Текст книги "Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков"

Святитель Лука Крымский, икона афонского письма

Все это могло происходить только с согласия власти. Например, возвращение имущества Русской духовной миссии произошло в израильской части Палестины благодаря тому, что СССР решительно поддержал создание еврейского государства, и еврейские лидеры готовы были во многом пойти навстречу Москве. Но другие объекты недвижимости находились под контролем Иордании, чья политика контролировалась из Лондона, и там Русская Церковь ничего не смогла вернуть. О важности поддержки государства для Церкви свидетельствовали, например, беседы Патриарха Алексия в Египте в 1960 году. В одном из приходов в Каире было 30 человек, но среди них раскол: часть считала священника «красным коммунистическим священником» и не разделяла его стремления к установлению связей с Московской Патриархией. Тем не менее, при содействии сотрудников советского посольства приход перешел под юрисдикцию Московской Патриархии (1, л. 33).

О степени самостоятельности священноначалия во внешних связях свидетельствуют два документа из фондов архива МИД СССР. В первом председатель Совета по делам религий Куроедов обращается к заведующему отделом Ближнего Востока МИД СССР Киселеву: «Что же касается приема Патриарха Алексия президентом и премьер-министром Израиля, то, видимо, неудобно будет отклонять их предложения, хотя мы и не заинтересованы в том, чтобы эти встречи имели место» (3, л. 31). Второй документ – указания Патриарху. В них, в частности, говорится: «В случае приезда Патриарха Венедикта… организовать с ним деловую беседу без лишних свидетелей. Если

Венедикт в беседе коснется и подтвердит имеющиеся у Алексия сведения, то Алексию следует внимательно выслушать Патриарха, не давая ему понять, что сам Алексий в курсе дела. При этом надо придерживаться позиции, что имущество, находящееся в руках раскольников “карловчан” в Иордании, принадлежит РПЦ, и раскольники пользуются им незаконно, и сами они запрещены в служении и преданы церковному суду. Если Патриарх Венедикт сам не проявит твердого намерения обратиться к Патриарху Алексию с письмом по этому поводу, то Алексий должен настойчиво порекомендовать Венедикту сделать это, предложив ему личные услуги по надежной доставке его писем и тактично пообещав Венедикту, что от урегулирования канонических и имущественных вопросов в пользу РПЦ Патриарх Венедикт будет иметь большую личную выгоду. Алексию необходимо проявить в этой беседе максимум инициативы и активности и немедленно информировать египетскую Патриархию» (2, л. 31).

Власть допускала свободный (по видимости) выход Русской Церкви в мир, что работало на повышение престижа СССР в начавшейся «холодной войне» с Западом. Высшей точкой этого неравноправного сотрудничества стало празднование в июле 1948 года 500-летия автокефалии РПЦ. В связи с этими торжествами состоялось Совещание глав и представителей Поместных Православных Церквей, что подтвердило статус Москвы как важного мирового центра Православия.

Но уже в сентябре 1948 года секретариат ЦК ВКП(б) подготовил секретное постановление «О мерах по усилению антирелигиозной пропаганды», в котором было указано на необходимость «коммунистического воспитания трудящихся» и необходимость ведения «борьбы против религиозной идеологии», хотя и оговаривалась недопустимость «администрирования по отношению к Церкви» (27, с. 357). Тем самым Церкви и всему народу власть показала, что далее достигнутого предела она не пойдет, что Русская Церковь может существовать в достигнутых масштабах, не рассчитывая на возрастание своего влияния в обществе; что внешние связи для РПЦ допустимы, но лишь в тех направлениях и тех пределах, которые выгодны для политики власти. Происходят отдельные аресты священнослужителей, вновь закрываются храмы, активизируется атеистическая пропаганда. Видимо, то была уступка Сталина твердым коммунистам-ленинцам.

После смерти И. В. Сталина наступает новый период в отношениях Церкви и Советского государства, связанный с личностью Н. С. Хрущева. Новый советский лидер, по видимости – искренний романтик коммунизма, был ловким, циничным и жестоким политиком. В ходе шедшей внутри правящего слоя советского общества жестокой борьбы между течениями государственников и партократов он, исходя из честолюбивых побуждений, стал выразителем интересов вторых. И если для Сталина главной его должностью был пост главы правительства, то для Хрущева – главы партии. Начинается возрождение роли Коммунистической партии в качестве ведущей силы советского общества и государства, возрастает роль коммунистической идеологии как единственно возможной и допустимой в советском обществе. Естественным следствием нового курса Хрущева стал поворот вспять в отношениях с РПЦ.

В июле 1954 года было опубликовано постановление ЦК КПСС «О крупных недостатках в научно-атеистической пропаганде и мерах ее улучшения», ставшее строгой ревизией «кремлевского конкордата» 1943 года. По справедливому замечанию протоиерея В. Цыпина, в постановлении «подвергнута жесткой критике та линия в отношениях с Церковью, которую проводил Сталин с 1943 года. Эта политика охарактеризована как “примиренческая”, не соответствующая идеологическим заветам Ленина» (198, с. 363). (Может быть, в этом сказались троцкистские увлечения молодого Хрущева.) Власть смогла легко отказаться от сталинской «новой церковной политики» не только потому, что изменилась воля лидера страны, но и вследствие сохранения старого законодательства о религии, а также пассивного отношения большей части населения к вере и Церкви.

По всей стране поднялась кампания пропагандистской агрессии против Церкви под лозунгами «разоблачения реакционной сущности и вреда религии» и «наступления на религиозные пережитки». В селах и городах местные власти стали закрывать церкви, уничтожать святые источники, привлекать духовенство и верующих к административным наказаниям, комсомольцы хулиганили и сквернословили в храмах. Кампания набрала такой оборот, что власть поспешила ее приостановить. Уж очень провозглашенная война против Церкви контрастировала с декларированными Хрущевым принципами «мирного сосуществования» и «борьбы за мир» во внешней политике, а также курсом «оттепели», отказа от жестокостей сталинского режима во внутренней политике.

Уже в ноябре 1954 года появляется новое постановление ЦК КПСС «Об ошибках в проведении научно-атеистической пропаганды среди населения». Там указывалось на «грубые ошибки на местах», приведшие к «оскорблению чувств верующих», но всем было понятно, что, изменив характер своей антирелигиозной политики, власть не намерена отказываться от самой государственной политики атеизма. При сохранении в неизменности объема внешних связей РПЦ и даже ее активизации в рамках Советского комитета защиты мира деятельность Церкви внутри страны была еще больше стеснена.

Да, возвращались из мест заключения священнослужители и миряне, продолжалось богослужение в церквах, в 1957 году возобновилось богослужение в Троицком соборе Александро-Невской Лавры, к 80-летию Святейшего Патриарха Алексия в газетах была опубликована поздравительная телеграмма главы правительства СССР, но то была короткая передышка перед началом нового «штурма небес».

В октябре 1958 года Совет министров СССР, главой которого ранее стал Хрущев, принял два постановления: «О монастырях в СССР» и «О налоговом обложении доходов предприятий епархиальных управлений, а также доходов монастырей». За ними в 1960 году последовало принятие постановления ЦК КПСС «О мерах по ликвидации нарушений духовенством советского законодательства о культах». С 1959 года начал выходить массовым тиражом антирелигиозный журнал «Наука и религия».

Советская власть вновь перешла в наступление на Церковь, но действовала уже не так грубо и нахраписто, как в 1954 году, а хитрее. Исходя из иллюзорной задачи «построения коммунистического общества к 1980 году», было решено, наряду с усилением атеистической пропаганды, ослабить Церковь экономическими и правовыми мерами. Патриарху Алексию было предложено сократить число действующих монастырей и скитов, прекратить финансовую поддержку «слабых» приходов и монастырей, запретить священникам критику атеистов в проповедях. Решениями власти предусматривалось уменьшение земельных участков монастырей и запрещение использования на них наемного и добровольного труда немонашествующих, повышение ставок налога с земельных участков; одновременно резко увеличивалась отпускная цена на свечи, а церквам было запрещено делать наценки для получения дохода. Десятки приходов и монастырей оказались не в состоянии уплачивать налоги, что порождало угрозу местных властей об их закрытии. Закрытие церквей приняло массовый характер по всей стране, были закрыты десятки монашеских обителей и пять духовных семинарий, увольнялись на покой неугодные властям архиереи, несколько сот священников было арестовано, епархиями стали фактически управлять уполномоченные Совета по делам религий (см. 198, с. 383–393).

Трудно переоценить значение деятельности Святейшего Патриарха Алексия в те тяжелейшие для Церкви годы. Твердо и мужественно маститый старец пытался сопротивляться. Он настойчиво обращался в Совет по делам Православной Церкви, передавал туда коллективные обращения верующих с мест, направил личное письмо на имя Хрущева и просил о встрече с ним, но все было напрасно. В этом был тяжкий крест Патриарха Алексия, о котором он сам говорил при вхождении на патриарший престол: не только не сметь ничего делать без позволения Совета по делам РПЦ, но и молчать, не сметь сказать даже слово об очевидном пленении Церкви. Быть может, это было тяжелее, чем открытое гонение, тюрьма и лагерь.

Единственный раз он нарушил молчание. В феврале 1960 года на заседании Конференции за разоружение Патриарх произнес речь, в которой сильно и смело сказал о роли Церкви. Напомнив о значении Русской Церкви в истории Российского государства, о ее вкладе в утверждение в народе нравственных основ семейной и гражданской жизни, в развитие просвещения и культуры, в укрепление государственности, Патриарх сказал: «Моими устами говорит с вами Русская Православная Церковь, объединяющая миллионы православных христиан – граждан нашего государства… Это та самая Церковь, которая создала замечательные памятники, обогатившие русскую культуру и доныне являющиеся национальной гордостью нашего народа… Это она, наша Церковь, укрепляла тогда дух народа верой… Это она служила опорой русскому государству… И она же оставалась вместе с народом во время последней мировой войны, всеми мерами способствуя нашей победе и достижению мира. Словом, это та самая Русская Православная Церковь, которая на протяжении веков служила прежде всего нравственному становлению нашего народа, а в прошлом – и его государственному устройству… Правда, несмотря на все это, Церковь

Патриарх Алексий (Симанский)

Христова, полагающая своей целью благо людей, от людей же испытывает нападки и порицания, тем не менее выполняет свой долг, призывая людей к миру и любви… ибо что могут значить все усилия человеческого разума против христианства, если двухтысячелетняя история его говорит сама за себя, если все враждебные против него выпады предвидел Сам Христос, сказав, что и врата адовы не одолеют Церкви Его (ср.: Мф. 16, 18)» (55, 1960, № 3, с. 33–35).

Власть, и прежде всего лично Хрущев, восприняла речь Патриарха как прямой выпад против нее. В качестве карательной меры был отправлен на пенсию глава Совета по делам Русской Православной Церкви Г. Г. Карпов, занимавший, по мнению цековских идеологов, слишком «примиренческую позицию» в отношении РПЦ; он, например, рекомендовал в 1957 году «обеспечить стойкие нормальные отношения между государством и церковью…», а в марте 1959 года в письме секретарю ЦК КПСС Е. А. Фурцевой прямо осуждал «грубое администрирование по отношению к церкви», «извращения в научно-атеистической пропаганде» и «взрывы церковных зданий» (цит. по: 206, с. 358; 6, с. 111).

Также был устранен от активной церковной деятельности митрополит Николай (Ярушевич), последовательный и решительный защитник прав Церкви. Это было предпринято по прямому указанию Хрущева, причем проведено – по отработанной властью методике – руками самого Патриарха, согласившегося на удаление своего ближайшего соратника и друга, на его фактическую изоляцию и запрет на служение.

На проведенном в апреле 1960 года новым главой Совета по делам РПЦ В. А. Куроедовым всесоюзном совещании уполномоченных Совета было заявлено об ошибочности проводимой ранее государством «политической и тактической линии» в отношении Церкви, приведшей к укреплению в СССР религии, и решительном отказе от такой «линии» (129, т. 1, с. 689). В январе 1961 года Совет министров СССР принял постановление «Об усилении контроля за деятельностью церкви». В нем предусматривалось отстранение духовенства от административных и финансово-хозяйственных дел, ликвидация льгот священнослужителей в отношении подоходного налога и другие положения того же рода. Смысл новой политики власти состоял не только во всемерном ослаблении Церкви, но и в прекращении ее влияния на общество: предусматривалось «перекрытие всех каналов благотворительной деятельности Церкви» и «ограждение детей от влияния религии» (см. 198, с. 114–115). Опять закрывались церкви (под предлогом «укрупнения приходов»), прекращали свою деятельность монастыри, затруднялось получение церковного образования. Духовная школа в те годы, по воспоминаниям митрополита Кирилла (Гундяева), «представляла собой грустное явление» (200, с. 258). Вводился фактический запрет на проповеди священников.

Под прямым давлением власти Русская Церковь была вынуждена принять тяжелое решение об изменениях в приходской жизни. Это решение Священного Синода, а затем и Архиерейского Собора 1961 года, подобно Декларации митрополита Сергия 1927 года, вызвало недоумение и возмущение в церковной среде.

В то же время Патриарх Алексий, сам будучи верным ревнителем традиций русской церковной жизни и благочестия, стремился сохранить этот надежный оплот церковности. Изустно передавали такое его наставление: «Пусть все кругом меняется – мы должны остаться такими, какими были сотни лет назад. Пусть наша неизменяемость, неподчиняемость духу времени символизирует вечность Церкви. Нам радостно видеть, что нас и ныне окружает то же самое в церкви, что мы видели с детских лет, чем жили отцы, деды и прадеды. Нам должно научиться хранить прошлое вопреки настоящему. В этом наша сила, в этом наша правда» (цит. по: 198, с. 331). Можно добавить: это единственное, что было оставлено Церкви. Из-за тотального контроля государства над всеми сферами церковной жизни сама эта жизнь почти замерла.

И в этом видится еще одна трагическая сторона деятельности Патриарха Алексия I. В 1920-е годы он пережил аресты, ссылку, вынужденный компромисс с властью (он отменил в 1923 году отлучения от Церкви лидеров обновленческого движения отца Александра Введенского и отца Владимира Красницкого, что усилило их позиции в борьбе за раскол Русской Церкви), страх за судьбу близких и духовенства. В 1940-1950-е годы искренние надежды на церковное возрождение сменились осознанием усиления зависимости Церкви от государства. Искренний почитатель митрополита Филарета (Дроздова), Патриарх Алексий не мог не сознавать, что гнет «советских обер-прокуроров» покруче, чем царских обер-прокуроров Нечаева и Протасова. Но, по воспоминаниям митрополита Питирима (Нечаева), он «был очень спокоен внутренне, несмотря на все сложности…» (118, с. 279).

В те же годы Патриарх принимал твердые меры прещения в отношении изменников веры, агентов власти внутри Церкви. В декабре 1959 года Священный Синод изверг из сана около 200 священнослужителей, отступивших от Православия, а мирян отлучил от Церкви (198, с. 688). В их числе были профессор Ленинградской духовной академии протоиерей Александр Осипов, преподаватель Саратовской семинарии священник Евграф Дулуман и менее известные, выступившие в советской печати с резкими антицерковными заявлениями и ставшие лекторами «по вопросам религии».

Ответом на этот удар по Церкви стало стихотворение анонимного автора «Новый Иуда», распространявшееся в рукописном виде среди учащихся семинарий:

 
Первый Иуда, предавший Христа,
Чувствовал – совесть его нечиста.
Мучился, точно в кипящем котле,
И успокоился только в петле.
 
 
У Дулумана иная сноровка.
Совести нет, не нужна и веревка —
Был бы лишь туго набитый карман.
Умер духовно Евграф Дулуман.
 

Стоит заметить, что в 1950-е годы отступление от веры происходило уже не перед прямой угрозой смерти или тюремного заключения, а под моральным и административным давлением власти, которое в немалой мере поддерживало тогдашнее советское общество. В этот период внешних гонений верующие люди оставались меньшинством, причем меньшинством угнетаемым. Немало примеров этому приведено в книге воспоминаний Н. Н. Соколовой: в школе ее дети скрывали, что их отец священник; саму Н. Н. Соколову не могли избрать председателем родительского комитета школы как жену священника; в музыкальном училище учащихся не допускали к сдаче экзаменов без выяснения их отношения к вере и т. д. (161, с. 254, 262, 328).

К тому времени в советском обществе произошли серьезные перемены. В послевоенное время в СССР размылось былое единство людей на основе идеи патриотизма. Тотальная пропаганда мощнейшего идеологического аппарата приносила свои плоды: в духовной жизни людей все большую силу обретали пропагандируемые партией идеи материализма, а также цели материального преуспеяния. Это можно было понять: люди устали от постоянного напряжения, материальной скудости и лишений. Постепенно уходило поколение, еще помнившее традиции церковной жизни, и в немалой части советского общества вырабатывалось просто равнодушное отношение к Церкви, укоренялась духовная леность.

В среде интеллигенции набирали силу либеральная, прозападная идеология потребительства и необольшевистская идеология «детей XX съезда»: возврат к «чистоте» ленинизма. Обе эти тенденции были явно антихристианскими и антицерковными. В то же время продолжали существовать довольно узкие слои твердо православных людей в среде рабочих, колхозников, служащих и интеллигенции, которые оставались верной опорой Церкви. Стоит назвать имя Н. Е. Пестова, и ведь он был не один. А чистота и красота идей христианства или памятников православной культуры нередко невольно трогала сердца людей, даже «шестидесятников». В эти годы в среде интеллигенции зарождается новое течение, крепнущее на основах национально-патриотических идей.

Однако господствовал в советском обществе иной дух. Показателем нараставшей атеистичности общественного сознания стало, например, широкое распространение в городах нерусских и неправославных имен: Эльвира, Эдуард, Роберт. В. В. Кожинов указывал, что в годы хрущевской «демократизации» дореволюционное бытие и сознание России представало в глазах целого поколения как «чуждое» и «чужое» (71, с. 353), а «революционность» Хрущева «всецело разделяла очень значительная часть населения страны – особенно из числа молодежи», которая составляла тогда более трети населения (75, с. 362).

Выражением таких настроений стали некоторые произведения поэтов, писателей, художников, кинорежиссеров. Так, Андрей Вознесенский с сожалением писал о семинаристе, «надевшем клобук», вместо того чтобы в пляске «ломать каблук», или декларировал: «Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в Революцию дальше»; Булат Окуджава пел о «комиссарах в пыльных шлемах»; Владимир Тендряков в повести «Чудотворная» (1958) осудил якобы вредное влияние веры на подростка; по этой повести в 1960 году был снят кинофильм, а театр «Современник» поставил в 1963 году спектакль под названием «Без креста»; за роль академика Дронова в фильме «Все остается людям» (1963, сценарий С. Алешина), одерживающего верх в идеологическом споре со священником, актер Н. К. Черкасов был удостоен высшей в то время Ленинской премии. К этому надо добавить тысячи статей во всех газетах и яростную антирелигиозную деятельность комсомола, как «верного помощника партии».

Комсомольские отряды особенно бесчинствовали на Пасху. «Кругом свистели, пели похабные частушки, улюлюкали сидевшие на крышах домов и на деревьях молодые люди, – вспоминал современник празднование Пасхи в 1961 году в Елоховском соборе. – Перед Светлой заутреней, когда полунощница уже началась, комсомольцы вошли в храм и, встав цепью, стали раскачивать богомольцев. Все происходящее представлялось страшноватым, особенно в свете покушения на Патриарха в Вербное воскресенье…» (87, с. 219).

В тех же целях советская пропаганда использовала бурное развитие науки и техники, усилившее рационалистический подход к жизни. Очевидные достижения в изучении природы, освоении космоса и атомной энергии подавались в средствах массовой информации как безусловная победа научного коммунизма над «церковным мракобесием». Это находило отзвук особенно среди молодежи, лишенной возможности узнать иную точку зрения, вовсе не знакомой с иным, некоммунистическим мировоззрением. Стоит ли говорить, что написанная с православных позиций научная работа архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) апологетического характера «Дух, душа, тело» не могла в то время стать известной широким слоям населения, в то время как курс «Основы научного атеизма» стал обязательным в учебных планах всех высших учебных заведений.

Внутри церкви вызревало течение, желающее открыто противостоять новой волне государственного атеизма. Патриарх Алексий I, лишенный свободы слова, 9 июня 1961 года прямо говорил на заседании государственного Совета по делам РПЦ, что «на него плохо смотрят верующие и духовенство, считают, что Патриарх потерял своим бездействием авторитет в глазах верующих и духовенства и не пользуется уважением в глазах советских властей, правительства, которое не хочет его принять» (цит. по: 206, с. 269).

Между тем в недрах режима вызревало намерение вернуться к более жесткой линии в отношении Церкви. После вооруженного подавления народного возмущения в Новочеркасске, 19 июля 1962 года Президиум ЦК КПСС принял секретное постановление об усилении борьбы с инакомыслием в стране. К постановлению был приложен проект приказа председателя КГБ А. Н. Шелепина, содержащий пункты с воинствующе антицерковным содержанием: «Решительно повысить уровень агентурно-оперативной работы по пресечению враждебных проявлений со стороны церковников и сектантов, обратив особое внимание на быстрейшую парализацию деятельности нелегальных групп и общин. В отношении руководителей и организаторов церковных и сектантских формирований осуществлять активные чекистские мероприятия, которые позволили бы в ближайшее время полностью разоблачить проводимую ими антисоветскую работу, а злостных из них в соответствии с законом привлечь к уголовной ответственности» (цит. по: 119, с. 244).

Возврата к открытым репрессиям не произошло в силу прагматичности «революционного романтика». Хрущев оказался крайне заинтересованным в развитии связей с Италией и установлении дипломатических отношений с Ватиканом. Среди орудий для достижения этих целей он увидел Русскую Церковь, и это привело в конечном счете наших наблюдателей на Второй Ватиканский Собор в октябре 1962 года. В который раз властью был отброшен тезис об отделении Церкви от государства. В данном случае, отмечает О.Ю. Васильева, «в свою тайную дипломатию государство ввергло и Русскую Православную Церковь, навязав ей присутствие на Католическом Соборе, не считаясь ни с догматическими расхождениями между Православием и Католицизмом, ни с прозелитическими притязаниями Ватикана и ответными действиями православного мира» (27, с. 123).

Впрочем, это не повлияло на богоборческий характер власти. В июне 1963 года на пленуме ЦК КПСС секретарь ЦК по идеологии Л. Ф. Ильичев, в частности, заявил: «Религия – главный противник научного мировоззрения внутри страны, один из самых цепких пережитков прошлого, от которого не освободились еще значительные слои населения» (цит. по: 27, с. 272). Свобода совести в 1960-1970-е годы оставалась экспортным продуктом в СССР.

Русская Церковь смогла выстоять в годы хрущевского произвола, но, безусловно, сильно ослабела в кадровом составе и во влиянии на общество. Уровень подготовки духовенства понизился, достижения отечественной церковной науки были забыты, приходская жизнь была сведена к более или менее регулярным богослужениям, миссионерская, просветительская и благотворительная деятельность священников и верующих была запрещена. Силой государства Русская Церковь оказалась вытеснена на «обочину» общественной жизни, усилиями власти ее пытались превратить в полумаргинальное явление. Одним из следствий этого в духовной жизни стало расширение явления сектантства и различных мистических увлечений.

В то же время Церковь оставалась живым организмом, в силу своей природы не способным к окаменению.

В начале 1960-х годов возникает церковное диссидентство. Это уже не сторонники «катакомбной Церкви», возникшей в 1920-е из-за нежелания пойти на признание Советской власти, а вчерашние комсомольцы, вдруг открывшие для себя свет Евангельского слова. Это привело, например, к возникновению в 1964 году в среде студентов и преподавателей Ленинградского университета Всероссийского социал-христианского союза освобождения народа (И. Огурцов и Е. Ванин), просуществовавшего три года; к открытой миссии молодых священников Дмитрия Дудко (1924–2004) и Александра Меня (1935–1990), проводивших пастырские беседы, пользовавшиеся особой популярностью у молодежи и интеллигенции, но подвергавшихся репрессиям властей. Стоит заметить, что такие разные люди, как протоиерей Всеволод Шпиллер и протоиерей Александр Шмеман, разделяли «более чем критическое отношение» к деятельности этих священников. Так, отец Всеволод находил отца А. Меня «умным, интересным и давным-давно сделал бы его протопресвитером, но только еврейской автокефальной церкви в Тель-Авиве» (213, с. 511, 517).

Молчание церковной власти порождало подчас открытые протесты и вызвало к жизни движение религиозных диссидентов. Так, в ноябре 1965 года был отправлен на покой архиепископ Калужский Ермоген (Голубев, 1896–1978) после осуждения им закрытия Советской властью церквей и вмешательства государства в дела Церкви, изложенного в 1961 году в письме на имя Н. С. Хрущева, а в 1965 году – в заявлении на имя Патриарха, поддержанном девятью архиереями, с требованием отказа от реформы приходского управления. По рукам в «самиздате» ходила книга священника Сергия Желудкова «Почему и я – христианин?», статьи А. Левитина-Краснова, листовки религиозного содержания. Власти выслеживали и преследовали подпольные группы, занимавшиеся изданием религиозной литературы, молитвенников и церковных календарей. В конце 1965 года два московских священника Николай Эшлиман и Глеб Якунин направили в адрес Патриарха и светских властей письма с протестом против преследования Церкви.

Не замечать неблагополучие внутри Церкви, возникшее из-за неравноправных отношений Церкви и государства, было невозможно. Но отношение к разрешению этого неблагополучия различалось в церковных кругах. Один из наиболее авторитетных московских священников – вернувшийся после войны в СССР из эмиграции протоиерей Всеволод Шпиллер (1902–1984) стремился раскрыть за внешними проявлениями конфликта его внутреннюю сущность. В частности, он отмечал, что внутри самой Церкви подчас утеряно понимание ее не только как «правовб организованного общества», но и «учреждения особой юридической природы». Даже у части епископата отсутствует понимание «двух правопорядков» – государственного и церковного, ибо Церковь бесспорно обладает «в своей сакраментальной сущности также и правовым, юридическим содержанием не в условном, а в собственном смысле слова». «В устройстве и управлении Церкви не может быть ничего противоречащего законам страны, это само собой разумеется, – писал протоиерей Всеволод митрополиту Никодиму (Ротову) в марте 1966 года. – Но гражданский закон не может быть каноническим основанием церковного устройства, да еще в стране, где по конституции Церковь отделена от государства. Это тоже не менее ясно. Между тем Синод объявляет гражданский, государственный закон основанием радикальнейшей канонической перестройки…», и «важнейшая область безусловно внутренней жизни Церкви в сущности оказывается изъятой из компетенции Ее священноначалия» (213, с. 248, 252, 256–257).

Между тем после реализации решений Архиерейского Собора 1961 года каждый церковный приход оказался перед опасностью его секуляризации – ведь настоятель храма был выведен из состава церковной общины и сделан наемным служащим. На Западе даже заговорили о противостоянии «подлинной катакомбной Церкви» и «анти-Церкви», представленной всей видимой реальностью Московской Патриархии.

Возражая такого рода мнениям, протоиерей Всеволод Шпиллер писал архиепископу Брюссельскому и Бельгийскому Василию (Кривошеину): то, что видно в церковной жизни СССР, «не делая меня чрезмерным оптимистом, не дает основания быть и чрезмерным пессимистом». А в письме к Патриарху Болгарскому Кириллу в своих рассуждениях он опирался на многовековой опыт Христианской Церкви: «Все процессы становления в Церкви, чего бы то ни было нового в Ее жизни, всегда сопровождались страшными трудностями… Однако всегда все трудности в конце концов преодолевались при помощи Божией. На этом основывается и наша полная уверенность в том, что теперешние трудности повсюду, во всем христианском мире будут преодолены. И то же в нашей Русской Церкви, под омофором Святейшего Патриарха Алексия, вовсе не стоящей в “мертвой неподвижности” – как это кажется некоторым поверхностным наблюдателям – некоего “духовного окостенения в верности одному лишь внешнему обряду”, но, напротив, живущей – я даже не скажу: только интенсивной, а скажу – трепещущей Духом жизнью, наполненной глубочайшим, чисто православным новым религиозным опытом сегодняшнего дня» (213, с. 292, 329–330).

Видимым вразумлением Божиим для православной России стало чудо: Зоино стояние в Куйбышеве (Самаре) в 1956 году. Работница трубного завода Зоя во время рождественского поста устроила дома вечернику. Ее жених Николай запаздывал, а ей хотелось танцевать. Тогда она сняла со стены икону святителя Николая и с нею пошла по кругу. На третьем круге в комнате возник вихрь, сверкнул ослепительный свет и Зоя застыла с прижатой к груди иконой. Она окаменела, и все попытки сдвинуть ее с места или привести в чувство оказались напрасными. Весть о чуде разнеслась по городу, и народ повалил посмотреть Зоино стояние. Многие поспешили креститься, крещеные надели крестик на шею. Вскоре городские власти выставили милицейский пост и отрицали чудо. Зоя простояла 128 дней – до Пасхи, после чего стала оживать и всех просила молиться о мире, гибнущем в грехах (90, с. 21–23).