иммерглюк устала сидеть на одной и той же скале и смотреть на одних и тех же рыб. Она посылает за Швюлем, чтобы тот развлек ее. Швюль демонстрирует ей все чудеса света, но Иммерглюк безутешна. Швюль предлагает вызвать Рингблатца – сына Пфлюхта, который сразится с Железной Уткой. Иммерглюк согласна. Она вызывает четырех карликов – Кипятка, Родника, Прохладу и Сырость – и велит им привести Рингблатца. Карлики отказываются: в свое время Пфлюхт спас их от смерти, когда их завалило желудями. В приступе бешенства Иммерглюк убивает карликов громом и молнией.

Акт II

Горный перевал. Раскаявшись в содеянном, Иммерглюк приходит за советом к двум великанам: Горению и Борению. Великаны говорят, что ее может спасти только Волшебная Цитра, дарующая способность спать и одновременно вести серьезную беседу. Волшебная Цитра на протяжении трех столетий хранится в Старом Комоде, который охраняется Железной Уткой. Все пытавшиеся овладеть Цитрой умирали от таинственной болезни, когда успех был уже совсем близок. Иммерглюк вызывает Дамфбута, лудильщика богов, и просит его выковать шлем-невидимку, который позволит ей изъясняться на никому не понятном языке. За дополнительную плату в полтора доллара Дамфбут выковывает ей волшебное кольцо, владелец которого потеряет рассудок. Вооруженная всем необходимым, Иммерглюк отправляется в Вальгаллу, что-то мурлыча себе под нос.

Акт III

Лес перед Старым Комодом Железной Утки. Мерглитц, который до сих пор держался в стороне, опускается на воздушном шаре и требует освобождения Бетти. В свое время Вотан завещал, чтобы Мерглитц и Бетти встретились на земле и люто возненавидели друг друга, однако Цвейбех, аптекарь богов, ослушался и создал любовный эликсир, испробовав который, молодые люди тотчас же испытали сильное взаимное влечение. Разгневавшись, Вотан превратил их в утренний туман. Воодушевленная таким поворотом событий, Иммерглюк возвращается на землю в лодке, которую тянут четыре белых быка гольштинской породы, и, усевшись на скалу, вспоминает дни своей молодости. Пилигримы из Аугенблика, идущие поклониться гробнице Шмюрра, слышат женский голос, останавливаются и хором поют гимн несобранному урожаю. Они не узнают Иммерглюк, так как у нее другая прическа, и принимают ее за нищенку, торгующую карандашами. Тем временем Рагель, канцелярист богов, выковал себе в кузнице Шмальца меч и назвал его Друг Пострадавших. Вооружившись Другом Пострадавших, он опускается на землю преисполненный решимости убить Железную Утку и увести Прекрасную Ирму. Но Фримзель узнает о его планах и дает Рагелю волшебный напиток в золотом кубке, выпив который, тот забывает о своем прошлом и думает, что он Шнорр – бог Веселья. Находясь во власти чар Фримзеля, Рагель разжигает на вершине высокой скалы погребальный костер, бросается в него с мандолиной в руках и сгорает дотла. Иммерглюк суждено вечное одиночество.

Лючия Лимская

Место действия – Уэльс. Время – 17:00 (по Гринвичу).

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Уильям Уонт – лорд Гленнанн, бас.

Лючия Уогстафф – его дочь, сопрано.

Бертрам – ее возлюбленный, тенор.

Лорд Роджер – друг Бертрама, сопрано.

Ирма – служанка Лючии, бас.

Друзья, вассалы, члены местной масонской ложи «Лось».

Примечание. Либретто оперы «Лючия Лимская» написано по мотивам одноименного рассказа Боккаччо.

Акт I

Цыганский табор под Уотербьюри. Цыгане идут с песнями по табору, собираясь на ярмарку. С ними – Эдит. За ней неотступно следует Деспард, цыганский вождь. Он несет на руках Этель, которую только что похитил у ее отца, который в свою очередь выкрал ее у жены. Деспард опускает Этель на землю и приказывает Моне, старой колдунье, присматривать за девочкой. Мона таит злобу на Деспарда: в свое время он отрубил ей ногу. Она решает подменить Этель на Нетти, другого похищенного ребенка. По пути в табор Этель влюбляется в Деспарда. Она слезно умоляет Мону не разлучать ее с любимым. Мона непреклонна.

Акт II

Ярмарка. Толпа крестьян и приезжих. Появляется Роджер. Он ищет Лауру. Появляется Лаура. Она ищет Роджера. Красавица цыганка подходит к Роджеру и вкладывает ему в руку амулет, украденный у лорда Брима. Роджер не верит своим глазам. В амулете портрет его матери в школьном возрасте. Теперь он понимает, что Лаура – его сестра. Бросается на поиски сестры.

Акт III

Зал во дворце. Появляется Лючия. Она купается в роскоши, однако на сердце у нее тяжело. Ей только что принесли поддельное письмо от Стюарта, где говорится, что Стюарт больше ее не любит. Она вспоминает привольную жизнь в горах, проказы с Рейвенсбейном и Волсфхэдом. Собираются гости, приглашенные на свадьбу. У каждого с собой по жареному быку. Гости журят Лючию – она не переоделась к свадьбе. В это время во дворец врываются цыгане, и Клеон сообщает гостям, что из беседки по ошибке похитили Элси, а не Эдит. В подтверждение сказанного он предъявляет запачканную кровью соломенную шляпу. Лорд Брим раскаивается и благословляет жениха и невесту. Со двора доносятся ликующие голоса рыбаков и рыбачек. Все поют праздничные песни и танцуют.

Семейная жизнь в Америке

Часть I

В гостиной дома Твилли было так сыро, что по стенам рос пышный, пропитанный влагой мох. С него капало на портрет деда Твилли, висевший над старым патефоном, и по грязному стеклу сбегали струйки воды, так что казалось, будто старик на портрете обливается потом. Портрет злобно таращился из-под стекла. Дед Твилли и при жизни был злобным, мелочным существом с пятнами супа на пиджаке. И дети его были ему под стать: злобные, мелочные, с пятнами супа на одежде.

Бабушка Твилли сидела в кресле-качалке. Покачиваясь, качалка жалобно скрипела. Она скрипела, как скрипели бабушкины суставы всякий раз, когда та нагибалась, чтобы оторвать крылышко у мошки. Злобная это была старуха. Ногти у нее были черные от грязи, она сидела и жевала беззубым ртом крошки хлеба, которые отыскивала на дне своего ридикюля. Вы бы возненавидели ее. Она сама себя ненавидела. Но больше всех она ненавидела деда Твилли.

– В пекле тебе зададут жару, будь спокоен, – бормотала она, глядя на портрет мужа.

– Мам, гробовщик еще не приходил? – с нетерпением спросила ее миссис Мейбл Твилли, которая грела воду на керосинке, время от времени поливая кипятком ребенка, игравшего на полу у ее ног. Она ненавидела его, потому что он был похож на своего отца. Мейбл Твилли испытывала острое чувство наслаждения при виде маленьких белых волдырей, вздувавшихся от брызг кипятка на красной шейке девочки. Уже с полгода ошпаренная шея дочери была ее единственной отрадой в жизни. – И когда только вы подохнете, мама? – продолжала она. – Всем мешаете. Досадить нам хочет, старая крыса, – вот и не подыхает.

Старуха Твилли злобно глянула на невестку. Она всегда ее ненавидела. Волосы длинные, спутанные. На глаза лезут. Она подумала, как бы эти космы смотрелись на поясе индейца. Но ничего не сказала, только издала языком звук, напоминающий скрежет в канализационной трубе.

Уилбур Твилли читал газету при тусклом свете керосиновой лампы. У Уилбура были водянистые голубые глаза, колени обсыпаны пеплом. Третья и четвертая пуговицы на рубашке расстегнуты. Вид жуткий.

Вокруг него, он знал, сидела его родня. Мать жует хлебные крошки. Жена Мейбл со спутанными волосами кухарит. Сестра Бернис с бульдожьей челюстью сидит и думает о человеке, который приходит каждый день за макулатурой. Интересно, думает она, когда ее родичи сообразят, что она уже три года за ним замужем?

Господи, как Уилбур ненавидит их всех! Похоже, терпению его приходит конец. Закричать бы сейчас во всю глотку, вонзить им всем под ногти булавки да убежать к девушке с его работы! Он бы и ее ненавидел, да стрижка у нее короткая.

Часть II

Ноги разъезжались в липкой грязи. Грязь брызгала из-под галош Бернис, хлюпала, надуваясь мутными пузырями, так что жить не хотелось. Из прачечной ее обдало горячим воздухом. Горячим, душным воздухом. Как жаль, что она не работает в прачечной, она дышала бы этими зловонными испарениями и задыхалась. Задохнулась бы и умерла. Разве ж это жизнь – без мучений? Разве ж это жизнь – без кровоподтеков?

Из подворотни нетвердой походкой вышел какой-то пьянчуга и облапил ее. Это был ее муж. Она любила своего мужа. Так любила, что когда оттолкнула его и он повалился в канаву, то ткнула ему пальцем в глаз. Сняла с него галстук. Галстук-бабочку, весь в пятнах, залитый джином. Терпению ее пришел конец. Девятнадцать лет, прожитых зря, рвались наружу из-под бульдожьей челюсти, клокотали в потемках забитой души. Ей хотелось любви. Но не мужниной. Она любила старого Твилли. А тот – тот был мертв. Мертвей не бывает.

Часть III

В столовой дома Твилли все было тихо. Неподвижно стояла на столе загаженная мухами бутылка из-под уксуса. Неподвижно, уткнувшись головой в кастрюлю с печеной картошкой, лежала старуха Твилли, отравленная Мейбл, которая была в свою очередь отравлена мужем и неподвижно сидела в неестественной позе с раскинутыми руками, приткнувшись к буфету. Уилбур и его сестра Бернис только что задушили друг друга и теперь неподвижно лежали рядком, завернутые в половик, из-под которого торчали щербатые доски пола, как торчат ребра у дохлого цыпленка.

Выжил только ребенок. На его лице застыло выражение злобного идиотизма, а на нагруднике – комки пролитой овсянки. Девочка переводила взгляд с матери на бабку, с отца на тетку, и к ее ошпаренному горлышку подкатывала неукротимая ненависть, ее маленькие глазки злобно сверкали. Ей хотелось вылезти из стульчика и показать им всем, как она их ненавидит. Муж Бернис, тот самый, который приходил за макулатурой, пошатываясь, вошел в комнату, шаркая по полу драными ботинками с оторванными подошвами. При виде оторванных подошв девочка испытала томительное чувство одиночества и искоса, хитро глянула на дядю.

– Надо бы нам с тобой крышу починить, – еле слышно произнес он. – А то солнце в дом проникает.