Текст книги "Смех на все случаи жизни"

Тайна копченой селедки

Кто подсунул отравленную копченую селедку генерал-майору Ханнафилду из Королевских Конюшен? Над этим вопросом тщетно бьется в настоящий момент Скотленд-Ярд, ибо ответ на него кроется, по-видимому, в груди самого генерал-майора Ханнафилда. А генерал-майор Ханнафилд мертв. По крайней мере, к телефону он не подходит.

Вот некоторые подробности этого любопытного дела.

Субботним вечером недели три назад генерал-майор Ханнафилд, присутствовавший на обеде, который давали Королевские Конюшни в честь Королевских Сточных Вод, вернулся домой к позднему завтраку без всякого, впрочем, аппетита. Как бы то ни было, на язвительный вопрос супруги: «Ты, надеюсь, уже завтракал?» – генерал-майор ответил: «Буду тебе очень обязан, если ты впредь, до особых распоряжений, не будешь при мне говорить о завтраке, равно как об обеде и ужине». Миссис Ханнафилд без лишних слов уложила свои вещи и отбыла к матери в Новую Зеландию.

Между тем где-то в районе половины двенадцатого генерал-майор пробудился от глубокого сна на верхней полке стеллажа, чувствуя, что с его ртом творится нечто невразумительное. Первое, что пришло ему на ум: надо приобрести новые челюсти, но, по случаю воскресенья, все магазины, в том числе и лондонские, были закрыты. Тогда он решил прибегнуть к помощи воды, освежающих струй ледяной воды, но даже это испытанное средство вряд ли могло подействовать.

И тут, по ассоциации с водой, он вспомнил о копченой селедке. Клин клином вышибают – пословица хоть и старая, но хорошая, а в отношении зубов – просто незаменимая.

Генерал-майор позвонил, чтобы вызвать слугу, но тот не явился. Он нетвердым шагом подошел к окну и крикнул садовнику, воевавшему с георгинами, чтобы тот оставил георгины в покое и занялся поисками копченой селедки. Что садовник и сделал.

Получив селедку, генерал-майор, согласно показаниям свидетелей, с невероятной жадностью на нее накинулся и проглотил в один присест вместе с бумагой. После чего вновь забрался на верхнюю полку стеллажа. С этой минуты никто больше не видел его живым, хотя, возможно, слово «живой» не вполне передает утреннее состояние генерал-майора Ханнафилда.

Коль скоро миссис Ханнафилд находилась на пути в Новую Зеландию, она никак не могла стать соучастницей преступления (если убийство зловредного старика вообще можно считать преступлением). Из показаний садовника, посаженного в тюрьму строгого режима, следует, что он приобрел копченую селедку в рыбном магазине на Хай-стрит, в свою очередь хозяин рыбного магазина, взятого в тот же час под наблюдение, утверждает, что приобрел копченую селедку у садовника.

Сотрудники Скотленд-Ярда, непосредственно занимающиеся делом по отравлению генерал-майора, выдвинули две версии, ни одну из которых нельзя признать состоятельной: месть и непреднамеренное отравление селедки в процессе копчения. Обе версии, равно как и остатки копченой селедки, были сочтены непригодными для употребления.

Месть как мотив преступления не внушает доверия хотя бы потому, что те немногие, кто мог попытаться отомстить генерал-майору, были давным-давно им убиты. Генерал-майор прослыл человеком крайне вспыльчивым, и, когда ему перечили, шея его имела обыкновение вжиматься в воротник и наливаться всей имеющейся в наличии кровью. В таком состоянии он говорил лишь: «Ну погоди, приятель», после чего кидался на своего обидчика со старинным кинжалом, который всегда носил с собой, и его закалывал. Учитывая недюжинные военные заслуги генерал-майора, его неизменно оправдывали.

Разумеется, родственники жертв генерал-майора могли бы выследить его, когда он шел глубокой ночью из клуба Почетных Вегетарианцев{65}65
  …из Королевских Конюшен… Клуб Почетных Вегетарианцев. – Пародируются названия английских королевских полков и частных клубов.


[Закрыть] в свою берлогу на Берлогг-стрит, однако генерал-майор был человеком крайне предусмотрительным и расправлялся исключительно с холостяками и сиротами.

Вернемся к вопросу о непреднамеренном отравлении селедки в процессе копчения. Улов сельди, как известно, производится у французских берегов (вылавливается она и в других местах, но в Нормандии есть особое очарование), доставляется на берег нормандскими рыбаками, переодетыми под нормандских рыбаков, и отдается на переработку.

Все без исключения рабочие коптильных цехов находятся под строжайшим государственным контролем и проверяются государственными чиновниками до и после процесса копчения. Они подвергаются сложнейшим психологическим тестам и обязаны дать исчерпывающие ответы на следующие вопросы: 1. Верите ли вы в возможность отравления сельдью? 2. Укажите, какое из трех нижеприведенных высказываний верно: а) Вильгельм Завоеватель был шведом по национальности{66}66
  …Вильгельм Завоеватель был шведом по национальности… – Вильгельм I Завоеватель (ок. 1027–1087), английский король с 1066 г., был внебрачным сыном нормандского герцога Роберта Дьявола; его предки, норманны, были по своей этнической принадлежности скандинавами.


[Закрыть]; б) если положить селедку в комод, то, оказавшись в компании с носовыми платками, она тушуется; в) честность города берет.

Тем из рабочих коптильного цеха, кто в состоянии правильно ответить на все предложенные вопросы, разрешается приступить к работе; все остальные переводятся в Национальное собрание{67}67
  …переводятся в Национальное собрание. – То есть во Францию, за пределы Англии.


[Закрыть] или же в исправительную колонию на Чертов остров{68}68
  …на Чертов остров… – Имеется в виду остров Дьявола у побережья Французской Гвианы в Атлантическом океане, где в 30-е гг. XX в. находилась исправительная колония.


[Закрыть] сроком на десять лет. Так что, как видите, у рабочего коптильни не так уж много шансов злоупотребить своим положением в обществе, а у генерал-майора – и того меньше быть отравленным по ошибке.

Тем самым все усилия Скотленд-Ярда пролить свет на это дело обречены на неудачу. Коль скоро мотив мести и мотив непреднамеренного отравления оказались неправдоподобными, остается заключить, что генерал-майор был попросту не в состоянии переварить копченую селедку и, съев ее, совершил, по сути, самоубийство. В том случае, если эту гипотезу сочтут приемлемой в высших инстанциях, дело по отравлению генерал-майора Ханнафилда из Королевских Конюшен будет незамедлительно закрыто.

В результате вскрытия тела не было обнаружено ничего существенного, разве что найдено знаменитое бриллиантовое колье «Циклоп», потерянное еще во времена Первой мировой войны.

Вот так обстоит (вернее сказать, обстояло) дело. Весьма вероятно, что миссис Ханнафилд могла бы добавить что-нибудь любопытное, но она до сих пор не доехала до Новой Зеландии. Если верить сообщениям, поступающим с борта корабля, она так прижилась там, что плавает взад-вперед, не сходя на берег. Дело в том, что миссис Ханнафилд познакомилась с корабельным врачом… Можете догадаться, чем это чревато.

Сочельник

«Ну и денек!» Эта глубокомысленная сентенция принадлежала не кому иному, как мистеру Гаммиджу. «С сотворения мира не бывало такого», – продолжал сей достойный джентльмен, предварительно заручившись бурным одобрением своей благоверной, миссис Гаммидж, и сонма юных Гаммиджей, не говоря уже о родственниках, приехавших на эти дни из Джерси.

Ох уж эти мне игрушки! Как прикажете разделить жалкий десяток игрушек между семью крошками, которые при виде рождественских даров на глазах у родителей теряют ангельское подобие, стараясь как можно искуснее ущемить своего ближнего (и это в сочельник!). Вот уже курчавая малышка Эффи с душераздирающими рыданиями вцепилась в шевелюру юного Артура Гаммиджа, совершенно позабыв о предмете их раздора – основательно потрепанной крошечной зебре. В титанической схватке за механического негритенка блестящую победу одержал Эверетт, который и не подозревает, что его трофею не суждено более смешно приплясывать на одной ноге; коварный не по летам пятилетний Ласер успел накормить негритенка нежной пастилой. Не говоря ни слова, шестилетний наследник рода Фонлансби с бульдожьей хваткой вонзил зубы в ручку Ормонда-младшего, пытавшегося потихоньку умыкнуть у него видавшего виды гусара в красном потертом мундире, с лихо закрученным усом. Они гонялись друг за другом, ныли, визжали, орали, вопили, то и дело взывая к справедливости и родительскому долгу.

Но что это? Почему из груди юного Артура Гаммиджа исторгся вопль ужаса? В мгновение ока на помощь наследнику бросился сердобольный и уже несколько поднабравшийся Гаммидж-старший. Открытие, которое он сделал, было не из приятных. Дядя Джордж, не часто жаловавший Гаммиджей своими посещениями, со всего маху наступил на железную дорогу, которая, впрочем, давно бездействовала…

Кончилось все тем, что миссис Гаммидж обнесла гостей рождественским пирогом. Учтите, я вовсе не утверждаю, что мистер Гаммидж был так уж против, хотя мне доподлинно известно, что впоследствии этот весьма достойный джентльмен сварливо распекал супругу, обвиняя ее в ненужном расточительстве. Однако не может быть ни малейшего сомнения, что права была именно миссис Гаммидж, ибо ее гостеприимный жест был продиктован стремлением как можно скорее избавиться от дорогих гостей, в чем она в конце концов и преуспела. За плохо скрываемыми отрыжками, неопровержимо свидетельствующими о несомненном утолении голода, и зевотой, столь же неопровержимо свидетельствующей о непреодолимом желании поскорее улечься в постель, последовали скрип надеваемых калош, преувеличенно громкие изъявления благодарности, умиления и восторгов, и наконец все смолкло.

А теперь нам остается только{69}69
  А теперь нам остается только… – Заключительная фраза из «Рождественской песни в прозе. Святочный рассказ с привидениями» (1843) Ч. Диккенса (перев. Т. Озерской).


[Закрыть] повторить за малюткой Тимом: да осенит нас всех Господь Бог своею милостию!

Новая американская трагедия

Глава I

Как-то под вечер в конце июля навстречу заходящему солнцу по правой стороне Ист-Дивижн-стрит шли по направлению к перекрестку два человека, один ростом пять футов четыре дюйма, другой, тот, что повыше, – пять футов шесть дюймов, причем тот из двух, который был пониже своего более высокого спутника всего на два дюйма, казался прохожим, идущим по Ист-Дивижн-стрит, ниже своего более представительного приятеля никак не меньше чем на два дюйма.

Глава II

Если читатель, при условии, что он ознакомился с первой главой настоящего сочинения, предположит, что выведенные в первой главе два персонажа, они же человека, в какой-то момент перестанут идти по Ист-Дивижн-стрит, остановятся и зайдут в некий дом, то он не ошибется, – ибо так оно, собственно, и было.

Дом, в который вошли друзья, хотя точнее было бы назвать их приятелями, а то и просто знакомыми, принадлежал, как читатель, вероятно, уже догадался, более низкорослому из них, тому, рост которого, как было установлено еще в первой главе, равнялся пяти футам четырем дюймам, хотя трудно с уверенностью сказать, был ли его рост именно таким. Это был самый обычный дом, вернее сказать, самое обычное здание, строение, из тех, в которых обыкновенно живут представители среднего класса, наподобие тех двух персонажей, которых автор только что представил читателю.

Глава III

Когда Том Реттл, ибо так звали более низкорослого из двух, того, кому и принадлежал этот дом, вернее сказать, квартира в доме, вместе со своим более видным спутником вошел в гостиную, подробно описанную выше, навстречу ему вышла его жена Анна, полногрудая женщина лет тридцати четырех, от силы тридцати пяти, во всяком случае никак не старше тридцати пяти, тем более если судить по игравшему на ее лице румянцу и темно-карим живым глазам.

«Ну, здравствуй, Анна», – ласково сказал Том, ибо, надо сказать, Том Реттл был очень воспитанным человеком, если только не впадал в ярость, и в его веселых светло-синих глазах можно было прочесть как радость от возвращения домой, так и гордость перед другом за красавицу жену.

«Ну, здравствуй, Том», – отозвалась Анна, ибо только одна Анна умела отзываться таким красивым и вместе с тем низким, даже грудным голосом. «Анна, пожалуйста, познакомься с моим приятелем Артуром Берольстоном, моим очень близким приятелем, если хочешь всей правды». – «Очень рада с вами познакомиться, мистер Берольстон», – приветливо произнесла Анна, хотя всякому, кто достаточно близко знал ее, сразу же стало бы ясно, что ей не очень пришелся по душе мистер Берольстон и что она предпочла бы, чтобы Том привел в дом кого-нибудь другого.

«Что у нас сегодня на ужин, Анна? – спросил Том. – Ты знаешь, как я всегда любил, да и до сих пор люблю тушеную капусту». – «Еще бы мне не знать твоего пристрастия к тушеной капусте, – отозвалась его жена с дрожью в голосе, хотя и едва заметной, – она ведь прекрасно знала, что именно в тот вечер, о котором идет речь в нашем повествовании, у нее как раз не было тушеной капусты на ужин. – Между прочим, не забудь: у нас вчера на ужин тоже была тушеная капуста с почками, и позавчера мы ели тушеную капусту, только с печенкой».

Глава IV

Том, как ни старался, не смог скрыть своего разочарования. В том случае, если бы Том пришел домой один, он и не думал бы требовать тушеную капусту, однако, как читатель уже знает, Том пришел отнюдь не один, более того, Том пришел со своим приятелем, и не просто с приятелем, а с Артуром Берольстоном, с которым на протяжении всего пути, начиная с Ист-Дивижн-стрит, переходя Ист-Дивижн-стрит, подходя к дому Тома на юго-восточном углу Досон-и-Маргейт, они только и делали, что мечтали о тушеной капусте, причем каждый уверял, что любит ее больше своего собеседника.

При таких обстоятельствах совсем не мешало бы хорошенько всыпать Анне, чтобы она впредь никогда больше не подводила его так, как подвела (и как подвела!) на этот раз. С другой стороны, неужели он, Том Реттл, посмеет ударить свою жену, Анну Реттл? Предположим даже, он все же решится на это, безусловно, крайнее средство, но куда, спрашивается, ударить ее? Не бить же ее, в самом деле, по голове? На все эти вопросы (и многие другие), Тому предстояло собственноручно и незамедлительно дать ответ.

Главы V–XXXVIII (заключительная)

К рукописи прилагается папка с газетными вырезками и свидетельскими показаниями Анны Реттл, Томаса Реттла, Артура Берольстона по делу «Анна Реттл против Томаса Реттла», которое слушалось в Апелляционном суде по гражданским делам со 2 по 28 сентября 1925 года, а также с копиями свидетельских показаний трех соседей по лестничной клетке в доме Реттлов.

Тщательно перечитайте всю эту документацию до слова «конец» на последней странице – и вы получите полноценный «человеческий документ» в лучших традициях автора бессмертной «Американской трагедии».

Элвин Брукс Уайт

Ответы на трудные вопросы

Вопрос. Если у нас в гостях две дамы и они сидят по обеим сторонам от моего мужа, а я с двумя детьми школьного возраста – напротив, кого служанка должна обслуживать в первую очередь? Если сначала подавать еду гостье справа от мужа, а потом – гостье слева, получится слишком много суеты; если обносить обедающих по кругу, начав с гостьи, сидящей по правую руку от мужа, то гостье, сидящей слева, и уж тем более мужу ничего не достанется.

Ответ. Обратите внимание на поведение ваших детей. Как бы служанка ни суетилась, ребенок, тем более школьного возраста, будет неотрывно следить за блюдом в ее руках. Застольной беседе этот тяжелый, неподвижный взгляд, увы, не способствует. За столом воцаряется молчание; слышно только, как скрипит паркет под ногами служанки и стучит половник. Время тянется бесконечно. Иногда, правда, ощущение, что время остановилось, сглаживается тем, что ваш не в меру прыткий ребенок ухитряется, когда блюдо проплывает мимо его носа, молниеносным движением схватить с него кусок. В целом же рационально использовать перемещение служанки вокруг обеденного стола не представляется возможным. Как гости, так и хозяйка должны учитывать то прискорбное обстоятельство, что прислуги, как правило, не хватает, а в гостях, наоборот, недостатка нет. Утешайтесь тем, что все обеды рано или поздно кончаются. Кончится и этот.

Вопрос. Не подскажете, что надо делать, чтобы собака не укладывалась на обеденном столе? Как только мы уходим в гости или ложимся спать, пес забирается на стол.

Ответ. С такой собакой вам лучше не ходить в гости и не ложиться спать. Бдите.

Вопрос. Есть ли вероятность того, что временный недуг может передаваться по наследству? Иными словами, если у мужчины сенная лихорадка, ему не возбраняется стать отцом?

Ответ. Многие мужчины задаются этим непростым вопросом. Аллергия на цветочную пыльцу – состояние возвышенное и прискорбное одновременно – разумеется, передается от отца к сыну. Как говорится, яблоко от яблони… Аллергия на цветочную пыльцу – заболевание, бесспорно, тяжелое и передающееся по наследству, однако не подлежит сомнению и то обстоятельство, что тонко чувствующий мужчина, даже страдая сенной лихорадкой, столь же жизне– и любвеобилен, как и в те периоды, когда его слизистая не воспалена. Поэтому мы не берем на себя смелость советовать мужчине из-за какой-то цветочной пыльцы отказывать себе в самом необходимом. Доподлинно известно одно: ни в коем случае нельзя становиться отцом за восемнадцать лет до начала мировой войны.

Вопрос. Как мне быть, если я принципиально против чаевых, но обедаю в ресторане, где на чай давать принято?

Ответ. Давайте.

Вопрос. Я получила брачное свидетельство в Кемпдене, и мы с мужем прожили пятнадцать лет. Потом он меня бросил. Сейчас на мне хочет жениться другой человек, но я вдруг сообразила, что мы не расписаны. Мне обязательно разводиться?

Ответ. Нет, крошка, ТЕБЕ разводиться не обязательно.

Вопрос. Как надо правильно отвечать, если в телефонном разговоре к вам обращаются по фамилии?

Ответ. Правильного ответа нет, его просто не существует. Предположим, ваша фамилия Бринкерсхофф. Звонит телефон, вы снимаете трубку и слышите: «Попросите, пожалуйста, мистера Бринкерсхоффа». Вы поставлены в совершенно идиотское положение. Вы можете сказать: «Это я», и вас сочтут пуристом или позером, вы можете ответить: «Он самый», рискуя прослыть грубияном, и, наконец, назваться в третьем лице, как это делают короли и диктаторы, например: «Бринкерсхофф слушает» или «Бринкерсхофф у телефона». Поверьте, если человек говорит о себе в третьем лице, он плохо кончит. Впечатление создается примерно такое же, как если бы в присутствии служанки вы назвали свою жену не «Эстер», а «миссис Бринкерсхофф».

Можно, конечно, если к вам обращаются по фамилии, с натужной бодростью гаркнуть: «Слушаю!» – но при таком начале разговора ничего хорошего вы не услышите – и не надейтесь.

Рассмотрим несколько традиционных ответов и убедимся, насколько все они непригодны.

Абонент: «Можно попросить мистера Бринкерсхоффа?»

Вы: «Можно». – Грубовато.

Абонент: «Можно попросить мистера Бринкерсхоффа?»

Вы: «Это пара пустяков». – Фамильярно.

Абонент: «Можно попросить мистера Бринкерсхоффа?»

Вы: «Попросить-то можно». – Откровенное хамство.

Нет, правильного ответа в создавшейся ситуации не существует. Это самый сложный период телефонных отношений, о чем мистер Белл{70}70
  …мистер Белл… – Александр Грэм Белл (1847–1922) – один из изобретателей телефона.


[Закрыть], когда он возился со своими магнитами и диафрагмами, даже не помышлял. Если бы тогда кто-нибудь шепнул в первую на свете телефонную трубку: «Можно попросить мистера Александра Грэма Белла», то это могло бы спасти мир. Белл отложил бы свои инструменты с тяжелым вздохом человека, который понял, что просчитался.

Как отличить значительного поэта от незначительного

Среди тысяч и тысяч благодарственных писем, которые я получил два года назад за свою статью «Как управлять новым “фордом”», было несколько с просьбой «рассказать, чем отличается значительный поэт от незначительного». Для авторов этих писем и написана эта заметка, ибо я убежден: лишь тот, кто способен отличить крупного поэта от второстепенного, может рассчитывать, что он со временем начнет разбираться в поэзии, полюбит ее или возненавидит.

Возьмем, к примеру, первую десятку поэтов, которые приходят на ум. В эту десятку, скорее всего, войдут{71}71
  В эту десятку… войдут… – В перечислении – мешанина из имен известных американских поэтов (Роберт Фрост, Эдгар Ли Мастерс, Дороти Паркер, Эдвин Арлингтон Робинсон, Эдна Сент-Винсент Миллей, Стивен Винсент Бене), поэтов выдуманных или малоизвестных (Артур Гитерман, Бертон Брейли, Лоррен Фей), а также знаменитостей, к поэзии вовсе не причастных, например киноактер Дуглас Фербенкс.


[Закрыть] Роберт Фрост, Артур Гитерман, Эдгар Ли Мастерс, Дороти Паркер, Дуглас Фербенкс – младший, Стивен Винсент Бене, Эдвард Арлингтон Робинсон, Лоррен Фей, Бертон Брейли, Эдна Сент-Винсент Миллей. Вы можете быстро и не задумываясь сказать, кто из этого списка поэт значительный, а кто незначительный? Или, допустим, вы позвали гостей, и вдруг в комнату входит поэт. Смогли бы вы его правильно представить? «Это мистер Латбек, крупный поэт» или «Это мистер Схенк, второстепенный поэт»? Скорее всего, вы просто скажете: «Это мистер Мейсфилд, поэт»{72}72
  «Это мистер Мейсфилд, поэт…» – Уайт использует фамилию английского поэта, новеллиста и драматурга Джона Эдварда Мейсфилда (1878–1967).


[Закрыть], отчего и вы, хозяйка дома, и ваш гость окажетесь в неловкой ситуации.

Вся поэзия делится на две категории: серьезная и легковесная. Серьезная поэзия – это поэзия, написанная большим поэтом; легковесная поэзия – это поэзия, написанная второстепенным поэтом. Чтобы отличить первую от второй, надо обладать тонким чутьем и живым воображением. В целом же, большого поэта можно отличить от второстепенного:

1) по характеру стихов;

2) по характеру поэта.

(Заметим в скобках: в характер поэта лучше не вникать.)

Что же касается самих стихов, позвольте мне сформулировать несколько элементарных правил. Всякое стихотворение, начинающееся со слов «когда же», – стихотворение серьезное, написанное крупным поэтом. Приведу для примера две строки серьезного стихотворения, которое начинается со слов «когда же»:

 
Когда же по забывчивости я
Печать сорвал – и вся моя семья…
 

С другой стороны, всякое стихотворение, кончающееся словами «да как», – незначительно и принадлежит перу второстепенного поэта. Приведу последние две строки незначительного стихотворения, написанного второстепенным поэтом:

 
Раскрыв объятья и сорвав пиджак,
Ее облобызать решил – да как!
 

Стихотворение, приведенное выше, относится к стихам, которые я назвал бы «переходными». Дело в том, что, не измени поэт последнюю строку, и его вполне можно было бы считать серьезным. Вышеприведенное двустишие, несомненно, было частью серьезного стихотворения, которое поэт сочинил в 1916 году в Дартмуте и которое заканчивалось несколько иначе – вместо игривого «да как» торжественным «так не»:

 
Сорвав пиджак и ей раскрыв объятья,
Ее поцеловал – так не целуют братья!
 

Только спустя четырнадцать лет, помотавшись по миру, поэт сообразил, как изменить концовку этого стихотворения, чтобы его наконец напечатали.

Хотя по содержанию стихотворения не всегда можно заключить, значительно оно или незначительно, определить его уровень все же можно. Предположим, вам попадутся первые три строки стихотворения:

 
Когда вошел я в лавку по соседству,
Хозяин предложил купить бутылку сока.
«Уэлч»?{73}73
  «Уэлч»? – фирменное название (Welch) виноградного сока; ниже упоминаются также другие торговые марки: «Джелло» («Jello») – концентрат для фруктового желе; «Ринсо» («Rinso») – ополаскиватель.


[Закрыть] Нет, нет, спасибо, сэр, – сказал я.
 

Стихотворение это второстепенное, поскольку речь в нем идет о торговой марке. Если же оно продолжается в том же духе:

 
Тогда возьмите упаковку «Джелло»
Иль персики «Дель Монте». А орехи?
«Грейп-Натс», отличные.
А «Ринсо»? А кисель?
Его вы не желаете ль? –
 

вы убедитесь, что если само стихотворение легковесно, то про его автора этого никак не скажешь: он явно неплохо устроился в жизни.

Разберемся теперь со словом «рок». Все стихи, где имеется это слово, – безусловно, серьезны. Это слово, которое рифмуется со словами «прок», «ток», «урок» и даже «Бог», занимает особое место среди существительных, смысл которых не всем до конца ясен. Без этого слова настоящий, большой поэт обойтись при всем желании не сможет. Если угодно, оно – критерий серьезных стихов. Второстепенный поэт никогда не возьмет на себя смелость использовать это слово – на то он и второстепенный, чтобы употреблять второстепенные, простые слова. Бывает, правда, что и он соблазнится словом «рок» – например, когда сочиняет стихотворение в духе Хаусмена{74}74
  …стихотворение в духе Хаусмена. – Уайт пародирует стихотворение английского поэта и филолога Альфреда Эдварда Хаусмена (1859–1936) «Когда я прежде в Ладлоу…» («When I came last to Ludlow…»). Для усиления пародийного эффекта вместо опоэтизированных Хаусменом топонимов графство Шропшир (Ладлоу) Уайт вводит Пэлем – пригород Нью-Йорка.


[Закрыть]:

 
Когда я прежде в Пэлем
Шагал при свете звезд,
Мой рок за мной стремился –
Загадочен и прост.
 

А теперь поговорим о самих поэтах. Если поэт, читая свои стихи, задыхается – значит, это крупный поэт. А впрочем, все поэты, которые читают свои стихи, – поэты крупные, независимо от того, задыхаются они или нет. Все поэтессы, которые курят (или курили при жизни), – крупные поэтессы. Все поэты, которые продали свой сонет за сто двадцать пять долларов журналу с тиражом четыреста тысяч экземпляров, – крупные поэты. Сонет состоит из четырнадцати строк; таким образом, одна строка стоит восемь долларов и девяносто три цента – сумма, которая говорит о значительности поэта (и незначительности издателя). Все поэты, которые пишут в «Рубку»{75}75
  Все поэты, которые пишут в «Рубку»… – «Рубка» («The Conning Tower») – популярный в свое время раздел газеты «Геральд трибьюн», который с 1931 по 1937 год вел журналист и юморист Франклин Пирс Адамс (1881–1960); этот же раздел он вел в разные годы и в других американских газетах.


[Закрыть], незначительны, ибо «Геральд трибьюн» печатается на плохой бумаге, что для значительных поэтов унизительно. Все поэты по имени Эдна Сент-Винсент Миллей – крупные поэты.

Все поэты, которые передают в издательство свои рукописи через агента, – большие поэты. В самом деле, стихи, вложенные в папку из мягкой кожи, не могут не быть значительными. В папку вложено также письмо от агента:

«Уважаемый мистер…

Предлагаем Вам новый поэтический сборник мисс Перси “Семь стихотворений”. На наш взгляд, это – самое важное из всего ею написанного, и мы надеемся, что и Вам ее стихи понравятся не меньше, чем нам».

Если издатель плохо представляет себе разницу между стихами серьезными и несерьезными, словосочетание «самое важное» будет ему подспорьем.

Кстати сказать, письма в издательство от поэтов напрямую, без посредства агентов, обычно менее содержательны, зато гораздо длиннее. Как правило, это интимное, трогательное послание, которое начинается с того, что автор напоминает издателю о своих стихах, которые тот в свое время отверг, о чем напрочь забыл. Вот как такое письмо начинается:

«Дорогой мистер…

Очень благодарен Вам за Вашу дружескую записку. Я перечел своего “Неуязвимого”, и мне кажется, теперь я понимаю, что Вы имели в виду. И все же слово “грыжа” – и я на этом настаиваю, – выражает настроение моего лирического героя точнее всего. Как бы то ни было, вот Вам еще два маленьких шедевра – “В гостях у дрозда” и “Дол”; оба стихотворения, по-моему, ко времени. Вы, полагаю, в курсе, что мы с Вивьен сняли совершенно прелестный домик на окраине Шарона{76}76
  …на окраине Шарона… – Шарон – небольшой город в штате Пенсильвания.


[Закрыть] – когда-то это был дом над колодцем, и колодец до сих пор занимает почти всю нашу гостиную. Мы бедны как церковные мыши, но Вивьен говорит…» и т. д. и т. д.

Поэт, который в переполненной гостями комнате держится особняком и немного не в себе, – крупный поэт, это ясно. Такой поэт обыкновенно пишет белым стихом, шести – или семистопником, и его стихотворение начинается так:

 
Когда, очнувшись среди скопления людей,
Я стоял чуть в стороне,
И сквозь нескончаемый шум голосов…
 

Это – большой поэт, в этом нет никаких сомнений.

Есть еще много способов отличить значительного поэта от незначительного, но основные я перечислил. По правде говоря, отличить одного от другого не составляет большого труда. Куда сложнее установить, хорошо или плохо они пишут.