Текст книги "Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков"

Случалось, батюшка Нектарий давал что-нибудь посетителям, а сам уходил, оставляя посетителя наедине со своими мыслями. Так он оставил как-то в келье пришедшего к нему за советом протоиерея-академика. Тот в свою очередь горячо благодарил: «Оставшись один, я обдумал всю свою жизнь и многое понял и пережил по-новому в этой старческой келье». С некоторыми посетителями старец, напротив, много и оживленно беседовал, подчас поражая собеседников обширными и всесторонними знаниями.

Выселение монахов из Оптиной произошло в 1923 году после закрытия их артели. Когда в келью старца (в которую он никого никогда не впускал) вошли чекисты, то удивились и они, и келейники отца Нектария: там были детские игрушки – куклы, мячики, фонарики, корзинки. «Зачем у вас эти игрушки? Вы что, ребенок?» – спросили делающие обыск. «Да, я ребенок», – кротко ответил он. Но неведомы были насильникам слова Евангелия: Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него (Мк. 10,15). Он был арестован, помещен по болезни в тюремную больницу, но вскоре отпущен с условием жить подальше от Оптиной.

Однако и в частный дом, где старец занимал комнату, украдкой шли люди. Тяжело больной, перешагнувший семидесятилетний рубеж отец Нектарий подчас изнемогал от усталости. Однажды, в минуту слабости, он заколебался, не отказаться ли от тяжелого послушания старчества. Ночью ему явились все Оптинские старцы и сказали: «Если ты хочешь быть с нами, не отказывайся от духовных чад твоих!». И старец не отказался.

Последние старцы отец Исаакий и отец Никон были арестованы в конце 1920-х годов и закончили свой жизненный путь мученически, в ссылке. В условиях жестоких гонений на Церковь, казалось, Оптина пустынь останется лишь в истории Русской Церкви и русской литературы. Здания ветшали и разрушались, сосновый бор вырубался. Но непреложны слова Господни о Церкви: и врата ада не одолеют ее (Мф. 16,18).

В 1987 году, накануне 1000-летия Крещения Руси, была возобновлена иноческая жизнь во Введенской Оптиной пустыне. А в 2000 году решением юбилейного Архиерейского Собора к лику святых Русской Православной Церкви были причислены для общецерковного почитания Оптинские старцы Леонид (Лев), Макарий, Моисей, Антоний, Иларион, Анатолий I, Исаакий I, Иосиф, Варсонофий, Анатолий II, Нектарий, Никон, Исаакий II.

Молитва Оптинских старцев

Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня поддержи и наставь меня. Какие бы я ни получал известия, научи меня принять их со спокойной душой и твердым убеждением, что на все святая воля Твоя.

Во всех моих словах и делах руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобою.

Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом моей семьи, никого не смущая и не огорчая.

Господи, дай мне силу перенести утомление наступившего дня и все события в течение его. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, терпеть, прощать и любить. Аминь.

Духовный подвиг отца Иоанна Кронштадтского

На рубеже XIX–XX веков в России был священнослужитель, известный всем, от простых мужиков до столичных аристократов. Причем он был известен именно в силу своего особенного служения в церкви. Нам трудно сейчас даже представить, как могла без радио и телевидения разнестись о нем молва по бескрайним российским просторам, как толпы народа буквально осаждали его при всяком появлении в Санкт-Петербурге, Москве, Самаре или Нижнем Новгороде, каким уважением и почитанием пользовался этот по виду обыкновенный батюшка. Конечно, он не был обыкновенным. То был отец Иоанн (Сергиев), пять десятилетий прослуживший на северо-западе империи, в городе военных моряков Кронштадте.

«Отец Иоанн Кронштадтский в истории Церкви – явление необычайное, – говорил протоиерей Валентин Свенцицкий в начале 1920-х годов, – История Церкви знает подвижников величайших, более великих, чем отец Иоанн, история Церкви знает молитвенников более великих, чем отец Иоанн… но это явление в истории Церкви необычайное потому, что никогда подвиг молитвы не совершался в таких условиях мирской жизни, в каких совершал его Иоанн Кронштадтский» (152, т. 2. с. 32).

1

Родился будущий всероссийский пастырь 18 октября (1 ноября по и. ст.) 1829 года в день памяти великого болгарского святого Иоанна Рыльского, в честь которого и был наречен. «Новорожденный был до того слаб и хил, что родители не надеялись, что мальчик проживет даже до следующего дня, почему в ночь рождения поспешили его окрестить», – писал его биограф (5, с. 6). Он родился на Крайнем Севере, в далеком селе Суре Пинежского уезда Архангельской губернии. Отец Илья Сергиев был псаломщиком этого села, в бедной церкви которого даже священные сосуды были оловянные. Мать будущего святого, Феодора, была простой женщиной, скромной, работящей, но обладала неколебимой верой.

Слабенький ребенок быстро окреп и стал здоровым мальчиком. Ваня постоянно ходил с отцом в церковь. Он полюбил церковные службы, научился читать богослужебные книги и петь на клиросе. Очевидно, что в скудной жизни северного села именно храм Божий стал для мальчика не только святилищем, но и источником красоты и вдохновения. Окружающая северная природа была бедна красками, но давала возможность мальчику ощутить свою неразрывную связанность с миром Божиим. Отмечаемая всеми современниками любовь отца Иоанна к природе во всех ее проявлениях – от полевых цветов до звезд на ночном небосклоне – зародилась давно в тихой Суре и сохранилась на всю жизнь.

Праведный Иоанн Кронштадтский

В последний год жизни отец Иоанн записал в дневник: «Ежедневно видя твердое и неизменно правильное течение всех светил и планет небесных и твердое стояние земного шара… со всеми горами и долинами, со всеми морями, озерами, реками и источниками, со всеми полями, лугами, лесами и до бесконечности разнообразными растениями, плодами, цветами изумительно прекрасными… и всего животного царства – людей, скотов, зверей, птиц, насекомых, рыб, царства ископаемых богатств или металлов, горючих нефтяных богатств, удивляюсь и не могу надивиться благости, силе и премудрости Творца единого в Троице; и, переносясь мысленно к миру невидимому, нетленному, вечному, несравненно превосходящему мир видимый, еще более поражаюсь с удивлением Создателю всех миров, видимых и невидимых; и если мир видимый так прекрасен, разнообразен, полон жизни и красоты, то каков мир невидимый?.. Возлюбите же немедленно Бога, все смысленные христиане, и достигнете совершенства в любви и вечной правде» (67, с. 53–54).

Обыденная жизнь также определялась церковным порядком: посты и постные дни соблюдались как очевидно необходимое, праздники, особенно великие – Пасха, Рождество Христово и иные, переживались как величайшее торжество. Тем самым истоки всей жизни Вани, сложившиеся в атмосфере Православия, оказались просты и чисты. Вырастая рядом с природой и под сенью храма, Ваня формировался как тихий, задумчивый и сосредоточенный мальчик.

До нас дошел рассказ о том, как в шесть лет ему было дано увидеть Ангела в его небесной славе. Мальчик смутился, но Ангел успокоил его, назвавшись Ангелом Хранителем, его оберегателем до конца жизни. Такие случаи чрезвычайно редки и, думается, небесное явление стало видимым знаком будущего особенного пути Ивана Сергиева.

«С самого раннего детства, как только я помню себя, – писал отец Иоанн в автобиографии, – лет четырех или пяти, а может быть и менее, родители приучили меня к молитве и своим религиозным примером сделали из меня религиозно настроенного мальчика… Могу сказать, что Евангелие было спутником моего детства, моим наставником, руководителем и утешителем, с которым я сроднился с ранних лет» (5, с. 12).

На десятом году жизни мальчика отдали в Архангельское приходское училище. Учиться оказалось трудно: учителя проявляли равнодушие к своему делу, товарищи не замечали тихого сына псаломщика, предметов много, а мамина помощь далеко, – в общем, школьное дело шло туго. Одиночество стало его уделом.

Впоследствии он вспоминал: «Ночью я любил вставать на молитву. Все спят. Тихо. Не страшно молиться, и молился я чаще всего о том, чтобы Бог дал мне свет разума на утешение родителям. И вот, как сейчас помню, однажды был уже вечер, все улеглись спать. Не спалось только мне, я по-прежнему ничего не мог уразуметь из пройденного, по-прежнему плохо читал, не понимал и не запоминал ничего из рассказанного. Такая тоска на меня напала: я упал на колени и принялся горячо молиться. Не знаю, долго ли я пробыл в таком положении, но вдруг точно потрясло меня всего. У меня точно завеса спала с глаз, как будто раскрылся ум в голове, и мне ясно представился учитель того дня, его урок; я вспомнил даже, о чем и что он говорил. И легко, радостно так стало на душе. Никогда не спал я так спокойно, как в ту ночь. Чуть светало, я вскочил с постели, схватил книги, и – о счастье! – читаю гораздо легче, понимаю все, а то, что прочитал, не только все понял, но хоть сейчас и рассказать могу. В классе мне сиделось уже не так, как раньше: все понимал, все оставалось в памяти. Дал учитель задачу по арифметике – решил, и учитель похвалил меня даже. Словом, в короткое время я подвинулся настолько, что перестал уже быть последним учеником. Чем дальше, тем лучше и лучше успевал я в науках и в конце курса одним из первых был переведен в семинарию» (168, с. 21).

Две детали обращают на себя внимание в этом рассказе. Первая – очевидная искренняя вера мальчика, вторая – испытанное им (вероятно, не впервые) окрыляющее чувство легкости и радости, с очевидностью свидетельствующее об услышанности его молитвенного прошения. В пережитых им трудностях учебы и одиночества Бог оказался его единственным утешителем.

Иван Сергиев не только получил образование, исполнив тем мечту отца, но и сумел избежать дурного влияния распущенных нравов семинарии, ее искушений. Семинарию он закончил первым учеником и поэтому в 1851 году был принят на казенный счет в Санкт-Петербургскую Духовную Академию.

Между тем семья – мать и две сестры после внезапной смерти единственного кормильца – отца в том же 1851 году в возрасте сорока восьми лет осталась вовсе без средств. Администрация Академии пошла навстречу нужде первокурсника: ему было предложено место писаря в академической канцелярии с жалованьем 9 рублей в месяц. Иван Сергиев с благодарностью принял это место и весь свой заработок стал посылать родным.

Как это нередко случается, Бог даже трудности оборачивает на благо. Канцелярское уединение предоставляло Ивану Сергиеву дополнительные возможности для занятий и молитвы. Как-то ему удалось купить толкование святителя Иоанна Златоуста на Евангелие от Матфея, и он радовался приобретению «как сокровищу из сокровищ». Учился он усердно, но со средними успехами. В то время в программе обучения в академии преобладало схоластическое направление, хотя сам отец Иоанн позднее с благодарностью вспоминал эти годы: «Высшая духовная школа имела на меня особенно благотворное влияние. Богословские, философские, исторические и разные другие науки, широко и глубоко преподаваемые, уясняли и расширяли мое миросозерцание, и я, Божией благодатью, стал входить в глубину богословского созерцания» (5, с. 14).

Настоящих друзей у него не было, но с однокашником Орнатским из любви к музыке они украдкой бегали на концерты, для чего приходилось перелезать через высокие стены Александро-Невской Лавры, чтобы не попасться на глаза инспектору (168, с. 88). В разговорах с товарищами Иван Сергиев делился мечтой: стать миссионером и нести свет Христовой истины в дальние страны, например, в Китай. В 1855 году был закончен курс обучения и защищена диссертация на соискание степени кандидата богословия. Встал вопрос о выборе дальнейшего пути в жизни.

2

На последнем курсе академии Иван Сергиев отказался от увлекательной мечты о миссионерстве в далеких странах. Он понял, что в христианском просвещении нуждается его собственный народ. Кроме того, миссионерское служение предполагало принятие монашества, а необходимо было обеспечивать семью, так как он оставался единственным кормильцем родных. Видимым основанием для принятия им решения стало предложение занять место священника при Кронштадтском кафедральном соборе святого апостола Андрея Первозванного.

Ключарь собора протоиерей Константин Несвицкий по старости должен был уйти на покой и, по принятому обычаю, готов был передать свое место человеку, согласившемуся жениться на его дочери и тем самым обеспечить содержание его семьи. Другие выпускники академии отказались от этого предложения: кто счел малопрестижным для кандидата богословия маленький город, предпочтя столицу, кому не приглянулась дочка старого протоиерея, а Иван Сергиев согласился. Каково же было его изумление, когда, войдя впервые в жизни в Андреевский собор, он узнал его внутренний вид. Однажды в академии он отчетливо видел сон, в котором входил северными дверями в большой собор… Нельзя было не увидеть в этом воли Бога.

И ноября 1855 года состоялось рукоположение в сан диакона, а на следующий день, 12 ноября, в Петропавловском соборе крепости – в сан иерея. Так имена святых апостолов Андрея, Петра и Павла указали отцу Иоанну его будущий путь – путь апостольский.

В первой же своей проповеди, произнесенной в Андреевском соборе, отец Иоанн сказал: «Сознаю высоту своего сана и соединенных с ним обязанностей, чувствую свою немощь и недостоинство к прохождению высочайшего на земле служения священнического… но знаю, что может сделать меня более или менее достойным сана священника, – это любовь ко Христу и ко всем. Любовь – великая сила; она и немощного делает сильным, и малого великим. Таково свойство любви чистой, Евангельской. Да даст и мне любвеобильный Господь искру этой любви, да воспламенит ее во мне Духом Своим Святым…» (168, с. 23–24).

Кронштадтский пастырь начинал свое служение в непростых условиях, так как в те годы редко кто видел в христианской вере самую сущность жизни, а в Церкви тот богочеловеческий организм, вне которого отдельный человек не может жить.

С одной стороны, Православие оставалось государственной религией, первым защитником которой являлся российский император, укреплению которого содействовала вся мощь государства. Но с другой стороны, та же Православная Церковь в России волею неукротимого Петра была низведена до положения одного из государственных институтов, «ответственного за нравственность» населения, и только. Власть недостаточно сознавала неотмирность Церкви и ее задачи. Следствием этого стало некоторое обмирщение Церкви, снижение уровня церковной жизни. Этому способствовали как невысокий образовательный уровень развития русского духовенства в массе своей, сословная изолированность духовенства от верхов и от низов народных, так и мощное влияние атеистического Запада на просвещенное российское общество. Религиозная жизнь отходила у многих на второй план, в образованных слоях населения нередко переходила в холодную религиозность или служебную обязанность. Христианская вера еще жила в толще народных масс, но и там она подчас оборачивалась тупым поклонением обряду.

Бескрайняя нива для трудов открылась молодому священнику. В те годы Кронштадт не только оставался ключевой крепостью, защищавшей вход в северную столицу, и главной военно-морской базой России, но и был сделан властями местом административной высылки из Санкт-Петербурга «порочных людей» – бродяг, пьяниц, попрошаек и иных того же рода, ютившихся на окраинах в лачугах и землянках. Немалую часть населения составлял чернорабочий люд, работавший в порту. Русские и иностранные глубоководные суда не могли тогда доходить до столицы из-за мелководья, поэтому товары с них перегружались на мелкие суда и баржи. Зарабатывали люди гроши, жили в беспросветной нужде в подвалах и больших бараках; мужья пьянствовали, жены покорно терпели, дети в атмосфере грязи и греха развращались быстро. Ночью не всегда было безопасно пройти по улицам города… С первых дней служение отца Иоанна оказалось не только утешительным словом любви к падшим и слабым, но и деятельной любовью к ним.

Отец Иоанн вначале обратился к детям: всего-то ласково беседовал, раздавал сладости. Дети всегда были особенно любимы им, ибо в малых созданиях очевиднее просвечивает светлый образ Божий. Однако странное и необычное внимание со стороны священника, все же представителя верхов, власти, вызывало у многих огрубевших в нужде рабочих недоверие и вражду.

«Прихожу раз не очень пьяный, – вспоминал позднее один ремесленник. – Вижу: какой-то молодой батюшка сидит и на руках сынишку держит и что-то ему ласково говорит. Я было ругаться хотел: вот, мол, шляются. Да глаза батюшки ласковые и серьезные меня остановили. Стыдно стало. Опустил я глаза, а он смотрит, прямо в душу смотрит… Начал говорить. Не сумею я передать все, что он говорил. Говорил про то, что у меня в каморке рай, потому что где дети, там всегда тепло и хорошо, и о том, что не нужно этот рай менять на чад кабацкий. Не винил он меня, нет, все оправдывал, только мне было не до оправдания. Ушел он, я сижу и молчу, не плачу – хотя на душе так, как перед слезами. Жена смотрит… И вот с тех пор я человеком стал» (5, с. 24–25). За детьми потянулись их родители. Понемногу они привыкли к необычному батюшке.

Следует заметить, что такого рода попечительская деятельность не была вовсе новой, в столице действовали благотворительные общества, в которые входили многие представители русского дворянства и духовные лица. Но то была формально организованная помощь отдельным категориям лиц – сиротам, престарелым, инвалидам, падшим женщинам, малым детям в отдельных районах города или церковных приходах. Отец Иоанн же, напротив, взялся действовать сам, в одиночку, не ограничивая свое попечительство пределами своего прихода. Такая благотворительность давала пример истинно христианской любви к ближнему, но многими воспринималась как вызов. Не удивительно, что молодой священник столкнулся даже в своей среде с усмешками и осуждением. Вскоре его стали считать сумасшедшим, вспыхнула к нему вражда.

Основания для удивления подавал он сам. Начать с того, что своей жене Елизавете Константиновне в самом начале совместной жизни отец Иоанн предложил жить в девстве, как брату с сестрой. Ему хотелось всецело отдать себя на служение Богу и ближним, если уж пришлось отказаться от монашества. Не так восприняла безбрачие в браке молодая жена и даже подала архиерею жалобу на мужа. Но отец Иоанн уговорил ее согласиться с ним: «Лиза! Счастливых семей и без нас с тобою довольно. А мы отдадим себя всецело Богу и ближним» (32, с. 187). И она покорилась.

Вскоре обнаружилось, что молодой священник подает такую щедрую милостыню, что тратит почти все свои доходы. Он покупал и разносил продукты неимущим, несколько раз возвращался домой босым, так как отдавал свои сапоги нуждающимся, случалось, и рясу отдавал. Дома не стало хватать денег на самое необходимое. Для заработка отец Иоанн стал преподавать Закон Божий в городском училище, причем его учительское жалованье выдавалось на руки не ему, а жене. Уже весь Кронштадт узнал необычного батюшку, и часто за ним по улицам следовали толпы бедняков. Такая эксцентричность вызывала осуждение, виделась стремлением «обрести популярность» и тем сделать церковную карьеру.

У собратьев вызывало недоброжелательство и желание отца Иоанна служить литургию каждодневно. Они не понимали, что в служении литургии молодой священник видит не просто исполнение обязанности или даже высокое служение, а нечто более высокое. Центральным моментом литургии является Евхаристия – таинство, в котором хлеб и вино прелагаются Духом Святым в истинное Тело и истинную Кровь Господа Иисуса Христа, а верующие причащаются их для теснейшего соединения со Христом и жизни вечной. Таинство Евхаристии – «страшный соблазн для ума и испытание веры» (прот. Валентин Свенцицкий), но что абсурдно для разума, то нередко истинно для веры. Это Таинство было, есть и будет для христиан главным содержанием их жизни.

Однако в те годы литургия (в переводе – общее дело) для большей части народа перестала быть центральным моментом церковной жизни. Укрепилось убеждение в необходимости причащаться не более одного раза в год, почему в недели Великого Поста толпы людей теснились в церквах для говения – посещения церковных служб, исповеди и причащения. В то время всем служилым людям – чиновникам, учащимся и военным – было необходимо представить справку о говений и причащении, что представляло собой очевидное вмешательство светской власти в духовную жизнь человека.

Иначе думал отец Иоанн. «В Литургии наша сила против сильных врагов, победа над ними, побеждающими нас нередко страстями нашими… свет наших душ… надежда наша, утверждение наше» – писал он в своем духовном дневнике. «Я умираю, когда не служу Литургии, – утверждал он. – В нас нет истинной жизни без Источника Жизни – Иисуса Христа… Литургия есть источник истинной жизни, потому что в ней Сам Господь, Владыка жизни преподает Себя Самого в пищу и в питие верующим в Него и в избытке дает жизнь причастникам Своим…» В другом месте он писал: «Польза Литургии неизмерима не только для всей Церкви православной, но и для всей вселенной; для всех людей всяких вер и исповеданий; ибо жертва бескровная и молитвы приносятся Господу по всей вселенной; из-за совершения Литургии Господь долготерпит всему миру и милует весь мир». В приведенных словах ощутим дух радости и торжества, таким же было и служение отца Иоанна.

Так, без сомнений и колебаний вступил на путь молитвенного подвига четвертый священник в штате Андреевского собора. Это не удивило бы окружающих, будь отец Иоанн монахом, но подобный образ жизни и служения в миру, в суетном и хлопотливом, полном искушений и соблазнов быту, – вот что поражало. Заметим, что уже в те годы возникли сомнения о самой возможности такого подвига в обычных условиях жизни. Великий святитель Феофан (Говоров), затворник Вышенский, в своих письмах предостерегал отца Иоанна от этого пути и советовал укрыться за монастырскими стенами. Святитель Феофан полагал, что попытка аскетического подвижничества в миру может привести человека к духовной катастрофе из-за очевидной противоположности двух начал; что между миром и подвижником веры должна быть некая промежуточная среда, не вполне мирская и не вполне отрешенная от мира. Отец Иоанн просил свидания, но затворник не захотел нарушить своего уединения, беседа между ними не состоялась. Отец Иоанн пошел своим путем (см.: 152, т. 1, с. 32–50).

Своим ревностным, пламенным служением молодой священник обрел уважение и авторитет. В 1859 году выходят из печати его «Катехизические беседы», в которых общедоступно излагается христианское учение. С 1862 года он начинает преподавать в классической гимназии, в которой пользовался любовью и уважением учащихся, хотя принужден был уйти в 1889 году из-за большой занятости. Тогда же он придает новые формы благотворительной деятельности.

В 1874 году в Кронштадте было создано Православное попечительство святого апостола Андрея Первозванного. Основание ему положили два воззвания отца Иоанна, опубликованные двумя годами ранее в местной газете. «Кому не известны рои кронштадтских нищих – мещан, женщин и детей разного возраста? – писал священник. – Причин кронштадтской нищеты и бедности множество, вот главные: бедность от рождения, бедность от сиротства, от разных бедственных случаев, например от пожара, от кражи, от неспособности к труду по старости, болезни и маловозрастности, бедность от потери места, от пристрастия к хмельным напиткам и в наибольшей части случаев – от недостатка средств, с которыми бы можно было взяться за труд: порядочной одежды, обуви, инструмента или орудия… А угодно ли кронштадтской публике видеть непривлекательную картину бедности наших нищих? Не гнушайтесь, это члены наши, ведь это братия наши. Вот эта картина: представьте себе сырые, далеко ушедшие в землю подвалы домов, в которых по преимуществу помещаются наши нищие; тут помещается по 30, 40 и 50 человек в жилье, тут старые, и взрослые, и малые дети, тут и младенцы, сосущие сосцы, в сырости, в грязи, в духоте, в наготе, а часто в голоде». Отец Иоанн предлагал всему кронштадтскому обществу, то есть военным, духовенству, чиновничеству, купцам и мещанам, образовать попечительное братство с целью приискания для нищих общего жилья, рабочего дома и ремесленного училища. «Не пугайтесь, господа, громадности дела, – увещал священник, – доброму делу поможет Бог, а где Бог, там скоро явится все как бы из ничего». «Во имя христианства, во имя человеколюбия, гуманности взываю: поможем этим бесприютным беднякам; не откажемся от солидарности с ними; докажем, что чувство человеколюбия в нас еще живуче и себялюбие не заело нас. Как хорошо было бы устроить Дом Трудолюбия! И нравственно многие поднялись бы. А если бы кто, будучи здоров, не захотел работать, то из города долой: Кронштадт не рассадник тунеядства» (5, с. 29–30).

В созданное попечительство вошли самые разные люди, из разных социальных слоев, но работа шла дружно. После сбора необходимых средств в 1881 году состоялась закладка здания, а 12 октября 1882 года был открыт первый в России Дом Трудолюбия. Он был посвящен памяти злодейски убиенного годом ранее Царя-Освободителя Александра II, а храм при Доме – святому благоверному князю Александру Невскому.

Впоследствии Дом разросся и превратился в целый городок. В нем имелись пеньковая и картузная мастерские, в каждой из которых давалась работа тысячам человек, а детям предоставлялось начальное и специальное ремесленное образование; имелась мастерская по обучению столярному ремеслу, сапожная мастерская; были организованы швейные мастерские, в которых девочки обучались ремеслу. При Доме имелись также приют и зато-родная летняя дача для детей, бесплатная начальная школа, рисовальный класс для бедных детей, гимнастический кружок, детская библиотека, зоологическая коллекция, воскресная общеобразовательная школа для взрослых, бесплатная народная читальня и платная библиотека. Был создан большой ночлежный дом с платой в 3 копейки за ночь. Была организована бесплатная амбулатория, бесплатно выдавалось от 400 до 800 обедов ежедневно. Попечительство выдавало нуждающимся пособия деньгами (от 1 до 20 рублей), одеждой, обувью и другими вещами. При Доме регулярно устраивались лекции для народа на религиозные, исторические и литературные темы (в среднем каждую посещало более 250 человек). Помощь оказывалась всем, без различия происхождения и вероисповедания. «Помни, что Господь в каждом христианине, – наставлял отец Иоанн молящихся. – Когда приходит к тебе ближний – имей к нему всегда великое уважение, ибо в нем Господь, Который через него часто выражает свою волю».

По примеру Кронштадта и другие города стали создавать подобные благотворительные учреждения. Имя отца Иоанна получило всероссийскую известность. Благотворительность была важной частью его служения, но главным оставалась Литургия. В пламенном, самозабвенном служении Богу отец Иоанн обрел дарования чудотворчества и прозорливости.

3

День отца Иоанна начинался рано, в 5 утра. Около получаса он посвящал утренней молитве и приготовлению к церковной службе. Еще в 1870-е годы он молился в садике перед домом, но позднее толпы просителей вынудили его отказаться от этого. Точно так же ранее он сам раздавал подаяние собиравшимся перед домом нищим, но впоследствии это делал другой по его поручению. Он принужден был отказаться и от хождения в собор, куда его стали отвозить в экипаже летом и в санях зимой.

Но вот он входит в Андреевский собор, проходя через особую ограду, охраняемую полицией и ведущую прямо в алтарь. Все, кому довелось видеть его появление в алтаре, отмечают его сосредоточенность и возвышенную радость. Митрополит Антоний (Храповицкий) назвал его «носителем веры побеждающей, торжествующей». Митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал, как поразила его «светлая духовность» кронштадтского батюшки: «Отдав меховую шубу (дар почитателей) на руки сторожу, отец Иоанн, ни на кого не глядя, быстро и решительно подошел к престолу и пал на колени пред ним. После этого обратился к присутствовавшим в алтаре, со всеми ласково поздоровался, мирянам преподал благословение.

Потом энергично пошел к жертвеннику. Там уже лежала стопка телеграмм, полученных со всех концов России. Он не мог сразу их прочитать. С тою же горячностью отец Иоанн упал на колени перед жертвенником, возложил руки на все эти телеграммы, припал к ним головою и начал молиться Богу о даровании милости просителям…». В некоторых случаях через секретарей он направлял ответы. Просфоры для поминовения приносили в алтарь в больших корзинах, и батюшка мог вынуть лишь по несколько из каждой корзины. Митрополит Евлогий (Георгиевский) вспоминал: «Я присутствовал на этой ранней литургии, которую служил отец Иоанн, и имел случай наблюдать необычный характер этого особенного, только ему одному свойственного священнодействия: бесконечно долгую проскомидию с тысячами имен, которые он повторял то совсем тихо, неслышно, то вдруг усиливая голос, почти громко выкрикивал» (50, с. 203).

Саму Литургию отец Иоанн служил особенно горячо. В огромном храме, при тысячах людей, ожидавших его молитвы, при переживании им горя, нужд, скорбей и грехов этих чад Божиих он молился громко и дерзновенно. «Он беседовал с Господом, Божией Матерью и святыми, беседовал со смелостью отца, просившего за детей, просил с несомненной верой в то, что Бог не только всемогущ, но и без меры милосерд… взывал к ним с твердым упованием. Как именно – этого на бумаге не передашь, – замечал митрополит Вениамин» (32, с. 194–195). Громогласно и величественно возглашал он: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа ныне и присно и во веки веков!..». Вдохновенно и со все большим подъемом шла Литургия. При этом лицо священника становилось все розовее, глаза светились, движения были быстрыми и резкими. То было не служение, а именно священнодействие.

Приближался момент Причащения. В Русской Церкви миряне прежде Причащения исповедуют Богу свои грехи. В первые годы своего служения отец Иоанн посвящал каждому приходящему каяться много времени, и то было не формальное перечисление прегрешений, а подлинно «экзамен душевных чувств». Иногда батюшка проводил часы в беседах с исповедниками, откладывал разрешение грехов, заставлял приходить еще и еще.