Текст книги "Будда"

Судя по всему, брахман Поккхарасади не был высокого мнения о Гаутаме Будде. Это нетрудно заключить по поведению Амбаттхи в буддийской общине.

Появившийся там посланец брахмана повел себя вызывающе. Первоучитель, которому в то время было близко к восьмидесяти, сидел на полу в окружении молодых монахов в обычной йоговской позе. Амбаттха, скороговоркой произнеся какие-то дежурные приветствия, принялся расхаживать по помещению взад и вперед, изредка останавливаясь с таким видом, словно его приход – щедрый дар буддийской общине, который она едва ли заслужила. Гаутама Будда, заинтересовавшись вольным поведением незваного гостя, переменил позу йога на позу возлежащего человека. Голова Первоучителя оперлась на правую руку, левая нога легла на правую, а левая рука простерлась вдоль тела. Эта поза в буддийской иконографии называется «возлежащий Будда в ожидании нирваны».

Самовлюбленного юношу, нервно и агрессивно вышагивающего перед Гаутамой Буддой, остановили слова Первоучителя, спросившего, почему тот так бесцеремонно ведет себя. Правила этикета того времени требовали от беседовавших друг с другом людей, чтобы они находились при разговоре в одинаковом лежачем, сидячем или стоячем положении. В таком уважительном отношении к собеседнику проявлялись хорошие манеры, которые культивировали представители варны брахманов.

Гаутама Будда предполагал, что ему ответит Амбаттха. Он сознательно загонял юношу в западню. Первоучитель хотел узнать, зачем он к нему явился, с какой целью. Это с одной стороны, а с другой – подталкивал юношу к щекотливой теме разговора о варнах. Не подозревающий подвоха Амбаттха с наглой ухмылкой объяснил Гаутаме Будде, что, будь тот брахманом, он вел бы себя соответственно установленному этикету. А поскольку его собеседник из числа «негодных бритоголовых отшельников, прислужников, нечистых, происшедших из стоп родичей» (то есть по варне шудра. – А. С.), то к чему с ним церемониться? (Дикха-Никая 3: Амбаттха-сутта – пер. с пали А. Я. Сыркина.) Обращение «почтенный Готама», которое употреблял Амбаттха в разговоре с Первоучителем, в контексте сказанных грубостей только подчеркивало пренебрежительное к Первоучителю отношение.

Гаутама Будда слегка попенял Амбаттхе, что тот дурно воспитан. Со стороны юноши его деликатное замечание вызвало поток еще большей брани по адресу шакьев (сакьев). В чем только не обвинял их ученик брахмана Поккхарасади! И в том, что шакьи необузданны, грубы, раздражительны, дики, заносчивы. Обязанные по своему низкому положению слуг оказывать внимание и уважение брахманам, они пренебрегают своим долгом. Не ценят их и не чтут, как подобает это делать ничтожным людям, находящимся чуть ли не на самом дне общества.

Во всех этих обвинениях сквозила личная обида юноши. Явно чем-то шакьи ему не угодили, чем-то его оскорбили.

Оказалось, что по поручению брахмана Поккхарасади Амбаттха недавно побывал в Капилавасту и оказался на собрании жителей города. Вероятно, в работе собрания был объявлен перерыв, и сидевшие на высоких лавках взрослые шакьи и их юные сыновья, не обращая внимания на чужого человека, шумно общались друг с другом. Смеялись, толкались в шутку локтями, словом, как могли, расслаблялись после обсуждения какой-то сложной проблемы. К тому же никто даже не предложил Амбаттхе присесть. Ученик брахмана Поккхарасади счел такое поведение шакьев неприличным и дерзким по отношению к нему самому и ко всем брахманам.

Ответ Гаутамы Будды на высказанные Амбаттхой обиды был краток и опирался на наблюдение из жизни природы: «Даже перепелка, Амбаттха, маленькая птичка, и та щебечет, как хочет, в своем гнезде»⁸ (пер. с пали А. Я. Сыркина).

Здесь подходим к самому главному, ради чего написана эта сутра, – к происхождению рода Амбаттхи и Гаутамы Будды. Одаренный редкой проницательностью, Первоучитель понял, что вся аргументация его оппонента зиждется на одном утверждении – на априорном превосходстве брахманов над всеми другими варнами. Чтобы получить доступ к сердцу Амбаттхи, необходимо было взять под сомнение его брахманское происхождение. Может быть, тогда до него дошло бы, что высокомерие брахманов ни на чем не основано. Оно всего лишь мертворожденное детище неразвитого и темного ума.

Тут я подхожу к центральному эпизоду в разговоре Гаутамы Будды с Амбаттхой. Первоучитель спросил юношу, из какого он рода. Тот с гордостью ответил, что происходит из благородного рода Канхаяна. (Этот ответ послужил возвращением к исходному пункту в легенде, которую я изложил на предыдущих страницах, – о царском происхождении шакьев.)

Обратимся к речи Гаутамы Будды в Амбаттха-сутте (сутре): «Если можно вспомнить, Амбаттха, с самого начала твое происхождение по матери и отцу, то оказывается, что сакья – дети господ, а ты – сын рабыни сакьев, ведь сакьи, Амбаттха, считают своим предком царя Оккаку. Когда-то давно, Амбаттха, царь Оккака, желая передать царство своей любимой и дорогой первой супруге, побудил оставить страну старших сыновей Оккамукху, Каранду, Хиттхиния, Синипуру. Оставив страну, они нашли прибежище на склонах Гималаев на берегу лотосного пруда, в большой роще деревьев сака. Из боязни нарушить чистоту рода они вступили в сожительство со своими сестрами. (…) И вот с тех пор, Амбаттха, они известны как сакьи. (…) А у царя Оккаки, Амбаттха, была рабыня по имени Диса. Она родила черного ребенка. Едва родившись, Канха заговорил: „Омой меня, мама, искупай меня, мама, освободи меня, мама, от нечистоты, я принесу вам пользу“. И вот, подобно тому, Амбаттха, как люди называют теперь демонов демонами, так же точно, Амбаттха, люди называли в то время демонов „черными“. И вот с тех пор, Амбаттха, его потомки известны как род Канхаяна. Итак, Амбаттха, если вспомнить с самого начала твое происхождение по матери и отцу, то оказывается, что сакьи – дети господ, а ты – сын рабыни сакьев» (пер. с пали А. Я. Сыркина).

Стоит еще добавить, что Гаутама Будда спросил без всяких обиняков Амбаттху, не слышал ли он из разговора старших, престарелых брахманов, наставников его наставников, откуда происходит род Канхаяна и кто предок рода Канхаяна. Задавая этот вопрос, Первоучитель окончательно загоняет Амбаттху в западню.

История о низком происхождении Амбаттхи всполошила монахов. Они встали на защиту незваного гостя и ожидали от него немедленного опровержения сказанного Первоучителем. Короче говоря, они верили, что юноша найдет весомые контраргументы для опровержения ложных слухов о своем низком происхождении. Три раза монахи обращались к искусному в речах юному Амбаттхе с просьбой честно ответить: ошибается Гаутама Будда или нет. Если же Амбаттха уйдет в гордом молчании, говорили они, то ему не поздоровится – его голова расколется на семь частей от горящей и сверкающей, как молния, булавы якши Ваджрапани. Несмотря на эту угрозу и призывы монахов прояснить истину, юноша стоял, наклонив голову и не проронив ни слова, до тех пор, пока над его головой действительно не появился со своей булавой грозный воин Ваджрапани – охранитель Будды и воплощение его могущества.

Дойдя до этого места в Амбаттха-сутте, понимаешь, как быстро эволюционировало учение Гаутамы Будды после его ухода в Паринирвану. Силы слова для его последователей оказалось недостаточно, потребовались более устрашающие средства принуждения к правде и добру.

Булава, естественно, подействовала на Амбаттху, и он немедленно подтвердил правдивость слов Первоучителя, припал к его стопам и признал себя человеком «подлого» происхождения. Интересно отметить, что молодые монахи, многие из которых были из брахманов, после такого признания почувствовали себя оскорбленными в лучших чувствах и набросились на своего сверстника с упреками и оскорблениями.

Гаутама Будда тут же остановил их нападки на Амбаттху, немедленно взял юношу под свою защиту и продолжил рассказ о его предке по имени Канха. То, что он поведал, повернуло ход разговора в нужное ему русло: «Не надо вам, юноши, чрезмерно унижать юного Амбаттху, говоря, что он сын рабыни. Этот Канха был великим мудрецом. Уйдя в южную страну и изучив священные брахманские тексты, он предстал перед царем Оккакой и попросил в жены его дочь Кхуддарупи. Тогда воскликнув: „Кто же это такой, будучи сыном рабыни, просит в жены мою дочь Кхуддарупи!“ – царь Оккака, разгневавшись и выйдя из себя, наложил стрелу на тетиву. И вот он не смог снять ее с тетивы. Тогда юноши, приближенные, советники, подойдя к мудрецу Канхе, сказали так: „Господин, да будет благополучие царю, да будет благополучие царю!“» (пер. с пали А. Я. Сыркина). Царь Оккака вообще потерял дар речи и с ужасом вытаращился на наглого и незваного гостя. Что уж тут говорить о его приближенных – магнетизм Канхи ввел их в замешательство.

Таким вот оригинальным образом представился будущему тестю и его клевретам пришедший свататься мудрец Канха. Он предложил царю не направлять стрелу ни вниз, ни вверх. В первом случае – разверзнется земля, а во втором – семь лет не будет дождя. Он посоветовал направить стрелу в старшего сына, наследного принца. В этом случае, как уверил всех присутствующих Канха, мальчик не пострадает, но страна будет процветать и пройдут в нужное время обильные дожди. Все так и произошло, как сказал Канха, – и получил в жены от оторопевшего и напуганного царя его дочь.

Вывод Будды Шакьямуни был неожиданным для монахов: «Не надо вам, юноши, чрезмерно унижать юного Амбаттху, говоря, что он сын рабыни. Этот Канха был великим мудрецом».

Глава двенадцатая
Мистерия, или литургическая драма

О том, как достичь мировой гармонии, о выборе эффективных средств для достижения этой цели, о причинах интереса к учению Будды у жителей небуддийских стран, о различных путях искупления смерти с их плюсами и минусами, о гуманизации мира по-буддийски, о Восьмеричном пути к нирване и последнем месяце жизни Просветленного в сансаре

В брахманизме и индуизме высшая из целей человеческого существования – мокша, освобождение, избавление от всех страданий, выход из круга или колеса сансары – круговорота рождений и смертей и ограничений материального существования. В самом деле, индус относится к жизни, которая снова и снова возобновляется в новых телах, в новых веках и в новом пространстве, как к непрекращающейся череде страданий. Это, согласитесь, для человека малоприятная и устрашающая перспектива. Парадокс состоит в том, что его волю к выживанию в любых условиях питает страсть постоянно и терпеливо улучшать свое телесное обличье и социальное положение в будущих рождениях ради окончательного избавления от этой же земной жизни.

Чем не захватывающий спектакль с бесконечной сменой декораций и разнообразием масок, длящийся целую вечность? С той лишь разницей, что индусы обращаются к историям о приключениях богов, их потомства и окружения, а Будда черпает примеры для своих поучений и максим из обычной повседневности. Потому-то возникают незначительные жанровые расхождения: у индусов появляется мистерия, а у буддистов – литургическая драма. Между тем одни и другие рассматривают поступательное развитие земной жизни как движение от лучшего к самому худшему.

Существуют, однако, принципиальные и глубокие расхождения между индусами и буддистами. Они отвергают земной мир по разным причинам.

Индусы признают его априорно ненастоящим, иллюзорным. Его невозможно изменить в лучшую сторону. Любое действие человека по исправлению мира ни к чему хорошему не приводит и даже греховно.

Буддисты исходят из утверждения, что все во Вселенной взаимосвязано и взаимообусловлено. Поэтому в орбиту сансары входят и небесные миры. Для раннего буддизма это очевидная истина. Так думают и индусы. А вот дальше – расхождения.

Поле битвы за освобождение от сансары перенесено буддистами из внешней среды в их собственный ум, вовнутрь их индивидуального сознания. Будда Шакьямуни своим Учением, сняв ответственность с богов за печальную участь живых существ, томящихся в пределах сансары, произвел настоящий переворот в головах не только своих соплеменников, но и миллионов людей во всех концах света.

Ведь еще при его жизни мудрейшие из мудрых доходчиво и аргументированно доказывали, что быть ассенизатором собственных мозгов – дело не столько неблагодарное, сколько бессмысленное. В то же время они соглашались с тем, что «разруха в жизни начинается с разрухи в голове».

Гаутамой Буддой было предложено и впрямь невообразимое по оригинальности учение, предлагающее эффективный метод гуманизации окружающего мира. Суть его подхода к осуществлению задуманного заключалась в том, что каждый человек начинает радикальные преобразования с самого себя, считая себя частью тленного всеобщего. Между тем личностное спасение от рутинного, неправедного и абсурдного существования происходит в буддизме в содружестве с единомышленниками, с теми, кто принял идеи учителя. Так появляется буддийская община, сангха, первоначально состоящая не только из одних монахов, но и мирян, согласных придерживаться строгих правил общежития и скромного образа жизни. Будда также запрещал своим бхикшу сексуальные контакты с женщинами. Среди его первых новобранцев преобладали те, кого не пощадила жизнь, кто оказался на обочине общества. Но рядом с ним были и вполне благополучные юноши из высших варн. Как правило, люди соглашались на подобные условия совместного проживания либо от безысходности, либо томимые духовной жаждой, либо просто бежали от пресыщения прежней разгульной жизнью.

Через несколько веков границы добра и зла, обозначенные Гаутамой Буддой, приобрели более четкие и рельефные очертания. Происходящие в Индии и в сопредельных ей странах эпохальные события, связанные с созданием империй, приводили к непрекращающимся войнам с огромными человеческими жертвами. Естественно, в этой угнетающей сознание социально-психологической ситуации от буддистов потребовались большая определенность и четкость в этических и моральных оценках. Именно это обстоятельство стремительно увеличило до невероятного объема количество буддийских сочинений – сутт и джатак.

В основе этих произведений, явно тяготеющих к назидательной мудрости и лишенных двусмысленности в советах, как следует выстраивать свою жизнь, торжествуют идеи смирения, терпеливости и самообладания. Представления о мудрости и добродетельности обретают буддийский смысл. Быть мудрым и добродетельным означает милосердное и сострадательное отношение к живым существам, обуздание ложно направленных мыслей, сохранение серьезности в рассуждениях и поступках, умеренность в желаниях вплоть до самоограничения и воздержания, безразличие к чувственным удовольствиям, отсутствие привязанности к чему-либо и суетности в действиях, умение сохранять бесстрастность в любых ситуациях.

Прошли века. Но особенно после двух мировых войн двадцатого столетия неизреченная мысль Будды, заявившая о себе в поступках Первоучителя и составляющая сердцевину его учения, настолько мощно выделилась среди других его откровений, что стала видна всем, как солнце на небосводе. Мысль эта непосредственно затрагивает судьбу нашей популяции. Вот ее незатейливое содержание: как только идеи Будды о всечеловеческом единстве и братстве войдут в массовое сознание, появится хоть какая-то, пусть и слабая, надежда, что поступь истории человечества наконец-то навсегда распрощается со своей давящей тяжестью и не будет безжалостной к людям, как это обычно происходит.

И снова перед нами очередной парадокс буддизма – апология полного равнодушия к внешнему миру и такая трогательная о нем забота. В этой мысли заявляет о себе характерное для проповедей Сиддхартхи Гаутамы Будды яростное вторжение реальности в мир бесстрастной нирваны.

С осознания несовершенства жизни и страстного желания найти ответ, как преодолеть страдание и обрести вечную полноту бытия, начался путь Сиддхартхи Гаутамы к пробуждению, к Просветлению. Путем проб и ошибок он выработал собственную систему взглядов. Парадокс в том, что по мере движения его мысли к Четырем Благородным Истинам Будда пришел к «развеличиванию» своей прежней личности, своего эго. Подобная ригористическая позиция соответствовала духу его учения.

Сиддхартха Гаутама, сделавшись Просветленным и претерпев глубокое духовное преображение в пучине жизненных страданий, был решительно против культа собственной личности. Ведь он дал метод, следуя которому любой из его учеников и почитателей смог бы достичь собственными усилиями такого же результата – обрести состояние Просветления. Человек, добивающийся нравственного самоусовершенствования, не нуждается в поводыре. Его товарищи по общине своим отношением к нему оценивают его духовные успехи и неудачи. Он ни от кого не зависит в достижении поставленной цели. Он не позволяет манипулировать собой, не перекладывает ответственность на кого-то еще и не возводит в культ человеческую судьбу Гаутамы Будды.

Никто не сказал о своем учении лучше, чем сам Гаутама Будда. Теми мыслями, которые я сейчас приведу, кроме него, не делился со своими последователями ни один Первоучитель за всю историю человечества. Эти рассуждения прозвучали в городе Кесапутте в обращении Гаутамы Будды к каламам – народности или сообществу людей, живших на севере Индии: «Не следуйте тому, что обретено в силу предания, или повторным повествованием, или тому, что содержится в священном писании, ни особым рассуждениям; не следуйте тому, что обретено в силу кажущейся способности другого человека, ни соображениям: „Этот бхикку – наш учитель“. Каламы, когда вы сами знаете: „Эти вещи не заслуживают порицания; эти вещи хороши; эти вещи одобряют мудрые люди; обдуманно предпринятые и исследованные; и соблюдаемые эти вещи ведут к пользе и счастью“, – приступайте к ним и пребывайте в них»¹.

Разве что Фридрих Энгельс (1820–1895) в письме к Ф. А. Зорге подошел с формальной точки зрения ближе всего к Гаутаме Будде. Я имею в виду высказывание Энгельса, что марксизм рассматривается переехавшими в Америку немецкими социал-демократами «доктринерски и догматически, как нечто такое, что надо выучить наизусть, и тогда уж этого достаточно на все случаи жизни. Для них это догма, а не руководство к действию»². По существу же, я думаю, нет более удаленных друг от друга учений, чем буддизм и марксизм, творчески переработанный В. И. Лениным, И. В. Сталиным и другими последователями К. Маркса и Ф. Энгельса.

Представим себе причины появления учения Будды в психологическом аспекте. Его доктрину вполне возможно рассматривать как интеллектуальную и бескомпромиссную реакцию на личные переживания благородного и совестливого в своих помыслах и действиях человека. Не по нутру Сиддхартхе Гаутаме была жизнь, до мелочей регламентированная ритуалом, в который входили кровавые требы – забой животных, жизнь, которая освящалась непререкаемым авторитетом и всевластием брахманов. Подобные жертвоприношения объяснялись брахманами как радикальное средство очищения. Такими же благотворными и богоугодными жертвоприношениями были войны, которые вели правители-кшатрии с целью захвата соседних земель и охраны от врагов своей территории и подданных. И вот что в связи с этим бросается в глаза.

Перед нами предстает рефлексирующая романтическая натура с эгоцентрическим характером и аналитическим складом ума. Для нее уже неприемлем кастовый, категорический императив служения интересам брахманского сословия.

Сын правителя небольшой республики не собирался находиться в потоке бессмысленной и неправедной жизни. Ведь она, по точному наблюдению выдающегося русского ученого Владимира Николаевича Топорова, «услужливо подсовывала готовые ответы в виде старых догм исчерпавшей себя ведийской мифологии, в виде ритуальных клише, жестоких жертвоприношений, изнуряющего аскетизма, в котором истинное подвижничество переплеталось с фокусничеством и саморекламой»³.

Этот всепроникающий принцип подчинения личных и клановых интересов духовному диктату брахманов ограничивал бытовую свободу Сиддхартхи Гаутамы и мешал вольному движению его мысли. Ему были также малоинтересны схоластические, спекулятивные рассуждения о мире и человеке. Он желал оставаться свободно мыслящим человеком. Это означало наслаждение уединением. В нем он испытывал благоговение перед многообразием жизни. Перед людьми, зверушками, птицами, деревьями, цветами, небом, реками и ручьями. Перед всем, что радовалось, страдало и, как он вскоре выяснил, со временем неминуемо умирало вокруг него.

Все началось в тот достопамятный день, когда Гаутама Шакьямуни, став Буддой, «повернул колесо дхармы», то есть начал проповедовать свое учение, предлагая людям новый путь освобождения из круговорота обусловленных причиной и следствием рождений и смертей. Согласно буддийской традиции, это случилось в 558 году до н. э. Ученые между тем предлагают другую дату – 388 год до н. э.

Буддизм в его первоначальном виде был встречен сильными мира сего как эффективное лекарство и как благотворная сила, способные смягчить последствия распада родового уклада. От него ждали снижения температуры напряженности между «благородными» и «низкими» сословиями. Большие надежды вызывала также его способность мирным путем ввести в берега разбушевавшуюся народную стихию, состоящую из бездомных людей, выброшенных за пределы привычной и налаженной жизни. Ведь стратегия «злом злых погублю» себя не оправдывала, а только усиливала разлад и хаос в обществе.

Гаутама Будда, добившись авторитета лидера, сплотил многочисленную социальную группу обездоленных людей «общей программой действий и идей»⁴. Именно эта программа эффективно содействовала социальной адаптации нищих бродяг и разбойников через создание многолюдной общины просящих подаяние монахов. Разумеется, для достижения такой благородной цели ему понадобились сподвижники недюжинного ума и твердого характера.

Почему эти несчастные люди пошли за Гаутамой Буддой? Не потому ли, что их отщепенство он оформил созданием монашеского ордена? В этом ордене скитальцы, разрозненные, павшие духом, униженные нищетой, вновь обрели Семью и Отчий Дом. Именно авторитет, который они неуклонно приобретали в народе, изменил содержание слова бхикшу, бхиккху. До Гаутамы Будды оно относилось к побродяжкам, к тем, кто ходил от деревни к деревне, от города к городу и попрошайничал. Теперь же так называли монахов ордена, созданного Первоучителем. Гаутама Будда вернул этим людям чувство собственного достоинства и «узаконил» их свободу. На первых порах они воспринимались населением, среди которого появлялись как монахи одной из многочисленных индуистских сект. Такой взгляд на последователей буддийского учения просуществовал, однако, недолго.

Гаутама Будда предложил каждому из нас смотреть на окружающий мир не под каким-то особым углом зрения, а видеть его стереоскопически – объемно. Воспринимать мир осознанно, без предубеждений и иллюзий. С Совершенного Воззрения (санскр. – самьяк дришти) начинается предложенный буддизмом Восьмеричный путь, ведущий к нирване. Значение понятия самьяк шире, чем значение слова совершенный. Это и вся полнота, целостность и совершенство производимого действия, и альтернатива чему-то несовершенному и одностороннему. И главное – это не умственное, отстраненное признание Четырех Благородных Истин, а переживание их всем своим существом.

За Совершенным Воззрением следует Совершенная Мысль (санскр. – самьяк самкальпа). Человек, вступивший на буддийский путь, производит полную ревизию всего того, что содержится в его сознании. Он устраняет омрачения (клеши) рассудка, вызванные необузданными чувствами и ненавистью к окружающему миру, ко всему тому, что в нем находится.

Третий решительный шаг, сделанный буддистом, это Совершенная Речь (санскр. – самьяк вака). В ней отсутствуют ложь, клевета, грубость и ненормативная лексика.

Четвертое условие, содействующее обретению состояния нирваны, – Совершенное Действие (санскр. – самьяк карманта). Это действие избавлено от пяти грехов: от причинения вреда живым существам, воровства, порочного сексуального поведения, злоупотребления доверием путем лжи и обмана, пьянства и принятия наркотиков, приводящих к потере человеком самоконтроля.

Пятым условием является Совершенная Жизнь, или Образ Жизни (санскр. – самьяк аджива). Это жизнь, в которой ради ее улучшения не уничтожают и не гнобят себе подобных. Это жизнь, направленная к Просветлению и освобождению из сансары.

Шестое необходимое условие для достижения благой цели – Современное Усилие (санскр. – самьяк въяяна). Оно состоит из усилий человека уничтожить зло в собственном сознании, создать возможности для появления в нем благих качеств и развития их. Благие качества человека в буддийском учении также четко обозначены. Это собранный ум, умение распознать истинное, сохранение в себе энергичности, вдохновения, безмятежной ясности в действиях, сосредоточенности, а также равностности, то есть сохранения сбалансированности мыслей и действий и внутреннего баланса.

Седьмое условие – Совершенное Памятование (санскр. – самьяк смрити). Это постоянный самоанализ, способствующий преобразованию сознания, переходу его на более высокий уровень.

И, наконец, наступает Совершенное Самадхи (санскр. – самьяк самадхи). Благодаря ему преодолеваются в человеческом сознании существующие в нем понятийные представления. Человек достигает высшей мудрости. А дальше – нирвана.

Последние годы жизни Гаутамы Будды проходили в дороге, в движении и встречах со многими людьми. Он не представлял себя в роли домоседа. Истинносущий не задумывался о том, где закончится его земной путь. С подобным образом жизни он давно сроднился и ничего другого себе не желал. Его многолетний маршрут «Раджагриха – Шравасти» разнообразили частые посещения шести главных городов племен личчхавов, були, колийев, маллов, шакьев. Это были Вайшали, Аллакапа, Рамаграма, Пава, Кушинагар, Капилавасту и множество деревень в стороне от главных дорог. Наиболее известные из этих деревень – Наланда, родина Шарипутры и Маугальяяны, и Махатиттха, родина Махакассапы, или Кассапы Великого. О деревенских жителях Просветленный никогда не забывал.

Гаутама Будда особенно ждал, когда с юга, со стороны Индийского океана придет муссон. Очередной сезон дождей означал благословенное время ритрита, когда Первоучитель щедро делился мудростью со своими последователями. Трехмесячное уединение, сопровождаемое непрекращающимся ливнем, создавало благоприятные условия для медитации и способствовало размышлениям.

После воцарения Вирудхака в Кошале оставаться Просветленному в Шравасти было небезопасно, и он опять перебрался в Раджагриху. После смерти Дэвадатты царь Магадхи Аджаташатру относился к Гаутаме Будде с подчеркнутым уважением, стал его мирским последователем.

Истинносущий в последние два года перед уходом в Паринирвану основательно уставал не от длительных пеших переходов, а от общения с большим количеством монахов. Силы у него были на исходе, не те, что прежде. Он в шутку сравнивал себя с разбитой телегой. Все чаще и чаще Просветленный предпочитал путешествие в сопровождении трех-четырех бхикшу, но обязательно среди этих людей должен был находиться его двоюродный брат и секретарь Ананда.

Ступа поклонения Сангхе (деталь композиции). I–II вв. до н. э. Штат Мадхья-Прадеш. Индия

Первоучителя тревожили планы царя Магадхи Аджаташатру захватить находящиеся к востоку от него независимые республики. Маллы, Видехи, Личчхавы, Колийи и Вадджи знали о грозящей им опасности и создали оборонительный союз. Но все-таки они были не настолько едины и сильны, как царство Магадха с его изо дня в день крепнущей военной мощью. Он видел, как растут среди его жителей неприязнь и агрессивность к другим племенам, как одна за другой появляются хорошо укрепленные крепости.

Гаутаме Будде становилось в тягость находиться среди этих жаждущих крови, жадных до военных трофеев беспринципных и корыстолюбивых людей! Не лучше обстояли дела и в Кошале. Люди в этих царствах в течение сорока пяти лет его проповеднической деятельности определенно менялись в худшую сторону.

Карен Армстронг права в своем объяснении желания Истинносущего найти для себя «края, лежащие в стороне от жестоких страстей новой жизни»⁵. Недаром свой последний, сорок пятый ритрит он провел не в Раджагрихе, не в Шравасти, а в Вайшали, у личчхавов. Он помнил, какую радушную встречу устроил ему этот народ, когда он гостил в Манговой роще у Амбапали. Личчхавы не забыли, что Гаутама Будда и врач Дживака остановили эпидемию чумы, свирепствовавшую в их городе.

В середине ритрита Просветленный тяжело заболел. Возможно, это была дизентерия, но он болел мучительно и долго. Ананда уже не надеялся на его выздоровление. К счастью, Истинносущий преодолел свою хворь, к нему вернулись силы, и к концу сезона дождей он уже был на ногах. Неподалеку от Вайшали в Великом Лесу Просветленный произнес свою последнюю проповедь. Ее лейтмотивом была мысль: «Монахи и монахини! Продолжайте жить в духе Пути, чтобы наделять всех существ покоем, радостью и счастьем»⁶. После этого ритрита Гаутама Будда продолжил свое путешествие.

Истинносущий симпатизировал обреченным племенным республикам личчхавов, були, колийев, маллов. Не забывал он и о своем народе – шакьях. Но как это обычно бывает, внутренние раздоры сделали свое дело, и вскоре все эти государственные образования потеряли свою относительную независимость.

Гаутаму Будду, при всей его бесстрастности, глубоко затронула гибель земляков. Согласно преданию, резня, которую устроил Вирудхака, новый царь Кошалы, поражала изощренной и бессмысленной жестокостью. Детская обида нового царя созревала так долго, что превратилась в беспредельную месть. Его воины не пощадили даже грудных младенцев. Вирудхака сохранил жизнь лишь пятистам девушкам из Капилавасту с единственной целью – украсить ими свой гарем. Когда же они начали насмехаться над ним, выкрикивая ему, кто он есть на самом деле, этот злодей приказал своим воинам умертвить бесстрашных красавиц самым мучительным способом. Им подрезали короткими мечами сухожилия рук и ног и сбросили в широкий ров. Умирая в течение несколько дней, они в своих невероятных страданиях взывали к Истинносущему, но не в его силах было им помочь, ведь карма бесстрастна и справедлива. Приговор живому существу определяют не эмоции судьи и защитника, а последствия благих и дурных деяний, чувств и мыслей подсудимых в их предыдущих рождениях. Что же такого ужасного когда-то совершили шакьи, что судьба обошлась с ними настолько сурово? Предание свидетельствует, что Первоучитель узрел в деяниях шакьев прежних времен отравление ими реки ядом.