Текст книги "Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков"

В годы правления Л.И. Брежнева, человека более мягкого и трезво мыслящего, власть прекратила открытую войну с Церковью. Это не означало отказа от репрессий в отношении верующих и священнослужителей или сокращения атеистической пропаганды, но борьба против веры и Церкви фактически была предоставлена идеологическому аппарату КПСС, а собственно государство избрало политику «взаимно терпимого сосуществования» с Церковью, создав правовую основу церковно-государственных отношений (законодательные акты 1966 года и 1975 года). Например, на заседании секретариата ЦК КПСС в декабре 1970 года в ответ на предложение опубликовать в журнале «Коммунист» большой материал на атеистические темы Брежнев ответил: «Не надо. Зачем накалять чувства верующих?» (85, с. 103). Но фактически власть намеревалась превратить Церковь и верующих в некий «музейный заповедник», экзотический экспонат для отечественных и иностранных туристов.

Отказу от политики «штурма небес» способствовали объективные обстоятельства: очевидная невозможность путем насилия задавить в людях чувство веры в Бога. Ведь даже коммунистическая идеология признавала необходимость существования моральных принципов – хотя бы и ложно понимаемых, а вся человеческая мораль основана на заповедях Божиих. Кроме того, в те годы для СССР возрастает значение внешнеполитических и внешнеэкономических связей с Западом, в глазах которого брежневский режим не хотел предстать в образе богоборческого. По сути дела, во внутренней политике Советского государства происходила не только реабилитация Сталина, но и возвращение ко многим принципам его правления, в частности – к «сентябрьскому конкордату» 1943 года.

Стоит сказать, что смягчению государственной политики способствовали как стойкость, так и гибкость церковноначалия. Например, митрополит Никодим (Ротов), узнав об угрозе закрытия Ленинградской Духовной Академии, пригласил для обучения в ней студентов из африканских стран; для прекращения бесчинств в Пасхальную ночь пригласил главу Финской лютеранской Церкви присутствовать на богослужении (200, с. 272, 273). Митрополит Таллиннский Алексий (Ридигер) пригласил делегацию немецкой Евангелической церкви в женский Пюхтитский монастырь накануне его предстоящего закрытия, и власти не решились исполнить свое решение. В то время «внешняя деятельность помогала Церкви выжить, выстоять в тех непростых условиях беспощадной травли, организованной атеистическим государством», – отмечал митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев) (200, с. 273–274).

Каковы были пределы сотрудничества с государством? Ответ на этот вопрос дает архиепископ Тверской и Кашинский Виктор (Олейник): «Сейчас многие способны обвинять преждебывших иерархов в сотрудничестве якобы с КГБ… Но другого-то выхода и быть не могло: жить-то Церковь должна была. Потому и реализовалась особая деятельность, чтобы не допустить полного уничтожения Церкви» (200, с. 360).

В этот период видимого застоя Церковь в СССР не только пережила, но и глубоко осмыслила полувековую историю церковно-государственных отношений, и прежде всего – деятельность святителя Тихона, первого Патриарха советской эпохи. По словам митрополита Сурожского Антония (Блума), святитель Тихон, «оказавшись перед лицом совершенно небывалых событий, неслыханных ситуаций, сумел вглядеться в них глазами веры, с углубленностью, и прочесть в них смысл, и направить Церковь по пути истинно церковно-христианскому, евангельскому» (8, с. 368). В то же время нельзя не признать возникновения в церковной жизни в 1960-1970-е годы отдельных негативных явлений, порожденных непрерывным гнетом власти, что вызывало у части священнослужителей и верующих настроение «осажденной крепости», непримиримость, жесткий отказ от любых перемен и новаций.

3

После блаженной кончины Патриарха Алексия I в мае 1971 года начал работу Поместный Собор РПЦ. В канун Собора на архиерейском совещании среди обсуждавшихся вопросов были затронуты вопросы церковно-государственных отношений, прежде всего – решение Архиерейского Собора 1961 года о приходе. На внешне смелый призыв эмигранта архиепископа Василия (Кривошеина) восстановить права епископов и настоятелей в хозяйственной жизни приходов Местоблюститель Патриаршего престола митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен (Извеков) ответил: «Но для этого нет никаких оснований, ибо принятие подобных решений противоречит государственному законодательству и не будет служить на пользу святой Церкви» (цит. по: 198, с. 428).

Нам сейчас понятно, что решения Архиерейского Собора 1961 года были приняты либо в силу покорного послушания власти, либо из страха перед властью, это было понятно и тогда участникам Собора, однако вслух об этом они не смели говорить. И все же митрополит Пимен не лукавил, ибо он пытался как мог служить на благо Церкви и защитить Церковь от вполне реальных угроз.

Это соображение – о пользе Церкви Христовой – было главным в многолетнем церковном служении митрополита Пимена. Символично, что художник П. Корин в 1930-е годы поместил в центре своего «группового портрета» русского духовенства молодого монаха Пимена. Пролетарский писатель М. Горький поспешил назвать картину «Русь уходящая», но для человека с открытым сердцем было очевидно, что не может просто уйти в никуда та огромная духовная сила, которую художник смог изобразить в красках на многих холстах. И как раз сильная фигура молодого монаха оказалась невольным прозрением великого будущего, уготованного иеромонаху Пимену.

Приняв монашество в 17 лет, он разделил судьбу русского духовенства, испытав аресты, лагерные сроки и ссылки. В 1949–1954 годах пребывал наместником Псково-Печерского монастыря, в 1954–1957 годах – наместником Троице-Сергие-вой Лавры. Он старался за каждой воскресной и праздничной литургией произносить проповеди, догматически глубокие и наставительные, по воспоминаниям современников. Став в 1957 году епископом, владыка Пимен часто служил в московском храме святого пророка Илии, что в Обыденском переулке. По воспоминаниям старых москвичей, в те годы в Москве было два златоуста: митрополит Николай (Ярушевич) и епископ Пимен (Извеков), – и по большим праздникам «народ стремился успеть побывать на службах в храме Преображения Господня на Преображенской площади и в храмах, где служил владыка Пимен». Л. В. Шапорина в дневнике, 14 июля 1955 года вспоминала архимандрита Пимена, «строгого, умного, убежденного прекрасного проповедника» и делала вывод: «…быть Пимену патриархом. Это человек без темных пятен в прошлом» (204, т. 2, с. 309).

Главным событием Поместного Собора 1971 года стало избрание 2 июня Патриархом Московским и всея Руси митрополита Пимена (Извекова). Патриарх Пимен в своей первосвятительской деятельности покорно следовал тяжким путем своих предместников. В своем докладе в 1978 году, посвященном 60-летию восстановления Московского Патриаршего престола, он сказал: «Установление народной власти и последовавший затем декрет Советского правительства от 23 января 1918 года об отделении Церкви от государства привели к коренному изменению нашей церковной жизни. Освобожденная от подчинения государству, РПЦ получила возможность и право своего самостоятельного устроения… Однако определение места нашей Церкви в новом обществе было, как известно, процессом нелегким…». Деятельность Патриарха Сергия обеспечила «успешное продвижение РПЦ к желанной цели внутреннего единства и установлению нормальных взаимоотношений с государством», – указал Предстоятель (117, с. 8–9). Тем самым прикровенно Патриарх Пимен указал как на ненормальное состояние церковно-государственных отношений в СССР, так и на желательность их исправления.

Примечательно, что в июне 1980 года Патриарх получил письмо от церковного диссидента, отца Дмитрия Дудко, в котором тот писал: «Я пытался поучать Вас, что Вы идете не тем путем, каким нужно идти. Но Вы именно идете тем путем, потому что этим путем прошли и Ваши предшественники. Идя этим путем, Церковь стоит и делает свое дело, а другой путь превращается или просто в шум, или в политиканство, во что и я оказался втянутым, в чем сейчас искренне раскаиваюсь. Дело Божие делается скромно и тихо, терпеливо и смиренно, а не так, как мне мечталось в моем воображении» (цит. по: 98, с. 230).

Служение Патриарха Пимена происходило в период не облегчения гнета со стороны государства, а скорее в период формализации этого гнета. По точному замечанию Д. Поспеловского, до принятия законов 1966 года и 1975 года Совет по делам Церкви мог считаться нейтральным посредником в отношениях церковных приходов и местных

Советов депутатов, а после принятия этих законов духовенству и верующим «приходилось обращаться именно к тому учреждению, которое преследовало и подавляло» (126, с. 337).

Утешением верующим людям могли служить слова апостола Павла: …хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам (Рим. 5,3–5).

Тем большее значение приобретает для Церкви возможность ее выхода во внешний мир не только для свидетельства о православной вере, но и для утверждения прочности церковной жизни в СССР. В 1970-1980-е годы РПЦ проводит десятки международных межцерковных и межконфессиональных мероприятий разного уровня, крупнейшим из которых стала Всемирная конференция в мае 1982 года в Москве «Религиозные деятели за спасение священного дара жизни от ядерной катастрофы». Информацию об этом вынуждены были помещать все газеты, передавать органы радио– и телевещания. Таким образом, Церковь вновь вынужденно шла на компромисс: не просто обеспечивала свое существование, но и вновь, как в годы Отечественной войны, действовала по указаниям власти.

В какой мере Московская Патриархия была вынуждена так поступать, и в какой – свободна в этой сфере? Самому Патриарху в одном из интервью был задан вопрос: «Иногда на Западе РПЦ обвиняют в том, что она-де является “агентом влияния” и проводит политику, указанную ей “сверху”». Патриарх Пимен на это сказал следующее: «РПЦ всегда осуществляла активную миротворческую деятельность, являющуюся выражением самой сути благодатной жизни во Христе, каковой является любовь… Вместе с тем чада РПЦ являются сынами и дочерьми своего земного Отечества. Именно это и побуждает к выражению активной гражданской позиции» (117, с. 441). А что еще мог он сказать?

В свое время большую известность получило «Великопостное письмо» А. И. Солженицына (1972) Патриарху Пимену с фактическим обвинением во лжи. Патриарх промолчал, потому что лукавить не хотел, а правду сказать не мог. «Побыть бы ему в моих башмаках только пару дней! – сказал Патриарх по прочтении солженицынского письма. – Ну, пусть пишет» (98, с. 212). Далее, увы, в заявлении Священного Синода от 20 марта 1980 года Московская Патриархия поддержала ввод «ограниченного контингента» советских войск в Афганистан (206, с. 333). Как не вспомнить здесь слова митрополита Питирима (Нечаева) о «страшном одиночестве» патриархов Сергия, Алексия и Пимена. Последний ему признавался: «Мне очень трудно, владыко. Мне не с кем посоветоваться» (118, с. 286).

Во время пребывания в США в 1982 году Святейший Патриарх Пимен смог выступить на специальной сессии Генеральной ассамблеи ООН по разоружению. В речи в Национальном Совете Церквей Христа Патриарх Пимен сказал: «Перед христианами всего мира, как никогда ранее, встала задача служить преодолению внутреннего разделения человечества, порожденного его греховностью. Страху, охватившему человечество, христиане призваны противопоставить любовь, изгоняющую страх (1 Ин. 4, 18), а отчаянию противопоставить надежду». В одном из своих выступлений Патриарх помянул и священномученика Александра Хотовицкого, потрудившегося на американской земле и погибшего по приговору Советского государства.

Радостью и отдохновением для Патриарха Пимена осталось богослужение. В последние годы жизни он тяжело болел, с трудом передвигал ноги. Многолетний прихожанин Богоявленского собора Е. М. Верещагин вспоминал: «Явно превозмогая себя и ступая мелкими шажками, он все же обходил с кадилом храм, покуда на двунадесятый праздник пелось величание. Он просто купался в любви церковного народа. Знание Патриархом Пименом последований простиралось так далеко, что даже отпуст на Троицу, необычайно длинный и сложный, он мог произнести наизусть» (цит. по: 98, с. 234).

Несмотря на то что видимое служение Церкви интересам государства, с одной стороны, и фактическое преследование верующих со стороны государства, с другой стороны, побуждали многих держаться в стороне от церковной жизни, все же именно в 1970-е годы возникают новые формы духовного возрождения, все более широко распространяются в крупных городах тексты «самиздата».

По-прежнему немногие открытые храмы за поздней воскресной литургией бывали переполнены народом. В московском Елоховском соборе, по воспоминаниям современника, «народу набивалось столько, что буквально иголку не всунешь… плотно сбитая человеческая масса бывала непроходима…». Храм был «центром распространения религиозной литературы, в том числе и “сам– и тамиздата”. Знакомцы приносили книги, а чаще машинописные “кодексы” под полой и незаметно обменивались ими. Письма диссидентов, обращенные к патриархам Алексию I и Пимену, в которых бичевались очевидные и всем известные факты, отзвука у нас не находили; у Святейших зажаты рты, они связаны по рукам и ногам, и зачем прибавлять им горя? Мы были единодушны в убеждении, что нам повезло на всех трех патриархов: Алексия I, Пимена и Алексия II. Никогда ни в чем их не осуждали. Не осуждали также и Патриарха Сергия, напротив, высоко ценили его заслугу в том, что Церковь все же осталась легальной и тем самым доступной для многомиллионной паствы», – вспоминал Е. М. Верещагин (87, с. 217, 231).

Патриарх Пимен (Извеков)

Происходит приток новообращенных в Церковь, причем из среды городской интеллигенции, а также возвращение в Церковь старшего поколения, изжившего в себе революционный романтизм. Стоит привести дневниковую запись композитора Г. В. Свиридова: «Человек, с детства воспитанный на книгах Священного Писания, вживается в величие мира. Он знает, понимает, что в мире есть великое, торжественное и страшное, ибо страх перед Богом помогает человеку возвыситься. Человек, знающий, что Господь – истинный властелин Мира, Жизни и Смерти, с подозрением относится к самозваным посягателям на величие. Таким человеком не так легко управлять, он имеет в душе крепость Веры» (154, с. 499). К некоторым приходило понимание мнимости «правды» западного образа жизни, о котором протоиерей Александр Шмеман сказал: «Какими удивительно глупыми идеями живет безбожный мир» (210, с. 651). Отрезвление от революционного романтизма и от любования «свободным» Западом побуждало к поискам иной системы ценностей, иных идеалов, их искали в русской истории и в Церкви.

Это явление свидетельствовало о том, что влияние Церкви на общество не исчезает, как надеялись ее враги, после ухода из жизни старшего поколения, получившего традиционное православное воспитание. Например, в отчете Совета по делам религий за 1970 год указывалось на «опасное религиозное влияние» «Журнала Московской Патриархии», и это притом, что тираж журнала составлял тогда всего 15 тысяч экземпляров, что несравнимо с многомиллионными тиражами разного рода атеистической литературы.

Коммунистическая партия и ее «боевой отряд» неустанно боролись с «чуждой идеологией» и ее носителями, тем более – распространителями. Названные ранее священники Дмитрий Дудко и Александр Мень были шумно известны в стране и на Западе, однако в разных приходах служили десятки не менее достойных иереев. Например, отец Валериан Кречетов, которого протоиерей Всеволод Шпиллер противопоставлял названным как «пылающего» православной верой, «совсем в то же время не фанатика, умного, скромного, вполне интеллигентного человека» (213, с. 517). Их было немало, священнослужителей, сумевших, при всей неоднозначной оценке их деятельности, прорвать плотную завесу, отгораживавшую советских людей от учения Христа, от жизни с Богом. Власть не оставалась нейтральной к их деятельности, тем более что некоторые почти провоцировали ее реакцию. Отец Дмитрий Дудко в своих проповедях страстно обличал безбожников и разрушителей храмов, а в атеистическом государстве такие обличения принимают политический, «антисоветский» характер – и в январе 1980 года отец Дмитрий был арестован по обвинению в антигосударственной деятельности.

Конечно же, Церковь оставалась в плену у Советского государства. И мало кого могли обмануть фотографии Патриарха Пимена и других иерархов в президиуме международных встреч или выделенный правительством для Патриарха роскошный лимузин. Сам Святейший однажды кратко и ярко охарактеризовал свое положение: он чувствовал себя «пленником в золотой клетке» (114, с. 475). Почему же Церковь молчала в годы нарастающей либерализации советского режима?

Ответ на этот вопрос дал в одном из своих первых посланий Святейший Патриарх Алексий II: «…опыт также нам сковывал уста. Даже в годы уже пришедшей “гласности” покойный Патриарх Пимен не нарушил своего молчания. Дело было не только в его болезни. С одной стороны, он привык молиться за Россию, не надеясь на добрый исход политических игр. С другой – не было уверенности, что, начни Церковь разговор с обществом о самом главном – не о культуре, миротворчестве и благотворительности, а о Христе Распятом и Воскресшем, – и она будет услышана и понята» (114, с. 533).

Ведь к тому времени в советском обществе начинали господствовать не только коммунистические или национально-патриотические тенденции. Набирало силу откровенно западническое либеральное течение, сильное своим отрицанием всего предыдущего исторического опыта России. Оно и сумело на определенное время повести за собой усталое и разочарованное советское общество, разрушить существовавшее государство и направить развитие России в русло зависимого развития, отказа от своих духовных корней.

Важным актом, свидетельствующим об изменении характера церковной политики Советского государства, стало в 1982 году решение о передаче РПЦ Свято-Данилова монастыря. Но все же очевидным рубежом стало празднование 1000-летия Крещения Руси в 1988 году. Этот важнейший юбилей Русской Церкви и государства был проведен при поддержке и участии органов власти. Почему вдруг?

Коммунистический режим переживал серьезнейший кризис и в поисках выхода использовал более тонкие методы контроля над обществом: была разрешена «гласность», началась некоторая демократизация в общественной жизни. Правда, в своей церковной политике поначалу режим М. С. Горбачева следовал сталинско-брежневскому курсу жесткого пригляда за Церковью. Лишь после инициативного письма митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия в декабре 1985 года на имя Генерального секретаря ЦК КПСС с призывом изменить характер отношений между Церковью и государством постепенно начинается новый этап в церковно-государственных отношениях. В официальных публикациях уже дается нейтральная по тону оценка, говорится, что «Церковь сумела найти свое место в социалистическом обществе», что «впервые за свою историю она стала независимым добровольным сообществом, сосредоточившимся на своих прямых религиозных функциях» (149, с. 669; 76, 1988, № 4, с. 122).

В апреле 1988 года, на семидесятом году существования Советской власти, в Кремле состоялась встреча М. С. Горбачева с Патриархом Пименом и членами Священного Синода. По оценке митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия (Пояркова), встреча «была вызвана чисто пропагандистскими целями… и рассматривалась как протокольная. Но в условиях новых веяний открытости беседа оказалась предельно деловой… это была историческая встреча» (200, с. 8).

И многие вспомнили тогда пророчество Иеремии: Ибо так говорит Господь: когда исполнится вам в Вавилоне семьдесят лет, тогда Я посещу вас и исполню доброе слово Мое о вас, чтобы возвратить вас на место сие (Иер. 29, 10).

Далее шаг за шагом государство отступает с позиций богоборчества и воинствующего атеизма. В мае 1988 года Церкви передаются великие святыни, в их числе – частицы Древа Креста Господня; возвращается часть Киево-Печерской Лавры; церковных деятелей допустили к средствам массовой информации. Таким образом, Русская Церковь не только смогла пережить свое «вавилонское пленение», но и оказать воздействие на общество и государство, содействуя происходившим в них переменам.

С падением в 1991 году Советского государства и отказом новой власти от коммунистической идеологии стало возможным подлинно свободное от внешних факторов развитие РПЦ. Новый период ее истории, связанный с именем Патриарха Алексия II, потребовал выработки нового характера отношений с государством. Но рассказ об этом выходит за рамки темы «пленения» Русской Церкви.

Однако позволю себе назвать еще одно явление, общее для трех вождей нашей Церкви советского времени: все они часто служили в Богоявленском соборе, ставшем в феврале 1945 года патриаршим кафедральным храмом, столь дорогом для всех нас.

Казалось бы, так ли уж важно, какой именно из московских храмов стал патриаршим? Но нет ничего случайного у Бога. Само существование храма, посвященного Богоявлению Христову, стало, таким образом, и подкреплением, и утверждением Святейших Предстоятелей Русской Церкви в их тяжком и молчаливом подвиге. В соборе происходила интронизация патриархов Сергия, Алексия I, Пимена и Алексия II; в нем упокоились Патриарх Сергий и Патриарх Алексий II; в нем началось празднование торжества 1000-летия Крещения Руси. Дом Божий, Церковь Христова оставалась жива – столп и утверждение истины (1 Тим. 3, 15).