Текст книги "Будда"

Вальмики до судьбоносной встречи с божественным мудрецом Нарадой, как свидетельствует предание, таился по лесам и разбойничал. Подобный поворот в биографии известных персонажей различных индийских фольклорных историй вовсе не исключение, а скорее правило. В них всегда утверждается преобладание силы духа над разбойничьим ножичком и дубиной, а также вера, что при сильном желании плетью и обух возможно перешибить.

В Пуранах упоминается 122 царя, принадлежащих к Солнечной династии, а в Рамаяне Вальмики их намного меньше – 40. Подытоживая все эти генеалогические хитросплетения и соотнося их с реальными событиями, сохранившимися в народной памяти, поймем, что в истории Индии были периоды, когда кшатрии и вайшьи по своей роли в духовной, политической и социальной жизни не уступали брахманам и даже возвышались над ними.

Сыновья Икшваку, как полагают, правили царством Кошала со столицей в Айодхье. Именно с этого места, которое должны были покинуть царевичи, как свидетельствует предание, началась история шакьев и продолжалась вплоть до появления Сиддхартхи Гаутамы Шикьямуни Будды. Незадолго перед его уходом в Паранирвану она закончилась. Шакьи исчезли, словно их не существовало.

Перейду к пересказу буддийских преданий. Попытаюсь извлечь хоть какие-то рациональные зерна, не попадая под их очарование, что довольно трудно сделать. Попытка – не пытка, может, что-то и получится.

Одна из легенд из Дигха-Никая (Собрание пространных поучений), первого сборника Второй корзины Палийского свода. Она повествует об отношении Будды к брахманам и отшельникам, о том, к какому роду относятся и откуда пришли шакьи, а также об обстоятельствах, заставивших их покинуть родные места. Основной смысл этой истории содержится в разделе Амбаттха-сутта (Сутра). Она о благородном происхождении шакьев, о их принадлежности к известной царской династии.

Давным-давно в городе Сакете (Айодхья) жил царь по имени Оккака (переведенное с санскрита на пали имя Икшваку). У него было четыре сына. Первого царевича звали Оккамукха, второго – Каранду, третьего – Хаттхиния, четвертого – Синипура. Все они отличались мудростью, добродетельным нравом и достойным поведением. У старшей жены царя был сын по имени Дигхайя, недалекий умом, рыхлый телом и ко всему прочему обладающий мерзким характером. В общем, пустой и дрянной человек. Однажды царица, сидя в одиночестве, крепко задумалась о том, что ее бездарный и никуда не годный сын, несмотря на его право первородства, после смерти отца вряд ли долго просидит на троне. Ведь он во всех отношениях не был ровней своим четырем сводным братьям, превосходящим его многими талантами и известным своей порядочностью. Потому-то, решила она, судьба ее сына будет плачевной. В лучшем случае ему оставят жизнь. Всего же остального он определенно лишится. А посему необходимо придумать что-то такое, изуверски коварное и безжалостное, что позволит навсегда убрать подальше из царства его четырех единокровных братьев.

Представьте себе, она составила подобный план и успешно его осуществила! Эта женщина была не только внешне притягательной и чувственной, но и действительно обворожительной, когда того хотела. Другие царские жены не могли с ней сравниться в искусстве обольщения мужчины. В постели они были застенчивы и неуклюжи.

Старшая жена царя знала, как и чем привлечь на свою сторону венценосного супруга. Она нарядилась в сверкающие, шитые золотой нитью одежды, словно сама собиралась занять место на троне, а не на пышных, набитых овечьей шерстью и устилавших каменный пол широких прямоугольных подушках. Увидев приближающегося к ней царя, притворщица склонилась в глубоком церемониальном поклоне, а затем обожгла супруга страстным и любящим взглядом.

Как только царь приблизился к ней вплотную, она вдруг заревела навзрыд, размазывая ладонями по лицу слезы, как простая крестьянская баба. Чем больше она рыдала, тем меньше царь Оккака понимал, чем он ее обидел. Что причинило ей такую невыносимую боль, которую она не смогла в себе сдержать и так красноречиво выплеснула перед ним на пороге его покоев? Казалось, старшая жена, изнемогая от слез, вот-вот рухнет на пол и забьется в конвульсиях.

Наконец царь собрался с мыслями и как можно ласковее спросил, что ее вывело из себя. Ответ его, можно представить, обескуражил. Оказывается, она рыдает потому, что с ней никто не считается и даже самое ее маленькое желание вряд ли когда-нибудь будет исполнено. Это убеждение в собственной никчемности не дает ей покоя вот уже много дней. Благородный царь торжественно обещал, что выполнит любой ее каприз, если, разумеется, просьба будет разумной. И тут без всяких обиняков она заявила о том, что их сыну, который по закону унаследует престол, не удастся его удержать, так как он уступает своим сводным братьям и умом, и характером, и образованием. Нетрудно предположить, что последующая борьба четырех его единокровных братьев за власть ослабит страну, чем не преминут воспользоваться враги. В этой ситуации существует единственный выход – навсегда изгнать четырех царевичей из страны куда-нибудь подальше.

Конечно, царь Оккака оторопел от столь откровенно циничного предложения любимой жены. Он, правда, пытался найти доводы против ее безапелляционных заявлений. Обратил, например, внимание на такие черты характера своих сыновей, как порядочность и ответственность перед народом. И все-таки эта упорная женщина настояла на своем. Царевичи были изгнаны.

Перед уходом братья переоделись в простую одежду, как потребовал отец. С ними ушло по разрешению царя много народа: их матери, сестры, ремесленники, атлетического сложения борцы, брахманы, богатые и бедные люди. Многие из них оставляли просторные дома. Они уходили навсегда и в никуда. Их поддерживала и согревала вера в силу разума и благородство души царевичей. Они шли долго, с навьюченной на людях, лошадях и слонах поклажей, переправлялись вброд через реки и наконец-то приблизились к холмистым широким долинам, расположенным к северу от Гималаев.

То, что они увидели перед собой с вершины горы, их ошеломило. Словно небо сошло на землю. Необъятные и круглые кроны гигантских, почти сорокаметровых деревьев сверху напоминали пронзенные солнцем облака. Из-под них выныривали и куда-то бежали длиннорылые кабаны, короткорогие олени, издающие на удивление громкий и отрывистый лай, и какие-то еще более диковинные животные, напоминающие одновременно оленей и козлов. Птиц же, самых разнообразных, было видимо-невидимо.

Люди вместе со слонами и лошадьми спустились с гор и оказались в лощине, заросшей густым лесом. Они углубились в чащу и вдруг осознали, что находятся среди незнакомых им фруктовых деревьев. Солнечные лучи, играющие с листвой, создавали в ней множество нежных переливчатых оттенков. Немолчное бормотание леса заставило людей остановиться на несколько мгновений и прислушаться. В тихом и осмысленном лесном гуле соединились отчетливые и притягивающие звуки: деревьев, зверей, птиц, насекомых. А также духмяного ветра и солнечного света. Казалось, они попали на небеса Тушита.

Изгнанники решили, что лучшего места им не найти. И начали обустраиваться. Вскоре благодаря их усилиям в этой глуши появилась большая деревня. Потом еще одна, и еще…

Так постепенно на краю света, на склонах Гималаев, образовался город, названный Капилавасту (палийский вариант: Капилаваттху) в честь жившего неподалеку святого отшельника и аскета Капилы. С годами город разросся и превратился в столицу небольшого княжества. Прошло семь лет со времени ухода царевичей из родного дома. Как-то их отец, который был все еще жив, вспомнил о своих изгнанных сыновьях: «Что с ними и где они сейчас?» Его придворные тут же доложили, что царевичи обжились в местечке к северу от Гималаев, а точнее – неподалеку от лесной чащи, состоявшей преимущественно из деревьев породы сака, то есть тиковых деревьев. Они воздвигли город. Сами же живут в роскошном дворце. Их подданные благоденствуют, никто не нуждается. Земля там плодородна. Урожаи богатые. Все накормлены и одеты.

Царь впечатлился тем, что услышал, и сказал: «Ну и мощные же у меня дети!»⁶

Я должен объяснить, что в названиях действует поэтическая этимология, как и в случае с тиковыми деревьями. На санскрите слово шак означает мочь, быть могучим. Вырвавшееся у царя Оккаки радостное восклицание дало повод возвести к слову «мощные» название племени, к которому принадлежал Сиддхартха Гаутама. Это одна из многочисленных версий о происхождении шакьев. На нее стоит обратить внимание: ведь она наиболее приближена во времени к жизни Гаутамы Будды.

Схожая история о царе и его сыновьях приводится в Махавасту, впрочем, с другим, более сложным и правдоподобным сюжетом. Обратимся к этому преданию. У царя, благонравного и справедливого человека, умерла жена, родив девятого ребенка. Погоревав некоторое время, царь нашел себе другую красавицу, намного моложе первой, и сделал ее главной царицей. Вскоре она родила ему прелестное дитя. Мальчика назвали именем Джанту. Царь был очарован новым сыном и в порыве радостных чувств обещал его матери исполнить любое ее желание. Та не оплошала и попросила царя сделать Джанту наследным принцем, а детей от предыдущего брака изгнать из царства. Естественно, царь впал в ярость. Он чуть было не задушил негодную царицу собственными руками. Однако тут же пришел в себя: красота и юность его суженой сыграли свою умиротворяющую роль. Как бы там ни было, амбициозная молодая женщина не оставила свою мечту и непрекращающимися попреками, что царь не держит слова, заставила его наконец сделать то, чего она с такой страстью желала.

Кстати, разговор с его старшими сыновьями получился не настолько тяжелым, как ожидалось. Они безропотно приняли решение отца. Тем более что он отправлял с ними сестер царевичей, часть своего войска со слонами и конницей, а также повелел восьмерым министрам сопровождать их, пока изгнанники не найдут себе постоянного пристанища. К тому же царь разрешил сыновьям после его смерти вернуться в родные места. Итак, все было им сделано благородно и по доброте сердца. Особенно трагичным был только сам момент расставания.

Мощной вооруженной армаде, во главе которой стояли братья, было по силам сокрушить любое княжество, находящееся по соседству. Но проливать кровь ни в чем не повинных людей было не в их правилах. Они решили построить город в безлюдном месте, в какой-то дальней дали. И направились в сторону Гималаев.

Тут надо принять во внимание, что в то время на одном из гималайских склонов обосновался только что упомянутый мною святой брахман-аскет по имени Капила. Он жил, как положено отшельнику, в шалаше, неподалеку от лотосового озера среди тиковых деревьев сака. Благодаря святости Капилы и его божественному происхождению от Брахмы пространство, в котором он находился, стало недоступным для львов, тигров, змей и подобных им хищным зверей и пресмыкающихся. В этой зоне безопасности отсиживались более слабые звери и зверушки: олени, кабаны, мыши, лягушки и всякая другая живность. Капила описывается в Вишне-пуране как чуть ли не последняя аватара бога Вишну, известного своим нисхождением на Землю в различных телесных обликах.

Необходимо упомянуть еще об одной важной способности этого мудреца и святого. Он безошибочно предугадывал частые в Гималаях землетрясения и заранее предупреждал о них всех обитателей гор – не только людей, но и зверей.

Братья добрались до того места в Гималаях, где находился шалаш святого. Неохватные деодары, гималайские сосны, окружали его жилище и воплощали собой силу торжествующей жизни. Деодары, казалось, уходили в поднебесье. Странное впечатление вызывали другие высоченные деревья, у которых листья вырастали на концах ветвей, а прямо на стволах гроздья коричневатых шароподобных плодов, словно только что вышедшие из материнского чрева, во множестве удерживались на одревесневшей пуповине. Сегодня их сравнивают с пушечными ядрами. Это были деревья сала. В такой же саловой роще родился Гаутама Будда. Над изгнанниками перелетали с ветки на ветку малорослые обезьяны, у лиц жужжали пчелы, а кое-где на деревьях в темноте ветвей свисали вниз головой летучие мыши.

Под натиском ветра деревья ревели, как разъяренные слоны.

Я впервые увидел дерево сала в бенгальской деревне в мае, во время его цветения. Из-за крупных, распустившихся на ветках оранжево-розовых цветов оно, казалось, было объято пламенем.

Утром я проснулся от звука барабанов. Начинался местный праздник во славу любви. Он приходится на время сева. Деревенские жители были возбуждены. У женщин пылали лица, жрец был сосредоточен и занят кровавой работой – принесением в жертву мелкой домашней живности и козлов. Сначала он зарезал белого петуха и черного цыпленка и тут же перекрасил их киноварью в красный цвет. Затем под нож пошли куриные семьи и несколько козлов. Его помощник за это время сплел в гирлянды цветы и водрузил их на жреца. Собравшийся народ был возбужден в предвкушении предстоящего пиршества и под звуки барабанов сопроводил жреца до его дома, где у порога его ждала жена. Тут опять в дело пошла киноварь, которой супруги обмазали лица друг друга. Жрец раздал уважаемым жителям деревни цветочные гирлянды, а также небольшим черпаком разлил по глиняным плошкам что-то вроде местного самогона, получившего у русских путешественников название «кокосовка». Понятно, что напиток этот предназначался исключительно для взрослых мужчин. Через несколько минут начались приготовления к общедеревенскому пиру. Зажглись печи-жаровни, известные в Индии как тандуры.

Неумолчно стучали барабаны, в воздухе стоял запах крови.

Во времена Будды подобный праздник заканчивался всеобщей оргией, как говорят в России, свальным грехом. В тот день (ночь) легче всего было получить согласие женщины. Пары особенно не разбирались, кто есть кто, подогретые опьяняющим или галлюциногенным напитком из местных кореньев и трав. Для людей в те мгновения не существовало ничего выше любовного экстаза, переживаемого еще и как мистическое откровение.

Вот такие тогда были нравы, соответствующие необузданной сексуальности индийцев. Приходилось брахманам как-то эту сексуальность регулировать и держать под контролем. При храмах появились «божьи рабыни» – танцовщицы-дэвадаси, в больших городах открылись публичные дома и процветал культ благородных и образованных куртизанок – гетер. При этом, однако, не забывали, что бог Шива испепелил своим третьим глазом бога любви Каму. Было за что – не влезай в чужую семейную жизнь! Желая заставить Шиву исполнить супружеский долг по отношению к супруге, богине Парвати, он выстрелил из лука цветочной стрелой в этого постоянно медитирующего бога и разбудил в нем страсть в ущерб мыслительному процессу, за что сполна поплатился.

Вместе с тем невозможно скрыть того факта, что бог Кама – почитаемое в Индии божество. Праздник в его честь сопровождается всеобщим ликованием, а сам процесс соития – излюбленный и часто встречающийся сюжет индийской культуры и литературы начиная с эпохи Вед.

Нетрудно представить, какой несусветный блуд царил среди мужчин и женщин во времена войн между царствами и племенными союзами. Он был единственным утешением для бездомных людей. Тех, кто едва спасся от смерти, потерял близких и скрывался в горах и лесах. Венерические заболевания в ту эпоху распространялись со скоростью лесных пожаров.

Не буду вдаваться в детали древнеиндийской оргии, а вернусь к прерванному рассказу об изгнанных принцах.

В наружности Капилы было что-то необыкновенно доброе. Общающиеся с ним люди, закрытые и хмурые, оживлялись и говорили как с близким и любимым человеком. Они рассказывали ему без утайки о себе все, что он хотел о них знать. Так же и принцы ничего не скрыли от святого и поведали ему историю своей незадачливой жизни.

Святой Капила предложил братьям выстроить в этой гималайской долине город с царским дворцом на месте его шалаша. Он предрек этому городу славу столицы Джамбудвипы (санскр. – островной материк с деревом Джамбу) – так называют в древнеиндийской космологии один из семи материков, находящийся под управлением бога Вишну. Джамбу или Сизигиум прозрачноплодный (лат. – Syzygium aqueum) – дерево с розовыми яблоками. У буддистов это название носит материк, населенный людьми (то есть ойкумена), на котором проповедовал Будда Шакьямуни. Земля людей рассматривается как гигантский плоский диск, окольцованный непроходимыми горами и окруженный океаном. В центре мироздания расположена священная гора Меру. Посредине Джамбудвипы находится царство Магадха, в нем обитают будды прошлого, настоящего и будущего.

По заверению святого старца, место, где он жил, обладало, как сейчас сказали бы, гигантской энергетикой, было местом силы. Рожденные в зоне его шалаша люди могли бы с легкостью уложить тысячу воинов. Даже презренный чандал, родившийся в результате мезальянса шудры с брахманкой, возведи он здесь дворец, тут же превзошел бы своим могуществом владыку мира.

С благодарностью выслушав святого Капилу, братья не пытались ему возражать и сделали так, как он велел: построили в этой местности город и назвали его в честь благородного и сердобольного аскета – Капилаваттху (палийский вариант) или Капилавасту (санскритский вариант). На месте шалаша Капилы они воздвигли роскошный дворец, а новый шалаш для святого соорудили из веток деодаров на склоне горы.

Новая жизнь быстро вошла в колею. Восемь министров, которые сопровождали братьев, подумали, что пришла пора их женить. Братья не возражали, существовала, впрочем, одна проблема: где найти невест, равных им по знатности. Увы, таких девушек в той местности, где они обосновались, не оказалось. Братья находились на самом верху сословной лестницы. Мужчины, как брахманы, так и кшатрии, среди изгнанников встречались, но высокородные молодые девицы отсутствовали.

Для сохранения у будущего потомства чистоты крови братьям пришлось взять в жены собственных сестер. Единородных или родных – предание не уточняет. Роль матери они предоставили старшей сестре, а на остальных женились. Прошло время. Семьи братьев разрослись за счет их многочисленного потомства. И тут их старшую сестру поразила проказа. Как узнаем из дальнейшего рассказа, братья насильно отвезли ее в лес и поселили в вырытой ими землянке рядом с лотосовым прудом.

Перед автором или авторами предания стояла трудная, почти невыполнимая задача. Они признавали факты инцеста среди шакьев, объясняя его безвыходной ситуацией, в которой оказались братья (сохранить чистоту крови любой ценой). Это с одной стороны, а с другой – им пришлось выстраивать сюжет таким образом, чтобы у слушателей или читателей создалось впечатление, что инцест – не норма в брачных отношениях шакьев, а единичный случай, обусловленный трагическими обстоятельствами. Как всегда в подобных ситуациях, буддийским авторам приходят на помощь герои древнеиндийской мифологии.

Сюжет об изгнанных братьях, женившихся на своих сестрах, и умирающей от проказы в землянке их «названой» матери обогащает история царя Бенареса по имени Рама. Первым из западных исследователей, кто обратил внимание на встречающиеся в этом буддийском предании соответствия древнеиндийскому эпосу Рамаяне, был датский ученый Вигго Фаусбелль, о котором я уже писал.

Добавлю к этому наблюдению важную деталь: все нисхождения бога Вишну в человеческом обличье на Землю, за исключением Парашурамы (Рамы с топором), принадлежат героям, относящимся к варне кшатриев.

Брахманское сословие держало нос по ветру, всегда знало, кто в доме хозяин. Оно умело переждать и затаиться, если ведущую роль в обществе приходилось на время уступать кому-то другому. К тому же своих обид брахманы никогда не забывали. Любыми средствами сохранить в индийском обществе иерархию четырех варн – вот что составляло на протяжении многих столетий их стратегию и тактику. При всей аморальности этой социально-психологической установки, в исторической перспективе она себя оправдала. Благодаря сохранению варн индусам удалось не раствориться в чужеземных культурах, не потерять своей национальной идентичности. И это произошло вопреки захвату мусульманами и британцами всей территории Индии, потери ею на многие века своей государственности!

Как известно, царь Рама родом из города Айодхьи (в этом предании этот город замещает Бенарес). В данной версии Рама покинул город по своей воле. Проказа сделала его изгоем. Перепоручив царство старшему сыну, он удалился в лес, где целебными травами и плодами излечил себя от страшной болезни и восстановился в прежней силе и стати. Обнаружив широкое дупло в стволе необыкновенно могучего дерева кола, он расширил его до размера небольшого домика, приделал к нему дверь, выдолбил окно и приставил лестницу, которую на ночь поднимал к себе и прятал среди ветвей. Жилье получилось удобным и со стороны почти незаметным.

С пищей у Рамы тоже было все в порядке. По ночам он поддерживал огонь в чашеподобном валуне и, перед тем как заснуть, чутко прислушивался к ночным звукам: уханью совы, рыку тигра и ни на что не похожему лаю гиен, в котором, казалось, смешались звуки всех обитателей леса – зверей и птиц. Именно гиены своими короткими и протяжными звуковыми всплесками радости и злобы обозначали для него места ночных трапез более сильных хищников. Как только розовел край неба, предвещая мутный рассвет, Рама спускался с дерева и безошибочно находил оставшиеся от звериных пиршеств куски растерзанной плоти кабана или оленя, а иногда и гималайского медведя.

Как-то ранним утром он сидел у костра на берегу пруда и наконечником стрелы задумчиво переворачивал лежащие на раскаленных углях куски мяса. Рама не видел, как за его спиной бесшумно застыл, к чему-то принюхиваясь, хозяин джунглей – тигр. Как оказалось, его внимание привлек не запах жареного мяса, а тяжелый дух долго не мытого и зараженного проказой женского тела. Тигр подкрался к землянке и когтями разгреб илистую грязь. Ему удалось сделать небольшую дыру в крыше землянки. Увидев морду тигра, бедная царевна, придя в ужас, издала такой нечеловеческий вопль, что тигр отпрянул назад и исчез в лесной чаще. Сидящий у костра Рама очнулся от своих мыслей и через несколько мгновений оказался у землянки. Он увидел глядящие на него снизу прекрасные и отчаявшиеся глаза напуганной до смерти молодой женщины.

Сократим многие детали этого рассказа и перейдем к главному – к тому, чем он заканчивается.

Итак, Рама вытащил дочь царя Оккаки из землянки наружу – на божий свет. Он излечил ее от проказы теми же средствами, что и себя самого, – целебными травами и плодами. Разумеется, они полюбили друг друга и вскоре поженились. Старшая дочь Оккаки рожала от царя Рамы 16 раз и всякий раз двойню мужского пола. Нетрудно посчитать, что у него стало на 32 сына больше, чем было прежде. Он научил их всему, в чем был искусен сам, то есть тому, что требовалось знать царским отпрыскам.

Как-то в той местности появился житель Бенареса. Он искал в горных породах драгоценные камни и набрел на жилище царя Рамы и его многодетной семьи. Увидев Раму, он узнал в нем своего прежнего владыку. Ему удалось поговорить с сыновьями прежнего царя, они рассказали ему о своей матери, откуда она родом и как очутилась в этих горах.

Возвратившись в Бенарес, искатель самоцветов не преминул сообщить сыну изгнанного царя, занимавшему отцовский престол, о чудесном выздоровлении его отца. Рассказал он и о женитьбе Рамы, и о его тридцати двух сыновьях. Царствующий сын решил упросить отца вернуться на престол. Для этого он снарядил большое войско и отправился с ним в Гималаи. Рама мудро отказался от царства и, указав на высоченное, двадцатиметровое дерево кола, в дупле которого он когда-то жил, предложил приехавшему за ним сыну его срубить и построить новый город. Город был именован по названию срубленного дерева – Коланагар, город колы. Новоселы самих себя причислили к племени колия. Также не был забыт тигр, благодаря которому Рама познакомился со своей будущей женой. Город, как пожелал Рама, расположился по линии тигриной тропы и получил еще другое название – Вьягхрападжа (Тигриная тропа).

Незаметно в повседневных трудах и заботах текло время. Дети Рамы росли и мужали, и однажды их мать поняла, что пора их женить. Какие тогда были простые нравы, можно понять по совету, который дала царица своим повзрослевшим сыновьям. Во-первых, она объяснила им, что живущая в Капилавасту царская семья шакьев – это их дяди и тети, а ее братья и сестры. Их дочери – ее племянницы. Соответственно, для ее мальчиков они двоюродные сестры. Они из одной варны с царевичами, о чем свидетельствуют их одежда и соответствующая их положению прическа. Во-вторых, она велела сыновьям пойти на реку во время купания девушек, а когда они выйдут на берег и станут сушить волосы, овладеть ими, выбрав каждую по своему вкусу. Юноши все выполнили точь-в-точь, как велела мать, и изнасиловали своих двоюродных сестер.

Думаю, что в действиях старшей сестры шакьев, помимо ее матримониальных планов и отражения простоты нравов того времени, содержалась еще и месть братьям. Она не забыла, кто чуть было не довел ее до смерти в земляной тюрьме. Орудием мести она избрала собственных сыновей. В том, что шакьи восприняли этот поступок своих племянников как оскорбление их чести, не может быть сомнений. Но они промолчали и тем самым признали свою вину по отношению к собственной сестре. К тому же братья не отличались злопамятностью и решили между собой: что ни делается, все к лучшему. Так породнились между собой шакьи и колии⁷.

В предании об изнасиловании дочек шакьев существует мотив не совсем ровных отношений между ними и их соседями колиями. Люди из племени колия постоянно конфликтовали с шакьями по поводу распределения воды на поля из реки Рохини. Пытаясь уязвить своих соседей, колии часто пеняли шакьям, что те занимаются любовью с собственными сестрами подобно собакам и лисам⁸.

Можно предположить, что племя, к которому принадлежал Сиддхартха Гаутама, было не местного происхождения и не относилось к индоарийской цивилизации, в которой существовала экзогамия.

Это обстоятельство сказалось, по-видимому, на определенной изоляции шакьев. О чем свидетельствуют действительно существовавшие среди них кровосмесительные связи. В среде родичей Сиддхартхи Гаутамы браки между единородными или единоутробными братьями и сестрами к моменту его рождения встречались уже не так часто, как прежде. Однако память о том, что подобные отношения еще вчера имели место, была свежа. Скажем откровенно, слух об инцесте среди шакьев не прибавлял к ним уважения со стороны «высокородных» жителей соседних племенных республик.

Для брахманов шаки, или саки, оставались чужаками, непонятно откуда появившимися и много чего о себе возомнившими. Они раздражали своим независимым поведением, отсутствием подобострастия и угодливости по отношению к их благородному и высокообразованному сословию. В древнеиндийском обществе пресмыкаться перед вышестоящими было в порядке вещей. Какие-то самонадеянные, наглые, вульгарные люди – вот кем в глазах брахманов были эти шаки.

Индийские исследователи, такие, например, как Н. К. Синха и А. Ч. Банерджи, отмечают, что «термин „сака“ [как и термин „гунны“] употреблялся индийцами в широком смысле для обозначения приходивших через северо-западные проходы чужеземцев независимо от их расы или племени», включая монгол и тюрков⁹. Тюрки, как известно, представляют собой этноязыковую общность.

На рубеже VI–V веков до н. э. некоторые сакские племена были покорены персидскими царями Ахеменидами, платили им подати и поставляли воинов. Держава этой персидской династии поражала воображение своими размерами. Ее границы к концу VI века до н. э. простирались от реки Инд на востоке до Эгейского моря на западе, от первого порога Нила на юге до Закавказья на севере.

Достаточно обширные сведения о персах того времени оставили нам древнегреческие историки, в том числе Геродот. В 480 году до н. э. (предполагаемый год рождения – один из трех – Сиддхартхи Гаутамы) в Грецию вторглись армии Ксеркса. Превосходящие греков по численности войска персов в результате многочисленных сражений как на море, так и на суше потерпели сокрушительное поражение. Безусловно, эта новость не могла быть не замеченной в кругах индусской элиты.

Невозможно не признать широко известный факт, что индо-скифские племена в Индии назывались шака. Они упоминаются в большом количестве древних индусских религиозно-литературных текстов: в Пуранах, Ману-смрити, Махабхарате, Рамаяне, Брихат-Самхите, Кавьямимансе и многих других. Как пишет Геродот в своей «Истории», самоназвание скифов было сколоты (царские), название скифов они получили от греков. Перевод «царские» в наше время был оспорен несколькими учеными. Василий Иванович Абаев (1900–2001), выдающийся российский ученый, языковед-иранист и этимолог, сопоставил этноним skuta с германским skut (стрелок из лука) и перевел слово сколот как лучник. К такому же выводу пришли Т. К. Витчак и С. В. Кулланда. Они объяснили самоназвание скифов, восстановив бытовавшую в VII веке до н. э. древнегреческую форму слова skuoa-ta – «лучник». К этому времени относятся первые контакты греков со скифами.

Как отмечает Рис-Дэвидс, «Самуил Бил, покойный переводчик стольких буддийских Писаний Китая, того мнения, что слово „сакья“ само по себе совершенно ясно доказывает скифское, следовательно, и монгольское происхождение этого клана»¹⁰.

Сам же британский исследователь индийского буддизма считает, что «нельзя делать такого глубокого вывода на основании случайного сходства названий». Он убежден, основываясь на множестве деталей, существующих в буддийских легендах, «что клан Сакья или, по крайней мере, главные его члены были арийского происхождения»¹¹.

Так называемое племя саки-хаумаварга (варящие хауму, или сому) некоторые историки также связывают с Индией. К тому же социальное устройство саков, обретших вторую родину на северо-западе полуострова Индостан, было практически таким же, как у ариев. Оно разделялось на три сословия: воинов, жрецов и людей трудовых профессий. Поразительно, что сословию воинов, жрецов и скотоводов соответствовали те же традиционные цвета, что у последователей Вед и упанишад. На этом основании сторонники версии сакского происхождения Будды переводят титул Шакьямуни как Мудрейший из саков.

Так, наш современник, известный буддийский монах и духовный учитель Дзюнсей Терасава входит в полемику с теми учеными, кто отрицает связь саков и скифов с родом Будды. Он обвиняет их в невежестве, утверждая, что подобная точка зрения представляет собой «проявление имперского эгоизма, унаследованного со времен Российской империи и западноевропейских колониальных завоеваний»¹².