Текст книги "Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков"

Некоторое время владыка скитался по знакомым, но потом организовал в подвальном помещении здания на рю Петель первый в Париже приход Московской Патриархии – Трехсвятительскую церковь в память святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого, второй престол – во имя святителя Тихона Задонского. Чего это стоило ему, сколько добрых людей отозвалось на его призыв, какие чудеса при этом случались – описано в разных трудах владыки Вениамина. Вспоминаются слова апостола Павла: Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем (Гал. 6, 9).

Поначалу задача виделась абсолютно невыполнимой. Необходимо было снять помещение и переоборудовать его под молитвенный дом. Группа верующих, желавших устроить храм, где поминался бы глава Русской Церкви, начали собирать средства, но почти вся эмиграция ненавидела большевиков и не желала жертвовать на Патриарший храм, а люди их круга жили в ужасной нищете.

Деньги были нужны немалые. И тут Надежда Андреевна Соболева (впоследствии – мать Силуана), жена богатого нефтепромышленника, пожертвовала свои бриллианты, подаренные мужем на свадьбу. Она отнесла владыке Вениамину 20 тысяч франков. На эти деньги сняли старый гараж. Нижнее подвальное помещение оборудовали под храм, а наверху устроили трапезную и монашеские кельи. «Душой и вдохновителем этого дела был епископ Вениамин» (174, с. 31). Храм освятили в феврале 1931 года. Из разных концов Европы к епископу Вениамину приехали его постриженники и близкие по духу архимандриты Афанасий (Нечаев), Стефан (Светозаров), Феодор (Текучев) и другие монашествующие, составившие монастырское подворье (174, с. 30–31).

По воспоминаниям бывшего поручика лейб-гвардии Г. Фракмана, как-то случайно от знакомых он услышал о благолепии церковных служб в храме Трехсвятительского подворья на рю Петель. «Люди, достойные доверия, говорили, что для желающих молиться нет лучшей церкви в Париже. Меня это заинтересовало; вот как туда пойти? Мне казалось, что если даже церковь на рю Дарю опорочена былой подпиской о лояльности, то что сказать о церкви Патриаршей, на которой среди моих единомышленников установилась репутация “большевицкой”? Но не оставил меня Господь Бог, и в одну из суббот я пересилил себя и вошел в казавшуюся мне ненавистной церковь. Как описать свои первые впечатления?., в этом храме я сразу почувствовал присутствие благодати Божией… Представьте себе храм в подвале: каменные, нештукатуреные стены, деревянный иконостас, заполненный бумажными, копеечными иконами, духовенство в облачениях, трогающих сердце… Идет служба, поет строго и проникновенно прекрасный хор, и вдруг вы начинаете чувствовать, что клир, духовенство действительно предстоят пред Престолом Всемогущего Бога, что между ними и толпой, заполняющей церковь, установилась невидимая, неразрывная связь, что это единое церковное тело… Какое разительное, какое трогательное несоответствие между материальной нищетой и духовным благолепием, этим единственным богатством Русской Патриаршей Церкви, ее даром Духа Святаго…» (167, с. 512–513).

В те же годы происходит новое чудо. В 1930 году один из эмигрантов рассказал владыке Вениамину, что увидел в витрине антикварного магазина Иверскую икону, как оказалось, вывезенную солдатами наполеоновской армии из Москвы в 1812 году. Русские верующие, живущие во Франции, решили выкупить икону. Требовалась огромная по тем временам сумма – 25 тысяч франков. Сначала собрали часть денег в виде задатка, и антиквар Коган позволил взять икону. Ее стали перевозить по храмам и по частным домам для сбора средств. Но повторилось то же, что и раньше: богатая верхушка тогдашней эмиграции не желала иметь ничего общего с «большевицкой церковью». Коган отобрал икону и вновь выставил ее на продажу, рассчитывая на американских миллионеров. Узнав об этом, владыка Вениамин тут же поехал к антиквару. Внутренне молясь, он просил снизить цену, но антиквар согласился лишь на продажу иконы в рассрочку, причем требовал 8 тысяч уплатить немедленно. Привезя чудотворный образ в Трехсвятительский храм, в котором по стенам висели лишь бумажные иконы, владыка поставил образ на середине храма. На следующий день он сказал вдохновенную проповедь, указав верующим, какая благодать изливается через этот чудотворный образ, каким утешением для всех русских людей станет обретение великой святыни Русской земли, и призвал всех пожертвовать свои трудовые деньги для выкупа святыни. Деньги на поднос клали все, многие – последнее, что имели, – так, одна русская няня пожертвовала деньги, собранные на похороны. И все равно на первый взнос не хватало. Тогда владыка Вениамин разослал близким ему людям в разных городах Франции письма с просьбой ссудить его и прислать свои «квартирные деньги», которые они платили за три месяца вперед, причем просрочка на день грозила немедленным выселением, это был для каждого эмигранта «неприкосновенный запас». Никто не ответил отказом – и к указанному сроку необходимая сумма была собрана (и никого из тех, кто прислал деньги, не согнали с квартиры). Антиквар, зная бедственное положение русских эмигрантов, был поражен, сочтя это явным чудом Божиим. Для оплаты следующих взносов с образа сделали фотографии, и эти иконки разошлись не только по Парижу и Франции, но по многим странам мира, дошли до Америки и Австралии. По благословению владыки Вениамина двери подворья не запирались ни днем, ни ночью, так что каждый мог помолиться перед образом. Многие приезжавшие поклониться святыне жертвовали на выкуп иконы, многие присылали деньги на имя владыки – так была собрана нужная сумма (174, с. 32–36).

При храме устроили библиотеку православной литературы; в помещении над храмом создали типографию, где печатались и труды самого владыки Вениамина: Акафист Трем святителям, «Всемирный светильник – преподобный Серафим Саровский», «Небо на земле» (О Божественной литургии) и др.

Семнадцатилетний Андрей Блум, будущий митрополит Антоний Сурожский, с 1931 года прислуживал в храме Трехсвятительского подворья. Он вспоминал: «Как-то пришел вечером. Храм не закрывался – красть было нечего. Церковь была подвальная, затем была лесенка, каменный коридор и две или три кельи. В одной из них жил владыка Вениамин… Я вошел в этот коридор и вижу: владыка Вениамин лежит на каменном полу, завернувшись в черную монашескую мантию. Увидев меня, он встал. Я говорю: “Владыка, что вы здесь делаете?”.– “Да знаешь, я здесь ночую”.– “А разве комнаты у вас нет?”.– “Да, есть комната, но ты представляешь, как замечательно, – у меня там четверо нищих спят: один на кровати, другой на матрасе, третий на ковре, а еще один на подушках. Я им оставил эту комнату – им так трудно днем живется. Как же лишить их ночи?”» (8, с. 804). Что здесь еще можно сказать?

5

Жизнь в чужой стране была трудной. В Сербии вокруг были свои, православные, во Франции – католики. Владыка Вениамин со своей всегдашней доброжелательностью и открытостью признавал: «Народ французский мне весьма понравился», но в то же время отмечал «большую душевную слабость этого милого народа»; они терпеливы, трудолюбивы, их «никак нельзя называть безбожниками», но положение католицизма «далеко не радостное в этой стране», хотя «я ни разу не видел никаких публичных безбожных выступлений или озорства» (31, с. 369–371). Часто общаясь с католическим духовенством, получая от него помощь (в католическом монастыре владыку излечили от тяжелой болезни), владыка Вениамин с сожалением констатировал: от них «веяло холодом», «все – от ума, а сердца не слышно», богослужение в огромном католическом соборе «казалось мертвым». Причем сами католики признавали: у русских «сердечная вера» (31, с. 328–330).

В то же время владыка в своих размышлениях нисколько не обольщался и не впадал в возвеличивание своего только потому, что оно свое. Увидев в константинопольском соборе Святой Софии самозабвенно молящегося турка, он невольно задумался: «…пожалуй, сейчас во всем великом городе не найдешь грека, так смиренно молящегося где-нибудь в храме. Все они заняты “делами”, а о Боге вспоминают лишь по праздникам. О русских беженцах и говорить не стоит! Даже немыслимо представить кого-либо из нас, архиереев ли, генералов ли, солдат, казаков, интеллигентов, вот так публично и сосредоточенно молящихся. Не терпим ли мы, и греки, и русские, наказания Божие за то, что продаем свое первородство христианской истины за чечевичную похлебку материальной привязанности, как прочие, неверующие? Христианство прекрасно, высоко, но не плохими ли мы стали христианами в мире?» (31, с. 333–334).

Будучи требовательным к другим, владыка оставался строгим и к себе. На подворье он служил в общей череде священническим чином. Образ жизни его оставался простым и скромным. Отрешившись от церковно-политических дел, владыка все более сосредоточивался на главном – служении Богу и людям, на молитвенном духовном делании. Примечательно, что старец Силуан Афонский, с которым владыка поддерживал постоянные отношения, в одном из писем отозвался о нем так: «Господь Иисус Христос любит архиепископа Вениамина» (177, с. 332).

Русская эмиграция не жаловала Трехсвятительское подворье, пустили слух, что там над иконами висят серп и молот… Но постепенно, год за годом все больше русских людей стало приходить в храм, привлеченных особой теплотой, будто дыханием родной земли. Примечательно, что осенью 1941 года в Трехсвятительский храм пришел помолиться великий князь Владимир Кириллович с некоторыми близкими представителями русской аристократии. Немцы предложили ему, как законному главе Дома Романовых, стать императором Российским на «освобожденных» ими землях. Великий князь ответил: «На штыках врагов моего народа я никогда не буду императором». Немцы дали пять дней на размышление, пригрозив расстрелом в случае отказа. Вот на исходе пятого дня Владимир Кириллович и пришел помолиться перед возможной смертью в «болыне-вицкий» храм… Но все обошлось (174, с. 43–44). После Второй мировой войны замечательные фрески иеромонаха Григория в парижской «церкви в гараже» были объявлены памятником национальной культуры Франции (118, с. 177).

В 1933 году владыка Вениамин отправляется в США по благословению митрополита Сергия для чтения лекций, а вскоре, указом от 22 ноября 1933 года назначается архиепископом Алеутским и Северо-Американским, экзархом в Северной Америке. И вновь, в который раз ему приходится столкнуться с большими трудностями, неодолимыми на первый взгляд.

Алеутская и Северо-Американская епархия на территории США была утверждена Святейшим Синодом в 1900 году, и к концу 1917 года в ее состав входили 271 храм, 257 священнослужителей и до 300 тысяч прихожан. После революции затрудняется сообщение с главой РПЦ. В сентябре 1921 года Архиерейский Собор Сербской Православной Церкви учредил Американо-Канадскую епархию, оторвав сербские приходы от юрисдикции Русской Православной Церкви. Этим же воспользовался Константинопольский Патриарх Мелетий IV, который 1 марта 1922 года утвердил решение Священного Синода «об обязательном и исключительном подчинении Константинопольской Церкви всей православной диаспоры», то есть православных вне территории автокефальных Церквей. Так, в нарушение церковных канонов, была создана Американская архиепископия Константинопольского патриархата в Северной Америке (129, т. 2, с. 15, 159,161). Русские архиереи отвергли притязания патриарха Мелетия IV, а Патриарх Тихон назначил митрополита Платона (Рождественского) патриаршим представителем в этой епархии (со статусом митрополичьего округа). Однако в тяжелые и трагические для Русской Церкви годы митрополит Платон, подобно карловчанам, решился на резкие публичные заявления с осуждением Советской власти, что вынудило Патриарха Тихона уволить его от управления делами епархии. Однако сам владыка Платон не признал этого решения и увел епархию от законного церковного управления, объявив о «временном самоуправлении». Православное сообщество в США оказалось расколотым, лишь несколько приходов остались верными Матери-Церкви.

Трудно даже представить, сколько мужества и стойкости понадобилось владыке Вениамину в первые годы его служения на Американском континенте. На что он мог рассчитывать в Нью-Йорке? Кафедральный собор святителя Николая обманом захвачен обновленцами, притязающими и на другое имущество Русской Церкви; общины приходских церквей настроены яро антисоветски и видеть не хотят «большевицкого епископа»; греческие и сербские архиереи пекутся лишь о своих интересах… Первое время владыка Вениамин жил буквально в нищете: спал на полу, подметал улицы; приходилось переносить оскорбления за верность Матери-Церкви от ревностных не по уму защитников «чистоты Церкви». Как-то после одного собрания среди сторонников раскола ему предложили для безопасности выйти через запасной выход. Но владыка решил идти, как и входил, через главный вход. Кто-то бросил в него окурок, раздались оскорбительные выкрики. Но архиепископ Вениамин мужественно сохранил свое достоинство (177, с. 329). И произошло чудо, объяснимое одним – его верой.

Вероятно, вспоминал он наставление старца Нектария Оптинского, полученное незадолго до революции: «Батюшка… примите совет на всю вашу жизнь: если начальники или старшие вам предложат что-нибудь, то, как бы трудно или даже как бы высоко ни казалось это вам, – не отказывайтесь. Бог за послушание поможет!» (32, с. 129).

Он много трудился. Богослужение, проповедничество, назидательные беседы, литературный труд; ведение всех канцелярских дел (владыка лично отвечал на все письма и на все поздравления), а ко всему еще и служение немощным. Владыка обладал редким даром подлинно христианского, благоговейного отношения к человеку, к любому из встреченных им. Проявленная стойкость и образ жизни по Христу были увидены и поняты. К нему присоединился епископ Аляскинский Антоний (Покровский); приехали из Франции иеромонах Феодор (Текучев), из Сербии – иеромонах Георгий; верной и многолетней сотрудницей владыки была матушка Анна (Ольга Владимировна Обухова). Постепенно духовенство и некоторые приходы стали присоединяться к митрополиту Вениамину (этот сан он получил в 1938 году), и его паства стала расти. За 14 лет своего служения в Америке владыка Вениамин создает «из ничего» 50 приходов Московского Патриархата, становится видным церковным деятелем в масштабах США.

В те годы он вновь обращается к вопросу, волновавшему Русскую Церковь незадолго до революции – вопросу об имяславии. Проблему имяславия, возникшую в 1907 году после публикации книги схимонаха Илариона «На горах Кавказа» и отчасти расколовшую церковный народ на сторонников и противников особого почитания Имени

Божьего, не успели обсудить на Поместном Соборе 1917–1918 годов. Между тем проблема эта явно выходила за рамки богословия, затрагивала глубины духовной жизни православного человека. Может быть, и неслучайно митрополит Антоний (Храповицкий) сразу оказался среди противников имяславия, а владыка Вениамин – среди его горячих сторонников. В 1937–1938 годах завязывается переписка по этим вопросам между Местоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Сергием (Страгородским) и экзархом Московской Патриархии в Северной Америке митрополитом Вениамином. Письма митрополита Сергия свидетельствуют о его критическом отношении к «имябожничеству», но показывают, что он далек от огульного осуждения этого движения. Письма и доклад митрополита Вениамина содержат подробное изложение истории вопроса и аргументацию верности идеи имяславия: «Первое. Сила действия имени Божия происходит от БЛАГОДАТИ Божией, присущей САМОМУ ИМЕНИ, в нем заключающейся. Второе. Поэтому именно и можно говорить, что имя Божие прежде всего действенно САМО ПО СЕБЕ, то есть Благодатию, в нем сущей. Третье. В этом смысле не только можно, но и должно (и у святых отцов, – не говоря уже об о. Иоанне Кронштадтском, – так это и есть) говорить и по существу верно, что “молитва есть Бог действующий”…» (цит. по: 61, т. 2, с. 452–453).

22 июня 1941 года, при получении известия о нападении Германии на СССР митрополит Вениамин твердо заявил: «Все кончится добром!». Патриотизм владыки был активным, деятельным, у него слова с делами не расходились. 2 июля 1941 года владыка выступил на многотысячном митинге в Нью-Йорке в Мэдисон-сквер гарден: «От судьбы России зависят судьбы всего мира!». В разных городах США митрополит Вениамин выступал с лекциями и речами перед американцами, призывая их к сбору пожертвований на помощь русскому народу. Себя он не жалел, и, даже будучи больным, ехал на очередное собрание, бросив лишь: «Сейчас некогда болеть» (177 с. 329–330). Он провел колоссальную работу, способствуя повороту американского общественного мнения от вражды к сочувствию в отношении Советской России.

За каждым богослужением в русских храмах Америки возносились молитвы о победе русского оружия. Владыка смог объединить соотечественников, даже находящихся вне Матери-Церкви, в организации помощи воюющему советскому народу, в сборе денежных средств, на которые закупали медикаменты, продовольствие, оборудование для госпиталей. Он становится Почетным председателем русско-американского комитета помощи России.

6

В начале 1945 года владыка Вениамин посещает Родину после четвертьвекового отсутствия, участвует в избрании нового Патриарха Алексия (Симанского). В том году он публикует статью, в которой пишет: «Горяча вера у русского православного народа… Русь и теперь святая… И вообще пришел к несомненному убеждению, что не только в отдельных личностях, но и в широчайших толщах народа – вера жива и растет» (31, с. 35). Спустя два года он окончательно возвращается в Россию.

Возникшее в годы войны отчасти идеалистическое представление о советском образе жизни и о положении Церкви под властью большевиков теперь рассеивается. Он узнает о могуществе власти и всеохватном контроле НКВД. Митрополит Питирим (Нечаев) вспоминал, что, когда в перерыве заседаний Собора 1945 года он подошел к митрополиту Вениамину и передал ему поклон от сестры, тот испуганно воскликнул: «Какая сестра? Нет у меня никакой сестры!». «Владыка, не бойтесь», – успокоил его девятнадцатилетний Константин Нечаев и подвел Надежду Афанасьевну, бывшею женою священника Федора Шебалина (118, с. 178). Больше четверти века брат и сестра не виделись и даже не переписывались. Страх довлел в советской жизни и тем более в жизни церковной.

Но в то же самое время митрополит Вениамин поражается тому, что в храмах на богослужении много детей, вновь радуется силе веры людей, он утверждается в убеждении, что лишь Православие «еще сохранило дух истинного христианства», в то время как католицизм и протестантство «износились», «упали в материализм». Задумываясь над вопросом о влиянии России на будущий мир, владыка в дневнике честно признается: «В моей душе нет ясного ответа».

В то же время митрополит Вениамин всегда верил в конечную победу добра, никогда не утрачивал радостно-смиренной веры в благой Промысел Божий: «Нужно твердо верить в эту святую истину о Промысле! Всем управляет Господь наш Иисус Христос… И как это прекрасно, утешительно и ободрительно… Везде, всегда, до конца мира. Сам ведет – поддерживает, наставляет, направляет, помогает, укрепляет, охраняет, спасает. Как люди мало веруют в это конкретно! А ведь так есть, ибо Он Сам сказал: “Я – с вами”. Христос – глава Церкви, а она – Его тело… Истина ясна» (177, с. 334).

В стране господствовала атеистическая идеология, с которой мирилось большинство людей, однако и среди верующих не было единства. Сохранялись остатки обновленчества, упорствовала так называемая катакомбная Церковь, не исчезали группы людей, ожидающих близкого конца мира и отвергающих Церковь. Об этих последних владыка отзывался резко: «Это – сектантское, противоцерковное настроение: эти люди воображают себя избранниками Божиими… запугивают покорных слушателей бедствиями и своими “откровениями”… Необходимо бороться с этой язвой духовной» (33, с. 56–57).

Сложным оставалось и положение самой Церкви, лишенной возможности разрешения многих накопившихся проблем и вопросов, в частности о богословском просвещении верующих, зачастую лишь отстаивающих часы в храме. Размышляя о главном богослужении – литургии, владыка сокрушался: «О горе, горе! Где же молитва? И стоят наши долготерпеливые богомольцы с серьезными лицами. А понимает-то за них Церковь в лице авторов служб да немногих знатоков… Что делать? Бегут на сектантские разговоры и легкие песенки. А у нас непочатое богатство!

Неужели ничего нельзя сделать? Неужели? Не знаю» (34, с. 53). Но подчас и среди собратий митрополит Вениамин, в котором удивительно сочетались старческая мудрость и глубина познаний с почти детской открытостью и доверчивостью, оказывался одинок. В конце 1949 года записал в дневник: «В Москву решил меньше показываться: много причин этому. Печально – но лучше так… Не с кем открыто поговорить по многим вопросам… Какая грусть! Неужели это всегда бывало так?» (33, с. 69).

Он не знал, конечно, о секретной записке, поданной в 1949 году в ЦК КПСС с характеристикой архиереев: «Московская Патриархия обладает небольшим кругом архиереев с долголетним стажем службы. Это по большей части люди, побывавшие в заключении за фанатическую пропаганду религии, люди, внешне подчеркнуто лояльные, но внутренне старых монархических тенденций… Возвращенцев из бывших эмигрантов очень ценят, но боятся их выдвигать на видные места (митрополит Вениамин, б. Американский…). Эти архиереи в основном старики-идеалисты с оттенком фанатизма» (198, с. 334).

Главное, был уверен митрополит Вениамин, «быть в истинной Церкви Христовой»: «И Патриарх Сергий писал мне в Америку: “Главное – быть в Церкви. Если мы в Церкви, то мы имеем все. А “внешних” (чужих) судит Бог!..» (177, с. 335).

Занятый церковной административной деятельностью, митрополит Вениамин много служил в храмах, вел немалую переписку, писал воспоминания и дорабатывал начатые ранее богословские труды. Он по-прежнему оставался мягким и сердечным пастырем, из-за чего иные считали владыку «идеалистом», а то и «блаженным», но это привлекало к нему сердца многих и многих. «Ну и чудак же он был, – вспоминал митрополит Питирим (Нечаев). – Сначала его определили в Саратов, но долго он там не удержался. Едет, бывало, в машине; если на дороге кто-то голосует, он обязательно подвезет, а по дороге начинает обращать в веру. Властям это не понравилось…» (118, с. 178).

Именно эта сосредоточенность на внутреннем притягивала людей. В 1948 году во время своего пребывания на Рижской кафедре митрополит Вениамин познакомился с писательницей Н. А. Павлович, духовной дочерью старца Нектария. Она, услышав проповедь митрополита, сказала: «Этот владыка, вероятно, имел связь с Оптиной: так близок дух его к ней!». Сам же владыка после разговора с Н. А. Павлович записал: «Святые и усопшие, живущие на небесах, имеют гораздо более тесное, близкое общение с нами, живыми, чем мы обычно привыкли об этом думать в жизни своей. И эту женщину послал ко мне сам о. Нектарий. Это я и считаю чудом» (32, с. 135).

Первым делом для него оставалась по-прежнему внутренняя духовная жизнь, в которой он сурово и нелицеприятно судил не других, а себя. Запись в дневнике 1952 года: «Вообще же нужны всегда скорби: они невольно смиряют. А всякие похвалы – надмевают… Поневоле даже… Слава Богу и за скорби!»; от 21 сентября 1953 года: «…Душевное состояние? По совести сказать: не вижу улучшения. Правда, будто бы сознаю больше греховности, чем прежде… Но это – не улучшение, а сознание прежней плохой моей действительности. И только. И потому уверенности в спасении – нет…»; от 27 октября 1953 года: «Главное же – сознание своей худости!.. Почему? Потому что я ясно вижу свое несовершенство, а по сравнению с Ангелом и святыми – пустоту…» (33, с. 94, 101, 105). Как не вспомнить тут случай из жития святого Антония Великого, к которому однажды собрались прославленные старцы. Один рассказал, что стяжал непрестанную молитву, другой – имеет дар чудотворения, третий сподобился видеть Ангелов. Святой Антоний ответил им: «Истинно говорю вам, братие: не великое дело творить чудеса, не великое дело видеть Ангелов; великое дело – видеть свои собственные грехи» (см. 43, т. 1, с. 109–110).

Владыки не коснулись явные репрессии, он был слишком заметной фигурой, однако частые перемещения с кафедры на кафедру (Рига в 1947–1951 годах, Ростов-на-Дону в 1951–1955 годах, Саратов в 1955–1958 годах), намеренные стеснения его деятельности со стороны власти угнетали старого монаха. В 1958 году он был уволен на покой, и вдруг вспомнился ему давний, в 1912 году услышанный рассказ оптинского старца Нектария о патриархе Никоне, сосланном в монастырь. «И только ныне утром вдруг мне мелькнула эта мысль – что и я буду сослан в монастырь. И тоже по государственным мотивам…» (33, с. 125).

В то же время владыка на протяжении десятилетий, со времен сербского Петковице, стремился к уединенной монастырской жизни. По его словам, «монашество есть именно покаянное житие… Покаянное житие – есть красота, есть весна красная…» (177, с. 347). Последние годы жизни митрополит Вениамин провел в стенах Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря. Впервые он посетил его в 1949 году, совершил несколько служб, прошел вокруг обители с крестным ходом. «Митрополит Вениамин был каким-то особенно благодатным владыкой, – вспоминал протоиерей Евгений Пелешев. – Таких я прежде, пожалуй, и не встречал: кроткий, смиренный, милостивый, терпеливый и ко всем без исключения ласковый… Владыка в каждом своем движении был так благообразен, что, глядя на него, действительно можно было вспомнить, что в человеке присутствует образ Божий…» (177, с. 333).

В тихом уединении Печор владыка приводил в порядок свои богословские труды, воспоминания, собрания повествований о великих святых и скромных подвижниках Православия. Поразительная искренность и мудрая простота видны на страницах его трудов. «Православие же требует преимущественно внутренней работы своей, конечно, по руководству Церкви. Эта работа тяжела. Свобода еще тяжелее. А нужно нести их, иначе погрузишься в “сон” хладной веры, то есть в безжизненность. А это путь к смерти… Современный мир живет самим собою, и притом земными, низшими интересами своими. О Боге думают вскользь, лучшие помнят в некоторые моменты дня, другие – по праздникам… Но и это все лишь прибавка к основе жизни, а не само существо ее.

Между тем единственно сущее, подлинное, само в себе существующее и источник всего прочего, высочайшее бытие – это есть лишь Бог» (177, с. 372–374).

Физическая немощь старца усугубилась тяжким испытанием – лишением речи. Тогдашний наместник обители, архимандрит Алипий (Воронов), вспоминал о митрополите Венимине: «Доброта и покаяние! В последнее же время его жизни – сплошное покаяние. Как ни придешь его навестить, он все на кровати плачет, слезы так и бегут… Больше всего помнится: старец, белый как лунь, и слезно кается, как последний грешник… А ведь жизнь-то почти святую прожил. И вот пред Господом так о грехах скорбел… Последнее время говорить не мог: молчит – и все плачет…» (177, с. 347).

Там митрополит Вениамин скончался 4 октября 1961 года и был погребен в пещерах монастыря. Всей своей жизнью он следовал завету апостола Павла: Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите… Духа не угашайте (1 Сол. 5, 16–19).

Огромное творческое наследие святителя Вениамина бережно сохранялось его почитателями и во многом издано усилиями А.К. Светозарского. Это книга воспоминаний «На рубеже двух эпох», в которой дана панорама жизни старой России, написанная ярко и правдиво, даны портреты современников, от безвестных миру крестьян до видных архиереев и царственных особ. Книга размышлений «О вере, неверии и сомнении» была начата в Америке, а закончена на родине; в ней автор как бы оставляет в стороне свой богословский багаж и на живых примерах показывает и объясняет, что есть разумная вера, религиозный опыт, свобода воли, чудеса Божии, – это, по словам автора, «записки или заметки сердца, облеченные потом и в формы ума. А кому-нибудь пригодятся: люди – подобны» (30, с. 16). Его работа «Всемирный светильник преподобный Серафим Саровский» посвящена горячо любимому в народе святому, а «Небо на земле» – святому и праведному Иоанну Кронштадтскому; в книге «За Православие помилует меня Господь» собрана часть дневниковых записей конца 40-х – 50-х годов; «Божьи люди. Мои духовные встречи» содержат живо и ярко написанные истории о примечательных встречах, а также о подвижниках Православия; в труде «О богослужении Православной Церкви» собраны работы, имеющие богословское значение: о строе православного богослужения, о литургии, о молитве Господней, извлечены из архива ОВЦС РПЦ и изданы материалы митрополита Вениамина об имяславии. Остальные труды митрополита Вениамина еще ожидают издания.

«Он горел чистым Божественным огнем любви Христовой. Все, кто знал или хотя бы раз в жизни видел владыку, тот знает тайну его личного обаяния, тот знает тайну, которой он привлекал сердца людей: эта тайна – любовь Христова, которая жила в нем. Он много оставил в назидание нам своих примеров терпения, кротости и любви. В 83-летней своей жизни он никогда не имел стяжания, он не отличал рубля от копейки, а поэтому вся его жизнь была жизнью истинного странника на земле сей» (177, с. 331), – вспоминал наместник Псково-Печерской обители архимандрит Алипий (Воронов).

Жизнь и деятельность владыки Вениамина являют для нас убедительнейший пример возможности существования христианина среди пустоты и суеты современного мира; это жизнь по Евангельским заповедям, жизнь, наполненная любовью к Богу и ближнему. «Пусть я недостойный и грешный, – записал в 1950 году в дневник владыка, – но за Православие помилует меня Господь, как и доселе миловал и хранил». В 2001 году был поднят вопрос о причислении митрополита Вениамина (Федченкова) к лику святых.