Текст книги "Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков"

Вера и жизнь митрополита Вениамина
Митрополит Вениамин (Федченков)

В последнее десятилетие история Русской Православной Церкви в XX веке предстает перед нами как большой континент, ранее скрытый бурными водами смутного времени. И среди вершин этого континента одна из наиболее примечательных – личность митрополита Вениамина (в миру Ивана Афанасьевича Федченкова, 1880–1961). Он прожил жизнь большую и трудную по житейским меркам, но яркую и очень содержательную по меркам духовным.

Родившись в простой крестьянской семье в средней полосе России, Иван Федченков после принятия монашества с именем Вениамин поднимается к высотам духовного образования и церковного управления. Его судьба во многом стала олицетворением судьбы Церкви в России после революции 1917 года: мучительные поиски своего места, непрестанное стремление быть с народом и служить народу, отрицание атеистической Советской власти, твердая защита церковного единства и, наконец, примирение с безбожной властью ради сохранения Церкви в России, подневольное служение под жестким присмотром Советского государства. Ему не пришлось пострадать за веру, подобно православным новомученикам в России, его деятельность по виду была проста и обыкновенна, но в этой простоте и обыкновенности совершался самозабвенный подвиг веры.

1

Родился будущий митрополит 2(15) сентября 1880 года в Кирсановском уезде Тамбовской губернии в большой и дружной семье Афанасия Ивановича и Наталии Николаевны Федченковых. Отец, бывший дворовый человек господ Баратынских, обладал «золотыми руками» – плотничал, столярничал, мог починить часы, был человеком грамотным и любознательным. «Особенно поражал меня его интерес к звездному небу, – вспоминал много позднее владыка Вениамин, – он знал имена многих созвездий и объяснял нам» (31, с. 49). Мать, дочь сельского диакона, «женщина необычайно сильная духом», главенствовала в семье. «Нет никакого сомнения, что воспитанием всех нас, шестерых детей, из которых трое получили образование в высших учебных заведениях, а трое – в средних, мы обязаны больше всего нашей могучей матери. Отец наш, добрая душа, лишь помогал ей в этом, конечно, тоже с радостью. Царство им небесное за одно это!» (31, с. 58) – с благодарностью писал владыка в автобиографической книге «На рубеже двух эпох».

Митрополит Вениамин (Федченков)

Иван выделялся среди сверстников большими способностями к учебе, а еще – замечательным голосом, благодаря чему был хорошим певцом и регентом. По окончании Духовного училища и Тамбовской Духовной Семинарии в 1903 году Иван Федченков поступает в Санкт-Петербургскую Духовную Академию, а в 1907 году принимает монашество.

Не случайным было его вступление на церковную стезю. Несмотря на кризисные явления в духовной жизни России на рубеже эпох, русский народ до революции оставался в массе своей верующим. И этот простой русский мальчик с ясными глазами отправился искать Бога, не зная, что его духовное путешествие окажется длиною в жизнь.

В родном селе маленький Иван ходил с бабушкой и родителями в красивую церковь, выстроенную помещиками далеко от имения, ближе к селу и беднякам, чтобы удобнее было народу. В доме у Федченковых постоянно горела лампада перед иконами, каждодневно звучали молитвы, ибо с прошением о милости или с благодарностью родители обращались к Богу; отмечались все большие православные праздники. В то время вся жизнь человека привычно была переплетена с Церковью: «Пришли святки и тут же целый венок праздников: Рождество Христово, Обрезание и Новый год, Крещение, Василий Великий, Иоанн Креститель… Прошли святки, святые дни, скоро масленица и пост: заунывный благовест, темные облачения, говение (и рыбы не полагалось есть…), исповедь искренняя, святое Причастие… А там поражающие дни страстные… И полуночная Светлая Заутреня… Пасха! Воскресение Христово… Боже, какая радость…» (30, с. 79).

Семья не голодала: всегда была корова, надежная кормилица. Правда, мать обыкновенно снимала с горшков сливки на масло для продажи, и дети пили снятое молоко, но кроме молока всегда было довольно хлеба, который пекли сами. Проголодавшись, дети просили: «Мама, дай хлебца» и съедали его до последней крошки. Жили тяжело, отец нередко терял работу, но вспоминал владыка, «наша семья всегда была верующей, и это облегчало нам нести страдания…» (30, с. 63).

У Наталии Николаевны в душе всегда жила мечта: сделать хотя бы одного мальчика батюшкой, иметь своего молитвенника у престола Божия. Да и с житейской точки зрения сословное и материальное положение сельского священника было высоким. И мать строго экономила на всем, чтобы дать детям образование; сама в любую погоду ходила за 25 верст в Тамбов с ведром масла, чтобы продать подороже; надорвала сердце, заработала болезни на всю жизнь, но цели своей добилась.

На последнем курсе Духовной Академии, 26 ноября 1907 года ее сын принимает монашество. Пострижение совершил архимандрит (впоследствии архиепископ) Феофан (Быстров), инспектор академии, духовник царской семьи. Этот человек оказал большое влияние на формирование личности будущего святителя, в его судьбе стойкого и прямодушного защитника веры, тихого и сильного молитвенника угадывается будущее его постриженника. Архимандрит Феофан в петербургской атмосфере, густо насыщенной «передовыми» идеями либерализма и революционаризма, оказался вынужденным противостоять профессуре академии, для которой также лозунг «свободы» и открытой оппозиции власти оказался притягательным. Он, введший Григория Распутина в петербургские салоны и в царскую семью в качестве подлинного подвижника веры из народа, оказался вынужденным осудить Распутина, который под влиянием столичной публики сильно переменился к худшему. В начале 1911 года епископ Феофан предложил Синоду выразить неудовольствие императрице Александре Федоровне в связи с поведением Распутина, но Синод предложил это сделать ему самому как духовнику императрицы.

Находясь в то время на кафедре в Крыму, осенью 1911 года, при посещении императорской семьей Ливадии, владыка беседовал с императрицей, и государыня «была очень обижена». Через некоторое время он был переведен на кафедру в Астрахань. Пример служения владыки Феофана, великого и смиренного молитвенника, сильно повлиял на его постриженника.

При пострижении молодому монаху было дано имя Вениамин в память священномученика диакона Вениамина Персидского, жившего в начале V века, прославившегося обращением в христианство многих персов-язычников и потерпевшего за то мученическую кончину. Память этого святого празднуется 13 октября и совпадает с празднованием Иверской иконы Божией Матери. Владыка Вениамин всю жизнь особенно почитал этот образ Пресвятой Богородицы, а в последние годы жизни составил особую службу, в которой соединил службу в честь Иверской и новую службу на память своего небесного покровителя.

2

В первые годы нового XX века начинается вполне успешная церковная карьера инока Вениамина: иеродиакон, иеромонах, инспектор семинарии, личный секретарь при архиепископе Финляндском Сергии (Страгородском) (с которым Божий промысел надолго и накрепко связал его судьбу). 26 декабря 1911 года иеромонах Вениамин был возведен в сан архимандрита, назначен ректором Таврической, затем Тверской семинарии. Но то была внешняя сторона жизни владыки Вениамина.

Личность чистая и цельная, он мучился двойственностью своего положения, желая постигнуть главную тайну – тайну веры. «Батюшка! – обратился он, будучи студентом, к святому и праведному Иоанну Кронштадтскому, – скажите, пожалуйста, откуда у вас такая пламенная вера?» Отрицать ее у о. Иоанна было уже никак невозможно – это был общеизвестный факт. Владыка позднее вспоминал: «Для меня его вера была как бы загадкою. “Откуда вера? – задумчиво переспросил медленно уже болезненный старец… – Я жил в Церкви!” – вдруг твердо и уверенно ответил батюшка. Я, “богослов”, студент, – увы! – не понял этих слов» (30, с. 76–77).

Русское общество до революции, прежде всего интеллигенция, но и большая часть дворянства, относилось к Церкви не как к духовной основе своей жизни, а как к полезному государственному институту, необходимому для поддержания нравственности в народе. Более того, охлаждение в вере коснулось и части духовенства. С горечью вспоминал позднее владыка: «Нет, не горели мы, не горели…». Молодой монах был поглощен своими духовными поисками; отчасти эта трудная духовная работа описана им в очерке о валаамском старце Никите, которого Иван Федченков посетил еще до пострижения. При встрече с ним у студента Духовной Академии стало на душе «так тихо и отрадно, что я точно в теплом воздухе летал… Затем разговор прервался; и вдруг отец Никита берет меня под левую руку и говорит совершенно твердо, несомненно, следующие поразившие меня слова: “Владыка Иоанн… Пойдемте, я вас буду угощать”. Точно огня влили мне внутрь сердца эти слова… Я широко раскрыл глаза, но произнести ничего не мог от страшного напряжения» (32, с. 30). Получив такое несомненное благословение, двадцатисемилетний студент решился.

Имя Вениамин, данное ему при пострижении в монашество, означало «сын десницы (правой руки)», «любимый сын». Кто мог знать тогда, в начале XX века, какой путь уготован молодому, высокообразованному монаху? Он сам колебался. В памятное свидание с отцом Никитой признался старцу: «– Батюшка! Боюсь, монашество мне трудно будет нести в миру. – Ну и что же? Не смущайтесь. Только не унывайте никогда. Мы же не Ангелы…» (32, с. 31). Путем терпеливого служения, преодоления скорбей и искушений, путем сосредоточенных раздумий, с помощью трудов Отцов Церкви и силою молитвы владыке Вениамину суждено было обрести пламенную веру. Однако ему выпало жить и трудиться в сложное время. Материальные условия жизни людей менялись стремительно, в международной жизни нарастало ожесточение между великими державами, а в смятенных душах людей не стало покоя. Менялся и монашеский образ жизни. Некоторые вспоминали, что, по учению православных отцов, монахи последних времен «отнюдь не будут иметь монашеского делания, но им попустятся скорби, и те из них, которые устоят, будут выше нас и отцов наших» (преподобный Исхирон Скифский).

В 1917–1918 годах архимандрит Вениамин принимал участие в работе Поместного Собора Русской Православной Церкви, внес свой вклад в деяния этого судьбоносного для Церкви собрания православных священнослужителей и мирян. Вспоминая те дни, он причислял себя к «консерваторам», которых на Соборе оказалось большинство; либеральное же меньшинство, «люди с самоуверенным духом, большими знаниями и способными, развязными языками» (31, с. 283) производили лишь большой шум.

Молодой монах выступил на одном из заседаний с возражением по принципиальному вопросу. В докладе о церковном проповедничестве утверждалось, что проповедь – главнейшая обязанность священника. «В сознании православных людей, – указал архимандрит Вениамин, – пастырь является прежде всего тайносовершителем, тайноводителем… Народ более всего обращается к своему пастырю со словами: “Батюшка, помолись за нас”. Народ почитает в священнике прежде всего не оратора, а молитвенника…» (198, с. 37). Стоит ли говорить, что сам отец Вениамин ревностно следовал такому образу служения.

Собор большинством голосов восстановил патриаршее управление и приступил к выработке нового уклада церковной жизни в изменившихся условиях отделения Церкви от государства, но труды его оказались прерванными.

3

Революционная буря сломала весь существовавший в России строй жизни. Много проклятий обрушилось на революционеров, и было за что. Сначала, в феврале 1917 года, либералы, а затем, в октябре, большевики целенаправленно и упорно навязывали стране и народу новый образ существования. И те и другие пытались оторвать Россию от ее истории, от ее корней, от всего традиционного уклада жизни и действовали при этом решительно и кроваво во имя своей умозрительной мечты. Поэтому в Церкви они видели своего естественного врага.

В начале 1919 года архимандрит Вениамин возвращается в Крым и по просьбе преподавательской корпорации вновь становится ректором Таврической семинарии. 10 февраля 1919 года прошла хиротония архимандрита Вениамина во епископа Севастопольского. В годы гражданской войны владыка Вениамин становится главой военного духовенства Белой армии (в 1919–1920 годах – епископ армии и флота на юге России), тесно сотрудничает с генералом П. Н. Врангелем в качестве представителя Церкви в Совете министров, но это не превращает его в борца против Советской власти.

Владыка Вениамин прежде всего оставался христианином и с позиций христианина пытался понять ту правду, которая стояла за его противниками – не новоявленными кремлевскими вождями, а мужиками в красноармейских шинелях. «Что вы все об интернационале думаете? – спросил владыка в годы гражданской войны одного большевика в Севастополе. – Лучше бы о своей нации больше думать!» А тот, «простой фельдфебель, полненький, низкого роста», ответил: «Мы любим свой народ! Но мы хотим добра и другим народам!». «Наш народ ЖЕРТВЕННЫЙ» (33, с. 18), – делает вывод владыка, и этот вывод укрепляет его в желании служить народу. Он видел примеры истинного геройства и самопожертвования со стороны защитников старого строя, но поражался их безбожию: «Мы белые большевики, мы погибнем!» (31, с. 245) – заключал он.

Однако с Белой армией епископ Вениамин в 1920 году уходит с родной земли и на долгие десятилетия оказывается на чужбине. Турция, Болгария, Югославия, Чехословакия, Германия, Франция, Англия, США – в этих странах ему пришлось жить, где – месяцы, где – годы.

Не сладкой была эта жизнь по житейским понятиям. То бедный, заброшенный сербский монастырь Петковице, то почти нищенское существование в благополучной и сытой Чехословакии (из воспоминаний: «Ну, Иван, – говорю я хозяину вечером, – завтра у нас с тобой ни хлеба, ни сахара, лишь чай остался. И кушать не на что…» (31, с. 356)), то более сносное, но никак не «архиерейское» пребывание во Франции.

Идеал западного мира встал перед ним во всей полноте: «Материальное, мещанское благополучие. Это и чувствовал я везде: вот бы иметь дом и доход, а еще бы лучше – красивую дачку в лесу за городом, и этого довольно. Ни о каком Царстве Небесном они не хотят помышлять, все “тут” для них, в царстве земном» (31, с. 266). Но как жизнь человеческая несводима к материальному, так и тем более жизнь владыки Вениамина за рубежом определялась прежде всего его горячей верой в Бога и надеждой на непреложную Божию помощь.

Помощь и утешение непременно приходили. То в Чехословакии в трудный момент заглядывает молодая женщина и приносит хлеба, сахара, масла, картофеля; то «любезное и сердечное» отношение простых католиков во Франции к православным (в отличие от католических верхов); то памятное прощальное богослужение владыки в Нью-Йорке, на которое собралось около 3 тысяч людей и все городское духовенство.

В эти десятилетия перед русским духовенством за границей, и в том числе владыкой Вениамином, возникали новые трудные проблемы, не имевшие аналогов в церковной истории. Как устраивать церковную жизнь в эмиграции? Как относиться к главе Русской Церкви, оказавшемуся под пятой большевистской власти? Можно ли отделить вопросы церковной жизни от вопросов политических? В Константинополе владыка Вениамин поначалу предложил создать эмигрантское церковное управление, имея в виду распоряжение Святейшего Патриарха Тихона о возможности самостоятельного решения дел в епархиях, лишенных связи с Москвой. В декабре 1920 года с разрешения Местоблюстителя Вселенского Патриарха возникло Временное Высшее русское церковное управление за границей. Однако вскоре это ВВЦУ явочным порядком расширило сферу своей деятельности, обратившись к политике, и предъявило притязания на управление всей Русской Церковью.

В ноябре – декабре 1921 года на территории Сербии, в городе Сремские Карловцы с согласия Сербского Патриарха Димитрия состоялся Русский Всезаграничный церковный Собор. Собор усвоил звание заместителя Патриарха митрополиту Антонию (Храповицкому) и принял обращение к народам Европы и мира: «Пожалейте наш добрый, открытый, благородный по сердцу народ русский, попавший в руки мировых злодеев! Не поддерживайте их, не укрепляйте их против ваших детей и внуков! А лучше помогите честным русским гражданам. Дайте им в руки оружие, дайте им своих добровольцев и помогите изгнать большевизм, этот культ убийства, грабежа, из России и всего мира» (цит. по: 198, с. 557–558). Перед окончанием работы Собора епископу Вениамину, как главному инициатору и организатору Собора, пропели многолетие. Сам же он, видя глубокую степень политизации церковных вопросов, не испытывал радости: «Я глубоко раскаивался, что создавал его» (31, с. 342).

Патриарх Тихон в письме поблагодарил Сербского Патриарха Димитрия за помощь «русским изгнанникам», но в мае 1922 года направил митрополиту Антонию (Храповицкому) постановление, в котором Карловацкий Собор признавался «не имеющим канонического значения», а призыв к «восстановлению династии Романовых» – призывом, который «не выражал официального голоса Русской Церкви»; заграничное ВЦУ следовало упразднить (198, с. 558). На совещании заграничных архиереев епископ Вениамин предложил во исполнение воли Патриарха упразднить ВЦУ: «Митрополит Евлогий должен взять управление в свои руки без всякого Собора, а если необходимо Синод временно сохранить, то надо, чтобы митрополит Евлогий – не митрополит Антоний – был его председателем». «Тут мне и следовало проявить власть, – много позднее сокрушался митрополит Евлогий, – заявить, что я исполню волю Патриарха… Но я ради братского отношения к собратьям-архиереям, закинутым в эмиграцию, во имя любви к митрополиту Антонию, старейшему зарубежному иерарху… пренебрег Правдой – волей Патриарха. В этом была моя великая ошибка…» (50, с. 371). Не решившись пойти на открытый разрыв с законным главой Русской Церкви, Архиерейский Собор в Карловцах упразднил ВЦУ, но образовал Синод во главе с митрополитом Антонием с такими же функциями и той же открыто антисоветской политической ориентацией. Это прямо противоречило посланию Патриарха Тихона от 25 сентября 1919 года о невмешательстве православного клира и мирян в политическую борьбу: «…Установление той или иной формы правления не дело Церкви, а самого народа. Церковь не связывает себя ни с каким определенным образом правления, ибо таковое имеет лишь относительное историческое значение», что созвучно словам апостола Павла: Молю вы, братие, блюдитеся от творящих распри и раздоры… и уклонитеся от них (Рим. 16, 17).

Инициатор созыва заграничного Собора оказался этим же Собором отвергнут. Оставшись в одиночестве, епископ Вениамин уходит от дел церковного управления и поселяется в сербском монастыре Петковице; в 1923–1924 годах он окормляет православных Карпатской Руси в Чехословакии; в 1924 году возвращается в Сербию, служит настоятелем русской церкви и законоучителем в двух кадетских корпусах. В 1925 году митрополит Евлогий (Георгиевский) пригласил владыку в Париж для работы инспектором и преподавателем созданного Свято-Сергиевского богословского института, епископ Вениамин согласился и фактически возглавил институт.

Подобно многим великим деятелям Церкви, владыка Вениамин был настоящим пастырем, спешившим на помощь людям, нуждающимся в духовном наставлении и окормлении. В Париже с ним познакомился двадцатилетний князь Дмитрий Шаховской. Молодого студента экономического факультета университета в Бельгии, увлеченного исканиями русской религиозно-философской мысли, не удовлетворяли идеи литератора Д. В. Мережковского и философа Н. А. Бердяева и даже богословские исследования протоиерея Сергия Булгакова. Его душа искала чего-то иного, искала выхода из «мелкого погружения в глубочайшие Божьи тайны». И владыка Вениамин «просто и ясно» открыл ему будущий путь иноческого служения Богу и людям (70, с. 52, 53).

«Мой духовник, очень искренний и добрый человек, глубокой веры, епископ Вениамин (Федченков)», – вспоминал позднее архиепископ Иоанн (Шаховской), и «через него я, никогда и мыслей не имевший о служении Церкви, был призван на это служение… Весною 1926 года из Брюсселя я написал своему духовнику епископу Вениамину в Париж, что жизнь в Европе мне стала духовно трудна, и я прошу его благословить меня уехать в Африку, в Бельгийское Конго… Ответ владыки Вениамина был таков: “Дорогой Дмитрий Алексеевич, пет воли Божией на Ваш отъезд в Африку. Ваш путь: монашество и Духовная Академия – служение Церкви”» (70, с. 57–58). И это лишь один пример пастырской деятельности владыки Вениамина.

Сам же он в 1920-е годы оказывался перед теми же вопросами, что и в начале своего монашеского пути: как жить в миру и освободиться от мирских пут? Как сохранить верность Церкви перед открытыми угрозами ее существованию? Как отличить правду Божию от правды человеческой?

Мысли о Евангельской проповеди для родного народа, о судьбе терзаемой большевистской властью и обновленцами родной Церкви никогда не оставляли владыку Вениамина, которого все более тяготили споры между Антонием и Евлогием. Еще в 1924 году он предпринял попытку вернуться на родину, но из послушания церковной власти в лице митрополита Евлогия (Георгиевского) отказался. «Дорогой Владыка! – писал ему в записке митрополит Евлогий. – Именем Божиим умоляю Вас: откажитесь от поездки в Россию. Слухи об этом как-то проникли уже в ряды эмиграции и вызывают лишь большой соблазн, что архиерей едет в Советскую Россию…» (31, с. 382). Тем не менее он, один из немногих оказавшихся за рубежом архиереев, глубоко и чутко реагировал на события церковной жизни в России.

Владыка Вениамин был очень внимателен к проявлениям духовной жизни. Он впитал в себя лучшие традиции Оптинского старчества, пользуясь наставлениями великих старцев Анатолия и Нектария. Это проявлялось и в отношениях с его духовными чадами, и в анализе своей духовной жизни. Сильнейшее впечатление на него произвел сон, увиденный как-то во время пребывания в Каннах в 1924 году: «Будто я в каком-то огромном городе. Кажется, в Москве… Но на самой окраине. Уже нет улиц, а просто разбросанные кое-где домики… Вдруг кто-то говорит: Патриарх идет… Глядим – почти над землей двигается Святейший Тихон. В мантии архиерейской, в черном монашеском клобуке (не в белом патриаршем куколе)… И вдруг я ощущаю, как в сердцах окружающих меня крестьян начинает что-то изменяться: они точно начинают “отходить”, оттаивать… И понял я, что сначала надо пригреть грешную душу – и уже после выправлять. И Святейший мог это: он очень любил этих грешных, но несчастных детей своих. И любовью отогрел их… Наконец, не выдержав, я решаюсь обратиться к нему с безмолвным вопросом: Владыко! Ну что же нам делать там (за границею)?.. Куда же мне идти?.. Я ждал ответа… Какого? Можно было сказать ему: иди к м. Антонию, или, наоборот, к м. Евлогию, или что-либо в этом стиле, вообще по поводу разделения… Но ответ был совершенно неожиданным, какого никак не придумать: ПОСЛУЖИ НАРОДУ… Вот какие поразительные и неожиданные слова сказал мне святейший: ни о митрополитах, ни о разделении, ни об юрисдикции, а о службе народу… И именно народу, то есть простонародью» (32, с. 333–335).

Вот почему упорная верность митрополита Антония (Храповицкого) идее самодержавия показалась ему в то время ненужной. Однажды митрополит Антоний в разговоре убежденно произнес: «Церковь нуждается в православном царе». «А если царя не будет?» – спросили в ответ. «Русская Церковь тогда станет захудалой, как Коптская или Эфиопская», – ответил владыка (70, с. 78). Его младший собрат думал иначе.

4

В 1927 году епископ Вениамин поддержал известную «декларацию» митрополита Сергия (Страгородского), в которой провозглашалась лояльность Церкви к Советской власти. «Одною из забот почившего Святейшего отца нашего Патриарха Тихона, – говорилось в документе, – пред его кончиной было поставить нашу Православную Русскую Церковь в правильное отношение к советскому правительству и тем дать Церкви возможность вполне законного и мирного существования… Тем нужнее для нашей Церкви и тем обязательнее для нас всех, кому дороги ее интересы, кто желает вывести ее на путь легального и мирного существования, тем обязательнее для нас теперь показать, что мы, церковные деятели, не с врагами нашего советского государства… а с нашим народом и с нашим правительством… Выразим всенародно нашу благодарность и советскому правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения, а вместе с тем заверим правительство, что мы не употребим во зло оказанного нам доверия… Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской Родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи…» (цит. по: 198, с. 158–159).

Решение это далось владыке Вениамину непросто, ибо не только вся белая эмиграция резко осудила «капитуляцию» митрополита Сергия, оказавшегося в положении временного главы Русской Поместной Церкви, но и немалая часть епископата в Советской России. Более десяти архиереев, недовольных новым курсом церковной политики, подали прошение об увольнении на покой. Епископ Дамаскин (Цедрик) излил свое негодование в резком послании к митрополиту Сергию: «За что благодарить? За неисчислимые страдания последних лет?

За храмы, попираемые отступниками? За то, что погасла лампада преподобного Сергия?.. За то, что замолчали колокола Кремля? За кровь митрополита Вениамина и другие убиенных? За что?..» (цит. по: 198, с. 165).

За пределами России реакция была еще более жесткой. «Болыпевизаны» и сторонники «красной Церкви» подвергались бойкоту в эмигрантской среде. Показательно, что духовное чадо владыки Вениамина Иоанн (Шаховской), рукоположенный им в феврале 1927 года в сан иеромонаха, отвернулся от своего старца, хотя и продолжал высоко ценить его. «При всем своем церковном консерватизме преосвященный Вениамин обладал живым движением души. Человек большой церковной культуры и искренности, он учил этому и меня… Знаток литургики и церковной музыки, владыка Вениамин открывал мне красоту церковных служб, дух устава и духовничества. Простой, как птица в небе, добрый, легкодвижный и искренний, он всегда был готов всем помочь. Выросший на любви к Слову Божию и святым отцам, он заменил мне богословскую школу» (70, с. 66). Владыка Вениамин оказался почти в одиночестве, хотя русские люди и за пределами России тянулись к Церкви.

Оторванные от родной земли, лишенные всего имущества, русские эмигранты обратились к вере отцов как своему последнему оплоту. По воспоминаниям митрополита Евлогия (Георгиевского), наплыв богомольцев в Париже был так велик, что русский храм святого Александра Невского «не вмещал всех собравшихся, была давка; на церковном дворе, даже на улице перед церковью – всюду толпился народ». Правда, сказывалась на большинстве оторванность от церковной жизни, они тяготились «слишком длинным» богослужением, и когда митрополит Евлогий утвердил уставное служение, то получил от великой княгини Елены Владимировны прозвище «большевик» (50, с. 375, 378). Тем не менее в эмигрантских кругах возникло стойкое неприятие какого-либо компромисса Церкви с Советской властью, отрицалась сама возможность их мирного сосуществования.

Конечно, владыка Вениамин в Париже не до конца представлял себе масштабы и характер гонений на священнослужителей и простых верующих, коварство и жестокость руководителей ОГПУ и Политбюро ЦК ВКП(б), но он был уверен в главном: Церковь должна быть с народом. О глубине его размышлений свидетельствует тот факт, что, прежде чем дать свое согласие на признание «Декларации» 1927 года владыки Сергия (будущего Патриарха), он отслужил в сентябре – октябре 1927 года 40 литургий, после совершения каждой из которых размышлял на страницах дневника, поверяя бумаге все движения сердца и рассуждения ума:

«Первая литургия. Ныне впервые почувствовал сердцем, что в принятом мною важном решении есть смирение… А обратное решение (в той или иной редакции) было бы не смиренно… И от одного представления их сжалось больное сердце. Слава Богу!.. Вторая литургия. Вчера читал на трапезе жизнь св. Александра Невского, который, спасая душу народа, спасал этим и государство; для этого и смирялся перед ханами. Но наше дело, духовенства, – думать хотя бы об одной душе народа. А все прочее предоставить на волю Божию, – и самый народ с его властью… Пятая литургия. Уже доходят вести, что раздражение на меня среди беженцев растет… Это так и должно быть. Я этого ожидал. И в Евангелии сказано: возненавидят самые близкие родные… Но это лишь новое свидетельство, что они больны, и мне с ними не по пути. Ни злобою, ни местью не спасти никого и ничего… Девятая литургия. Вчера одновременно получил я два письма, из коих одно прямо звало меня “раскаяться перед Архиерейским Синодом” в Карловцах и отречься от своего решения о подписи… Другое письмо, любезное, предупреждает о невозможности принятия мною этого решения… Двенадцатая литургия. Позабывают, что оскверняют человека не политические формы, не экономические порядки вообще, но происходящее внутри человека от сердца: прелюбодеяние, убийство, воровство, обиды, обман, хула, гордыня, безумство… Ведь вся беда мира в ГРЕХЕ… Он есть коренное мировое зло… Двадцатая литургия. Опять пришло письмо. Что же делать наконец? Господи, помоги! Просвети тьму мою!.. Тридцать пятая литургия. О жизнь, жизнь! Ты – почти сплошной крест. Нет здесь радости… Наконец отслужил сороковую литургию 11(24) октября… В городе на душе было так ясно и отрадно от мысли о послушании… Так кончился святой сорокоуст» (167, с. 403–475).

Люди вольно и невольно тянутся к чистоте. Так и в Париже вокруг епископа Вениамина постепенно образуется небольшой круг близких ему по духу людей. В 1930 году обнаружилось, что в храме Сергиевского подворья не стало ни одного диакона. Владыка обратился за помощью к студентам, и на его призыв отозвались двое. Вскоре оба были пострижены в монашество и рукоположены во иеродиакона. Тем не менее твердость и принципиальность в церковных делах, проявленные владыкой Вениамином, вели к непониманию и одиночеству в среде эмиграции. В 1931 году, после перехода митрополита Евлогия под юрисдикцию Вселенского Патриарха, он заявил о своей верности митрополиту Сергию и был вынужден уйти из преподавателей Православного Богословского института, перестал служить в русском храме Сергиева подворья в Париже (50, с. 569).