Текст книги "Теплоход"

Глава двадцатая

Белая, с голубой сердцевиной туча оросила землю сверкающим прохладным дождем, от которого в лугах, лесах, на далеких холмах раскрылось бессчетное множество сияющих глаз, взиравших на небо и славящих Господа, что проплыл на бело-голубой туче, окропляя мир святой водой. Теплоход, окруженный нимбами, словно ковчег, населенный праведниками, плыл по озерам, на которых ветер и дождь нарисовали огромную сияющую икону «Спас на водах» – синие очи, серебряные власы, усыпанный цветами хитон.

Есаул, вернувшись на корабль, уединился в каюте и подверг тщательному анализу все, что случилось в «Марсианском городе». Обилие китайцев, обживших космическое поселение, не смущало его, – этот эффект был запланирован и рассчитан на то, чтобы воздействовать на посла Киршбоу. Поражало другое – испепеление китайцев под воздействием необъяснимой энергии, как если бы они расщеплялись на клеточном и молекулярным уровне. Природа этого явления была неясна. Разрушающая мощь таилась в нежных серебристо-синих бабочках, выпорхнувших из табакерки Словозайцева. Благодушный, с легкими идиотическими признаками кутюрье владел разрушающим средством, сравнимым с нейтронной бомбой.

Панический вопль Киршбоу по поводу «этнического оружия» мог быть правдой, если бы не образ модельера, напоминающего бесполого евнуха, которому доверили стеречь гарем молодых красавиц.

Все было похоже на сон, на опьянение эфиром, который выделяют малиновые цветы чертополоха, столь любимые демоническим художником Врубелем. Поднимаясь на холм, поросший колючими малиновыми зарослями, они могли надышаться эфирными маслами, выделение которых усиливается в жаркий полдень перед дождем. И все, увиденное ими в «Марсианском городе», было галлюцинацией, наркотическим обмороком, восхитительным и пугающим бредом. Но тогда откуда взялся этот смешной бумажный дракончик с красным хвостом и зеленым телом, который лежал теперь на столе каюты и насмешливо взирал на Есаула выпуклыми глазами модельера Словозайцева?

Не находя ответа, мучимый тяжелым предчувствием, Есаул прибегал к помощи своего «потаенного ока». Но оно лишь испуганно трепетало в глазнице, поворачивалось во все стороны, словно опасность была повсюду и «заговор», который присутствовал на борту теплохода, смыкал свои кольца. С этим паническим чувством Есаул покинул каюту, вышел на верхнюю палубу и столкнулся с послом Киршбоу. Тот, как и Есаул, мучился неразрешимыми вопросами.

– Василий Федорович, как хорошо, что я вас увидел. Я собирался у вас спросить… – Он не успел кончить фразу, ибо к ним торопливо подходил взволнованный капитан Яким.

– Василий Федорович, чрезвычайные обстоятельства!

– Опять ЧП?

– Гидролокаторы показывают цель прямо по курсу. Цель – боевой пловец. Возможна подводная атака. Прикажите прибегнуть к средствам защиты.

– Хочу взглянуть на приборы.

Вместе с послом они проследовали в капитанскую рубку.

Помощники капитана вели корабль, окруженные циферблатами и экранами, извещавшими о состоянии суши, вод и небес. Радар, вращаясь на мачте, вычерчивал на мониторе кромку берега, очертания далеких возвышенностей, резной орнамент леса и рыбацкий челн, застывший под кручей. Другой радар прочесывал небо, фиксируя стаи скворцов, перелетающих Волгу, одинокую цаплю, парящую у середины реки и легкий биплан сельскохозяйственной авиации, опудривающий вдалеке наделы картофеля. Эхолот посылал из корабельного днища импульсы ультразвука, которые отражались от донного грунта и рисовали на экране прихотливые контуры дна. Гидролокатор облучал толщу воды впереди корабля, и на зеленоватом экране виднелись белесые метины крупных рыб, туманные сгустки рыбьих стай, и среди этих мелких метин и размытых туманностей отчетливо различалась длинная, медленно скользящая цель, сближавшаяся с кораблем.

– Увеличьте разрешающую способность, – приказал Есаул.

Капитан Яким перебросил тумблер, и цель увеличилась, приблизилась, выхваченная из общего фона. В зеленоватом пространстве, словно в аквариуме, стал виден подводный пловец – узкое тело, пульсирующие ласты, гребущие руки, струи воздуха, летящие из акваланга. Пловец шел на пересечение с кораблем, и на его спине, помимо баллонов, виднелся рюкзак, в котором мог находиться фугас или магнитная мина.

– Вы связывались с береговыми блокпостами? – спросил Есаул. – Были нарушения режима «запретной зоны»? Была попытка прорыва?

– Береговые блокпосты не зафиксировали нарушений, Василий Федорович.

– Что говорит разведцентр?

– В агентурных донесениях присутствует информация о нескольких членах Национал-большевистской партии, которые под видом туристов направились в район Калягина.

– Это и есть один из «туристов», – жестко произнес Есаул. – Пусть пришлют на него досье. И приготовьте глубинный бомбомет.

Все это время посол Киршбоу нервно всматривался сквозь лобовое стекло в разлив реки, словно ожидал увидеть впереди огромный айсберг.

– Не волнуйтесь, господин посол, – успокаивал его Есаул. – Мы не разделим судьбу «Титаника». Но я рад, что вы на деле сможете убедиться, с какими трудностями сталкивается российская власть, стремясь сохранить социальную стабильность в стране.

Капитан Есаул орудовал кнопками пульта. В палубе открылся компактный люк. Из него поднялась сияющая штанга. На штанге был закреплен цилиндр, напоминавший подзорную трубу.

Одновременно на компьютере замелькали агентурные данные о предполагаемом террористе – имя, место жительства, роль в Национал-большевистской партии, «послужной список» и портрет – худощавое красивое лицо, короткая стрижка, пухлые, юношеские губы, большие голубые глаза.

– Курс?.. Дистанция?.. Угол прицеливания?.. – спрашивал капитан Яким. Помощник считывал данные с гидролокатора, и капитан Яким вводил их в прицел бомбомета.

– Огонь! – скомандовал Есаул.

Из цилиндра полыхнуло белое пламя. Шипящей головней полетел заряд. Навис над рекой и упал в воду, оставив крохотный серебряный всплеск. На экране гидролокатора разрастался белый шар, поглотивший аквалангиста. Из шара к поверхности устремился протуберанец. Стоящие в рубке увидели тусклый фонтан, разлетевшийся яркими брызгами. Из воды дунул дым.

Над рекой пронесся тупой хлопок, отозвавшийся в корабельном железе, как удар кувалды.

Водяной фонтан осел. На воде кипела серебром дымная яма. Успокаивалась, отсылала к берегам расходящиеся круги солнца. Корабль, замедлив ход, приближался к месту взрыва.

Есаул и посол Киршбоу вышли на мостик, всматривались в разводы реки, среди которых медленно двигался борт корабля.

Из темных глубин, из мягких голубоватых воронок стали подниматься, приближаясь к поверхности, светлые тени. Всплывала оглушенная рыба. Огромные белобрюхие щуки, хвостами вниз, вяло качались, хватали воздух окровавленными жабрами. Черные скользкие налимы с млечными животами едва шевелили змеевидными хвостами. Множество плотвы, мертвой, полуживой, вяло плещущей или недвижно лежащей, напоминало опавшие с люстры блестки. Река покрылась мертвой, с разорванными пузырями рыбой. Среди этих рыбин, шевелящихся плавников, обвислых хвостов, остекленелых на солнце глаз медленно всплывал человек. Он был в черном блестящем трико, гибкий, похожий на змею. Голова была без шапочки, с коротко стриженными светлыми волосами. Лицо, бледное, ошалелое, с синими губами и выпученными невидящими глазами. Во рту дыхательная трубка, а за спиной желтый баллон с кислородом. Он слабо шевелил руками, удерживаясь на поверхности, напоминая большого налима, у которого разорвало нутро.

– Доставьте объект на борт, – приказал Есаул.

Помощник капитана приблизился к гарпунной установке. Навел аппарат, куда вместо острия была заряжена сеть. Навел на пловца и выстрелил. Плотный комок полетел к поверхности, распушился над пловцом широкой сетью, которая сжалась, захватила добычу, опутала ячеей. Закрутилась лебедка, подтягивая к борту улов. Человек поднимался в воздух, слабо шевелился в огромной «авоське», опадал обильной солнечной капелью.

Его опустили на нижнюю палубу у носовой мачты. Мокрое тело хлюпнуло, было видно, как по железу растекается солнечная вода. Множество пассажиров уже глазело на пленника. Ротозеи толпились на верхних палубах, торопились из кают. Есаул в сопровождении посла Киршбоу отправился на нос корабля.

Нацбола выпутали из сети, прислонили к мачте, приковали наручниками. Он стоял, покачиваясь, с трудом держась на ногах. Под ним блестела лужа воды, к которой приклеились растопыренные лягушачьи ласты. Светлые волосы стояли торчком. Из носа текла кровь. Синие глаза очумело вращались. Ударная волна, прокатившаяся по реке, сотрясла его и контузила.

Есаул и посол Киршбоу сидели на складных стульях, рассматривая молодого человека.

– Что, брат, молчишь как рыба? – насмешливо спросил Есаул, с легкой брезгливостью разглядывая молодого человека, у которого, казалось, был размягчен позвоночник, не способный держать массу тела. – Тебя, как рыбу, из реки достали. Никогда не глушил гранатой?

Лимоновец открывал рот, хватал воздух, кровь из носа двумя красными ручейками текла на подбородок, падала на темное трико.

– Мы в Афганистане глушили. Бывало, надоест жрать тушенку, пойдешь к арыку, кинешь «эфку», и всплывают белопузые, плоские. Вот тебе и уха.

Пленник молчал, пытаясь собрать воедино разорванное сознание, сфокусировать в зрачках расколотый мир, утвердить шатающееся, утратившее опору тело.

– Из тебя, брат, ухи не сваришь, не наварист и больно костист, – продолжал подтрунивать Есаул, позволяя молодому человеку обрести целостность, собрать в чашу расплескавшееся сознание.

Тот молчал, шмыгал носом, тряс головой, будто хотел сбросить упавшую на него мглу, разглядеть того, кто сквозь мутную завесу произносит слова, которые не складывались в осмысленные фразы, а звучали как рассыпанный, бессмысленный текст.

– Как звать-то тебя? – Есаул старался быть дружелюбным. Хотел проникнуть в сердцевину раненой, травмированной личности, пока она не сложилась в единство, оставляла доступ в свое незащищенное ядро. – Не бойся, здесь все свои. Вот господин посол представляет дружественные Соединенные Штаты Америки. Я представляю Администрацию Президента России. Там на палубах смотрят на тебя лучшие представители русской элиты. И всех нас ты хотел пустить на дно? За что такая немилость?

Нацбол молчал, хотя было видно, что глаза его перестали бегать, остановились на Есауле, потемнели и сосредоточенно мерцали. Осанка стала прочнее. Молодой организм сопротивлялся контузии, черпал энергию из резервных источников.

– Не хочешь говорить, не надо. Я и так все знаю. Тебя зовут Николай Стрючков. Ты – член Национал-большевистской партии Эдуарда Лимонова. Тебе двадцать два года. Ты отважный активист и боец. В Риге поднялся на здание городской ратуши и поднял красный советский флаг, за что бессердечные латыши приговорили тебя к году тюрьмы. В Москве ворвался в приемную министра здравоохранения Зурабова, написал «спреем» на стене его кабинета: «Зурабов – убийца», за что отсидел еще два года в колонии общего режима. Вместе с товарищами обстрелял тухлыми яйцами нашего уважаемого режиссера Никиту Сергеевича Михалкова, чьи усы в качестве почетного гостя приглашены в наш круиз и сейчас смотрят на тебя с верхней палубы. Теперь ты решил перейти от тухлых яиц и мятых помидоров к настоящей взрывчатке. Собирался взорвать наш теплоход, будто это не мирный, прогулочный корабль, а фашистский линкор «Тирпиц».

Лимоновец молча слушал, выдувал из губ струю воздуха, хотел отогнать текущую из носа кровь.

– Ты не закончил Московский университет, филологический факультет. Решил стать революционером, наследником Че Гевары. А ведь мог стать прекрасным лингвистом.

Пленник молчал. Укреплял себя, готовый к испытаниям. Выигрывал время, собирая разрозненные взрывом мысли и ощущения, насаживая их на вертикаль вновь обретенной воли.

Внезапно у Есаула затуманились глаза, будто роговицу покрыла перламутровая слезная пленка. В непостижимой иллюзии, в болезненном колдовском обмане ему почудилось, что прикованный к мачте юноша – его сын, несуществующий в природе, не данный ему в яви, но тайно присутствующий в иных мирах, где течет иная река, плывет иной теплоход. Он, счастливый отец, стоит на палубе с милым сыном, любуется его синими молодыми глазами, гладит золотые лучистые волосы, не может насмотреться на румяные, смешливые губы. Это ощущение было столь сильным, обморочно больным и прекрасным, что Есаул закрыл веки, стараясь удержать под ними восхитительное видение.

Молодой человек напрягал скованные за спиной руки. Упирался в мачту, обретая в ней дополнительную опору. Его облик был фантастичен – блестящее, как кожа рептилии, трико, перепончатые ноги тритона, из ноздрей – две красные струи, словно кровавые бивни. Но глаза осмысленно и тревожно светились.

Есаул смотрел на него с паническим обожанием, не понимая, почему остается сидеть на стуле, а не кидается к сыну – чтобы разомкнуть на запястьях оковы, перебросить через плечо его гибкую молодую руку, отвести в каюту, уложить в постель, совлечь с побитого взрывом тела мокрую ткань, осмотреть ушибы и вывихи, наложить бинты и целебные пластыри.

Беспомощно оглядывался, – с верхних палуб смотрели нетерпеливые злые глаза. Посол Киршбоу всматривался ненавидяще в лицо революционера. Члены экипажа в белой флотской форме с золотыми кортиками были готовы кинуться к пленнику, мучить, выбивать показания. А он, отец, едва не убив сына, запутался в этой жуткой яви с дьявольскими поворотами судьбы, с адскими провалами в бездну, с нескончаемыми злодеяниями, в которых истребляются самые близкие, страдают самые беззащитные, гибнут самые лучшие, испепеляются самые возвышенные и благородные.

– Сейчас тебя осмотрит врач. Тебя напоят горячим молоком. Ты ляжешь в кровать, – произнес Есаул. Но в ответ услышал:

– Если вы отпустите меня, я снова вернусь и вас убью, – голос был тих, но внятен и тверд. Воля возобладала над контузией, и теперь любые мучения и унижения станут лишь укреплять эту волю, как это бывает у мучеников, чья вера и ненависть делают их нечувствительными к боли. – Вы должны меня убить, как уже многих убили, – голос нацбола обретал звенящую силу, будто ослабленная взрывом струна вновь натянулась, источала звон ненависти. – Ваш корабль – самое мерзкое место планеты. От него исходит зараза, отравляющая воду и воздух, землю и все живое. Здесь собрались самые отъявленные преступники, садисты и изуверы. Каждый бриллиант в лобке у вашей Луизы Кипчак – это сотни шахтерских вдов, слезы и кровь русских людей. За каждым из вас преступленье. Смерть ребенка, растление малолетки, убийство города, осквернение святыни. Вы не достойны жить. Суд моей партии вынес вам приговор. Задача моя и моих товарищей отомстить за народ. Вы будете все убиты… Думаете, спрячетесь за своими заборами, охранными вышками, пулеметами и овчарками? Затворитесь в своих золотых дворцах? Наймете ментов, продажных генералов, свирепых тюремщиков? Подкупите прокуроров и судей? Застроите Россию тюрьмами и зонами? Думаете уберечься в Лондоне или на Канарах? Народ сметет ваши пулеметные вышки. Мы отыщем вас на Багамах и в Ницце. За ваши преступления вы получите столько пуль, сколько у вас голов. За ваши темные дела получите столько фонарей, что хватит на каждую шею. А если кончатся пули и не хватит фонарей, вас настигнет слепой беспощадный взрыв ненависти и возмездия, который рассыплет ваши золотые дворцы и расколет ваши железные тюрьмы… Вы уповаете на Америку, на ее доллары и авианосцы, ее валютные фонды и разведку, на ее мировое могущество и мировое злодейство. Америка вас не спасет. Она рухнет под ударами тысячи «боингов», в которых будут сидеть отважные революционеры – они направят машины на небоскребы и банки, на ракетные шахты и вертепы Лас-Вегаса. Человечество восстало против Америки, и мировая революция в чалме и с Кораном в руках сметет эту мерзкую империю денег. Началось восстание мира. Здесь, в России, мы действуем от имени униженного и оскорбленного мира. Вас всех накроет цунами мировой революции, и от вас не останется даже обломков… В России грядет революция. Четвертая, Социалистическая. Мы снова поднимем красное знамя над Москвой и Ленинградом, над Таллином и Киевом. Соберем великие армии, которые промчатся от Тихого океана до Бреста с песнями гражданской войны. Все народы нашей красной социалистической Родины станут в ряды великой освободительной армии. Русский обнимет узбека, белорус встанет рядом с казахом. Наши ряды несметны, на наших знаменах ордена Великой Победы. Мы сбросим вас в тухлый овраг и снова станем строить заводы, сеять пшеницу, летать в Космос, писать картины и книги. А вы заплатите за каждую слезу ребенка, за каждый стон замученного вами раба. Я вас ненавижу…

Есаул смотрел на измученного юношу, который чувствовал приближение смерти, не ждал для себя пощады. Своим ненавидящим криком отбивался от палачей, надеясь, что вопль из застенка будет услышан друзьями. Его окружали враги, и главным врагом был отец. Тот вековечный отец, кто из века в век убивал любимого сына. Грозный царь вонзал отточенный посох в висок наследника. Царь Петр хлестал бичом подвешенного на дыбу царевича. Сталин оставлял палачам взывающего к нему сына. И он, Есаул, погруженный в кошмар сыноубийства, был не в силах прервать роковую неизбежность России, стоящей на крови сыновей.

– Ненавижу!.. Убейте меня!.. – слабея и затихая, выкрикивал прикованный к мачте нацбол.

Есаул панически озирался. С верхних палуб глазели и злобно роптали. Добровольский тыкал длинным отточенным пальцем, словно на нем был невидимый штырь, которым он хотел проткнуть юношу. Стеклярусова плевала сверху, как кобра, желающая ошпарить пленника ядовитой желтой слюной. Шмульрихтер снимал телекамерой, надеясь украсить сценой мучений свой эротический фильм. Луиза Кипчак достала маленькое, усыпанное бриллиантами зеркальце и любовалась собой. Куприянов, презрительно оттопырив губу, выражал отвращение и холодную беспощадность. Посол Киршбоу, покрытый красными пятнами, ел глазами пленника, словно желал убедиться, насколько справедливо пророчество о скором крахе Америки. А он, Есаул, в своей тоске и любви, хотел кинуться к любимому сыну, выхватить из ненавидящей беспощадной толпы. Унести по воздуху подальше от смертельной беды. Это влечение было столь сильным, что Есаул стал подниматься со стула, желая приблизиться к мачте.

В это мгновение на палубе появился губернатор Русак. Он имел вид римского императора – багряная мантия, скрепленная на груди серебряной брошью. На голове – золотой венец из листьев дуба и лавра. Глаза, исполненные сладострастия, как если бы он созерцал в Колизее терзаемых львами христиан. Сжимал поводок, на котором хрипел и рвался бешеный бультерьер, сизо-голубой от злости, с намордником, в котором кипела розовая мыльная пена. Русак сорвал с кобеля намордник, отцепил поводок:

– Куси! – крикнул он, выбрасывая царственно руку в сторону пленника.

Кобель сгорбил спину, превратился в литой, мускулистый шар. Распрямился, толкаясь о палубу. Вытянулся длинной торпедой, в голове у которой сверкали клыки, и пылал кровавый язык. Летел над палубой, протягивая когтистые лапы, вращая в башке красные карбункулы. Ударился в пленника, в его обнаженную тонкую шею, в которой оборвался последний, жалобный крик. Обвис, утягивая к земле длинный, выпадающий из горла клок, открывая хлещущую черную рану.

Пленник съехал вдоль мачты, сучил пластмассовыми ластами, уронив на плечо голову на подломленной шее. Помощники капитана ринулись, вставляли в собачьи клыки обнаженные кортики. Скрипели металлом, отдирая собаку от жертвы.

Толпа на палубах ревела от восхищения. Добровольский, сжав кулак, указывал большим пальцем в землю, освящая убийство. Стеклярусова перевешивалась через поручни, жадно вдыхала запах крови и собачьего пота, словно совершала целительную ингаляцию. Шмульрихтер в упоении водил телекамерой, стараясь запечатлеть конвульсию мертвого тела, собачьи судороги, растекавшуюся красную лужу, в которой топотали офицеры в белоснежных мундирах с золотыми позументами. Луиза Кипчак лишь мельком взглянула на сцену убийства, продолжая смотреться в усыпанное алмазами зеркальце.

Русак и хрипящий от неутоленной злобы кобель исчезли. Есаул, потрясенный, не успевший сберечь обреченного юношу, был готов кинуться вслед за убийцей, настигнуть в каюте, бить его мерзкую усатую голову о железную стену, покуда из распавшихся костей не брызнет розовый студень. Овладел собой. Приказал офицерам:

– Свяжитесь с вертолетом – пусть заберут труп. ФСБ проведет опознание и расследует факт теракта, – повернулся к послу Киршбоу, который ошалело, с раскрытым ртом, забыв проглотить слюну, смотрел на убитого. – Прошу прощения, господин посол, что приятное плавание было омрачено столь отталкивающим инцидентом. Однако вы можете сообщить в Госдепартамент, как нестабильна социальная обстановка в России. Как сильны экстремистские настроения и чувства большевистского реванша. Если бы не наш жесткий курс, устанавливающий «вертикаль власти», если бы не наши меры по подавлению излишних, провоцирующих революцию свобод, не исключено, что шестая часть суши снова будет покрашена в красный цвет большевизма.

С этими словами он покинул носовую палубу, строгий, непроницаемый, сопровождаемый десятками вопрошающих глаз.

Закрылся в каюте. Сел на кровать среди телефонов правительственной связи. Его грудь вдруг стала содрогаться от сухих рыданий. Его колотило, бил страшный озноб. Упал лицом в подушку и рыдал без слез, страшно, по-звериному вскрикивая.

Успокаивался понемногу. Сидел, опустошенный, постаревший на тысячу лет, и все такой же бессмертный, бездетный. И кто-то таинственный, витавший над ним, беззвучно повторял молитву на исход его грешной души:

 
Среди ветвей березы белой,
С лазурной вровень высотой,
Рукою детской, неумелой,
Воздет скворечник золотой.