Текст книги "Теплоход"

Часть четвертая
«Я ПРИДУ УМИРАТЬ…»

Глава девятнадцатая

Теплоход плыл среди голубых водоворотов, исходящих из глубины бурунов, в солнечном блеске и туманной пыльце цветущих полей. На берегу, среди цветущих лугов, озаренных дубрав, нежной желтизны начинавшей созревать пшеницы, надвигалось нечто огромное, серо-туманное, в геометрических тенях и тусклых стальных отливах. Казалось, на суше, среди трав и деревьев, высится громада линкора с башнями и надстройками, плавными линиями бортов, цилиндрами боевых аппаратов, сферами локаторов. Являлась мысль, что когда-то здесь был океан, громадный корабль вошел в гостеприимную гавань, а потом вода отступила, линкор осел на мели, дно поросло лесами, запестрело цветами и травами. Громадный корабль так и остался напоминанием о несуществующем уже океане, о далеких морских походах, о могучем, ныне исчезнувшем флоте.

– Что это? – посол Киршбоу вглядывался против солнца в наплывавшие очертания.

– Наш «Марсианский проект», – ответил Есаул. – Собранный на земле «Марсианский город». Отсюда, сетью каналов, отдельные детали «Города» должны были доставляться на космодром и запускаться на Марс. Там элементы собирались бы в отдельную конструкцию, позволявшую переселенцам жить в искусственной атмосфере, пользоваться водой, разводить растения, заниматься научной и промышленной деятельностью.

– И что же теперь? – изумлялся посол.

– «Проект», начатый во времена СССР, был нами остановлен по требованию НАСА, наряду с затоплением космической станции «Мир». Вы, американцы, сумели нас убедить, что человечеству не нужны две, дублирующие друг друга космические программы. Пусть остается одна, американская. А Россия, экономя средства, станет делиться с вами открытиями, изобретениями, учеными. Мы пошли на это и остановили «Проект». Теперь это напоминает пирамиду Хеопса – памятник исчезнувшей русской цивилизации.

Посол Киршбоу посмотрел на Есаула, нет ли в его словах горькой иронии. Но лицо Есаула оставалось серьезным, исполненным почтения к мощи Соединенных Штатов.

– Я полагаю, вы приняли правильное решение, Василий Федорович, – произнес посол.

– Хоть вы и отказываете мне в доверии, но я всегда был лоялен к вашей великой стране, – повторил Есаул, потупив глаза.

Между тем циклопическое сооружение приближалось. Уже отчетливо различались составляющие его элементы. Это было сложное сочетание сфер, параболоидов, цилиндров, параллелепипедов, пирамид. Казалось, на равнине вырастали фантастические грибы, вздувались громадные пузыри, струились металлические реки, извивались гуттаперчевые лианы. Город был прекрасен, как памятник космического зодчества. Совершенен, как произведение небесной архитектуры.

– Могли бы мы посмотреть его поближе? – спросил Киршбоу, завороженный зрелищем фантастического сооружения, в котором воплощалось величие недавнего стратегического соперника и его необратимый крах.

– Конечно, – отозвался Есаул и пошел в капитанскую рубку, с просьбой остановить теплоход.

Когда уже спускали шлюпку и Киршбоу вместе с Есаулом готовились покинуть борт, на палубе показался кутюрье Словозайцев. Жизнерадостный, с глазами, сияющими, как у целлулоидной куклы, он был в отличном настроении. Запахнулся в короткое кимоно, пританцовывал голыми, в легких сандалиях, ногами, что-то курлыкал горловым пением, воспроизводя звуки свирели.

– Господа, не составить ли вам компанию? Вот бы где я провел показ высокой моды! Как раз завершаю коллекцию «Космические амазонки». Это шедевр дизайна! – Он послал «Марсианскому городу» воздушный поцелуй, и Есаул охотно прихватил Словозайцева в шлюпку, посмеиваясь над его наивным и безобидным эстетизмом.

Лодка причалила к берегу, они высадились и стали пробираться к огромным сооружениям, которые не приближались, а отступали, заманивая их фантастическими объемами. Не было дороги, тропы. Все поглотил бурьян – высокие чертополохи с малиновыми пышными купами, источающими запах эфира, яркая пахучая пижма, желтизна которой жгла глаза, конскии щавель и одурманивающая полынь, розовые бессчетные вьюнки, ромашки, полевой клевер. Город зарастал, погружался в горячие стебли, твердые пахучие листья, дурманящие цветы. И уже пробивался из земли березняк, толпились молодые сосны, темнели пушистые елочки, и скоро кругом встанет бор, сокроет в своей чащобе творение человеческих рук.

– В Индии я видел город, который поглотили джунгли. – Посол Киршбоу шагал, обливаясь потом, окруженный слепнями, цветными мухами, порхающими мотыльками и бабочками.

– Наверное, индусы оставили город по просьбе американцев, – наивно предположил Словозайцев. – Как знак доброй воли и стратегического партнерства.

– Не следует шутить над дружескими чувствами, которые Россия питает к моей стране, – наставительно и строго произнес Киршбоу. – Отказавшись от освоения Марса, вы освободились от ненужного бремени и взвалили это бремя на нас.

– Вот и я говорю, зачем нам Сибирь? Продать бы ее, как Аляску.

Есаул, глядя на простодушное, бело-розовое лицо Словозайцева, не мог понять, слышит л и он слова идиота, ил и в них заключена тончайшая издевка.

«Марсианский город» между тем открывался для обозрения. В нем выделялись стеклянные сферы и хрустальные купола пространных оранжерей, пропускающие солнечный свет, но задерживающие жесткую радиацию Космоса. Под прозрачными сводами предполагалось выращивать леса и плантации, обеспечивающие поселенцев плодами и кислородом. В сияющих кубах и цилиндрах содержались хранилища пресной воды, которая по серебристым трубам омывала поселение, выпадала дождями, изливалась ручьями. В сферических объемах и пирамидах скрывались энергетические установки, производящие электричество. Солнечные батареи напоминали крылья огромных бабочек. Чаши антенн, кустистые мачты приемо-передающих устройств связывали «Город» с Землей и космическими кораблями. В металлических цилиндрах и керамических жаростойких оболочках размещались заводы и лаборатории, помещения для работы и отдыха. Виднелись стыковочные отсеки, похожие на сосцы, куда могли причалить сразу несколько кораблей, подобно детенышам, сосущим щедрую матку.

Есаул с обожанием и горестной тоской созерцал шедевр инженерной мысли, вместилище вековечных философских исканий и религиозных надежд, которые отражал в себе небесный град. Советская эпоха, пройдя сквозь кровавые катастрофы и неизмеримые траты, вырвалась, наконец, на просторы сказочных свершений. Оказалась способной воссоздавать мечты футурологов и фантастов, расселяя на другие планеты и в удаленные миры цивилизацию коммунизма. «Марсианский город» был образом коммунистического рая, готового к воплощению. Был уничтожен врагами в момент, когда великолепные сферы и сияющие башни были готовы взмыть в мироздание. Горечь поражения затмевала Есаулу глаза.

Они взобрались на холм, поросший кустарником, откуда возносились овальные стены из легких сплавов и сверхпрочных конструкций. Стали обходить выпуклую оболочку с высокими иллюминаторами. Есаулу показалось, что впереди, в кустах мелькнула бесшумная тень. Ее явление было мимолетно. Он решил, что это блик солнца на сияющей металлической поверхности. Но через несколько шагов мелькнули две тени. Он успел разглядеть двух невысоких, легконогих людей, скользнувших в кустах. Продвигались дальше, огибая выступ стены из светлого титана. Неизвестно откуда появился человек, худой, бесшумный, в невзрачной, выгоревшей на солнце одежде. Взглянул на пришельцев. Есаул отчетливо разглядел сухое желтоватое лицо, выпуклые скулы, узкие, черно-блестящие глаза и черные волосы, торчащие из-под кепки. Это был китаец, держал в руках небольшой кулек. Встретившись с Есаулом взглядом, повернулся и бесшумно скрылся.

Они обогнули титановый выступ и увидели нескольких китайцев, торопливо идущих по тропке. В руках они держали кульки, матерчатые сумки, потертые саквояжи. Торопились с ношей, исчезая внутри строения, и навстречу им выходили другие китайцы, тоже несли саквояжи и сумки.

Есаул в сопровождении Киршбоу и Словозайцева двинулись дальше, вдоль сияющего цилиндра, на котором проступали сварные швы. Им открылась дорожка, по которой торопились китайцы, желтолицые, узкоглазые, одинаковые, обремененные ношей. Исчезали внутри «Марсианского города», другие появлялись оттуда. Их становилось все больше. Несколько тропинок сливалось в проселок, по которому в солнечной пыли двигались люди, катили, сверкая спицами, велосипеды, пылили грузовики. В кузовах плотно сидели китайцы и китаянки. Дорога удалялась в холмы, и по ней, до горизонта, шагали, катили на велосипедах, ехали в грузовиках и в автобусах китайцы. Похожие один на другого, деловитые, как муравьи, они переносили по своей тропе разнообразную ношу. Муравейником, куда они исчезали и откуда возникали бессчетно, служил «Марсианский город».

– Боже мой, – ахнул посол Киршбоу. – Откуда их здесь столько? Разве мы плыли по Янцзы и причалили к предместьям Шанхая?

– Это результаты незаконной эмиграции, – ответил Есаул, видя испуганное лицо посла. – Мы с Президентом Порфирием еще кое-как сдерживаем иммиграционный поток. Но господин Куприянов, когда станет Президентом, обещает увеличить иммиграционную квоту до трех миллионов китайцев в год. А это значит, что через десять лет весь Дальний Восток, Сибирь и Центральная Россия станут китайскими. Борьбу за сибирские сокровища, которая разгорается между Америкой и Китаем, выиграет Пекин. Мне кажется, вы к этому не стремитесь, господин посол?

– Кто может стремиться к такому кошмару! Это смерть для Америки! – На жовиальном лице дипломата появилась смертельная бледность.

– А мне нравятся китайцы, – легкомысленно заметил Словозайцев. – Будем изучать иероглифы, господа!

Сквозь шлюзовые камеры, которые являлись входом в герметические объемы «Марсианского города», они вошли внутрь. Им предстали пересечения цилиндров и сфер, пирамид и параллелепипедов, игра плавных сопряжений и изысканных линий. Повсюду сиял металл, пластик, композитные материалы, выдерживающие огромные температуры и давления, сберегающие земную жизнь от марсианских песчаных бурь, кислотных дождей, метеорных потоков. И эта земная жизнь была представлена китайцами. Повсюду, на разных уровнях, во всех отсеках и закоулках находились китайцы. Одни из них работали в швейных мастерских – кроили, сшивали, гладили, вешали на «плечики» рубахи, пиджаки, куртки, ловко цепляли ярлыки модных фирм, упаковывали в тюки и куда-то увозили. Другие трудились на кухнях – варили дунганскую лапшу, готовили «пекинскую утку», фаршировали рыбу, делали острые салаты, жарили собак, коптили ворон, парили лягушек, поливая горки риса соевым и гранатовым соком, наполняя пространство дразнящими ароматами. Третьи ремонтировали велосипеды, мотоциклы и подержанные автомобили. Снаряжали праздничные «шутихи» и фейерверки, делали бумажных драконов и змей. Четвертые изобретали фарфор, бумагу и порох. Все шевелилось, шелестело, стрекотало от пола до высоких потолков и сводов, где каждый уголок был освоен, населен, наполнен трудолюбивыми желтолицыми мужчинами и женщинами. Их было так много, что свет, падавший сквозь хрустальные своды, был желтоватый, словно наполнен горчичной пыльцой.

Длинные коридоры «Города» кишели пешеходами и велосипедистами. Повсюду висели китайские фонарики, красочные рекламные иероглифы, резные драконы. У входа в парикмахерские, рестораны, гостиницы и учреждения стояли каменные львы, один из которых непременно держал лапу на сфере, что означало господство китайской расы над всем земным шаром. Это был «Марсианский город», превращенный в Чайнатаун. Слышалась пронзительная китайская музыка. На открытых площадках давались представления Пекинской оперы.

Киршбоу не мог скрыть волнения. Есаул, исподволь за ним наблюдая, замечал, что ему не по себе.

На открытых пространствах множество пожилых китайцев делали гимнастику, продлевая свой век, дисциплинированные, организованные, повинуясь указаниям руководителей. На обширной площади, напоминавшей Тяньаньмэнь, шел парад китайских войск – маршировали несметные колонны пехоты под красными знаменами, двигались вереницы транспортеров и танков, низко летели бомбардировщики и штурмовики, плыли в блеске вод крейсеры и авианосцы. Современность небоскребов, мостов и аэропортов сочеталась с архаикой. Великолепно смотрелся Зимний императорский дворец. Вдоль летней резиденции императоров, по голубому озеру скользили ладьи в виде драконов. Уходила в поднебесье Великая Китайская стена.

– Это смерть не только для России, но и для Америки, – бормотал Киршбоу, наблюдая китайское нашествие.

– При Куприянове будет еще ужаснее, – ненавязчиво замечал Есаул, чувствуя растерянность дипломата, продолжая воздействовать на его представления, осуществляя вербовку. – Мне кажется, вам следует отразить увиденное в личном письме Кондолизе Райе. России нужна сильная власть, почти диктатура, для приостановки китайской экспансии.

– А мне нравится этот трудолюбивый, пусть несколько и многочисленный народ, – счастливо озирался Словозайцев. – Они первыми изобрели фарфор и бумагу и первыми, как мы видим, высадились на Марсе. – Он сделал волнообразное движение шеей, стал на одну ногу, плеснул рукой, издав мяукающий, дребезжащий звук, совсем как лицедей Пекинской оперы.

Они миновали многолюдные кварталы, где высились гигантские супермаркеты, уходили в небо высотные здания, тянулись широкие, полные скоростных лимузинов автострады. Оказались в предместье, среди подвесных садов, искусственных водопадов, золоченых пагод. Окруженный священной рощей, возвышался храм, – смуглая черепица, уступчатая, похожая на паруса кровля, резные стены с драконами. Двери в храм, покрытые позолотой, усыпанные яшмой и бирюзой, с тяжелыми серебряными кольцами, были приоткрыты. Они благоговейно вошли. В мягком сумраке горели светильники, курились благовонные палочки, плавали разноцветные дымы. Среди этих опьяняющих дымов, в таинственных переливах света высилась гигантская статуя. Ее голову украшало множество кос, перевитых лентами, усыпанных драгоценными камнями. Золотое лицо сияло, словно ночное солнце. Глаза были закрыты, на устах играла загадочная улыбка. Алая накидка переливалась разноцветным шитьем, шею украшали золотые ожерелья с сапфирами и изумрудами. Руки были молитвенно воздеты, и на тонких пальцах сверкали магические перстни. Статуя была одета от плеч до пояса. Нижняя часть тела была обнажена. На округлом золотом животе темнело углубление пупка, в котором таинственно светился рубин. Статуя стояла на коленях, разведя ноги, упираясь в землю гибкими стопами. Из продольной складки под животом, указывающей на то, что статуя изображала женщину, из растворенного лона непрерывно шло извержение – выпадали плотные сгустки, небольшие круглые клубни. К ним подбегали служители в оранжевых хламидах, клали в люльки, увозили в дальнюю часть храма, где было туманно от благовоний, колыхались лампады, слышались заунывные звуки флейты. Было видно, как клубни начинают взбухать. Лопались оболочки, и из них, как из яиц, появлялись личинки. Принимались расти, шевелились, приподнимая небольшие черно-глянцевитые головки. Служители с бритыми головами наклонялись к личинкам, кормили их с длинных серебряных ложек сладким нектаром, питательным соком растений, белым молочком кокосов.

Личинки увеличивались, разрывали упругую кожу, но вместо бабочек или стрекоз из них появлялись китайцы – молодые, свежие, с черно-стеклянными волосами, смуглыми, чуть желтоватыми лицами, на которых играл румянец. Выбирались из люлек, быстро облачались в одежды и покидали храм. Сотнями, тысячами направлялись в город, где их поджидали работа, тренировка, военные упражнения, манифестации и многое другое, что делало китайцев великим народом, которому принадлежало будущее. В опустелые люльки бритоголовые монахи укладывали новые клубеньки, которые были не чем иным, как яйцами, что выпадали бессчетно из гигантской красно-золотой матки с закрытыми глазами и блаженной улыбкой роженицы. Это был центр великой общины. Животворящее ядро необъятного улья. Священное лоно гигантского муравейника, создающего сонмы солдат и работников. И было неясно, кто оплодотворяет златоликую богиню, кто вбрасывает в ее лоно пылающее семя. Уж конечно, не утомленные бритоголовые слуги, перевозящие яйца, в которых дремали зародыши.

– Боже мой. – Киршбоу закрыл лицо руками. – Зачем я это увидел?

– Вы должны сообщить Кондолизе Райе, что стратегический союз Америки и России – единственная преграда «желтой опасности». «Третий срок» Президента Порфирия – вот что остановит китайцев, если не на пороге Сибири, то уж точно на Урале. Отправляйте письмо диппочтой. Или вернемся, и я свяжу вас с Госдепом по горячей линии.

– Зачем я это увидел? – повторял Киршбоу, деморализованный зрелищем безостановочного размножения.

Есаулу и самому было не по себе. Он не ожидал, что в центре России находится инкубатор с гигантской маткой, тайно привезенной по Транссибирской магистрали под видом статуи Будды, в рамках культурного обмена, о чем с упоением рассказывал министр культуры Швыдкой в программе «Культурная революция».

Лишь Словозайцев сохранял присутствие духа. С любопытством рассматривал люльки, в которых монахи везли выпадавшие из матки яйца, – наклонился и пощупал пальцем упругую оболочку яйца, оставив легкую вмятину. Пытался обойти златоликую женщину сзади, чтобы обнаружить источник столь бурного оплодотворения. Заглянул под великаншу, надеясь рассмотреть неутомимые органы, извергающие в мир миллионы китайцев. Видимо удовлетворив любопытство, отошел к озаренному алтарю. Извлек из-под кимоно плоскую металлическую коробку, напоминавшую табакерку. Есаул различил на крышке начертанные красным иероглифы.

Лакированным длинным ногтем кутюрье поддел крышку табакерки, она распахнулась. В сумрачный воздух храма из коробки стали вылетать бабочки – небольшие, изящные, серебристо-синие, нежно-голубые, ярко-лазурные. Напоминали бабочек-голубянок, что в изобилии водятся в русских лугах, создавая в солнечный полдень ощущение мелькающего серебра.

Бабочки вылетали из табакерки. Нестройной вереницей, словно нанизанные на незримую нить, летели все в одну сторону – к золотой великанше. Подлетели к ее пупку, затрепетали прозрачным облачком. Переместились ниже. Одна за другой, переливаясь синевой, стали влетать в заповедный разрез внизу живота, погружались в живородящее лоно. Скрылись все до одной.

Плодоношение вдруг прекратилось. Яйца перестали выпадать из животворящей пучины. На некоторое время воцарился покой. Только слабо качались светильники, беззвучно пламенели лампады, свивался в завитки перламутровый благовонный дым. Затем среди раздвинутых могучих ног великанши случилась ослепительная белая вспышка, словно сгорел магний, и оттуда повалил белый дым. Его запах нес в себе горечь подгоревшего лука и переперченных соевых бобов. От него начинали слезиться глаза.

Сквозь проступившие слезы Есаул видел, как золотая промежность стала содрогаться, обваливаться. Из нее выпадали куски, словно плоть великанши была источена невидимыми термитами. Падала золотая труха, сыпались опилки. Разрушение распространилось на могучие ляжки, выпуклый золотой живот. Все рушилось, крошилось, превращалось в труху, опилки. Вся громадная статуя с алой, златотканой накидкой, сапфиры и изумруды, пылающий рубин живота – все растворялось и таяло, превращалось в белую пыль. Обломились и упали изящные персты, рухнули воздетые руки, накренилась и стала отваливаться луновидная голова с закрытыми веками и блаженной улыбкой. Не долетела до земли, превратилась в прах.

Вместо золотого идола зияла пустота. И обнаружилось, кто в этом улье был приставлен к матке и оплодотворял ее неустанно. За ее спиной находился полк китайских солдат, которые, по приказу командира, один за другим раздевались. С воинственными криками налетали стремглав на богиню. Вонзали в нее страстную, поставленную на службу отечества плоть. Вбрасывали нетерпеливое семя. Обессилив, качаясь, отходили в сторону, уступая место другим, полным страсти, которой они заряжались, питаясь сверхкалорийным рисом.

Полк осеменителей, утратив цель, некоторое время стоял опешив. Передовой отряд, голый, с нацеленными в дело орудиями осеменения, топтался растерянно. Второй отряд, ожидавший своей очереди, все еще разминался и массировал свои отцовские органы. Но это продолжалось недолго. Волна разрушения перекинулась с богини-матери и на солдат-отцов. Все они под воздействием невидимой силы стали валиться навзничь, падали один на другого, как выстроенные в ряд плитки домино. Валились, рушились, превращались в длинные бороздки белого пепла и исчезали.

Разрушение охватило весь храм. Истребляющая энергия опустошала люльки, сжигала яйца, испепеляла личинки, превращала в горчичную пыльцу расторопных служителей. Последний, вылупившийся китаец, со страхом оглядываясь, бежал к выходу. Но его настигла безымянная смерть, и он был превращен в пудру, которая легким облачком клубилась там, где секунду назад находился молодой человек.

Это была стихия разрушения, имевшая непознанную природу. Будто в храм ворвались энергии антимира, была вброшена горсть молекул антивещества, которое вступало во взаимодействие с земными формами, превращая их в ничто.

Увлекаемый магнетизмом смерти, Есаул устремился к выходу из храма. Увидел умопомрачительную картину. Вдаль убегала нескончаемая вереница новорожденных китайцев, а их настигала незримая смерть. Сглатывала, съедала эту вереницу, продвигаясь вперед, оставляя на пути мучнистую белизну, которая таяла и исчезала.

– Что это? – в ужасе спрашивал посол Киршбоу, поспевая за Есаулом. – Эффект радиации? Воздействие смертоносных лучей? Но тогда почему мы живы?

Есаулу нечего было ему ответить. Он и сам терялся в догадках.

Они следовали тем путем, каким явились в буддийский храм. Зрелища потрясали. Бесшумные взрывы опрокидывали небоскребы, обрушивали мосты, изъедали и испепеляли переполненные машинами автобаны. Волна беззвучного «цунами» валила пагоды, сминала дворцы, плющила кварталы Чайнатауна. Смывала толпы пешеходов и велосипедистов, нарядные фонари и рекламы с иероглифами. Казалось, невидимая гигантская рука, вооруженная влажной тряпкой, стирает нарисованный на стекле разноцветный фантастический мир.

Опустели отсеки и закоулки, где секунду назад работали пошивочные мастерские, дымились кухни, орудовали брадобреи, суетились массажисты и банщики. Сияющие сферы и цилиндры «Марсианского города», еще недавно заселенные бессчетными выходцами из Китая, теперь опустели. Лишь белела повсюду невесомая пудра, какую оставляет сгоревший магний, и слегка попахивало печеным луком и переваренными соевыми бобами.

Они вышли из «Марсианского города» наружу, где было солнечно, обильными малиновыми купами цвел чертополох, в синем небе клубилось кучевое, голубоватое облако, предвещавшее дождь. По проселку убегали вдаль последние китайцы, а над ними летела невидимая птица, склевывала их и проглатывала. Дорога пустынно белела под солнцем.

Все это могло показаться сном, наваждением, галлюциногенным бредом, если бы не бумажный дракончик, повисший на колючках бурьяна, чуть трепетавший на ветру.

– Я знаю, что это было, – воскликнул посол Киршбоу. – Это было «этническое оружие», которым вы располагаете, и факт существования которого Россия скрывает от международных организаций! Оно действует направленно, поражая определенные расы, не причиняя вреда другим. Я прав?

Есаул был смущен. Не находил объяснения случившемуся. Однако сохранял самообладание:

– Россия владеет военными средствами, способными защитить ее суверенитет. В том числе сохранить за собой контроль над Сибирью и Дальним Востоком. Я специально продемонстрировал наши возможности, чтобы вы сообщили в Госдепартамент о наших намерениях совместно с вами противодействовать «желтой опасности». Конечно, если проблема пресловутого «третьего срока» не будет больше дискутироваться в невыгодном для России аспекте.

Эта дипломатическая фраза далась Есаулу нелегко. Он был поражен увиденным.

– Что было у вас в коробочке? – Есаул напрямую обратился к Словозайцеву.

– Вы о чем? – удивленно воззрился кутюрье.

– Что за бабочки-голубянки?

– Бабочки? Право, не знаю. – Словозайцев извлек из-под кимоно плоскую жестяную коробочку с красными иероглифами. Раскрыл. В ней лежали розовые ароматные подушечки. – Это мятные конфетки, чтобы приятно пахло из уст. – Кутюрье протянул коробочку Есаулу. – Не желаете отведать?

– Нет уж, спасибо. Я еще должен кое-что сделать на этом свете, прежде чем превратиться в белую пудру.

– Очень вкусные, нежные… – Модельер сунул в рот конфетку, и его наивные, детские, как у целлулоидной куклы, глаза заморгали от удовольствия.