Текст книги "Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков"

В Духовной Академии редкого в этих стенах представителя знатной дворянской фамилии встретили с настороженностью. Алексей Храповицкий не смутился, увидев равнодушие иных студентов к вере и устремленность к канцелярским должностям, а не к монашеству или пастырству; он не разочаровался, осознав упадок богословской науки, вследствие чего любимыми предметами учащихся оказались светские науки – литература, история, философия, психология; он был уверен, что при всех недостатках академия есть лучшая в России высшая школа. К счастью, и среди студентов, и среди преподавателей Храповицкий смог обрести близких по духу людей.

Новый студент обнаружил, что академическая церковь находится в некотором забвении: она была настолько мала, что там могло поместиться менее половины учащихся; архиерейские службы там не совершались уже 17 лет, и даже митрополит Петербургский Исидор (Никольский) посещал ее крайне редко; внешнее убранство храма было скудно. Алексей Храповицкий не мог с этим смириться: и академию, и ее церковь он воспринимал как кровно свои. Поэтому он привлек столичных знакомых своей семьи к пожертвованиям на академический храм; используя знакомства в высших кругах духовенства, стал налаживать архиерейские богослужения; стал привлекать товарищей – студентов к участию в богослужении, тем более что некоторые были посвящены в стихарь. В общем, он стал неофициальным ктитором этой церкви.

Сам Алексей в 1882 году произнес свою первую проповедь на тему о призвании духовно-учебных заведений; вторую проповедь ему довелось произнести летом 1883 года в имении родителей, в сельской церкви села Ватагино, в годовщину сибирской моровой язвы. «За что наказывает нас милосердный Господь? – вопрошал проповедник и отвечал: – Каждый из нас имеет за собой столько грехов, что он всегда достоин казни Божией… Будем заботиться о том, чтобы учить своих детей добру и вере в Бога, а также отучать их от всего худого. Будем обходиться с ними ласково, как с друзьями Христовыми, чтобы не прогневить их великого заступника Господа Иисуса. А наипаче должно стараться не возмущать чистых душ младенческих жестокостью и бранью, чтобы не озлобить незлобивых. Если воспитаете детей ваших и сделаете их праведными и добрыми людьми, то и они будут покоить вас в старости и ходить за вами в болезнях, замолят ваши грехи, когда вы умрете. Тогда люди будут благочестивее, и Господь не будет карать общими бедами, и все будем жить спокойно и счастливо во всяком благочестии и чистоте (1 Тим. 2, 2)». В 1885 году в той же сельской церкви произнесена его третья проповедь – на праздник Богоявления: Господь, не имея ни малейшего греха, «принял крещение от Своего слуги для того, чтобы научить каждого из нас не возноситься, не думать о своих добродетелях, не гордиться, но замечать только свои грехи и постоянно каяться в них перед Богом и смирять себя перед людьми… Не затем мы живем, братья-христиане, чтобы гоняться за богатством и почетом, а затем, чтобы все делать по-Божьему и улучать вечное спасение» (14, с. 370–374). Первые юношеские проповеди были не только отличными образцами гомилетического жанра. Биограф митрополита Антония – архиепископ Никон (Рклицкий) отмечал, что в них нашли свое отражение «богословские воззрения А. П. Храповицкого» (102, кн. 1, с. 95), с его особенным вниманием к вопросам нравственного богословия.

Но все же большего внимания заслуживает четвертая проповедь, произнесенная 6 апреля 1885 года в академическом храме в день 100-летия со дня кончины равноапостольного Мефодия. Двадцатидвухлетний Алексей Храповицкий сумел в ней не только выразить значение подвига великих просветителей славян, но и раскрыть непреходящее значение проповеди и просветительства для всякого христианина, тем более – для пастыря: «…их завет для всех учителей веры – стоять за истину, за Христа, невзирая ни на внешние препятствия, ни на гораздо труднейшие препятствия, внутренние, – на малодушие, маловерие, скудость любви и проч., но подвизаться на святейшем из всех служений человечеству, бесконечно превосходящем всякое другое служение – на служении апостольском, просветительном, подвизаться до последнего издыхания, до последней капли крови, претерпеть всякую обиду, всякую внутреннюю муку… И это будет не подвиг, не милость наша, но наш долг, которым мы себя связали с праведным Судией, приняв воспитание от Его Церкви, запасшись теми нравственными, умственными и научными силами, которыми наше духовное образование так далеко опережает светское» (14, с. 377). Ощутимо в этой проповеди и влияние великой русской литературы с ее высокой нравственной требовательностью и обращением к внутреннему миру простого человека: «Потому-то столь немногие из нас остаются верны своей просветительной миссии, что естественному человеку малою кажется внутренняя правда Христова учения: ему нужно, чтобы она торжествовала в том обществе, которое сильно на земле, ему стыдно упомянуть имя

Христово в светской печати, ему стыдно положить на себя крест в веселом обществе, ему не удержаться от какой-нибудь пошлой псевдолиберальной фразы в мире фразеров – он в жизни поклоняется не единому Богу, но тому началу, которое представляется ему одолевающим в данный миг… Ужели, братие и товарищи, и нам предстоит та же участь?..» (14, с. 381–382). Представляется, что в этом слове будущий владыка выразил свое credo, которому остался верен до последних дней жизни.

По милости Божией Алексей обрел в академии сердечного друга – Михаила Грибановского, старше его на семь лет, но учившегося всего курсом старше. Грибановский был сыном священника Тамбовской губернии, закончил семинарию, но из-за слабого здоровья поздно поступил в академию. Алексей восхищался эрудицией и мудростью своего старшего друга, его силой веры. В 1884 году первым из выпускников академии после длительного перерыва, Михаил Грибановский принял монашество.

Искреннее уважение студенты академии питали к ректору, протоиерею Иоанну Янышеву, впоследствии духовнику царской семьи. Вскоре его сменил епископ Арсений (Брянцев), придерживавшийся строго формального отношения к делам и к людям. Но в то же время в 1883 году инспектором академии был назначен архимандрит Антоний (Вадковский), добрый до самоотверженности, вокруг которого сформировался кружок студентов, расположенных к монашеству, так называемая Дружина. В центре кружка, естественно, оказались Алексей Храповицкий и Михаил Грибановский. Среди преподавателей академии особое влияние на учащихся имели профессор церковной истории

В. В. Болотов и профессор философии и психологии А. Е. Светилин. Именно А. Е. Светилин на третьем курсе предложил Алексею Храповицкому тему кандидатского сочинения, которое позднее было переработано им в магистерскую диссертацию: «Психологические данные в пользу свободы воли и нравственной ответственности».

Тема выпускной работы была необычной, работа потребовала комплексного исследования с привлечением данных философии, психологии и логики. В 1885 году состоялась успешная защита, работа была признана имеющей немалую важность как для философии, так и для православного богословия; ее опубликовали в 1885 и 1888 годах.

2

18 мая 1885 года, спустя четыре дня после окончания Духовной Академии, Алексей Храповицкий в 22 года был пострижен в монашество с именем Антоний в память преподобного Антония Римлянина, святые мощи которого почивали в Антониевом монастыре вблизи его родного Новгорода. По обычаю, его спросили о желательном имени, и он сам его назвал, о чем впоследствии очень сожалел, ведь новопостригаемый инок должен прежде всего проявить смирение… но таков был его характер.

Маленькая церковь была набита народом, как на Пасху, причем все отметили, что отец постриженика отсутствует, а мать, стоявшая в окружении многочисленной родни, крайне опечалена. Не многие знали, что Павел Павлович был против решения сына, но промолчал, а Наталья Петровна открыто протестовала, предлагая подождать до 30, а лучше до 40 лет. На созванном семейном совете

Алексея пытались отговорить от пострижения, но в конце концов решили, что он человек, знающий «что он хочет, а не помешанный на религиозной почве», как его представляли некоторые родные. Сам Алексей твердо заявил, что монашество – это естественный и лучший путь жизни для каждого человека и нужно предлагать вопрос тем, кто не идет в монашество, почему они этого не делают, а не наоборот (102, кн. 1, с. 112).

Талантливого выпускника академии предназначали к должности профессора кафедры философии, но иноку было уготовано иное служение. 12 июня состоялась хиротония во иеродиакона, а 30 сентября – во священника. Иеромонах Антоний был назначен на должность субинспектора академии (вторым субинспектором служил его друг, профессор иеромонах Михаил Грибановский). Вокруг них в академии образовался кружок ученых иноков, старейшим из которых был архимандрит Антоний (Вадковский). Так началось его служение в высших духовных учебных заведениях.

С искренней и самоотверженной любовью молодой иеромонах относился к студентам, видя в них своих братьев. Когда же ректор, владыка Арсений, потребовал доносить обо всех случаях формального нарушения дисциплины со стороны студентов, иеромонах Антоний отказался заниматься сыском и попросил перевести его на какую угодно иную службу. Властолюбивый ректор возмутился этим «бунтом» инока и решил примерно наказать его. Кандидата на профессорское звание перевели в провинциальный полупольский город Холм преподавателем неполной семинарии, только что преобразованной из униатской.

Это означало ссылку. Но избранным своим Господь на большие огорчения посылает немалые утешения. Во время остановки в Киеве инок Антоний встретил друга: иеромонах Михаил был отправлен служить в Иерусалим и задержался в дороге. На службе в Киево-Печерской Лавре молодых монахов утешил и ободрил сербский митрополит Михаил, который «много и одушевленно говорил о значении ученого монашества для России, славянства и всего Востока, о борьбе православной культуры с языческой европейской, о необходимости деятельного единения православных Церквей…» (102, кн. 1,с. 117). Умиленный и обрадованный, с благословением митрополита Михаила отправился молодой монах в дальнейший путь.

В Холме для него открылось большое поле приложения сил, простор для педагогической, просветительской и миссионерской деятельности, которая увлекла иеромонаха Антония. Его родные были крайне взволнованы таким назначением, но, когда Павел Павлович Храповицкий приехал навестить сына, то не только не увидел в нем никакой подавленности, а с удивлением отметил воодушевление. Когда же назначенный ректором академии архимандрит Антоний (Вадковский) поспешил вернуть в Петербург талантливого молодого соименника, тот испытал не только радость, но и некоторое огорчение. Знание проблем этого окатоличенного края позднее пригодится ему.

В 1886–1889 годах иеромонах Антоний исполнял обязанности доцента по кафедре Ветхого Завета и инспектора Санкт-Петербургской Духовной Академии. Преподавание и воспитательная работа со студентами отнимали много времени. Были подготовлены к печати статьи – «О правилах Тихония (Донатиста) и их значении для современной экзегетики» и «Толкование на книгу пророка Михея». В последней, написанной по поручению академической корпорации, иеромонах Антоний утверждал единство Ветхого и Нового Завета. Молодой инок пылко пропагандировал идею монашества среди студентов, и число иноков росло. Он часто служил в академическом храме и других петербургских церквах и быстро приобрел известность. Сил и энергии хватало для участия в деятельности общества религиозно-нравственного просвещения, и в здании Городской думы иеромонах Антоний читает доклады богословского содержания. В церковных и светских журналах появляются его статьи с подписью С. С. Б. (служитель слова Божия). Происходят важные знакомства – с великим пастырем, отцом Иоанном Кронштадтским, с видным петербургским сановником В. К. Саблером, профессорами С. А. Рачинским, О. Ф. Миллером, философом В. С. Соловьевым. Подвижническое служение кронштадтского батюшки и сама необыкновенная личность отца Иоанна оказали сильное влияние на иеромонаха Антония. Очевидно, это послужило основой для его будущего курса пастырского богословия. Правда, поначалу ревностный монах отнесся к мирянам недостаточно внимательно, но вскоре осознал свою ошибку. Постепенно иеромонах Антоний оказывается причастным к деятельности узкого слоя духовной и светской православной интеллигенции, не желающей довольствоваться существующим положением, а стремящейся к развитию духовной жизни в России.

Да, развитие необходимо, соглашался он, но тут же строго спрашивал, каковы цели развития и пути достижения поставленных высоких целей. Цели, чуждые Православию, методы, несогласные с Божиими заповедями, были не по нему. Так, несмотря на дружеские отношения с В. С. Соловьевым, отец Антоний опубликовал статьи «Подделки В. С. Соловьева» и «Ложный пророк», в которых защищал Православную Церковь от нападок знаменитого философа и обличал его отклонения от истины, склонности к полонофильству, юдофильству и космополитизму, воспевание папизма: «…имея столько действительных талантов, автор глубоко унизил их желанием представить собою и такие совершенства, коих у него не было, то есть своим постоянным ломанием, ложью и притворством…» (102, кн. 1, с. 140). Резкий тон обличений порожден столько же пылким характером автора, сколько и его искренним негодованием.

Именно в это время молодой монах начинает разрабатывать вопрос, озадачивший его еще в детские годы, – вопрос о патриаршестве. Он быстро пришел к убеждению, что упразднение Петром I патриаршества есть тяжкая рана Русской Церкви, что необходимо восстановление канонического строя церковной жизни, которое должно положительно отразиться и на развитии русского народа. В этом его решительно поддерживал архимандрит Михаил (Грибановский), и оба друга решили сделать все возможное для восстановления в России патриаршества.

В 1889–1890 годах отец Антоний в сане архимандрита исполнял обязанности ректора Петербургской семинарии, а осенью 1890 года был назначен ректором Московской Духовной Академии. Удивление вызывал возраст ректора, но не его признанные достоинства. К 27 годам отец Антоний стал одним из лучших знатоков церковного и богослужебного устава, внимание привлекли его научные статьи и блестящие проповеди, немалый авторитет он получил своей церковно-общественной деятельностью, а степень его иноческого влияния далеко превосходила влияние его старших собратьев. По его инициативе в 1892 году начинает выходить академический «Богословский вестник». Правда, авторитет столь молодого ректора иные подвергали сомнению, но отца Антония решительно поддерживал митрополит Московский Леонтий (Лебединский), узнавший его еще в Петербурге мальчиком-жезлоносцем. Управление молодого ректора многие в профессорской корпорации МДА считали жестко авторитарным, но сам архимандрит Антоний руководствовался новым академическим уставом 1884 года, который значительно ограничивал внутреннюю свободу духовных академий.

По мнению протоиерея Георгия Флоровского, «он не был исследователем, не был ученым. Но у него всегда были свои мысли, и мысли живые, и у него был особый дар их передавать или внушать. Он был почти что сверстником своих учеников, и это сразу же вводило какую-то совсем особую интимность в его педагогическое обращение и действие. И у него был свой целостный замысел и план церковного действия или воздействия» (191, с. 427–428). Искреннее, самоотверженное служение архимандрита Антония встречало отклик у его воспитанников: «Мы жили, согретые его любовью и лаской. Он впервые, может быть, для многих из нас раскрыл нам смысл православного пастырства как любовного и самоотверженного приятия в свою душу своей паствы…» (цит. по: 191, с. 428).

Ректор не ограничивался обязательными часами лекций, он не жалел своего времени и стремился передать учащимся все, почитаемое им важным и полезным. Так, в октябре 1893 года архимандрит Антоний произнес перед студентами внеклассную лекцию «Пастырское изучение людей и жизни по сочинениям Ф. М. Достоевского». С литературной, философской, но прежде всего с нравственной точки зрения он анализировал перед студентами глубины творчества великого писателя: «Достоевский раскрывает в своих сочинениях стройное и весьма полное миросозерцание: все разнообразнейшие частности жизни и мысли, нескончаемой вереницей проходящие пред его читателем, проникнуты одною нравственною идеею. В начертаниях бесчисленных типов из самых разнообразных областей общественного быта – от схимника до социалиста, от младенцев и философов до преклонных старцев, от богомолок до блудниц – Достоевский не пропускает ни одной картины… не привязанной так или иначе к своей идее… чтобы успеть высказать миру желаемые слова. Томимый жаждою этой идеи, он не успевает усовершать свои повести с внешне-художественной стороны… Читать Достоевского – это хотя сладостная, но утомительная, тяжелая работа…» (11, с. 249). В то же время нельзя не отметить чрезмерной страстности владыки Антония в признании безусловно великого писателя истинным выразителем христианских идей и учения Церкви: «Прежде всего Библия, потом церковный устав, а на третьем месте Достоевский», – даже утверждал он (13, с. LXII).

Пылкая ревность ректора академии к утверждению идеалов Христа привела его к активной пропаганде среди студентов академии иноческого пути. В монашестве отец Антоний видел не столько особый вид христианского подвижничества, сколько своего рода передовой отряд «Церкви воинствующей». Он был искренне убежден, что молодое ученое монашество должно совершенно изменить к лучшему жизнь общества в России. По ироническому отзыву протопресвитера Георгия Шавельского, отец Антоний «давным-давно усвоил положение, что “самый худший чернец лучше самого лучшего бельца” и что “пострижение в монашество – таинство, творящее сверхчудеса”», и поэтому он «принялся стричь направо и налево, не считаясь ни с возрастом, ни с дарованиями, ни с настроением, ни с прошлым, ни с настоящим студента. Скороспелость пострижений часто давала о себе знать» (203, т. 2, с. 162). Всего за время ректорства пламенного владыки Антония в трех духовных академиях им было пострижено около 60 человек, большинство из которых стали архиереями. Правда, некоторые основания для иронии у отца Георгия имелись: у иных пострижеников, решившихся на постриг под влиянием мгновенного увлечения, монашеская жизнь сложилась неудачно.

В эти годы происходит сближение ректора с инспектором МДА архимандритом Сергием (Страгородским), ставшим его учеником и младшим другом, а спустя четверть века – противником в споре о путях развития Русской Церкви. Именно ректор побудил отца Сергия защитить в качестве магистерской диссертации сочинение «Православное учение о спасении», ставшее важным вкладом в развитие отечественного богословия.

Происходит знакомство отца Антония с Л. Н. Толстым, которого позднее владыка не раз пытался вернуть в лоно Церкви. Личные отношения нисколько не препятствовали молодому монаху не раз публично критиковать ложное учение великого писателя. Например, в одной из своих статей в 1895 году архимандрит Антоний с присущей ему резкостью осуждает и католиков («папистов»), и Л. Н. Толстого: «Итак, мы имеем две крайности, допущенные еретиками в понимании вожделенного Христу единства людей. Одни понимают это единство в смысле общей административной подчиненности папе, а другие в смысле исчезновения самостоятельных человеческих личностей в одной всеобщей сущности, в Нирване буддистов, или в Безсознательном Гартмана, или в безличном же Отце жизни Толстого. Легко понять, что ни идеал латинского номизма, так мало превосходящий идею всемирной империи у языческого Рима, ни надежды наших необуддистов на всеобщее исчезновение не могут вдохнуть человеку достаточно сильных побуждений к тому, чтобы бороться со страстями и насаждать добродетели в своем сердце» (12, с. 220).

Из-за конфликта с митрополитом Московским Сергием (Ляпидевским) отца Антония в 1895 году переводят в Казань ректором Духовной Академии. 7 сентября 1897 года состоялась его архиерейская хиротония во епископа Чебоксарского, викария Казанской епархии. На новом месте молодой архиерей оказался столь же деятельным, как и ранее. В академии он читает курс пастырского богословия; уделяет особое внимание миссионерской направленности в деятельности академии: по его инициативе в 1897 году в Казани был проведен 3-й Всероссийский миссионерский съезд. В 1900 году в Казани вышло собрание трудов владыки Антония в трех томах.

В эти годы молодой епископ пережил немалое горе: он потерял друга, епископа Михаила (Грибановского), скончавшегося 18 августа 1898 года. За несколько дней до того, во время откровенных прощальных бесед владыка Антоний сказал умирающему другу: «Чувствую, что если доживу до старости, то не миновать мне больших столкновений за церковную идею, за освобождение Церкви от порабощения государственностью. Прежде я мечтал об этом, как ребенок, но теперь жизненные невзгоды убили всякую мечтательность во мне, но это столкновение будет, хотя бы я сам не желал того, и вот я приехал отчасти именно за вашим благословением». Преосвященный Михаил стал креститься и говорить с чувством: «Желаю от души и молю Бога, чтобы Он помог вам устроить вновь Церковь на канонических началах, и призываю на вас и сотрудников Его благословение. Не привел меня Бог делом в этом участвовать, ибо вот я умираю, но от всей глубины духа моего участвую в сем деле. Однако вести его нужно постепенно, не поддаваясь горячности» (102, кн. первая, с. 265). Кто знает, скольких искушений смог бы избежать владыка Антоний, имей он возможность и дальше пользоваться советами и наставлениями друга…

3

В 1900 году начинается архиерейское служение владыки Антония на самостоятельных кафедрах: в июле 1900 года – на Уфимской и Мензелинской, в апреле 1902 года – на Волынской и

Житомирской (с 1906 года – в сане архиепископа; одновременно состоял экзархом Вселенского Патриарха для Галиции и Карпатской Руси), в мае 1914 года – на Харьковской и Ахтырской.

Архипастырское служение владыки Антония проходило в условиях бурной политической и экономической жизни России, в обстановке нарастающей смуты в общественной жизни и в умах людей. В такое непростое время владыка Антоний все свои силы, весь жар сердца и огромную энергию посвящал разным видам деятельности. «Яркий представитель ученого монашества, – писал о нем И. К. Смолич, – он стремился не столько к уединенным раздумьям в тихой монашеской келье, сколько к широкой церковно-политической активности монашества, которое призвано было повсеместно руководить Церковью… От Иосифа Волоцкого он перенял идею сотрудничества Церкви и государства, а от Никона – убеждение в главенстве духовной власти в этом союзе» (158, т. 1, с. 232). Два идеала существовали для него в жизни Церкви: идеал любви и идеал власти. Он нес людям любовь к Богу и в то же время оставался убежденным в необходимости восстановления сильной и независимой церковной власти, – а это плохо сочеталось. И как показало время, «идеал любви не выдержал испытания властью…» (38, с. 85).

Первым и главным для владыки оставалось архипастырское служение. Много внимания им уделялось налаживанию в епархиях уставного богослужения и проповедничества. Владыка Антоний решительно защищал священнослужителей от притеснений и поборов со стороны властей, заботился о материальном положении клириков, но также призывал духовенство к ревностному служению, к любви к своей пастве. В то же время он не мог не видеть падения авторитета Церкви и ее основы – приходских священников. «Бывали, правда, поразительные примеры святых людей, – вспоминал о том же времени митрополит Вениамин (Федченков). – Но большею частью мы становились “требоисполнителями”, а не горящими светильниками. Не помню, чтобы от нас загорелись души… дух в духовенстве начал угасать» (31, с. 112).

В Волынской епархии по инициативе владыки Антония в 1904 году началось восстановление древнего Овручского во имя святого Василия Великого монастыря, ив 1911 году в присутствии императора Николая II был освящен монастырский храм. Особое внимание владыка уделял Почаевской Лавре, в которой (также по его инициативе) к 1912 году был воздвигнут новый Троицкий храм. Среди тысяч паломников в монастыре широко расходились «Почаевские листки» с проповедью учения Христа, но также – с антисемитским содержанием, ругательствами в адрес либералов и масонов. По мнению С. Л. Фирсова, владыка Антоний «скорее попустительствовал исходившей из Почаевской Лавры… погромной агитации, чем направлял ее… Крайне правый настрой клириков Волынской епархии был связан не только и не столько с симпатиями архиепископа Антония, сколько с традициями польского антисемитизма, чего не стоит забывать» (190, с. 297). Показательно, что в яро монархическом петербургском кружке генеральши А. В. Богданович одобряли деятельность иеромонаха Илиодора (Труфанова) в Почаевской Лавре как антиреволюционного проповедника и осуждали его перемещение оттуда в 1907 году в Царицын: «…волынский Антоний его предал, выслал его из Почаевской Лавры» (24, с. 423).

Ревностный молитвенник, владыка в 1905 году обратил внимание Святейшего Синода на отсутствие в Минеях служб нескольким святым, которым положен полиелей, и Синодом ему было поручено редактирование дополнительной Минеи. Его усилиями был издан сборник молитв, ему же Синод поручал редактирование богослужебного последования прежде формального разрешения.

В эти годы он не оставляет своей давней мысли о возвращении Русской Церкви к каноническому – патриаршему управлению, что порождает открытый конфликт со всесильным обер-прокурором Святейшего Синода К. П. Победоносцевым. Они были и внешне и внутренне очень разные люди, по-разному смотрели на место Церкви в жизни России и на перспективы церковной жизни. Стоит лишь напомнить об опасливо-недоверчивом отношении обер-прокурора к инокам. «Ох уж эти монахи! Погубят они Церковь!» – говорил он, по словам протопресвитера Георгия Шавельского, и к ученому монашеству относился «в лучшем случае с недоверием, в худшем – с пренебрежением и даже с презрением» (203, т. 2, с. 162). Один – активный деятель, готовый к немедленным преобразованиям в церковной жизни (так, как он их понимал), другой – консервативный охранитель, сознававший назревшие угрозы для России и Церкви, видевшиеся ему неодолимыми. Но оба были сильными личностями и имели одни идеалы, одну веру, оба – хотя и по-своему – служили Иисусу Христу и Церкви Его. Обоих сближали стремление к жесткому централизованному управлению Церковью и общий «дух национального Православия», возникший во второй половине XIX века и чуждый, например, митрополиту Московскому Филарету (Дроздову).

После революционной смуты 1905 года, после вступления России на путь конституционного развития, а Русской Церкви – на путь внутреннего переустроения К. П. Победоносцев подал в отставку в атмосфере революционной эйфории и почти всеобщего осуждения. И как показательно, что одним из немногих, открыто сказавшим недавно всевластному обер-прокурору слово поддержки, оказался его оппонент, архиепископ Волынский, написавший в своем письме: «Промыслу Божию угодно было поставить меня в такие положения по отношению к людям, пользовавшимся Вашим доверием, что я часто навлекал на себя Ваше неудовольствие; кроме того, мои взгляды на Церковь, на монашество, на церковную школу и на патриаршество не могли встретить в Вас сочувствия и одобрения, однако при всем том я никогда не мог сказать по отношению к Вашей личности слов укорительных и враждебных – так непоколебимо было мое к Вам уважение. Я чтил в Вас христианина, чтил патриота, чтил ученого, чтил труженика. Я сознавал всегда, что просвещение народа в единении с Церковью, начатое в 1884 году исключительно благодаря Вам и Вами усиленно поддерживавшееся до последнего дня Вашей службы, есть дело великое, святое, вечное, тем более возвышающее Вашу заслугу Церкви, престолу и отечеству, что в этом деле Вы были нравственно почти одиноки» (102, кн. 1, с. 342).

В начале 1905 года Святейший Синод направил императору составленный владыкой Антонием доклад о созыве Поместного Собора и восстановлении патриаршества. В Кабинет министров владыка адресовал записку о «желательных преобразованиях» в Русской Церкви. Тем самым, наряду с митрополитом Санкт-Петербургским Антонием (Вадковским), С. Ю. Витте, Л. А. Тихомировым и группой петербургских священников, архиепископ Антоний открыл путь к переустройству церковной жизни в России.

Стоит заметить, что резко критически он оценивал не только церковную власть, но и власть светскую, царскую. Он знал многие случаи прямого вмешательства государя (а подчас и императрицы Александры Федоровны) в сугубо церковные дела, ярчайшим примером чего стала епископская хиротония малообразованного Варнавы (Накропина) по инициативе Григория Распутина. И владыка смирял себя, открывая свои истинные чувства и мысли лишь близким людям. Например, в письме к Б. В. Никольскому в ноябре 1905 года он писал: «Никакого Собора мы не дождемся, как не дождемся и Думы. Впрочем, дай Бог, чтобы я ошибался» (цит. по: 190, с. 191). Уже после обнародования Манифеста 17 октября 1905 года архиепископ Антоний писал тому же адресату о «постыдной присяге проституции, то есть конституции и эволюции», что неизбежно приведет к смуте, и пророчил, что в результате «на пожарищах города народ выберет царя из Романовых, если кто-либо из них останется жив, а если всех убьют мятежники, то добудут хоть из-за границы или из Эллады родича, им и вручат самодержавие» (цит. по: 190, с. 300).

О своих личных отношениях с государем Николаем Александровичем владыка Антоний писал так: «Мое знакомство с Государем Императором началось с того, что он, вопреки придворному этикету, пожелал сам повидать меня и поговорить по душе. Тут сказалась моя неопытность в обращении с Высочайшими особами, которая, впрочем, на сей раз послужила во благо. Я прямо “выбухивал” некоторые свои соображения во всеподданнической беседе нашей…» (цит. по: 102, кн. 2, с. 22). Заметим, что владыка Антоний был хорошо известен государю Николаю Александровичу, но не был близок к царской семье. Например, уже в эмиграции он, к удивлению генерала Н.А. Епанчина, признался, что впервые был представлен вдовствующей императрице Марии Федоровне лишь в 1920 году при посещении ее делегацией Рейнхальского съезда русских монархистов (51, с. 496).