Текст книги "Теплоход"

Часть шестая
«Я В ПОТЕМКАХ НАЙДУ…»

Глава двадцать восьмая

Глубокой ночью, пылая, словно золотой ковчег, теплоход причалил к острову. Озарил прожекторами дощатую, полную народа пристань, каменный, вымощенный булыжниками путь, ведущий к монастырским воротам. Высокая стена, башни, купола, колокольни – старинная обитель была окружена ночными деревьями, непроглядной чащей с тонким проблеском скрытого в кронах креста. Пассажиры, разбуженные колоколом, вышли на палубы, дивясь на сказочный монастырь. Изумленно вглядывались в причал со встречавшими монахами – черные мантии, клобуки, фонари в руках, красный уголек кадила, и над всем – радостное уханье незримого колокола, извещавшего о прибытии желанных гостей.

Все поспешили на пристань. Дамы кутались в шали, спасаясь от ночного озерного ветра. Мужчины взирали на древнюю красоту куполов и шатров, кланялись встречавшим монахам, сыпали деньги в шапки калек и нищих. Предвкушали новые, ожидавшие их впечатления.

Есаул, не сомкнувший глаз, нетерпеливо смотрел на обитель. За стенами, удаленный от богомольцев и многолюдных служб, в тихой келье доживал свой век святой старец, схимник Евлампий, духовник Есаула.

Мимо торопилась сойти на берег мадам Стеклярусова, жеманно, на ходу, подкрашивая губки. Ее красавица дочь Луиза Кипчак уже с палубы строила глазки монахам, приподымала юбку, открывая стройную ножку. Добровольский, ступив на пристань, оказался в объятиях могучего игумена, чья кольчатая смоляная борода делала его похожим на Навуходоносора. Куприянов отвечал на поклоны монахов, словно перед ними был сам Патриарх. Посол Киршбоу, большой знаток русской старины, старался вдохнуть сладкий дым лампады, опускал стодолларовую бумажку в ладонь увечного. Словозайцев наивно и радостно улыбался богомольцам – наклонился и что-то ласково сказал молодой изможденной женщине с большим животом, который она заслоняла измученными руками, страшась за свое нерожденное чадо. Лысинка Жванецкого как всегда хихикала, слушая русский колокол. Шляпа Боярского выискивала среди паломников молодые женские лица. Усы Михалкова подошли под благословение к батюшке и картинно, истово целовали протянутый крест.

Среди сходящих на берег пассажиров Есаул увидел маленькую девочку, ту, что упросилась на теплоход с фольклорного праздника, когда крепостные крестьяне арт-критика Федора Ромера водили хоровод вокруг последней русской ракеты. Девочка среди ночных огней казалась хрупкой и нежной. На тонкой шее краснели стеклянные бусы. Голубой сарафанчик пузырился от озерного ветра. Лыковые лапоточки трогательно переступали по палубе.

– Дяденька, а мне можно на берег? Я к маме хочу, – спросила она Есаула.

– Не нужно, милая, потеряешься, – сказал Есаул. – На обратном пути мы тебя к маме доставим.

Мимо проходил капитан Яким.

– Капитан, отведите девочку в каюту и дайте ей клубничного мороженого и «сникерс». Пусть дитя спокойно уснет.

– Будет сделано, Василий Федорович.

Вслед за прочими Есаул вышел на пристань, когда уже служили молебен. Игумен, растворяя в густой бороде рокочущий зев, возглашал:

– Иже приплывающе по водам бескрайне, яко ковчег грядуще со многимы дарами и опресноками, бо нисходяще на стезю пречистых оумовения дивноприсных и откровение еси…

Есаул пытался вникнуть в рокоты древнего языка, в котором чудилась загадочная, недоступная разумению весть. Но смысл ускользал. Закопченные фонари в руках у братии с пылающими в стеклах свечами, кадила, в которых озерный ветер раздувал рубиновые угли, кружили голову. И он, закрыв глаза, внимал рокочущим песнопениям.

– И вознесохо от земель бренных и червь снедающий, або скрытен и поползновением иссякающе, до воскрешения волею человеков и обретаемых в могилах вечных, духом раскрываемы и воспряше человеколюбце…

Что-то важное, тревожное, скрытое от постижения чудилось Есаулу в словах игумена. Смысл ускользал, словно его вымывало ветром. И только «лобное око» тревожно вращалось в глазнице, выглядывая кого-то в ночи.

– И всякую снедь, и млеко, и яства горние на пирах пречистых во днесь избавления и прославления, яко тенета в пучины вод бросаемы, рыба озерная лабардан, изъятий из волн на обретение и вкушение днесь…

Молебен окончился. Чернобородый игумен сверкнул в смоляной бороде белозубой улыбкой, кланяясь дорогим гостям:

– Теперь же, братья и сестры, добро пожаловать в нашу смиренную обитель. Хоть вы и устали с дороги, но смею предложить вам ее осмотреть. Затем приглашаю на монастырскую трапезу, во время которой вам будет предложена озерная рыба лабардан, редкий экземпляр, изловленный рыбаками-монахами в глубинах нашего озера. По преданию, такой же рыбой потчевали патриарха Никона, когда тот, уже в опале, прибыл в нашу обитель и был премного утешен, вкусив этой нежной диковинной рыбы.

– Люблю рыбку, – оживился Добровольский, плотоядно облизываясь. – А как, простите, готовят эту самую рыбу лабардан?

– Кладут на лед, замораживают, а потом секут на куски и едят сырой, как строганину, – охотно объяснил игумен.

– Рыбка – слабость моя. Не терпится отведать, – потирал стариковские ручки Добровольский.

Игумен откинул мантию и поправил рясу. На мгновение обнажились начищенные сапоги, и Есаул с удивлением заметил, что их пятки были тесно составлены, а мыски разведены врозь. Подобным же образом были поставлены ноги остальных монахов, а также Добровольского, Куприянова, Круцефикса и некоторых других, включая усы Михалкова.

Монахи и гости величаво потянулись в обитель, где продолжал ухать приветственный колокол. Есаул же, улучив минуту, отделился от толпы и направился в дальнюю келью к святому схимнику.

Келья, куда привел его молчаливый служка, была слабо озарена двумя свечами. Почти все пространство занимала кровать, и на ней, плоско, во всю длину, лежал схимник Евлампий – остроконечный черный капюшон, черная схима, на которой страшно и великолепно, белым шитьем, было начертано распятье, выведены ступени Голгофы, глазел Адамов череп и белели кости. Из-под капюшона смотрели запавшие немигающие глаза. Белая как снег борода невесомо покрыла ткань схимы. Из рукавов выглядывали огромные стариковские руки с костяными недвижными пальцами в черно-синих венах. В головах стояла тумбочка, уставленная пузырьками лекарств, флаконами, чашками, – ералаш, какой царит в комнате смертельно больного. Воздух был душен, пропитан медикаментами. Казалось, свечам трудно гореть в этом недвижном загустелом воздухе, они задыхаются и скоро погаснут. Все стены были увешаны иконами, в окладах, иные за стеклами, перед которыми висели погашенные лампады. На стене, в ногах старца висел крупный образ святомученика царя Николая, в мундире, полковничьих погонах, с золоченым нимбом вокруг лобастой головы. Над кроватью схимника на железной петле висела седая, с затесами и зарубками доска, в которой виднелись две темные дыры, будто дерево было пробито гвоздями.

Есаула, как только он оказался в келье, едва увидел немощное, изможденное хворями и постами лицо, огромные, мерцающие в костяных впадинах глаза, – охватила горячая нежность, слезная любовь, сострадание и острое влечение к дорогому человеку.

Старец медленно перевел на Есаула глаза, и они утратили отрешенность и истовость, наполнились слезной радостью:

– Вася, пришел… Я ждал… Долго же ты добирался…

– Отче! – Есаул упал на колени перед ложем, хватая холодную, тяжелую руку. Стал покрывать ее поцелуями. – Благослови меня, отче!

Вторая рука тяжело, словно темная усталая птица, оторвалась от постели, воспарила над головой Есаула и трижды, с усилием, перекрестила его.

– Ждал тебя, Вася… Следил за тобой оком духовным… Видел твои боренья и страсти… Звал тебя… Скоро умру…

– Отче, я присылал лекарства, гостинцы. Не мог раньше выбраться. Но стремился к тебе душой.

– Ты весь в сражении. Времена порубежные. В этой брани уже нет посторонних. Либо за, либо против. Вижу, как ты сражаешься. Ты воин Христов!

– Хочу тебе исповедаться, отче. Обуревают сомнения. Прав я или нет. Задумал грозное дело. Через день его совершу. Звал Ангела, чтобы он мне снова явился. Повторил мне слова, что тогда в Афганистане сказал. Не является. Хочу тебе исповедаться.

– Ты и так исповедуешься. Каждая твоя клеточка глаголет.

Глаза старца, исполненные любви и слезного блеска, сияли из-под черного капюшона. Серебряная борода шевелилась от негромких слов…

– Хорошо, что успел доехать… Последний раз видимся…

– Отче, я доктора пришлю замечательного. Хочешь, возьму тебя отсюда в больницу? Лучшие врачи, отборные лекарства. Поправишься.

– Мой доктор на небесах. – Старец Евлампий перевел глаза на стену, где в сумрачных тенях висел царский образ. Колыхания света блуждали по лику, золотому нимбу, блестящим эполетам мундира. – Государь молится за меня, зовет к себе. Он и за тебя молится, Вася. За всех праведников и подвижников, которые Россию спасали и поныне спасают. И за всех грешников, которые Россию мучили и поныне мучают.

Есаул стоял на коленях перед старцем, чувствуя, как в воздухе, еще недавно затхлом, полным болезненных испарений, повеяло чудной прохладой, чистым благоуханием, будто отворили окно в сад, где, невидимые в ночи, цвели деревья. Это было дуновение любви, исходящей от старца, преображающей болезненный тварный мир в духовное пространство, где «несть болезней, печалей».

– Видишь, доска на стене. – Схимник слабо кивнул на висящую доску с двумя отверстиями, похожими на следы от гвоздей. – Ее подарил мне знакомый архимандрит, который тайно проник в подвал дома Ипатьевых и вынес оттуда доску. В ней следы от пуль, убивших государя и наследника. Когда молюсь Христовой молитвой, и государь меня слышит, тогда из доски, из черной дыры, как из государевой раны, вырастает роза и пахнет дивно. Вот помолимся с тобой, Государь нас услышит, и расцветет роза, цветок небесного сада.

Есаул смотрел на седое, в рубцах и зазубринах дерево, в темные, уходящие в древесину скважины, сквозь которые пронесся окровавленный горячий свинец, умчался в бесконечность. Оттуда, из узких пробоин, сквозил божественный свет, сочилась лазурь, мерцали две серебристые далекие звезды, словно сквозь доску вели две тонкие дороги в Рай. Там, в окружении белых и алых роз, стоял государь в мундире полковника, прекрасные светлоликие барышни, милый отрок, и царица положила на царский погон легкую белую руку.

– Отче. – Есаул чувствовал легчайшее кружение головы, какое бывает в горах, вблизи сверкающих вершин, где воздух насыщен озоном и прозрачными спектрами, от которых случается сладкое опьянение. – Хотел тебя спросить, отче. Когда виделись в прошлый раз, мы говорили о воскрешении мертвых и о «жизни вечной», на которую устремлен замысел Божий «о человеках». Ты обмолвился о некоем ученом с иностранной фамилией, с которым познакомился, когда занимался генной инженерией. Что это за история, напомни.

Старец шевельнулся, и вместе с ним шевельнулось белое, с фосфорным свечением распятие схимы, будто он силился сдвинуть с себя могильную плиту, желая еще побыть в этой жизни, куда возвращал его вопрос Есаула:

– Ты, Вася, мою историю знаешь. Я был профессором генетики, доктором наук. Прекрасная лаборатория, с советских времен. Лучшие ученые, импортное оборудование. Читал курс в университете по генной инженерии и биотехнологиям. Ко мне обратились люди из разведки. Принесли секретные документы, где их агент из Америки сообщал о существовании некоего плана под кодовым названием «Черный ворон». Он выглядел фантастично. Речь шла о массовых поставках из Соединенных Штатов дешевой курятины, а именно того, что в России называют «окорочка Буша». Когда окончательно рухнуло наше сельское хозяйство, птицеводство и животноводство и возник острейший дефицит мяса, предвестник массового голода, тогда американцы предложили Ельцину дешевую курятину в обмен на уничтожение русских ракет. В России стали резать ракеты и взрывать шахты, а из-за океана пошел вал дешевой и питательной курятины… Поставкой курятины занималась никому не известная американская фирма, которую якобы курировало ЦРУ. А в России распространением окорочков занималась другая фирма, созданная бывшими сотрудниками КГБ. В Америке были построены гигантские птицефабрики по разведению кур, бойни, морозильники, рефрижераторный флот, который вез мясо через океан. В России его получала дочерняя фирма и оперативно рассылала по всем крупным городам на западе и на востоке страны. Люди из разведки просили меня провести генетическую экспертизу мяса, в котором, по показаниям агента, содержались генетически опасные присадки, специально внесенные в клетки птицы еще в период выведения из яйца и выкармливания… Я принял образцы куриного мяса и, используя открытые мною методики и новейшее оборудование, обнаружил в куриных тканях имплантированные чужеродные клетки. В них содержались человеческие гены, которые мощно воздействуют на тех, кто питается этим мясом. Не стану обременять тебя научными формулами, но если говорить на понятном языке, то в пресловутых «окорочках Буша» оказались «клетки уныния», «клетки бесплодия», «клетки суицида», «клетки безволия». Попадая в организм человека, они отравляют его живую ткань и порождают духовный упадок, чувство абсурда, парализуют жизненную волю, приводя у женщин к бесплодию, а у мужчин к импотенции. Блокируют в женщине материнский инстинкт, а в мужчине – инстинкт отца. Люди, употребляющие в пищу это генетически отравленное мясо, гибнут физически и духовно. Желая погасить невыносимое чувство тоски, они начинают безудержно пить, принимать наркотики, впадают в различные формы социальных безумий и фобий. К ним является тот, кого называют «бесом уныния». Они впадают в этот тяжкий грех, который ведет к разрушению всех жизненных основ и, в конечном счете, к самоубийству. Это открытие ошеломило меня. Ошеломило людей разведки. Мы имели дело с гигантской спецоперацией по истреблению населения России. Недаром Буш-старший был стратегическим врагом СССР, руководил подрывной работой ЦРУ, в ведении которого находились засекреченные лаборатории генетиков. По просьбе наших разведчиков я составил подробный отчет о проделанной экспертизе, с анализом возможных общенациональных последствий. Через неделю после того, как я передал им записку, на меня наехал грузовик, переломал меня, и я три месяца лежал в больнице на грани жизни и смерти…

И сейчас схимник находился на грани жизни и смерти. Жизнь и смерть, которыми он занимался в свою бытность ученым, оставались предметом его помышлений в этой монашеской келье. Келья была лабораторией, где в лампадах, в этих волшебных сосудах, светился таинственный огонь воскрешения. Образа излучали мистическую энергию святости, превращавшую тленную плоть в бестелесный нетленный дух. Молитвы отходящего в смерть человека обращали его в вечную горнюю жизнь. Вместо лаборантов в белоснежных халатах, ученых с электронными микроскопами здесь незримо реяли ангелы, веяли райские силы. Доска на стене, пробитая смертоносными пулями, была калиткой в сад вечной жизни. Старец в схиме приоткроет калитку в сад и уйдет туда, где цветут небесные розы, и ждет его снискавший вечность преподобный царь-мученик.

– Ты спросил меня о том иностранном ученом. Когда я лежал в больнице и начал уже выздоравливать, ко мне пришел посетитель. Он представился американским генетиком русского происхождения. Его звали Савл Зайсман. Он приглашал меня уехать в Америку. Обещал прекрасную лабораторию, чудесную виллу на берегу лесного озера, полный комфорт, богатство. И, главное, захватывающую работу в области генной инженерии, которую вела транснациональная корпорация, разрабатывающая биотехнологии. Он был очень приветлив, обаятелен. У него был прекрасный русский язык. Мы долго разговаривали в палате. Я узнал от него удивительные вещи… Савл Зайсман представился правнуком Троцкого. Его прабабушка, известная революционерка, ездила с Троцким в литерном вагоне по фронтам Гражданской войны, и у ней появился незаконнорожденный отпрыск, который уцелел во время сталинских чисток. Он от матери узнал о тайне Троцкого, о «формуле генетического преобразования России». Савл Зайсман получил эти сведения по наследству. Он окончил в Москве университет, а потом, в начале перестройки, уехал в Америку. Там он собирал сведения о «великой биореволюции», которую начал осуществлять Лев Давыдович. По его словам, создав Первую конную армию, а затем и Вторую, Троцкий испугался роста антисемитских настроений в рядах красных конников. Участились случаи неповиновения еврейским комиссарам, крестьянские и казачьи выступления против Троцкого лично. Однажды, выйдя из своего литерного вагона, чтобы произнести зажигательную речь перед бойцами, он обнаружил написанное на вагоне слово «жид». Одержимый идеей интернациональной мировой революции, он возгорелся мечтой создать армию интернациональных бойцов, свободных от пережитков русского шовинизма, который он выкорчевывал огнем и мечом во время подавления крестьянских и казачьих восстаний. Он добился от Совнаркома выделения огромных денег на строительство секретного генетического центра. Там проводились эксперименты по искусственному выведению людей. Именно в этом центре спаривались люди и обезьяны, делалась попытка стереть у человека историческую память, создать бойца, для которого еврей был бы таким же генетически родственным образом, как тотемный зверь. Именно в этой секретной лаборатории попытались вывести кентавра, человека-коня с туловищем бойца и крупом лошади. Армия, составленная из подобных кентавров, вооруженная саблями, в сопровождении обозов с сеном и фуражом, должна была составить костяк Третьей конной, которую Троцкий хотел бросить на европейский театр войны. Однако эти планы разрушил Сталин…

Что-то безумное и знакомое чудилось Есаулу в повествовании схимника. Будто это было воспоминание о недавнем ночном кошмаре, куда погрузилась душа в запредельных странствиях. Сон во всех ужасающих подробностях отлетел, оставив на лбу отпечаток холодного слизистого моллюска, канувшего в непроглядную бездну. Есаул старался что-то вспомнить, восстановить улетевший сон, но картины кошмара не повторялись, лишь оставался страх помрачения.

– Борьба Сталина с Троцким и с троцкистами велась вокруг «генетического проекта», который отстаивал Троцкий. Были сделаны грандиозные открытия в генетике, созданы кадры замечательных ученых, опробованы технологии, началось создание первых клонов для нужд кавалерии и авиации. Тухачевский требовал тысячу клонов для комплектации танковых экипажей. Радек выпросил несколько клонов для театра Мейерхольда, они играли в знаменитой постановке «Лес», совершая опасные для жизни кульбиты и обеспечив успех спектакля. Кандинский, Малевич и Татлин были допущены в секретные лаборатории, и их авангардное искусство, которые многие называют «условным» или «абстрактным», было реалистическим. Они рисовали клетки под большим увеличением, жизнь сперматозоидов в среде влагалища, оплодотворение яйцеклетки. Черный герметический бокс, непроницаемый для света, абсолютно изолированный от внешней среды, где созревал воин-кентавр по кличке Буденный, – был изображен Малевичем в виде «Черного квадрата». Сталин, православный человек, знаток Священного Писания, восстал против сатанизма Троцкого и последовательными ударами ликвидировал троцкизм и связанные с ним генетические планы переустройства России. Те, кто изучал в архивах НКВД протоколы допросов троцкистов, может подтвердить, что разговор шел о генетике, о формуле генома человека, о тех грандиозных открытиях, которыми владел Троцкий. Следователи пытками старались выведать тайну генома, но подследственные ею не владели, говорили только намеками. Троцкий, который вывез «геном» в Мехико, был готов передать его американской разведке. Тогда Сталину ничего не оставалось, как убить Троцкого. Он послал в Мехико Меркадера, и тот исполнил задание. Однако тайные троцкисты, уцелевшие в партии и в госбезопасности, выкрали прах Троцкого, а также прах расстрелянных Бухарина, Зиновьева, Каменева и Радека. Перевезли их на этот остров, и теперь за стенами монастыря находятся пять безымянных могил, где спрятаны упомянутые мною кости. «Могила пятерых братьев» – так называют ее монахи…

Схимник вздымал грудь, волновал покров бороды, блистал глазищами из глубоких глазниц. Схима с Голгофой, белоснежным крестом, берцовыми костями и черепом шевелилась. Казалось, колышется могильная плита, под ней силится восстать и воскреснуть длинный скелет, облечься в плоть, наполниться соками жизни, выйти на свет из-под мертвенного, тяжкого камня. Есаул чувствовал, как хрупкая стена, отделяющая бытие от небытия, напрягается, выпукло давит, за ней плещет, рокочет полная мрака, непосильная для разумения тайна, соприкосновение с которой грозит безумием. «Могила пяти братьев» была упомянута Добровольским в самом начале плаванья. Тогда все это казалось игрой воображения, фантазией коварного старика. Ничего общего не имело с той опасной борьбой, которую Есаул вел с предательским окружением Куприянова. Теперь же политическая борьба, в которой он не имел себе равных, отступила, и обнаружился ужасающий, мистический замысел. Наука достигала высот богословия, религиозные пророчества облекались в постулаты молекулярной биологии. Конец бытия, отнесенный в писании в далекое, недостижимое будущее, вдруг придвинулся, приобрел календарный смысл, совпал с его, Есаулом, жизнью.

– Обо всем этом рассказал мне Савл Зайсман, навестив меня в больнице, – продолжал старец. – Он также рассказал, что генетик Вавилов участвовал в строительстве «Троцклонстоя», а после отъезда Троцкого продолжал генетические эксперименты по воскрешению героев революции. Он был уничтожен Сталиным как генный инженер, почти добившийся воскрешения матроса Железняка и Блюмкина. Еще Савл Зайсман сказал, что существует план воскрешения самого Троцкого, чтобы узнать у него детали того грандиозного биотехнологического проекта, тайну которого он унес с собой. Савл Зайсман приглашал меня принять участие в этом воскрешении. Я обещал дать ответ через неделю. На следующую ночь ко мне явился Государь с розой в руках, из которой капала кровь, и сказал: «Ступай в монастырь». С тех пор я здесь, на острове. Жду, когда явится Савл Зайсман и вместе с масонами-черноризцами предпримет попытку воскресить Троцкого. Я помешаю им это сделать, не дав сконцентрироваться энергии тьмы, которую посылает им Дьявородица. Противопоставлю им энергию любви и Христовой молитвы, которая ослабит их демонический импульс, и могила не разверзнется.

Есаул слышал, как лопается и хрустит тончайшая стеклянная преграда, отделяющая келью от черного океана. Как выпадают ломти стекла из стенки аквариума, и в пролом начинает врываться, вламываться жуткая, невыносимая для разумения истина. Два пространства сомкнулись. Бытие смешалось с небытием. Миф и реальность совпали. Имя «Савл Зайсман» наложилось на имя «Словозайцев» – оба принадлежали одному человеку, и этот человек был на острове, где монахи-масоны под звуки ночного колокола отправились вокруг монастыря к «Могиле пятерых братьев», чтобы осуществить магический обряд воскрешения Троцкого.

– Отче! – воскликнул Есаул, сжимая хладную руку схимника. – Отче, ты открыл мне глаза!.. Я понял, к чему призывал Ангел, когда явился мне в афганской пустыне. Теперь я знаю, что делать!.. Благослови меня, отче!.. Пойду сейчас к «Могиле пяти братьев» и убью из автомата все масонское скопище во главе с Савлом Зайсманом!.. Лучшего момента не найти!.. Одна длинная очередь из «Калашникова», и Россия будет спасена!.. – Он целовал костяную руку, припадал к ней щекой, желая, чтобы истекающая из старца одухотворенная жизнь коснулась его, наполнила сердце благой истиной и священной решимостью. – Отче, благослови!..

Схимник с усилием оторвал от постели ладонь. Перенес к голове Есаула. Наложил на темя. Есаул затих под тяжестью холодной стариковской руки, под властной дланью духовника.

– Сын мой, больше нельзя убивать. В России слишком много убито. Под каждым камушком, под каждой травинкой, под каждой избой или храмом лежит убитый. Что бы ни построили на этой земле, все упадет – кости убитых ничему не дадут устоять. Какую державу построил Сталин, какие города и ракеты, какие корабли и заводы, какую армию и подводный атомный флот, – все упало, когда зашевелились неотмоленные кости убитых. Каждый убиенный должен быть отмолен. Каждая слезинка должна быть омыта святой водой. Каждый крик ненависти и страдания должен утихнуть среди молитвенных песнопений любви. Только любовь может спасти Россию. Бесконечная, исполненная любви и благоговения молитва способна преобразить зло в добро, смерть в жизнь, убиение в воскресение. Только любовь превращает неживую кристаллическую песчинку в трепещущую живую молекулу. Собирает эти молекулы вместе. Сотворяет дивный цветок или волшебную птицу. Приводит в мир человека или целый народ. Когда я работал генетиком, я стремился выделить «ген любви», одухотворяющий плоть, открывающий путь к бессмертию. Любовью в мировой пустоте держатся миры и светила, затягиваются «черные дыры», вспыхивают и расцветают галактики. Царь-мученик молится за Россию, отмаливает ее грехи и паденья. Его любовь безгранична. Когда умер последний боец конной армии, и вся она перенеслась на небо, царь возглавил ее. Вся она со своими командирами, кавалеристами, стягами, буденовками превратилась в Церковь Воинствующую, которая летит по небу, неся на своих саблях и пиках не смерть, а любовь. Ты говорил мне про Ангела, который явился тебе в пустыне и призывал к отмщению. Это может быть прельщение. Искуситель мира сего мог явиться в ангельском виде и побудить тебя к греховным деяниям. Я знаю твой план. Пока мы беседовали, я развернул тот крохотный свиток, что таится у тебя в сокровенном месте. Откажись от него. Только любовь, бесконечная, божественная, всепрощающая и всеобъемлющая, может спасти Россию.

– Отче, как узнать, где истинная любовь, а где мнимая? Где Ангел, а где Искуситель? Где друг, а где притворившийся враг? Отче, я путаюсь, сбиваюсь с пути!

– Верь своему «лобному оку». Когда Бог из глины слепил человека, он оживил его, коснувшись перстом Адамова лба. Там, где перст Божий коснулся Адамова лба, открылось «зрячее око». Первые люди видели этим оком добро и зло. Но потом у большинства людей это око ослепло, затянулось костью, покрылось кожей. Твой «глаз» спасает тебя от ошибок, ты им Бога зришь. Когда бесы тебя обступят и потащат в ад, и неоткуда будет ждать спасенья, прибегни к практике афонских монахов. Они умели вырываться из пораженной грехами плоти. Вскинуться ввысь, как это делают акробаты. Перевернуться и влететь обратно в свое «лобное око», за которым открывается длинный коридор, ведущий в рай. Они пролетали сквозь «око» в этот коридор и спасались душой, оставляя бесам пустую плоть…

Старец умолк, утратив остаток сил. Борода опала, он почти перестал дышать. Черная схима с фосфорно-белым крестом стала тяжелой и плоской, как каменное надгробье. Но глаза, окруженные костяными ободами, продолжали сиять, и в них, в полумраке, проступила чистейшая синева.

– Давай помолимся, сын мой!.. Помолимся единой молитвой Государю Императору, чтобы он не оставил Россию своей любовью. Созвал к своему трону всех Святомучеников и молитвенников, и они распростерли над Россией полог любви. Я же сегодня умру и еще до рассвета увижу моего Государя…

Есаул стоял на коленях у изголовья старца. Тяжелая длань схимника лежала у него на темени. Две свечи слабо освещали ложе с черным покровом и белой Голгофой. Одиноко светила багровая лампада перед образом царя в эполетах. Сухо серебрилась доска с метинами от пуль. Оба молча молились.

Вначале Есаул не чувствовал ничего, кроме тяжелой руки старика. Затем из холодной ладони пролился едва ощутимый ручеек тепла. Стал просачиваться в тело, омывал грудь, проникал в дыхание, освещал изнутри таинственный сумеречный мир мыслей и чувств. Эти мысли и чувства утрачивали свою хаотичность, успокаивались, как укрощенные вихри. Светлели, обретали гармонию. И от этого – сладость, умиление, благодарность духовному отцу и его небесному покровителю Государю Императору, и Отцу Небесному, сидящему среди звезд и радуг на алмазном троне, озаряющем мирозданье несказанной любовью.

Есаул чувствовал, как его коснулась любовь, – так весной касается лица ветка цветущей яблони. В сердце не было отмщения. Тяготивший его «план» отступил и растаял, как кристаллик снега на горячих губах. Любовь прибывала – то молились о спасении России все новые и новые заступники, от древних святых Бориса и Глеба до последнего, Евгения Родионова, сложившего голову на чеченской войне. Слезы текли из глаз Есаула. Он что-то шептал, любил всех, и живых и мертвых, ненаглядную, сберегаемую любовью Россию.

Увидел, как на сухой доске из черных скважин показались два зеленых побега. Стали расти, увеличивались. На них распускались свежие листья, завязывались бутоны.

В серебряном подсвечнике вдруг разом зажглись все свечи. В келье стало светло. Запылали повешенные перед образами лампады, и келья чудесно озарилась. Бутоны один за другим раскрылись – распустились две алые дивные розы. Благоухали, источали ароматы неземного сада. Из одного цветка в руку старца капнула кровь. Алая капля дрожала на худой стариковской ладони. Из красной капли вылетел соловей. Крохотными ножками пробежал по схиме, перескочил на плечо старца и дивно запел.

Есаул плакал от счастья, слушая соловья.