Текст книги "Ярость рвет цепи"

Страйкер тем временем пытался побороть тошноту, что подступала к горлу горькой волной. Дело было в газе, которого он наглотался, и содержимом тех дротиков. Однако, неспешный разговор, протекавший прямо над Волком, также вносил свою долю. Слушать, как о нем говорят в таком тоне, словно речь идет о покупке какого-то домашнего животного, было невыносимо. Тем не менее, Курт ничего не мог с этим поделать. Он уже сделал обещание, которое шло от чистого сердца. Кроме того, попытайся Страйкер сказать хоть что-нибудь, какие-либо грязные ругательства, не нуждавшиеся в аргументации, и рвотная масса наверняка хлынет наружу, испортив весь эффект.

Коренастый едва заметно поморщился.

– Никто не спорит, – терпеливо пояснил он. – Вы получите плату. Но речь идет о другом. Покуда Волк не окажется там, где ему и положено быть, я не могу принять исполнение договора. Что, если путы порвутся по дороге, зверь сбежит и по дороге прикончит кого-то из моих людей?..

Хью и парень в комбезе молчали. Затем последний сказал:

– Ваши сомнения легко устранить. Разговоров больше…

Он сунул руку куда-то за спину и достал пистолет с длинным стволом. Не успел коренастый даже рта открыть, как парень навел оружие на Курта. Раздался короткий хлопок. Ствол покинул длинный дротик. Он вонзился аккурат в живот Волка. Мало того, что это само по себе принесло ему страшную боль, Курт едва подавил очередной рвотный позыв.

Он попытался что-то сказать, но тщетно.

А вскоре тьма сгустилась у него в сознании, – приняла образ черного мохнатого шарика, что уютно устроился внутри.

Он открыл глаза.

Тени мало-помалу расступались, и вскоре Курт смог воспринимать отчетливые образы. Поскольку голова его лежала на затылке, первым он увидел потолок (в чем можно было проследить определенную последовательность) – сырой и темный, из больших бетонных плит. Влага конденсировалась на поверхности прозрачными каплями. Кое-где образовались странные узоры, в хитросплетениях же которых проступали смутные картины – уродливая морда, двуглавый змей, свернувшийся кольцами, разбитая электронная схема…

Бетонный небосвод и тусклые созвездия.

Волк поочередно шевельнул лапами. Те были на месте, все четыре. Более того, они оказались свободны – путы куда-то подевались, и Курт чувствовал, как кровь уверенно струится по венам.

Приподнявшись, он оперся о локоть. Секунду спустя его едва не вывернуло наизнанку, а перед глазами все закружилось. Преодолев этот приступ, Страйкер смог оглядеться. С каждым новым мгновением, пока взгляд ощупывал действительность, все внутри поднималось в протесте, стонало и возмущенно бурлило… А затем Волка вырвало на холодный каменный пол – горьким желудочным соком.

Вокруг простиралась классическая темница, какими их демонстрировали в приключенческих фильмах и стим-конструктах на исторические темы (спасение принцессы из Черного замка, как правило, сопровождалось весьма непродолжительным пребыванием в мрачном узилище). Темные стены из древней каменной кладки, низкий потолок, грязный пол, черная дыра в дальнем углу (судя по красноречивым, как и застарелым запахам, предназначенная для отправления естественных потребностей)… Не было ни единого оконца, даже зарешеченной форточки, через которую удалось бы узнать, какое снаружи время суток… Зато в наличии присутствовала огромная, массивная решетка, представлявшая собою, по сути, четвертую стену. За толстыми прутьями простиралось помещение, размер которого почти втрое превышал скромный размер камеры. В противоположной же стене виднелась какая-то дверь.

Источником света служил тускло-желтый плафон, накрытый решетчатым колпаком.

И – больше ничего. Если не считать видеокамеру, что крепилась к потолку на расстоянии пары метров от решетки. В блестящем объективе читалось холодное равнодушие. Аппарату было безразлично, за кем вести наблюдение, кто находился в камере – он лишь делал свою работу.

Черный выпуклый глаз был уставлен прямо на Курта. Тем не менее, в этот момент это вызвало у Волка лишь глухое раздражение. Он мог всего-навсего догадываться, кто находился по ту сторону монитора (камера была явно не предназначена для получения трехмерного изображения).

Подняться удалось с четвертой попытки. Страйкер уселся и поглядел себе под ноги.

Он сидел на старой панцирной кровати, что жутко скрежетала от каждого движения. Спинка, каркас, и, конечно, пружины, были металлическими. Матрац заменял толстый пласт темперлона. Другой, чуть тоньше, валялся поодаль, – вероятно, одеяло. Не было ни простыни, ни наволочки. Куда-то исчезла и одежда Курта, за исключением трусов.

Поразмыслив, Волк сообразил, в чем тут дело. Неведомые тюремщики не хотели, чтобы пленник что-либо сделал с собой. По этой причине кровать была металлической – деревянные и пластиковые части можно было сломать, превратив тем самым в зазубренные колья, – темперлон же заменял простыни, которые можно разорвать, изготовив подобия веревок… Но они зря боялись, – подумал Курт с угрюмой решимостью.

Он не собирался с собой что-либо делать. Во всяком случае, пока – пока у него оставался мало-мальски видимый шанс выполнить клятву. Покуда по земле ходили ублюдки, что вырезали всю Стаю, а последнего Волка бросили в какую-то темницу…

Страйкер тряхнул головой, оскалил клыки. Эти движения, как ни странно, причинили ему странный дискомфорт. Он поднял лапу к шее, практически сразу наткнувшись на какое-то препятствие. Левая лапа поднялась следом, и все десять пальцев принялись ощупывать необычный предмет. Им оказался некий металлический обруч, – не холодный, а нагретый волчьим телом, – что опоясывал шею Волка наподобие ошейника. Поверхность была покрыта мелкими шероховатостями: то ли простые царапины, то ли гравировка (которая, в свою очередь, также могла быть то ли узором, то ли какими-то символами, но Курт не обладал нужными навыками, чтобы почувствовать эту тонкую разницу, используя только подушечки пальцев). А в одном месте Страйкер нащупал узкое гнездо, закрытое изнутри какой-то заглушкой. Замок, как таковой, также отсутствовал. Его детали могли так плотно соприкасаться друг с другом, что оставляли снаружи лишь едва ощутимые неровности.

Странная штуковина не слишком плотно прилегала к шее, благодаря чему Волку удалось просунуть в щель несколько пальцев. Однако, как он ни тужился, металлическое кольцо не поддавалось. Тем не менее, как крепления, так и замок там были, поскольку Курт не представлял, каким другим образом эту штуковину смогли нацепить ему не шею (не заливали же расплавленный металл в готовую форму?..)

Что это был за обруч, можно было только гадать.

Тем не менее, во все времена ошейник служил отличительным признаком рабов.

Взревев от ярости, Волк поднялся на ноги, и, пошатываясь, двинулся к металлической решетке. Ярость его не знала предела. Он схватил прутья и тряс их, пока пальцы не потеряли всякую чувствительность. Из горла вырывались какие-то нечленораздельные звуки, исполненные гнева и боли. Однако, ярость Страйкера не шла ни в какое сравнение с его физическим состоянием. А именно: гнев придал ему сил, но и возвращать их придется с процентами.

Пальцы его разжались, и Курт полз по прутьям, пока не оказался на полу. Грудь тяжело вздымалась, всасывая застоявшийся воздух; перед глазами плясали в хороводе темные пятна. Стенки желудка сокращались, стремясь извергнуть что угодно, чего там не было. Страйкер выгнулся над полом, однако из пасти капала лишь горькая слюна.

Ему было еще хуже, чем в тот раз, когда он впервые отведал с приятелями неразбавленного спирта.

Затем полегчало, но только физически. Волк облокотился о решетку, чувствуя, как камера пульсирует и сжимается вокруг. Каменные стены превратились в какое-то живое существо, состоявшее из одного желудка, единственной целью которого являлась переработка всего, что попадало внутрь… И тогда Курт не на шутку испугался, что в конце концов камера переварит и его, а затем извергнет в смердящее сточное отверстие…

Страйкер отчетливо чувствовал, как действительность сгущается вокруг, и сосредотачивается в этих самых стенах. Запахи, образы и тактильные ощущения принимали отвратительные, тошнотворные образы, которые набивались в глаза и ноздри, скапливались на кончиках пальцев, чтобы поступить по нервам прямо в обнаженный мозг…

Он сам не заметил, как потерял сознание…

…А когда очнулся, то обнаружил, что вновь лежит на металлической кровати. Ничто не стесняло движений, и Волк рефлекторно потянулся к шее. Как и в предыдущий раз, пальцы вновь нащупали гладкий ошейник. Страйкер уже ненавидел эту вещь.

Приподнявшись, он огляделся. (Эти движения, как ни странно, не вызвали ни тошноты, ни головокружения.)

Лужа блевотины куда-то подевалась, оставив лишь влажное пятно. Времени прошло не так уж много – Курт это чувствовал, – поэтому просто испариться лужа не могла. Следовательно, ее кто-то вытер. Тот самый, кто перенес Волка на металлическую койку, – мотивы такой заботы могли быть самыми противоречивыми (но, вероятно, заключались в том, что неизвестные тюремщики опасались, как бы Курт не простудился на холодном полу…).

Эти соображения вызвали всплеск мысленной активности. Сев на краешек скрипнувшей койки, Страйкер лихорадочно размышлял. В голову лезли десятки наивных фильмов, герои которых так или иначе ухитрялись бежать из темницы. Там, как ни странно, тюремщики бежали в камеры по первому зову, чтобы быть обезоруженными пронырливыми узниками. Волк намеревался совершить что-то в том же роде. Он сознавал, что это не слишком изощренно, но другого выхода просто не видел. Кроме того, его тюремщики, похоже, действительно опасались за состояние пленника… А если ничего не выйдет, – думал он, – неплохо просто поглядеть на этих ублюдков.

Сидеть и ждать неизвестности было не в его привычках.

Поэтому Курт принялся действовать.

Он поднялся на ноги, и, шатаясь, побрел к центру камеры. А там, изо всех сил копируя телодвижения людей, готовящихся вот-вот потерять сознание, принялся запинаться и кашлять. На тернистом актерском пути, тем не менее, крайне немаловажно попросту не перестараться. Потому Волк решил избегать лишнего драматизма, – не стал стонать, метаться по камере и рвать на груди волосы. Пена из пасти, впрочем, пришлась бы кстати, но Курт не представлял, каким образом ее можно получить в данных условиях, – одним только самовнушением здесь не поможешь.

Почувствовав, что сцена затянулась, Страйкер запнулся в последний раз и рухнул пол. А там затих, дрыгнув напоследок ногами (рискованная, конечно, деталь, но Волк немного увлекся). Последнее, однако, получилось само собой – во время падения Курт чудом не свернул набок собственный нос. Но падать, безусловно, следовало с максимальной правдоподобностью, не церемонясь с позой и не жалея носа… Если бы пришлось, Волк пожертвовал бы и парой зубов, однако все, к счастью, обошлось.

Посадка получилась относительно мягкой.

Страйкер замер, приоткрыв пасть. Обзор уместился в тонкой щелке между век, – Волк видел древнюю кладку, сточную дыру и часть решетки. Дверь, впрочем, ему видеть не требовалось. Если постараться, то, как Курту казалось, он мог бы услышать, как на потолке перемещаются влажные капли.

Одна за другой они капали в вечность.

Секунды лениво собирались в минуты. Те, набухнув огромными жирными мешками, еще какое-то время колыхались на пуповинах, прежде чем сорваться в свободный полет, а затем разбиться о голову Волка с влажным хлопком. Все эти картины рождались в сознании Курта, угасали и воскресали вновь. Он ждал, изо всех сил пытаясь подавить дрожь – бетон был холодным, не спасала даже густая волчья шерсть.

С потолка успели упасть около дюжины больших и жирных минут, прежде чем раздались шаги.

Они приближались со стороны запертой двери и словно бы сверху, ввиду чего Волк заключил, что кто-то спускался по лестнице. Курт, впрочем, и прежде подозревал, что заточен в подземелье – главные атрибуты были налицо (исключая, пожалуй, скелеты в оковах, да жутковатого вида инструментарий, развешанный по стенам).

Шагали несколько ног – по меньшей мере, шестеро.

Затем остановились. В замок вставили ключ, послышался скрежет.

Курт с трудом подавил зловещий оскал. Он все сделал верно. Еще немного, и он окажется на свободе. ЕЩЕ немного…

Дверь распахнулась. Петли были смазаны не в пример лучше замка.

Внутрь вошли какие-то люди, сделали несколько шагов и остановились, – трое. Ноги шагали неспешно и грузно, что говорило о изрядном весе их хозяев.

Это подтверждало и тяжелое дыхание, местами переходящее в громкое сопение. Пахло потом, жареным луком и виски.

В очередную скважину вставили ключ – на сей раз это была дверь, оборудованная непосредственно в решетке. Раздался тихий скрип. Ключ провернулся в замке. Щелкали, соприкасаясь, механические части. Курт, казалось, почувствовал запах машинного масла. Наконец все затихло, но дверь отчего-то не спешила открываться.

Курт приготовился к прыжку.

Он приготовился вскочить на ноги в какую-то долю секунды, броситься к двери, и… рвать, калечить, убивать. Он почти почувствовал, как зубы вонзаются в чью-то шею, рвут гортань и сухожилия… Когти пронзили кожу, терзают рыхлые внутренности…

– Эй, волчонок! – раздалось со стороны двери.

Страйкер вздрогнул. Обращались, естественно, к нему.

– Да, ты, на полу!.. Хватит притворяться. Мы знаем, что ты в порядке. – Говоривший хмыкнул. – Во всяком случае, относительном. Так что бросай фокусы и поднимайся.

Волк стиснул челюсти, но не пошевелился.

Он сразу же узнал этот голос – тот принадлежал кряжистому безволосому, в глазницы которого, казалось, поместили осколки обсидиана. Кто еще пришел, Курт не смог бы определить, пока те не сказали хотя бы несколько слов. Вполне возможно, что это был тот паренек в комбезе, или даже Хью… Вспомнив о своем «агенте», Волк ощутил приступ ярости. О, если бы это и впрямь оказался Лысый Хью!..

– Я же к тебе обращаюсь, – продолжил безволосый. – Волчонок, оставь эти глупости. Ты меня отлично слышишь. Наши сканеры круглосуточно сканируют твое состояние. В настоящий данный момент они утверждают, что тебе не так и плохо, как ты желаешь показать. Поэтому встань на ноги и говори, как подобает мужчине. Слышишь?..

Курт молчал. Разумеется, он все отлично слышал. Вот только дешевые заявления насчет мужской сущности его уже давно не трогали. Остальное же – касательно медицинских сканеров – запросто могло оказаться еще более дешевым блефом. А потому Страйкер не собирался крыть столь мелкую карту единственным козырем, что был у него на руках. Безволосый может говорить, сколько ему влезет.

Лежа на полу, Волк старательно изображал полнейшую беспомощность – мускулы, превратившись в расплавленное масло, растекаются по холодному полу.

Некоторое время не раздавалось ни звука, за исключением сопения безволосых и тихих шлепков, с которыми жирные минуты срывались с потолка. Курт просеивал акустическую среду на предмет малейших помех, которые подсказали бы ему – вот он, нужный момент.

Так и случилось. Дверь из толстых металлических прутьев, что вела непосредственно в камеру, провернулась на петлях. Ее, вероятно, с силой пнула чья-то нога…

Глухо взревев, Курт вскочил на ноги.

Мышцы из жидкого масла мгновенно превратились в стальные канаты. Не распрямившись как следует – на это не было времени – Волк метнулся к пустому проему, отталкиваясь от пола всеми четырьмя лапами. Там, в прямоугольном отверстии, уже виднелась свобода. На дороге к ней стояли трое безволосых, – кряжистый и двое подручных.

Коренастый улыбался.

В правой руке он держал небольшую черную штуковину, от которой свисала длинная цепочка. Но Курт не успел придать какое-либо значение этому обстоятельству. Все, что его занимало в настоящий момент, сконцентрировалось в дверном проеме. Волк мчался вперед, не без труда преодолевая клейкую преграду, в которую превратилось застывшее время. Все мысли скомкались в один хаотичный клубок.

А коренастый продолжал улыбаться. И это было единственное, что озадачило Курта – настолько, насколько это было вообще возможно в его состоянии. В улыбке безволосого не мелькнуло ни тени тревоги.

Страйкер мчался вперед. Он желал разорвать, смять и уничтожить тех, кто стоял у него на дороге.

Но, когда он почти переступил порог, все тело пронзила дикая боль. Она, казалось, поступала отовсюду, пронзала шкуру и переправлялась по нейронам в сторону главной цели, – обнаженного мозга. И непосредственно там имел место фейерверк.

Курт рухнул на пол и забился в конвульсиях.

Наконец, вечность спустя, ему удалось распознать источник столь невероятных страданий. Он, оказывается, все это время болтался у него на шее, приняв вид безобидного ошейника. Гладкий металл излучал огненные волны, что были сравнимы с прикосновением соляной кислоты, но не оставляли ни одного следа на коже. Таким свойством обладало лишь электричество.

Волк понимал все это подсознательно. А на поверхности разума бушевала тем временем огненная буря.

Один из подручных коренастого шагнул вперед и вернул дверь в проем. В процессе этой процедуры ему пришлось буквально впихнуть внутрь ноги Курта. А тот не мог сделать ничего, чтобы помешать безволосому – лапы не слушались Волка, и тряслись, как в эпилептическом припадке. Замок встал на место, что-то щелкнуло.

Окно к свободе вновь было загорожено толстой решеткой. Но Курт, как и в самом начале, находился по другую ее сторону. Коренастый и подручные презрительно усмехались. Черная штуковина на блестящей цепочке полировалась в толстых пальцах.

А потом боль исчезла – столь же быстро, как и появилась.

От Страйкера, тем не менее, не укрылось, как кряжистый произвел со своей побрякушкой какие-то манипуляции. Волк обмяк на бетоне, стараясь втянуть в грудь немного кислорода. Безволосый тем временем нацепил цепочку на шею, и бережно спрятал «кулон» под футболкой.

Несколько секунд спустя Курт уже смог шевелиться. Голова кружилась, но это, судя по всему, было единственным последствием. Волк поднял лапу и пальпировал шею под обручем. Кожа зудела, однако следы или ожоги отсутствовали как таковые. Назначением ошейника, скорее всего, было не травмировать узника – это не входило в интересы пленителей – а только лишить на время возможности сопротивляться.

Как Страйкер убедился, это было очень эффективно. Если бы ему удалось – сколь бы невероятно это ни казалось – подавить боль усилием воли, после чего возобновить атаку, все остальное тело просто не пожелало бы слушаться. На время энергетической атаки у его нервных узлов появились иные задачи, нежели повиноваться каким-то глупым приказам из центра…

Волк с трудом поднялся на ноги. Безволосые, не отрываясь, следили за его движениями. Особенно пристально глядели «обсидианы» коренастого. Тот упер руки в бока, и, нахохлившись, разглядывал пленника.

Двух других Курт прежде не видел. По всей видимости, это и были те люди, за жизни которых коренастый так опасался во время транспортировки Волка сюда. Где это «тут» находилось, Страйкер даже не представлял. Но рассчитывал, что в самое ближайшее время узнает. В конце концов, эти трое пришли сюда не для того, чтобы терзать Волка электрическим током…?

– Так-то раньше, – кивнул кряжистый. – Надеюсь, ты понимаешь, что я был вынужден так поступить. Мало того, что ты не соизволил подняться перед нами на ноги, вдобавок мы подверглись прямой и явной угрозе. И все-таки, теперь все встало на свои места. Продолжать разговор было просто бессмысленно, пока ты не осознал одной элементарной вещи – моя власть над тобой не имеет предела. – Безволосый оскалил короткие желтые зубы. – Не устрой я этой демонстрации, и, вероятно, в твоей мохнатой голове продолжали бы вращаться всяческого рода иллюзии… Которые, как ты успел убедился, очень вредны для здоровья. Верно, приятель?..

Спутники коренастого подобострастно ухмылялись.

Они были до такой степени похожи на вожака, что Курт заподозрил даже, будто все трое являлись близкими родственниками: один большой, и два дубликата поменьше, не столь потрепанные временем. Оба одеты в кожаные штаны и жилетки черного цвета. Мускулистые руки – совершенно голые, если не считать густой поросли волос и множества шрамов, – выставлены напоказ. Физиономии не блистали избытком интеллекта. Глаза глядели злобно и тупо, как у особенно породистых собак. В этом, собственно, состояло главное отличие от оригинала, потому как «обсидианы» смотрели по-прежнему остро.

Страйкер с трудом подавил желание прикоснуться к зудящей шее. Память о пережитой боли была по-прежнему сильна. Эта самая боль, как ни крути, была наиболее сильным физическим потрясением Волка за всю сознательную жизнь, включая первый секс с одной из Волчиц… И эта память, судя по всему, останется столь же крепкой еще довольно долго.

– Так что ты скажешь? – спросил коренастый, не дождавшись ответа. – Согласен на беседу?..

Курт молчал. Противоречивые мысли и чувства крутились у него в голове. Иллюзий – в этом безволосый был прав, – заметно поубавилось (чего, впрочем, нельзя было сказать о волчьей воле, – разодрать всем этим ублюдкам их жирные глотки…)

Поразмыслив, Волк не нашел причин отказываться от диалога.

Молчать он сможет и позже, а сейчас требовалось получить информацию – чем больше, тем лучше. На ее основе он сможет планировать, корректировать и осуществлять свою стратегию, тогда как драматичное молчание к лицу только партизанам, да, конечно, пустоголовым девицам.

– Что это? – спросил, он подняв лапу к ошейнику.

Голос его прозвучал весьма необычно, – глухо и хрипло, почти как рык. В этом, очевидно, были повинны не только недавние упражнения Волка (когда он, повиснув на прутьях, вопил о ненависти ко всему миру), но и близкое знакомство с металлическим ошейником. Электрический ток прошел через все преграды на своем пути, включая голосовые связки.

Коренастый ответил с подозрительной готовностью:

– Это просто шедевр, приятель. Незаменимая штука для парней вроде тебя. Честно признаться, ты первый, кто ее носит – остальные обходились без хитроумных игрушек, будучи вразумлены обычными методами… Но ты ведь крепкий орешек, верно?.. – Безволосый не стал дожидаться ответа. – Мохнатый, зубастый и дикий, как демон. Поэтому я и решил опробовать эту игрушку. Если ее аналоги и существуют, за них заплачены немалые бабки. Мне же ожерелье досталось практически даром… Его собрал один местный умелец. Он мне задолжал, вот я и взял ее в счет процентов… Испробовав браслетик на его собственной шее, ха-ха! То-то я удивился!..

Смех прокатился меж сырых каменных стен.

Страйкер сделал пометку в своем черном мысленном списке, – он никогда не любил, когда кто-либо развлекался за его счет. К «местному умельцу» Курт не имел никакого отношения, и все же почувствовал к этому человеку лютую ненависть.

– Таким образом, – продолжил безволосый, – мне, в общем-то, даже не обязательно тебя запирать. Если ты попытаешься покинуть камеру, я сразу же о том узнаю. – Толстый палец указал на камеру, что болталась под потолком. – Чтобы разубедить тебя в тщетности этих потуг, мне достаточно всего-навсего привести в действие одну маленькую штучку… – Безволосый похлопал по груди мясистой ладонью. – Это отобьет у тебя всякое желание делать глупости. Я могу по собственному усмотрению менять интенсивность разрядов, от самой незначительной до невыносимой. Гляди… – Он сунул руку за ворот.

В следующую секунду Страйкер ощутил, как шею покалывают сотни тонких, безумно острых игл. Это, впрочем, было терпимо – в отличие от прошлого раза, который граничил с определением «невыносимый», – а потому Курт стоял, не шевелясь. Ни один мускул не дрогнул на морде.

Коренастый, однако, не удивился. Он вытащил руку из-за ворота; иглы тут же втянулись в ошейник.

– Это, как ты понимаешь, был минимум. То, что тебе пришлось испытать в самом начале, перевалило за половину, и уже почти приблизилось к максимуму. Но, заруби на мохнатом носу, еще не достигло. – Безволосый пожал плечами. – Сам понимаешь, в тот момент мне было недосуг особо миндальничать. Когда на тебя, оскалив зубастую пасть, прет здоровенная туша восьмидесяти килограммов железных мышц, тут уж не до церемоний… Но, если даже мне стало не по себе, представляю, каково будет твоим противникам!..

Спутники коренастого переглянулись, не зная, то ли им скалиться, то ли – хранить угрюмое молчание.

Курт и сам не понял, что означали последние слова. Зачем он здесь?.. Это Волку хотелось узнать в первую очередь. Но он заставил себя успокоиться. Сейчас следовало особо тщательно обдумывать каждое слово. То, зачем его заперли в этой камере, он в любом случае узнает. Тем не менее, рано или поздно Страйкер добудет свободу, и тогда…

– Как тебя зовут? – спросил он.

Безволосый выцедил из-под век пристальный взгляд.

– Я не такой ханжа, – сказал он вскоре, – чтобы напоминать тебе о хороших манерах. Меня зовут Хэнк. А фамилию, вероятно, не вспомнила бы даже родная мамаша. Которой, по некоторым сведениям, у меня никогда и не было… – Хэнк усмехнулся. – Здесь, в Клоповнике, мы обходимся без фамилий, а порой – имен и прочих формальностей. Меня кличут Тараном, и это меня полностью устраивает. Заметь, таким прозвищем меня наградили отнюдь не за интеллектуальный уровень развития. Те, кто думали иначе, совершили последнюю ошибку в своей жизни…

Страйкер смерил взглядом кряжистый силуэт, будто бы вросший ногами в каменный пол. В словах безволосого, безусловно, присутствовал некий процент истины, – причем немалый. Даже внешне Таран внушал опасения бойцовскими качествами.

Волк понимал, что когда-нибудь им придется схлестнуться в смертельном, бескомпромиссном поединке. Он это знал – с той же определенностью, что где-то за стенами камеры простирался необъятный Мегаполис.

Однако, прежде чем дотянуться до Хэнка, он перешагнет через трупы кое-кого другого.

Перехватив взгляд Курта, Таран повел головой в обе стороны:

– Это – Нож и Топор. Мои помощники. Как и я, они также заслужили свои прозвища… Как, впрочем, и любой, кто чего-то стоит в Клоповнике. Мы живем тут честно и яростно, не прикрываясь тусклыми, ничего не значащими именами, за которыми уже невозможно разглядеть настоящее лицо…

Помощники не утруждали себя кивками или приветствиями, а лишь вновь тошнотворно осклабились.

Курт знал, что видит перед собой покойников, которые почему-то того не понимали, стояли на ногах и еще имели наглость ухмыляться смерти в лицо. Не имело значения, насколько крутыми они себя считали, да и считали ли вообще, – мыслили, дышали, ходили…

Они УЖЕ были трупами.

Хэнк молчал, разглядывая пленника. Взгляд его был задумчив.

– Полагаю, – сказал он, – теперь ты хочешь знать, зачем мы держим тебя тут – в этом сыром, неуютном месте. Но для тебя требовались особые апартаменты, потому как я не мог поместить самого настоящего Волка с остальными. Поэтому придется подождать, пока другое помещение не приведут в подобающий вид. А там, во всяком случае, не будет капать с потолка. – Он поднял голову, брезгливо осмотрев упомянутое действо. – При условии, конечно, что ты заработаешь нам на этот самый ремонт.

Нож и Топор хохотнули.

– Чего вам от меня нужно?.. – не выдержал Курт.

Он подошел к решетке и стиснул пальцами прутья. Дубликаты Тарана тут же притихли, беспокойно переступив с ноги на ногу. Хэнк же не повел и глазом – стоял, не шевелясь, внимательно глядя на опасного узника. Курт смерил взглядом разделявшее их расстояние. Он мог бы выбросить любую лапу меж прутьев так быстро, что взбешенная кобра показалась бы сонной улиткой. Схватить безволосого за шею, притянуть к себе, разодрать гортань… Или, по крайней мере, отобрать пульт управления, без которого ошейник был бы просто красивой безделушкой.

Хэнк стоял слишком далеко. Не хватало считанных сантиметров, однако с тем же успехом безволосый мог находиться на другом конце Мегаполиса. Не дотянуться.

Поэтому Курт не стал и пытаться.

– Нужно, – проговорил Таран, бросая каждое слово в гулкую бочку, – чтобы ты стал настоящим бойцом. Вероятно, сейчас ты чрезвычайно высокого мнения о своих физических способностях – они у тебя и впрямь особые – но отнюдь не выдающиеся. Пройдет время, и я научу тебя настоящему искусству боя… И тогда тебе не отыщется равных. Ты станешь знаменитым. Слава твоя покинет пределы Клоповника, поднимется в Улья. И, возможно, когда-нибудь мы покинем Купол, чтобы променять зловонный Мегаполис на что-нибудь получше… – Взгляд безволосого затуманился.

Хэнк, похоже, уже мчался на крыльях предполагаемой славы, – к заветной мечте, похожей на вырезку из глянцевого журнала. Там были пальмы, шезлонги, коктейли под зонтиками, загорелые девицы и отчищенный от нефтяной пленки песок…

Вдаль от затхлой вони Клоповника.

Курту очень не хотелось бы наступать на глотку этой белоснежной мечте, – добытой из месива трупов окровавленными когтями, – при условии, что самого его оставят в покое. Волчьим логовом был Мегаполис… Во всяком случае, на то обозримое будущее, которое потребуется для сбора всех долгов до единого. Это могло занять довольно долгое время.

– Мне не нужны учителя, – хрипло бросил он. – Разорвать тебе глотку я сумею и так. Не веришь?..

– Почему же, однако проверять мы это не станем. – Таран качнул головой. – А то, нужны тебе учителя или нет, мы проверим несколько позже. И знаешь, с какой целью?..

Страйкер кивнул. Он уже успел догадаться.

– Вы хотите заставить меня драться за деньги. Вернее, деньги будут платить тебе. Ставки, пари и прочее. Подпольный тотализатор, где вместо собак и куриц дерутся живые люди. Я прав?..

– Несомненно, – подтвердил Таран. – Но лично мне больше нравится «гладиаторские бои». Тотализатор – слишком пресно. Так может говорить лишь тот человек, который никогда не присутствовал при этом действе… – Хэнк поцокал языком, словно вспомнив вкус сказочного блюда, которое ему довелось отведать единожды в жизни. – Кровь, песок, звон стали, ликующие крики толпы. Что может быть прекраснее?..

– Солнечный свет, – сказал Курт. – Цветы, детский смех, звезды. Запах женского тела. Свобода.

Таран лишь поморщился:

– Это все ерунда, поверь. Когда твой клинок вонзается в глотку противника – вот ради чего стоит жить! Кровь хлещет на арену, но ты стоишь в лучах своей славы, а вокруг грохочет толпа!.. – Безволосый зажмурил глаза. Лицо его приняло восторженно-мечтательное выражение. В этот момент, вероятно, он и впрямь слышал далекие аплодисменты.

Волк же слышал сирены кареты скорой психиатрической помощи. Перед ним стоял больной с запущенной формой шизофрении, сомневаться не приходилось. Только полный псих мог говорить такие вещи. Но шрамы, что усеивали дубленую кожу лица и кистей, служили наглядным подтверждением, что все это отнюдь не являлось безобидным бредом.