Текст книги "Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков"

Воин за Церковь Христову
Священномученик архиепископ Иларион (Троицкий)

В давние времена существовали священнические династии. Мальчик, родившийся в семье священнослужителя, должен был стать служителем Церкви. В конце XIX века у священника Алексея Троицкого, служившего в селе Липицы Каширского уезда Тульской губернии, родилось три сына – Владимир, Дмитрий и Алексей. Все они пошли по стопам отца, причем первые два даже стали архиереями. Наш рассказ о старшем сыне.

Владимир Алексеевич Троицкий родился 13 сентября 1886 года. Детство его было трудным, он рано лишился матери, которую заменила ее сестра. Мальчик оказался очень способным, рано выучился читать; с пяти лет он стоял на клиросе, читал Часы и шестопсалмие.

Никого не удивило, что после обучения в духовном училище и семинарии епархиальное начальство направило двадцатилетнего Владимира Троицкого на обучение в Московскую Духовную Академию на казенный счет. Смутное было тогда время в России. Только что отбушевала гроза революции 1905–1906 годов, разделившая народ на сторонников законной власти и ее противников, выплеснувшая на улицы ожесточенную борьбу революционеров за власть. Самодержавие сумело ответить на силу силой и подавило пламя революции, но не полностью, – остались искры и головешки, которые раздували разные темные силы. Немало людей отвернулось в то время от Церкви, сочтя ее «ненужной» в «век прогресса и просвещения», а иные попросту жили одними суетными заботами в погоне за материальными благами.

Таким образом, Владимир Троицкий, как и большинство его соучеников, был поставлен перед необходимостью не только учиться, но и определить свое место в общественной жизни. Обладая чистым сердцем и ясным умом, воспитанный в традициях глубокой церковности, он не испытывал колебаний, сомнений не было: его место в Церкви и с Церковью. И после никогда он не поклонялся идолам революции, прогресса или материального преуспеяния.

Священномученик Иларион (Троицкий)

С молодых лет Владимир Троицкий не скрывал своей жизненной позиции ревностного защитника Православия. В студенческие годы он опубликовал несколько работ, посвященных раскрытию православного учения о Церкви, утверждая: «Христианства нет без Церкви». Способности его были оценены, три его работы были удостоены престижной Макариевской премии. Молодой богослов был оставлен в академии в должности профессорского степендиата и принялся за написание магистерской диссертации. С огромным увлечением погрузился молодой человек в изучение различных наук; в академической библиотеке читал труды Отцов Церкви на древнегреческом и латинском языках, сочинения современных богословов на немецком, французском и английском. То было не школярское впитывание разнообразных сведений, а творческое их усвоение ради выработки своего взгляда, своего отношения, буквально следуя словам Писания: И сказал Бог Соломону: за то, что это было на сердце твоем, и ты не просил богатства, имения и славы и души неприятелей твоих, и также не просил ты многих дней, а просил себе премудрости и знания… премудрость и знание дается тебе… (2 Пар. 1, 11–12). Любознательность и интерес к новому побудили его в 1908 году совершить поездку по Балканам, а летом 1912 года он проехался по Германии, Швейцарии и Франции, воочию увидев мощь и комфорт крепнущей западноевропейской цивилизации.

В то же время светская культура не слишком интересовала его, современную беллетристику Владимир читал в дороге или перед сном. Он рано сделал выбор между горним и дольним и не знал сомнений в своем духовном пути. Все у него шло благополучно, но все же внутреннего удовлетворения не было.

В годы обучения в академии в стенах Лавры преподобного Сергия Владимир с особенной остротой прочувствовал и осознал то, что знал с детства. Он ощутил в себе сильное желание уйти от мира и служить миру в монашеском уединении. Не под влиянием порыва, а после зрелого обдумывания было принято решение. «Иду в путь свой светло и с радостью», – писал он родным (42, т. 4, с. 390).

Великим постом, 28 марта 1913 года, в 26 лет он принимает постриг с именем Иларион, в честь преподобного Илариона Нового, жившего во второй половине VIII века. Как открылось позднее, имя свое он получил промыслительно: будучи игуменом Пеликитского монастыря, преподобный Иларион Новый совершил много дивных чудес и претерпел гонения от мучителей за почитание честной иконы Спасителя. Казалось бы, кто в те годы мог и помыслить о предстоящих гонениях на Церковь? Но после пострига ректор МДА преосвященный Феодор (Поздеевский) в напутственном слове новому иноку сказал: «Истина Христова проста, и лишь сами люди усложнили и усложняют ее различными мирскими и житейскими мудрованиями. Эта истина в том, что самое ценное, самое важное для жизни – это выяснение в своем внутреннем человеке образа Христа. Он, этот образ, бывает темей, как темей лик на древней иконе; но как опытный художник может очистить его от копоти времени и позднейших наслоений, так и живущий в нас нетленный лик Христа можно освободить от посторонних теней. Это можно сделать слезами, терпением, борьбою, причем борьба эта может быть и не без крови, значит, и не без жертвы. Нужно быть готовым жертвовать ради высшей цели всем, как бы дорого нам что-либо ни было, как бы важно ни казалось. Ради этого следования Христу должно пожертвовать и наукой, и академией, потому что они без Христа – ничто, а во Христе всякий везде может принести пользы больше, чем в свещнице академической науки» (цит. по: 42, т. 4, с. 389–391). Истинность этих слов спустя десятилетие доказал инок Иларион, да и сам владыка Феодор, оклеветанный и замученный…

В апреле 1913 года Иларион был рукоположен в сан диакона, в июне – в сан священника. 5 июля он получает сан архимандрита и должность профессора, став самым молодым в России обладателем этих почетных званий. Его блестящие публичные лекции о Церкви и о России, прочитанные прекрасным языком и содержащие публицистический элемент, а также его статьи в журналах сделали имя его широко известным.

Главной идеей архимандрита Илариона в церковной публицистике была идея Церкви, которую он формулировал исчерпывающе ясно: «Без Церкви нет спасения». Подобно многим своим собратьям, он обличал русскую интеллигенцию, которая «стала и нерелигиозна, и ненациональна». «Может быть, самое печальное в наше время есть именно подделка Христа и Церкви, – писал он. – На христианство смотрят не как на новую жизнь спасенного человечества, объединенного в Церкви, а только как на сумму некоторых теоретических и моральных положений. Слишком много и часто стали теперь говорить о христианском учении и забывать стали про церковную жизнь… Без Церкви, без церковной жизни в ничто разрешается самое христианство, и чтением литературных памятников умершей жизни заменить нельзя» (см.: 62, с. 15–18).

Высокий и стройный, с ясным и прекрасным взглядом голубых глаз (он был немного близорук, но никогда не пользовался очками), всегда смотревший уверенно и прямо, с высоким лбом и волосами, которых он никогда не завивал (в отличие от многих), с небольшой окладистой русой бородой, он производил обаятельное впечатление. Нельзя было не любоваться этим чисто русским человеком, богатырем с чистой, благородной душой и глубоким интеллектуалом. В отличие от иных профессоров о нем никогда не ходило никаких сплетен. Особенно он привлекал молодежь прямотой и решительностью в отстаивании убеждений, своей бодростью и жизнерадостностью, неожиданными у монаха.

Богослужение архимандрит Иларион совершал величественно и красиво, его мягкий, но сильный баритон пленял и в пении, и в чтении. По воспоминаниям современника, «было нечто возвышенное, легкое и прекрасное в его чтении Евангелия, произнесении возгласов и молитв звучным и раскатистым голосом, властно заполнявшим все пространство обширного академического храма… В его служении замечалась некая восторженность, вполне искренняя, чуждая малейшей тени театральности, увлекавшая молодежь и запомнившаяся мне на всю жизнь. Он отдавался богослужению всей душой, всем существом своим как главному делу своей жизни» (35, с. 120).

В то же время в житейском плане молодой монах оказался человеком «не от мира сего», он не умел да и не хотел заботиться о себе. Эти обязанности были возложены на келейника Ваську, его ровесника и односельчанина, не имевшего ни профессии, ни образования и прибившегося к Илариону. Тот взял его из жалости в услужение. Васька служил преданно, заменяя ученому монаху заботливую няньку впрочем, это не мешало ему нещадно обкрадывать Илариона, который не вникал в хозяйственные дела. Добрый до самозабвения Иларион прощал Ваську, терпел его пьянство и сквернословие, хотя это бросало тень на его чистое имя.

Цельность была главной чертой его личности. Все в жизни он воспринимал и осмыслял с церковной точки зрения. В августе 1916 года, в разгар Первой мировой войны, в лекции перед студентами Духовной Академии архимандрит Иларион сказал: «Ныне мы опять переживаем тяжелую Отечественную войну и снова воочию видим неприглядную изнанку европейской культуры. Неужели и эта война пройдет бесплодно для русского общества, как без пользы пережита была Отечественная война сто лет назад? А ведь у нас и теперь раздаются голоса о том, что мы воюем не с западноевропейской культурой, а только с прусским милитаризмом. А эта война, казалось, могла бы научить русских людей многому, – прежде всего тому, что для излечения разъедающих русскую душу ран необходимо раскаяться в двухвековом грехе против Церкви, возвратиться всем к вере отцов и дать Православной Церкви прежнее место в жизни государственной и общественной» (42, т. 4, с. 395).

В марте 1917 года, после смещения новой, революционной властью епископа Феодора (Поздеевского) с поста ректора Московской Духовной Академии делами академии практически управлял архимандрит Иларион. «Многие полагали, что именно он и станет новым ректором, поскольку Иларион обладал несомненно выдающимися организаторскими талантами, был блестящим педагогом и проповедником, “столпом веры”, а кроме того, пользовался всеобщим уважением и любовью», – вспоминал С. Волков (35, с. 122). Но этому решительно воспротивилась группа либеральной профессуры, и, дабы сохранить внутренний строй академии, была предложена компромиссная фигура профессора А. П. Орлова, человека мягкого и покладистого. В сане протоиерея он и возглавил академию до ее закрытия.

В 1917 году открылся Поместный Собор, призванный определить условия деятельности Церкви в России после свержения самодержавия. Архимандрит Иларион был участником Собора и сыграл важную роль в принятии судьбоносного решения о восстановлении патриаршества. Даже свои академические лекции в силу природного темперамента Иларион не мог произносить спокойно, – по воспоминаниям студента, он «должен был гореть, зажигать своих слушателей, спорить, полемизировать, доказывать и опровергать». Он был человеком дела, всегда стремившимся претворять свои убеждения в поступки. Показательно, что на Соборе его имя, единственного не архиерея, называлось среди желательных кандидатов на патриарший престол.

Два с лишним столетия Русская Церковь была лишена канонической формы управления, однако и на Соборе нашлись ее противники. Завязались на много дней ожесточенные споры. По воспоминаниям современников, когда 23 октября на трибуну вышел молодой высокий монах, зал замер. «Зовут Москву сердцем России, – говорил он. – Но где же в Москве бьется русское сердце? На бирже? В торговых рядах? На Кузнецком мосту?.. Нет, в Успенском соборе… Святотатственная рука нечестивого Петра свела Первосвятителя российского с его векового места в Успенском соборе… И когда под звон московских колоколов пойдет Святейший Патриарх на свое историческое священное место, тогда будет великая радость на земле и на небе» (42, т. 4, с. 402). Будто тихий ангел пролетел по залу, гася крылами своими споры и возражения. Соборяне сплотились, и историческое решение было принято. А 21 ноября (4 декабря) 1917 года в Успенском соборе произошло восшествие святителя Тихона (Беллавина) на престол Патриарха Московского и всея России.

Вместе со всей православной Россией радовался этому архимандрит Иларион, но радость людская была омрачена. 25 октября (7 ноября) 1917 года власть в стране захватили большевики и тут же начали ожесточенную борьбу против Церкви. Он провидел это и мудро обронил как-то: «Теперь наступает такое время, что венец патриарший будет венцом не “царским”, а, скорее, венцом мученика и исповедника, которому предстоит самоотверженно руководить кораблем Церкви в его плавании по бурным волнам моря житейского…».

Путем обмана и террора большевики утверждали свое господство над народами России, а в этом им препятствовала Церковь, отвергающая ложь и насилие. Большевистская власть решила уничтожить Церковь. Главный удар свой красные правители направили против самых видных церковных служителей, одним из которых они считали молодого монаха, ставшего секретарем и консультантом Патриарха Тихона.

Архимандрит Иларион впервые был арестован в марте 1919 года. «Дело мое и следователю показалось смешным, – писал он из Бутырской тюрьмы родным, – и вины он никакой не нашел». Однако заключение продолжалось около трех месяцев.

Вслед за испытанием последовала радость. 24 мая 1920 года архимандрит Иларион был наречен во епископа и принял на себя трудный крест архиерейского служения, втройне тяжкий в условиях объявленной большевиками войны против Церкви. В своем слове при наречении архимандрит Иларион сказал: «Среди ветров лжеучений, среди мутных, яростных волн злобы, лжи и клеветы неистовых врагов как скала стоит Церковь, та Русская Православная Церковь, о которой так любили недавно повторять, что она в параличе, что лишь полицейской силой государства держится она. Но вот силы государства направились против Церкви, и наша Церковь дала больше мучеников и исповедников, нежели предателей и изменников. Наблюдая все это и размышляя над всем этим, чувствую я, что распространились стопы мои подо мною (Пс. 17, 37) и на камне поставил Господь ноги мои (Пс. 39, 3), да не ослабеет сердце мое (Втор. 20, 3)» (цит. по: 42, т. 4, с. 405). Представление об условиях его служения дает тот факт, что, будучи назначен наместником московского Сретенского монастыря, он даже не мог ступить туда: помещения монастыря были «национализированы», монахов выселяли из келий, и самому наместнику пришлось поселиться неподалеку, на Сретенке, у товарища по академии.

Времени свободного у епископа Илариона почти не стало после поручения ему значительной части обязанностей по управлению Московской епархией. Он объезжал приходы, и в 1920 году служил он почти ежедневно утром и вечером, иногда произнося за день по две проповеди, побывал в храмах и монастырях Верейского уезда, при этом продолжая читать лекции студентам МДА. «Совсем потерял свободу, – писал владыка родным. – Будто арестант, прикованный к своей тачке, – так и живу. Не только дней нет свободных, нет и часа свободного, когда мог бы я заняться тем, чем хочется, а не тем, что нужно к спеху. Уж хоть бы в Бутырку на отдых взяли. Это единственная доступная нам дача или санаторий» (42, т. 54, с. 408).

В свободные дни владыка принимал людей, несших к нему свои насущные проблемы и беды. Владыка ободрял колеблющихся, укреплял малодушных, поддерживал ревнителей православного церковного строя. Пламенный проповедник, умевший говорить просто и эмоционально, «он пользовался огромной популярностью среди московского духовенства и буквально обожанием народа».

В условиях большевистской власти он был верен Церкви и в большом и в малом. Например, осенью 1921 года обратился в новую советскую организацию Главмузей, захватившую контроль над всеми культурными ценностями России (ее главой была жена Троцкого, Наталья Седова) с просьбой о предоставлении Владимирского образа Божией Матери для богослужения. Вместо иконы он получил повестку в суд за «оскорбление Советской власти», правда, тогда суд его оправдал.

Патриарх Тихон сделал его своим первым помощником. Еще в 1919 году архимандрит Иларион возглавлял делегацию Русской Церкви на совещаниях с католическими духовными лицами. На опасения верующих, не приведут ли совещания к соединению Церквей, ответил иронически и многозначительно: «Эти собрания проходят под моим председательством, а потому от них вряд ли может быть положительный результат. Впрочем, если Рим покается, то…». Намного большее значение имела для молодого владыки апология христианской веры. На начинавшихся в те годы религиозных диспутах епископ Верейский Иларион смело возражал коммунистическим агитаторам, силой веры и пламенностью слова неизменно вызывая поддержку аудитории. Собратья-архиереи стали называть его «Иларион Большой».

Большевики по-своему «оценили» активность молодого архиерея: 22 марта епископ Иларион был арестован ГПУ по делу о сопротивлении декрету об изъятии церковных ценностей и помещен во внутреннюю тюрьму ГПУ. На следствии владыка Иларион заявил: «Предъявленные мне обвинения считаю совершенно голословными и ничем не обоснованными». Формально так оно и было, но у чекистов было свое обоснование его вины перед Советской властью: «Иларион устраивает в рабочих районах диспуты и, обладая большой эрудицией по богословским вопросам, дискредитирует выступавших против него оппонентов-рабочих», – сообщали осведомители. 4 марта 1922 года епископом Иларионом была произнесена проповедь, имевшая «явно выраженную тенденцию создать враждебное настроение среди религиозных масс против изъятия церковных ценностей», – сообщалось в ежедневном рапорте ГПУ для В.И. Ленина (19, кн. 2, с. 28).

23 июня 1922 года Коллегия ГПУ приговорила епископа Илариона к ссылке на один год в Архангельскую губернию. То было началом его длительного странствия мученика и страстотерпца. Он не пал духом, тяготился лишь запретом служить в храмах, в письмах к знакомым уверял не без иронии, что наслаждается свежим воздухом и покоем: «Маленькая комнатка… книжки и свободное время. Господь помог и здесь устроиться, так что можно жить без назойливых забот, а убожество обстановки нисколько не огорчает мою пролетарскую душу…».

Между тем кремлевские правители, помимо прямого давления на Церковь, использовали коварный маневр, вызвав церковный раскол. Возникшее движение «обновленчества» прямо поддерживалось чекистами. В мае 1922 года Патриарх Тихон был арестован. Самозваные церковные управители священники Александр Введенский и Владимир Красницкий вместе с епископом Антонином (Грановским) начали свои «преобразования», которые привели к глубокой смуте в умах части верующих и взаимной ругани «обновленцев». Владыка Иларион не мог не переживать случившееся: «Я могу быть равнодушен к моей собственной судьбе и жизни, – писал он в письме, – но дело Церкви мне всегда будет дорого и близко. Сейчас вижу только одно: сатана работает без передышки и завертел иных даже разумных людей. Правда, среди новых «деятелей» подавляющее большинство авантюристов и аферистов, от этих нечего и ждать, кроме глупостей, безобразия и озорства… Я же надеюсь к грехам своим не прибавить еще отступничество, хотя бы и пришлось еще много путешествовать…».

В письмах из ссылки к собратьям он писал: «Со дна поднялись самые густые остатки грязи… Еще не все для себя выяснил, но уже вижу много глупости и низости, лжи и неправды… Во всем виновата, конечно, советская власть. Она искусственно создала расстройство церковного управления, арестовав людей, не имеющих никакого отношения к политике» (129, т. 22, с. 146).

По окончании срока ссылки владыка вернулся в Москву и 5 июля 1923 года освятил великим чином прежде захваченный обновленцами собор Сретенского монастыря. Возведенный в сан архиепископа, он вновь стал первым помощником Патриарха Тихона, которого в июне 1923 года власти были вынуждены освободить. Их первой задачей стало преодоление последствий раскола. За несколько месяцев пребывания на свободе – с 5 июля по 15 ноября 1923 года – владыка Иларион внес большой вклад в разоблачение организованного большевиками раскола в Церкви.

Быстро поняв церковную ситуацию, молодой епископ проводил переговоры с сотнями священников, монахов и мирян. Он разработал особый чин покаяния, принял десятки обновленческих священников, договорился с московскими приходами о чине их присоединения к Патриарху. «Благодаря неукротимой энергии этого человека церковная организация в Москве была восстановлена в два дня», – писали церковные историки.

В те дни неизменно и всюду Святейшего Патриарха сопровождал епископ Иларион. На патриарших богослужениях он выступал с проповедями, в которых без робости касался актуальных церковных проблем, пламенно призывая пастырей стать вождями народа, который ожидает от них слов правды и любви. После публичного покаяния митрополита Сергия (Страгородского) в августе 1923 года в Донском монастыре именно владыка Иларион подал ему белый клобук. Разъяренные обновленцы поспешили направить донос на Лубянку, сообщая, что выступления епископа Илариона в московских храмах «носят явно контрреволюционный и погромный характер… Открыто ведутся речи о необходимости погрома евреев и прочее, что первый враг русского народа – Советская власть, а второй – обновленческое церковное движение… Если его явно контрреволюционной деятельности не будет положен предел, то неизбежны общественные беспорядки и избиение церковных обновленцев».

По благословению Патриарха епископ Иларион принял на себя тяжкую и неблагодарную роль посредника в делах с властью, точнее – с ОГПУ, по вопросам церковно-государственных взаимоотношений. Высокообразованный богослов вел беседы с начальником 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ Е. А. Тучковым, закончившим всего четыре класса школы, зато летом 1917 года вступившего в партию большевиков и в 1919 году в Уфимской ЧК начавшего свою борьбу с «церковниками». Тучков быстро убедился в талантах своего оппонента, тем более что по докладам агентов, к осени 1923 года у обновленцев в Москве и губернии осталось несколько десятков храмов – большая часть вернулась под омофор Патриарха.

На переговорах с обновленческими лидерами владыка Иларион был готов проявить гибкость, но отказался пойти на принципиальные уступки ради скорейшего достижения церковного мира. В августе 1923 года из-за провокационного поведения вождей обновленчества переговоры об условиях их возвращения в патриаршую Церковь были прекращены.

17 августа 1923 года владыка Иларион прочитал в Политехническом музее трехчасовую лекцию «Тихоновцы и обновленцы: что их разделяет?». 4 сентября в том же зале состоялся диспут на тему: «Обновленческий Собор 1923 года». Владыка Иларион указал на очевидные факты: обновленческие лидеры использовали с самого начала ложь, подлог и грубое нарушение церковных канонов. После доклада владыки, закончившегося аплодисментами всего зала, в качестве оппонентов выступали обновленцы, успеха не имевшие.

В октябре в Политехническом музее прошли еще несколько диспутов, на которых оппонентами владыки Илариона выступили вождь обновленчества священник Александр Введенский и нарком просвещения А. В. Луначарский. На одном из них нарком с усмешкой спросил: «Как же так, вы, служители культа, совершенно погрязли в противоречиях. С одной стороны, для вас Священное Писание – это нечто непререкаемое, а с другой, там ведь неоднократно говорится, что несть власти не от Бога… А Советскую власть вы ругаете, недовольны ею. Как вы, гражданин Троицкий, ответите на этот вопрос? – А мы разве говорим, что Советская власть не от Бога? – тут же парировал владыка Иларион. – Да, конечно, от Бога! В наказание нам за грехи…» (42, кн. 4, с. 425).

Вспоминал ли он свою давнюю проповедь в дни начала роковой Первой мировой войны? В августе 1914 года в Сергиевом Посаде он говорил: «Пробил грозный час суда над Русской землей. За последние десять лет мы все немало грешили. Мы, русские люди, допустили в нашей родной земле распространиться неверию. У нас небывалое прежде развращение нравов. Мы, русские люди, грешны перед нашей славной историей. Мы грешны перед памятью и заветами наших предков. Мы грешны перед нашими родными святынями. Стали мы терять страх Божий. Разучились любить Царя и Родину. Мы привыкли поносить и хулить все свое и родное, хвалить и превозносить все чужое. Пришел час искупить перед Богом наши народные вины, наши народные грехи…» (цит. по: 42, т. 4, с. 394).

Тучков сделал вывод: пребывая в Москве, Иларион «приносит громадную пользу Церкви и ярому контрреволюционеру Патриарху Тихону». Чекист решил ударить по Патриарху, арестовав его помощника. 15 ноября 1923 года архиепископ Иларион был арестован. 20 ноября Патриарх обращается в народный комиссариат юстиции с просьбой разобраться в деле «моего ближайшего помощника по управлению Московской православной епархией», чья помощь как «епископа энергичного и высокообразованного крайне необходима и незаменима». На запрос НКЮ под грифом «совершенно секретно» 30 ноября заместитель начальника Секретного отдела ОГПУ Я. С. Агранов и начальник 6-го отделения Секретного отдела Е. А. Тучков ответили: «Гр. Троицкий арестован за контрреволюционную деятельность, выразившуюся в антисоветской агитации на устраиваемых им диспутах, лекциях и в распространении провокационных слухов с контрреволюционной целью… Считаясь с серьезностью состава преступления, удовлетворить ходатайство быв. [так в тексте – Авт.] Патриарха Тихона БЕЛЛАВИНА СООГПУ не находит возможным» (19, кн. 2, с. 506). 7 декабря архиепископ Иларион коллегией ОГПУ приговорен к трем годам заключения в концлагерь – в Соловецкий лагерь особого назначения. При виде ужаса барачной обстановки и лагерной пищи владыка печально сказал: «Отсюда живыми мы не выйдем».

В лагере вместе с другими архиереями и священниками владыка Иларион занимался плетением сетей и ловлей рыбы, был лесником и сторожем. Он сохранил монашескую нестяжательность, детскую незлобивость и простоту, не отвечал на оскорбления окружающих, казалось, не замечая их. Он всегда был мирен и весел, просто отдавал всякому то, что у него просили. «Отдыхаю и живу мирно на Соловках», – писал он в письме на волю. Ко всем окружающим, от профессора до вора, он относился с подлинной любовью и пониманием, в каждом человеке видя образ Божий. Богослужение начальство строго запрещало, и лишь тайком удавалось совершить на Пасху праздничную службу.

Патриарх Тихон прилагал усилия для спасения служителей Церкви. 26 и 28 мая 1924 года он направлял на имя Тучкова прошения об освобождении из заключения нескольких членов Священного Синода, в их числе и владыки Илариона. Хорошо представляя отношение чекистов к своему помощнику, он специально добавлял, что намерен направить его «правящим архиереем в Симбирскую или иную епархию», то есть подальше от Москвы. Тучков лишь отчеркнул чернилами последние слова Патриарха, пытавшегося его провести (157, с. 373, 374).

Но и в условиях лишений, убогих условий жизни и постоянной угрозы владыка Иларион не падал духом – видно, не случайно нарекли его при пострижении Иларионом, что означает по-гречески «тихий», «радостный». Когда же искусители предложили ему пойти на сговор ради свободы, владыка резко отказался.

В июле 1925 года владыку вдруг перевели в Ярославский политизолятор, куда направляли преимущественно важных политических оппонентов. Его поместили в одиночную камеру, что, конечно, было явным облегчением после трудных условий Соловков. Разрешались две часовые прогулки в день, было позволено вести деловую переписку, получать любые книги с воли, заниматься научной работой. «Ведь вот как устраивает Господь (через ОГПУ) жизнь мою: живу без нужды и без забот вот уже четыре года», – с обычной иронией писал он родным (цит. по: 42, т. 4, с. 433). Видимо, владыка Иларион сразу понял, что за этим решением Тучкова была какая-то специальная цель, ведь за все надо расплачиваться.

Действительно, дважды его в тюрьме посещал начальник 6-го отделения Секретного отдела ОГПУ.

Тучков предложил присоединиться к возникшему григорианскому расколу ради создания нового временного управления Церковью. Владыка Иларион счел предложенные способы легализации церковного управления неканоничными и твердо отказался их поддержать. Переговоры ни к чему не привели: владыка настаивал на предоставлении Церкви полной самостоятельности и был по-прежнему непримирим к обновленцам, отстаивал строго канонические нормы устройства церковной жизни. «Я скорее сгнию в тюрьме, но своему направлению не изменю» – эти его слова обновленческому «архиерею» Гервасию Малинину скоро стали известны многим. Не многие знали об ответной реакции Тучкова: «Ну, так и сгниешь!».

В апреле 1926 года узника вернули на Соловки. В бывшей Филипповской пустыни, в трех километрах от монастыря, в маленьком домике жил теперь архиепископ Верейский, числившийся сторожем. «Меня совершенно не интересует моя личная судьба, потому что внешнее положение для меня не составляет ничего важного… Но я не могу не страдать и не говорить горячо, видя и понимая страдания Русской Церкви», – писал он в Москву (цит. по: 42, т. 4, с. 413). В ноябре, когда закончился срок заключения владыки, Особое совещание при коллегии ОГПУ снова приговорило его к трем годам заключения на Соловках, ибо страшилась власть пламенного Илариона. Владыка не унывал, он жил одной мыслью: «Надо верить, что Церковь устоит. Без этой веры жить нельзя. Пусть сохранятся хоть крошечные, еле светящиеся огоньки – когда-нибудь от них все пойдет вновь. Без Христа люди пожрут друг друга…» – говорил он молодому товарищу по заключению.

В 1927 году «Декларация» митрополита Сергия (Страгородского) взбаламутила всю церковную жизнь, смутила многих на свободе и в заключении. Владыка Иларион убеждал собратьев епископов: «Никакого раскола!». В письмах на волю он объяснял: «Всем отделяющимся я до крайней степени не сочувствую. Считаю их дело совершенно не основательным, вздорным и крайне вредным… Я ровно ничего не вижу в действиях митрополита Сергия и Синода его, что бы превосходило меру снисхождения и терпения. Ну а возьмите деятельность хотя бы Синода с 1721 по 1917 год. Там, пожалуй, было больше сомнительного, и однако ведь не отделялись…» (цит. по: 42, т. 4, с. 440).

Прошли еще три года. И вновь Особое совещание при коллегии ОГПУ 14 октября 1929 года приговорило архиепископа Илариона к трем годам ссылки, на этот раз в Казахстан, с холодного севера на жаркий юг.