Текст книги "Будда"

Глава десятая
Община Будды и остальные монашествующие

О мирских соблазнах и их преодолении, о том, как отшельничать и остаться порядочным человеком, а также о других трудностях монашеской жизни

Уже сам дух проповедей Гаутамы Будды не мог не насторожить жреческое сословие. Особенно раздражало, я думаю, не показное, а действительное пренебрежение со стороны Просветленного и его последователей образом жизни священнослужителей. Как постоянно демонстрируемая жрецами обжорливость, так и существовавшая в их сословии многоступенчатая иерархия. Буддийские монахи при жизни Гаутамы Будды не осуждали этот традиционный уклад жреческой жизни, однако решительно не собирались ему потакать и подражать. Вместе с тем мало кому удается надолго устоять перед повседневными радостями жизни. Тем более когда ты оказываешься окруженным ими со всех сторон. К тому же в таких случаях искусители не заставляют себя ждать и расставляют ловушки в самых неожиданных местах.

Тогда же, в самом начале пути, соблазнов было мало, а те, что были, легко преодолевались. В окружении Первоучителя монахи духовно ожили и душевно отогрелись. Впрочем, слово «душевно» тоже не из словаря Гаутамы Будды, отрицавшего в человеке присутствие души. Я употребил его исключительно ради того, чтобы читатель понял, как уютно почувствовали себя люди рядом с Первоучителем, покоренные простотой его отношений с ними, оказавшимися под его заботливой опекой. Теперь это была их общая нищета, общее отщепенство, общее страдание. И общее освобождение от нищеты, отщепенства и страдания!

Первых буддистов, по-видимому, привлекла мысль Первоучителя о присутствии в каждом человеке в неразвитом виде состояния будды. В какой-то степени это уже было первым приобщением к нему, надеждой стать такими, как он. Для успешного развития этого «зародыша» необходимо было приложить собственные усилия, используя метод Гаутамы Будды – созерцание и размышление о Четырех Благородных Истинах.

Гаутама Будда психологически точно выстраивал как свои паломнические маршруты, так и формы общения с местным населением. Отношения к чужакам в то время у людей было настороженное. Каждый незнакомец, неизвестно откуда взявшийся, воспринимался как потенциальный враг, как лазутчик из другого племени. Его могли убить без всяких на то серьезных оснований, исходя из одних подозрений – на всякий случай. К тому же недоброжелательство по отношению к чужакам появилось не на пустом месте¹.

На торговых путях, идущих с северо-востока на северо-запад Индии и с северо-запада на северо-восток, действительно разбойничали лихие люди, по внешнему виду мало чем отличающиеся от последователей Гаутамы Будды. По своей сути, разумеется, они были их антиподами. В то время зверские инстинкты людей проявлялись в полной мере – меньшинство стремительно богатело за счет повсеместно разоряемого большинства. Шел передел собственности. Понятно, что не все из этого ущемленного ходом жизни большинства безропотно смирялись со своим новым положением.

Гаутама Будда учитывал все эти обстоятельства. Потому-то в его путешествующей общине обязательно должны были находиться люди из тех мест, куда он направлялся. Исходя из присутствия в своем окружении таких людей, он пролагал свои паломнические маршруты. Милостыню у незнакомого человека рекомендовалось брать единожды. К тому же ее монахи не выпрашивали. С чашей для подаяния в руках они стояли молча и с достоинством. Предпочтение отдавалось посещению городов и больших деревень. Безопасность общине и перспективы ее развития гарантировала крепкая и устойчивая царская власть. Гаутама Будда триумфально выстроил добрые отношения с правителями, вознесенными на трон победами в региональных войнах и военно-родовой верхушкой.

Вся эта описываемая мною экономическая и социально-политическая ситуация существовала именно в период 50–40-х годов IV века до н. э., а не в VI или V веках до н. э.

Протяженность жизни Гаутамы Будды обозначается восьмьюдесятью годами и является общепринятой. Вообще же, хронологический принцип для того времени – бросающееся в глаза новшество. Впервые, пусть робко, путано и противоречиво, в буддийских текстах прочерчивается линейное, обозначенное хронологическими рамками развитие судьбы конкретного человека – от его рождения и до ухода в Паринирвану, в вечную жизнь, откуда он уже не возвращается. Другое дело, что этот принцип дает о себе знать не при жизни Первоучителя, а значительно позднее. У индийцев появилось едва осознаваемое ощущение истории как линейной, а не круговой череды событий. Обратим внимание, что жизнь императора Ашоки, как и живших до него индийских царей, тоже имеет не мифологические, а исторически реальные хронологические датировки их царствований.

Это веское свидетельство существования «исторического» Будды и подтверждение «революционности» быстро развивающегося буддийского мироощущения. Широко известная установка буддизма, заключающаяся в формуле «здесь и сейчас», появилась как оппозиция ощущению индийцами «слиянности» прошлого, настоящего и будущего. В повседневной деятельности буддиста – современника Гаутамы Шакьямуни Будды прежнее «круговое» восприятие времени уже не играет доминирующей роли. Он поступает в рамках принципиально новой системы координат пространства и времени, резко отличающейся от прежней традиционной – ведической. Как жить в отшельничестве? Этот вопрос всерьез занимал Гаутаму Будду, как только образовалась община – его сангха. Пребывание в коллективном отъединении от мирян не было каким-то новшеством. Оно существовало на севере Индии намного раньше его проповеднической деятельности. Человек устраивается, как может, приспосабливаясь к самым неблагоприятным условиям жизни.

Неудивительно, что довольно-таки быстро появились во множестве крепко сплоченные группы отшельников с инициативными и умелыми людьми во главе. Среди уважаемых народом ниспровергателей старых авторитетов вскоре начались размежевание и борьба за привилегированное положение в своей группе – обычная участь ветеранов любого протестного движения. Абсолютно не важно, каким был этот протест – духовным или политическим.

Первоучитель, побуждая монахов к самоусовершенствованию, наставляя и поддерживая их, определил основные правила как их личного поведения, так и монашеского общежития. Он понимал, какие опасности ждут общину в будущем, и пытался их предотвратить.

По тому, что запрещалось Гаутамой Буддой в его общине, нетрудно составить по контрасту общее представление о том, как в его времена удавалось широко жить другим отшельникам. Разумеется, их пища была простой, не отличалась гастрономическим разнообразием, одежда не напоминала роскошные одеяния, а место их ночлега было далеко не царским дворцом. Однако в сравнении с тем, как жили монахи в буддийской общине, разница представляется огромной. О достаточно светской жизни отшельников и брахманов, не входящих в буддийскую общину, повествуется в десятом разделе Субха-сутта одного из самых старых текстов Палийского свода – Дигха-Никая, Сборник длинных наставлений, первом сборнике Сутта-питаке.

Встреча Ананды с юношей по имени Субха относится ко времени после Паринирваны Гаутамы Будды. Встреча произошла в Джетовой роще, в окрестностях Шравасти (палийский вариант: Саваттхи). На подходе были три месяца проливных дождей – лучшее время для уединения в кругу размышляющих монахов. Купец Анатхапиндада из Шравасти подарил эту рощу Первоучителю и построил в ней достойную для него и монахов вихару. До самой своей кончины Гаутама Будда провел в Джетовой роще девятнадцать ритритов из двадцати пяти, проведенных в Шравасти. Еще раз напомню, что ритрит – время затворничества в кругу монахов, посвященное духовной практике.

Юноша по имени Субха передал через молодого монаха, что он беспокоится о здоровье приболевшего Ананды и, как только достопочтенный выздоровеет, просит оказать ему милость и посетить его дом. На следующий день Ананда, взяв глиняную чашу для подаяний, вместе за идущим за ним монахом по имени Четака подошли к жилищу ждущего их у порога юного Субхи, и после необходимых в этой ситуации взаимных приветствий все они разместились на лужайке перед домом. Юный Субха попросил Ананду рассказать, что Первоучитель поощрял, что отвергал, в каких добродетелях и достоинствах укреплял людей. Ананда с радостью согласился выполнить просьбу молодого человека, сказав, что существует три свода предписаний со стороны Гаутамы Будды, которого он называл Блаженным: праведный свод нравственных предписаний, праведный свод предписаний о сосредоточенности, праведный свод предписаний о постижении. Вслед за этим Ананда изложил юному Субхе все обозначенные в трех сводах предписания Первоучителя.

Для воссоздания духа того времени и характеристики эпохи этому материалу цены нет. В принципе со времени жизни Гаутамы Будды мир мало изменился. Перед нами возникает огромная толпа его современников, его антиподов, беззастенчивых себялюбцев, жадных до жизненных удовольствий. Все они до ужаса похожи друг на друга своими пороками: гордыней, самомнением и самонадеянностью, словоблудием, пересудами, неправедной жизнью, мерзкими привычками, постыдными поступками и мыслями, внутренними соблазнами, алчностью и ненасытностью, стремлением к стяжательству и роскоши.

Основной смысл поучений Первоучителя, которые запомнил Ананда: «Не поступайте и не живите, как они!» Гаутама Будда исходил от противного: «в то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы» делают то-то и то-то, буддийский монах подобных вещей избегает, и «это есть часть его нравственности» (пер. с яз. пали А. Я. Сыркина).

Посмотрим, чем разнообразили и утешали свою отшельническую жизнь эти уважаемые люди, одновременно имея в виду, что некоторые факты их аморального бытового поведения явно преувеличены буддистами. Прежде всего бросается в глаза патологическая прожорливость этих «аскетов». Каждое новое наставление начинается с фразы: «В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими…» (пер. с пали А. Я. Сыркина).

Игра в кости для «почтенных отшельников и брахманов» вовсе не считалась чем-то зазорным, впрочем, как и все остальные азартные игры на деньги или на что-нибудь другое. Они предпочитали во время трапезы удобно размещаться на широком ложе, ножки которого обычно украшались замысловатой резьбой с изображением различных диких животных. Это ложе было застлано либо одеялами (стеганым, шерстяным), либо покрывалами, расшитыми драгоценными нитями.

Склонность «почтенных отшельников и брахманов» франтовато или помпезно наряжаться – это еще можно понять и простить. Но заниматься всякими притираниями, пользоваться зеркалом, глазной мазью, массажем, пудрой, всевозможными кремами – это уже явный перебор.

Ананда перечислил среди других аксессуаров, принадлежащих оппонентам буддистов, пестрые (!) сандалии, тюрбан, диадему, опахало из хвоста буйвола, браслеты и трость для прогулок. При упоминании этих предметов возникает портрет не святых людей, а щеголей и вертопрахов. Хотя нетрудно представить, что заставляло народ щедро одаривать отшельников и брахманов – его простодушное суеверие. Ведь «почтенные отшельники и брахманы» ловко манипулировали людьми, будучи искусными мастерами в прорицательстве и магии.

Трудно, однако, поверить, что беседы «почтенных отшельников и брахманов» состояли из праздных разговоров и ограничивались обыденными темами. Ученикам Гаутамы Будды было важно показать скудость их ума. Они якобы часами говорили о царе, ворах, о родственниках, о женщинах, о дорогах, о всякой всячине и ни о чем важном для человека, серьезном и достойном внимания. Вряд ли это было именно так.

Профессор В. К. Шохин объясняет негативное отношение буддистов к публичным диспутам: «Будда неоднократно утверждал, что ни чистоты, ни успокоения не может достичь тот, кто предан дискуссиям». Далее российский индолог отмечает, что буддисты «проявили немалую интуицию», советуя своим сторонникам не следовать учению индийских диалектиков – локаяте, «которая не способствует совершенству и добродетели». В этом они оказались правы. Позднее учение локаятиков стало обозначением материалистической и атеистической школ индийской философии².

Дискуссии Ананда называет уничижительным словом, употреблявшимся Гаутамой Буддой, – «пререкания». В оппонентах буддистов отсутствовало уважение к собеседнику и назойливо выпирало превознесение самих себя. Они пытались взять верх напором и безапелляционными утверждениями типа «ты следуешь ложной дорогой, я следую верной дорогой», «ты не знаешь дхарму, я знаю дхарму», «я последователен, ты непоследователен» и т. п. И продолжали спорить до хрипоты в том же духе по принципу «я умный, ты дурак». Гаутама Будда советовал монахам избегать подобного рода бессмысленных и тупых препирательств. Не считал он также нравственным поступком вечную готовность «почтенных брахманов и отшельников» быть на посылках у царей, царедворцев, кшатриев, брахманов и других людей.

Наконец, в Субха-сутте появляется деликатная тема добывания средств к существованию. Для жизни на широкую ногу их требуется немало. Разнообразны найденные «почтенными брахманами и отшельниками» пути и приемы, с помощью которых они без всякого стеснения обирали людей. Неправедная жизнь обогащалась путем низменных знаний. Это истолкование знаков, которые проступали на драгоценностях, палках, одежде, оружии, женщинах, мужчинах, рабах, рабынях, слонах, конях, буйволах… На всем том, что можно было увидеть глазами и ощупать руками. За истолкованием знаков следовало множество предсказаний: затмения Луны и Солнца, землетрясения, падение метеоритов и другие природные катаклизмы. Помимо глобальных катастроф «почтенные брахманы и отшельники» предсказывали и что-то попроще: виды на урожай, приход вовремя или задержку дождей, эпидемии и много чего другого. Темы предсказаний зависели от желания клиентов. К тому же они заклинали духов умерших, чтобы они не пугали своим появлением живых, договаривались с богами, насылали порчу на кого угодно, повышали всякими снадобьями тестостерон у мужчин, могли по заказу превратить их в импотентов, а также совершали множество других медицинских и ритуальных действий. Всех этих манипуляций с людьми последователи Гаутамы Будды избегали. Это была «часть их нравственности».

Не брезговали «почтенные отшельники и брахманы» зарабатывать на хлеб насущный взысканием долгов, заговорами, объяснением благоприятных и неблагоприятных примет, установлением подходящего времени для свадебной церемонии, для проведения мирных переговоров и многими другими сомнительными вещами.

Нет нужды еще раз подчеркивать, что Гаутама Будда призывал своих последователей держаться подальше от подобных «почтенных отшельников и брахманов» и ни в коем случае не брать с них пример. Буддийский монах, наделенный праведным самосознанием, в отличие от этих пройдох, говоря по-русски, – прощелыг, должен был «вдумчиво действовать», опираясь на «способность ясного воззрения», во всех случаях жизни, во всех своих умственных и физиологических проявлениях. Он обязан был довольствоваться малым – простой одеждой, чашей для подаяния и еще какой-то мелочовкой, вроде расчески и ножа для бритья. Место его уединения находилось в лесу у подножия дерева, в горах – в пещере, на холме, в открытом поле. Постелью ему служила охапка соломы. Сосредоточенно размышлять, пребывать в доброте и сочувствии к живым существам, вытряхивая из памяти обрывки услышанных в людской толчее пустых разговоров, – в этом заключался новый смысл его жизни, состоял его монашеский долг. Добавьте к этому его желание повиноваться в своих действиях бескорыстным мыслям, сердцу, свободному от алчности, а также не забудьте о его обретенной способности быть внутренне умиротворенным, стойким, готовым к действию, о его освобождении от сомнений – и портрет благочестивого буддийского монаха будет готов. Гаутама Будда предлагал монахам переключить внимание с незначительных и призрачных объектов к познанию самих себя.

Добиться осознания буддийскими монахами суверенности человека, как мне представляется, составило основную цель его методов воспитания. Это был поворот от покорности и подчинения к духовной свободе. Между тем эта свобода не означала свободы волеизъявления, а предполагала делать тот или иной социально-политический выбор в соответствии со сложившимися обстоятельствами.

Вот такой праведный Свод правил и предписаний оставил Первоучитель перед уходом в Паринирвану.

Наставления наставлениями, а что получили монахи взамен большого числа запретов? Многое. Выражаясь высоким слогом буддийских сутр, они научились, как охранять «врата жизненных способностей», то есть овладели методом Гаутамы Будды, как развивать в себе и сохранять богоподобные способности.

Глава одиннадцатая
Что переварили учителя, тем питаются ученики

О незавидном положении учеников великих учителей, о том, что при определенных обстоятельствах мудрость имеет свойство превращаться в глупость, о вечных распрях между ветеранами и новобранцами

Название этой главы я позаимствовал у французского философа-просветителя Шарля Луи Монтескье (1689–1755). В прямолинейности его высказывания меня привлекла мысль, что тем ученикам, кто, к несчастью для самих себя, пережил своих великих учителей, ничего не остается делать, кроме как паразитировать на их знаниях и мудрости и до самой своей смерти толковать несведущим людям о их открытиях. Толковать, но не перетолковывать! Получается, что для того, чтобы остаться в памяти потомков учениками верными и благодарными, они обязаны переродиться в попугаев с хорошей памятью.

Была ли уготована подобная участь ученикам Гаутамы Будды? Вряд ли. Само его учение к попугайничанью не располагает. Оно должно было сплотить людей, раскрепостить их сознание – направить в сторону углубления, а не искажения основных мыслей Первоучителя. Но, как говорят, человек предполагает, а Бог располагает.

Я убежден, что единственное, от чего уставал Гаутама Будда, это от того, что как бы он часто ни повторял одну и ту же свою основную мысль-наставление, его последователи ее упрямо пропускали и до сих пор пропускают мимо ушей: «Будьте светочами сами себе!»

Причину такого беспокойства Первоучителя объяснил выдающийся немецкий писатель Герман Гессе (1877–1962) в своей проницательной книге «Сиддхартха»: «Мудрость, которую мудрец пытается передать другому, всегда смахивает на глупость»¹. Эти слова вложены писателем в уста Гаутамы Будды. Я убежден, что они точно передают своеобразие его собственной первоначальной доктрины, а не ее последующих трактовок.

После ухода Гаутамы Будды в Паринирвану в Индии появится множество буддийских школ. Некоторые из них вскоре распадутся, а оставшиеся оформятся «в религиозные течения со своими Писаниями»².

Монахи новообразованных школ будут укреплять свою веру априорным признанием за Гаутамой Буддой божественной природы и существования в нем чудодейственной силы, способной сворачивать горы. Вместе с тем останутся о Первоучителе предания, более или менее достоверные. В первую очередь те, которые затрагивают тайну его Просветления и подготовки к нему.

Идеи, высказанные Первоучителем, требовали дальнейшего развития и философского толкования. Большинство из непосредственных учеников Гаутамы Будды стояли горой против любых попыток внести что-то новое в буддийское учение. К тому же в духовной практике общины существовали многие явные или мнимые противоречия, требующие толкового объяснения или полного отказа от вызвавших их догматических правил. Например, не получалось соединять вместе эгоистический идеал архата, заключающийся в освобождении самого себя собственными силами с помощью созерцания и размышления, и сострадательный образ Будды, сердце которого буквально разрывалось от жалости и сочувствия к живым существам. Архатом в буддийской общине называется монах, достигший просветления, безупречно соблюдающий многие годы монашеские обеты и ставший достойным войти в состояние нирваны.

Уже через сто лет после ухода Гаутамы Будды в Паринирвану со старейшинами Тхеравады вступили в полемику их молодые товарищи по общине, первые многочисленные приверженцы «разговоров начистоту». Они усомнились в априорном признании абсолютной святости архата. Может быть, все сошло бы молодым наглецам с рук, если бы за их заявлением не стояло покушение на основы основ. Ведь сам Гаутама Будда называл себя архатом. Он был первым, кто обрел ясное видение реальности, необходимое для обретения мудрости и достижения конечного результата, – состояния Просветления. За этот символ веры стояли насмерть престарелые монахи, ветераны буддийского движения. Пришлось молодежи прибегнуть к соответствующему поведению в пределах общины. Спустя два тысячелетия с «пушистым хвостиком» о такой внутренней защите своих убеждений написал Федор Тютчев: «Молчи, скрывайся и таи / И чувства и мечты свои…»³

Идеи Махаяны, Большой колесницы, изначально зарождались как тайное учение, на что обращает внимание профессор В. П. Андросов⁴. Высказываться в открытую не получалось. Смельчаков тут же выгоняли из общины.

В Махаяне путь человека к бессмертию состоит из трех этапов: состояние архата, затем бодхисаттвы и, наконец, будды. Обретение нирваны для приверженца этой традиции возможно через бесконечный ряд перевоплощений. Это не одномоментное действие, а долгий по времени процесс, в который включены люди и животные. Акцент с исторического Гаутамы Будды переносится в Махаяне на будд трех времен – прошлого, настоящего и будущего. В определенном смысле такая интерпретация времени представляет собой возвращение к добуддийской традиции.

После Гаутамы Будды последует нескончаемое количество будд. Его ближайшим преемником обозначен Майтрейя. В Махаяне Будда предстает как высший принцип всего сущего. Он везде, всегда и во всем. Он присутствует в бесчисленных созданиях тварной жизни. В этом значении понятие будда сближается с понятием брахман – первоосновой всех вещей и феноменов.

Согласно махаянской традиции, даже самый мерзопакостный человек, но избравший путь духовного совершенствования, сострадания к живым существам, прошедший через многократные перерождения, неминуемо приобщается к состоянию просветленного сознания и навечно вырывается, как говорили в старину, из юдоли скорби и плача. Другими словами, каждый человек может стать буддой. Для этого, однако, мало умерщвлять плоть, неистово молиться, соблюдать целомудрие, спать на голой земле, не заниматься чревоугодием и подвизаться в покаянии. Необходимо жить таким образом, чтобы быть достойным счастья. Главное, не попадать в мутный и зловонный поток обыденности с его водоворотами страстей – стяжательства, алчности, любострастия.

Мудрые, как проповедовал Будда, высушивают до дна этот беспокойный поток в себе, отказавшись от злостных намерений и постыдных желаний, и создают поток новый, чистый и живой, спокойно текущий по другому руслу. Они прочерчивают своим поведением новую линию жизни, олицетворяющую абсолютную нравственную и моральную чистоту. Содержание дхармы (дхаммы) в трактовке и поведении Будды в большей степени синонимично понятиям добра и справедливости, чем представлению о религиозном долге.

Отношение к Будде в традиции Хинаяны совсем не такое, как в традициях Махаяны и Ваджраяны. Последователи традиции Хинаяны считают Будду конкретным историческим лицом. Его духовный облик в их представлении не размыт, а вполне определенен. Они убеждены, что именно этот человек с определенной земной биографией достиг Просветления и Паринирваны.

При взгляде на жизненный путь Будды Шакьямуни и обретение им другой, непривычной реальности (нирваны) у его последователей возникает желание повторить то, что сделал он. Учение Будды они воспринимают как руководство к действию. Оно помогает им глубже разобраться в самих себе и освободиться от оков навязываемых ритуалов, которые в современном мире приняли форму идеологических клише.

Во времена Будды это было отречение от всего преходящего, преодоление в себе привязанности к кому-то или чему-то, очищение своего сознания от «загрязнения» (клеша) теми или другими искушениями.

В традициях Махаяны и Ваджраяны очертания земного Будды туманны и размыты. Он воспринимается как метафизическая реальность, а архатов, тех людей, которые достигли освобождения от «загрязнений» сознания и существуют вне колеса перерождений, называют шраваками – «слушающими голос». Их упрекают, что они слышали то, не зная что, и шли туда, незнамо куда. Поэтому достижение ими нирваны как индивидуального освобождения – не более чем трагическое заблуждение. Ведь для последователей Махаяны и Ваджраяны нет разницы между сансарой и нирваной. Для них стремление к личному освобождению – не самый благородный путь. Их идеал – стать бодхисаттвой и иметь возможность принести благо окружающему миру. Главное в их практике не действие, а намерение, рожденное чувством великого сострадания ко всем живым существам.

Современные ученые объясняют в своих исследованиях, как проходила и чем вызывалась эволюция буддийского учения⁵.

Поначалу я наивно предполагал, что также попытаюсь обозреть с высоты птичьего полета буддизм во всех его широких потоках, речушках и ручьях, но вскоре от этого намерения отказался, признав его невыполнимым.

Эта книга не об истории буддизма, а о человеке, благодаря идеям и опыту подвижнической жизни которого человечество получило новый импульс к самосовершенствованию. Ни в одной из мировых религий не найти такого многообразия идей, свободы в подходах к осуществлению поставленной цели – избавиться от страданий.

Гаутаме Будде докучали брахманское высокомерие и пустословие. Прежде всего они выражались в бесконечных поучениях «дваждырожденных». Он, несомненно, ценил брахманскую ученость, но схоластические рассуждения, от кого бы они ни исходили, провоцировали его волю и развитый ум на достойные и убедительные по используемой аргументации ответы. В них чувствовалась осведомленность Первоучителя о той повседневной жизни, которую он словно бы не замечал. Как свидетельствуют сутры (сутты) из Трех Корзин, видеть в Гаутаме Будде человека не от мира сего означает поддаться поверхностным впечатлениям. Как правило, все его ответы отличались ироничностью и остротой по стилю и смыслу. Приведу одну историю, некоторыми сюжетными линиями дополняющую рассказанные в восьмой главе предыдущие предания о мытарствах рода шакьев, взятые мною из старейших буддийских текстов Дигха-Никая (яз. пали – Собрание пространных учений) и Махавасту (санскр. – Великая история). К тому же они в какой-то степени представляют комментарий Гаутамы Будды к теме «инцеста» и его взгляды на жизнь отшельников и брахманов. Эта история излагается в Дигха-Никае, первой книги из Второй Корзины, в уже упомянутом мною разделе Амбаттха-сутта (санскр. – Сутра) (пер. с пали А. Я. Сыркина).

Обсуждение в брахманских кругах темы, распространенного среди незваных гостей инцеста, и трактуемого как свидетельство их низкого происхождения, с течением времени приобрело еще большую остроту. Требовались убедительные доводы и соображения, почему такие возмутительные, неприглядные и аморальные отношения вообще имели место среди шакьев. В буддийской литературе этому явлению дается всестороннее объяснение. К тому же во многих случаях самим Гаутамой Шакьямуни Буддой, как уже убедился читатель, выявляются и анализируются причины появления инцеста среди его сородичей. Ведь он учил смотреть спокойно даже на более удручающие и безнравственные вещи и находить ответ на вопрос, почему это произошло. Некоторые из таких историй припишут сакское происхождение Гаутаме Будде.

В них будет утверждаться, что род шакьев, или сакьев, по-видимому, пошел от правителей, царей, избираемых Советом вождей могущественных союзов сакских племен, набеги которых оставили след в древней истории человечества.

Различия между разными версиями об изгнании пращуров Сиддхартхи Гаутамы слишком велики и, как объясняет Эдвард Томас, «свидетельствуют об отсутствии единого варианта генеалогии»⁶.

Более того, он исключает всякую вероятность того, что у генеалогии шакьев была историческая основа⁷. С этим его утверждением трудно согласиться.

Нам повезло, что сохранилась Дикха-Никая с ее разделами, названными именами определенных людей. Вероятно, это были конкретные персонажи, существовавшие в окружении Гаутамы Будды или пришедшие в общину после его кончины..

Раздел Амбаттха-сутта (сутра) повествует о пребывании Гаутамы Будды с пятьюстами монахами в густой роще Иччхананкала, расположенной в царстве Кошала, и о его встрече с Амбаттхой, юным учеником брахмана Поккхарасади, известного своей мудростью и добродетельным нравом.

Обожествление Первоучителя достигло апогея. Вот что услышал престарелый брахман Поккхарасади о Гаутаме Будде: «Он – Блаженный, архат, всецело просветленный, наделенный знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный. Он возглашает об этом мироздании с мирами богов, Мары, Брахмы, с миром отшельников и брахманов, с богами и людьми, познав и увидев их собственными глазами. Он проповедует истину – превосходную в начале, превосходную в конце, в ее духе и букве, наставляет в единственно совершенном чистом целомудрии. Поистине, хорошо лицезреть архатов, подобных ему» (пер. с пали А. Я. Сыркина). Вот какие славословия услышал брахман Поккхарасади в адрес Гаутамы Будды.

Эта гроздь восхваляющих эпитетов, изрядно увядшая от частого использования, не должна вводить нас в заблуждение. От перебора пышных и громоподобных титулов, как известно, пестрит в глазах и закладывает уши. Могу представить, как Первоучитель, несмотря на выработанную им бесстрастность, услышав подобные дифирамбы, поморщился бы и направил свои стопы в другую сторону от своего хорошо обученного риторическим фигурам последователя. А может быть, остался бы, как всегда, бесстрастным. По правде сказать, к лести он относился, как к пылающему солнцу в пустыне. Стойко ее переносил.

Как бы там ни было, брахман Поккхарасади заинтересовался Гаутамой Буддой и послал на встречу с ним своего юного ученика по имени Амбаттха, несмотря на молодость, уже изрядно преуспевшего в знании ведийских ритуалов, грамматики, брахманского этикета и прочих науках. К тому же Амбаттха принадлежал к знатному семейству. Поккхарасади было любопытно узнать, соответствуют ли в самом деле Гаутама Будда и его деяния неувядаемой и бессмертной славе или его слава – быстро рассеивающийся дым, не более того.