Текст книги "Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков"

Я проповедал вам (Ин. 15, 3). Но одной чистоты недостаточно для человека: ему нужно оживление, вдохновение. Так, чтобы светил фонарь, недостаточно одного вымывания стекол, нужно, чтобы внутри его была зажжена свеча. Сие сделал Господь с учениками Своими. Очистив их истиною, Он оживил их Духом Святым, и они сделались светом для человеков. До принятия Духа Святого они не были способны научить человечество, хотя и были чисты. Сей ход должен совершаться с каждым христианином на самом деле, а не по одному имени: сперва просвещение истиною, потом просвещение Духом. Правда, есть у человека врожденное вдохновение, более или менее развитое, происходящее от движения чувств сердечных. Истина отвергает сие вдохновение как смешанное, умерщвляет его, чтобы Дух, пришедши, воскресил его в обновленном состоянии. Если человек будет руководствоваться прежде очищения его истиною своим вдохновением, то он будет издавать из себя и для других не чистый свет, но смешанный, обманчивый, потому что в сердце его лежит не простое добро, но добро, смешанное со злом более или менее. Всякий взгляни на себя и поверь сердечным опытом слова мои: как они точны и справедливы, скопированы с самой натуры. Применив сии основания к книге Гоголя, можно сказать, что он издает из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия не определены, движутся по направлению сердечного, неясного, безотчетного, душевного, а не духовного. Так как Гоголь писатель, а в писателе от избытка сердца говорят уста (Мф. 12, 34), или: сочинение есть непременная исповедь сочинителя, по большей части им не понимаемая… то книга

Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы истины. Тут смешение. Желательно, чтобы этот человек, в котором видно самоотвержение, причалил к пристанищу истины, где начало всех благ. По сей причине советую всем друзьям моим по отношению религии заниматься исключительно чтением святых отцов, стяжавших очищение и просвещение, как и апостолы, и потом уже написавших свои книги, из коих светит чистая истина и которые сообщают читателю вдохновение Святого Духа. Вне этого пути, сначала узкого и прискорбного для ума и сердца, всюду мрак, всюду стремнины и пропасти. Аминь» (78, с. 596–597).

Из прочитанного выше было бы неверно сделать вывод о том, что отец Макарий буквально следовал жестким заповедям святителя Игнатия – нет, он не пренебрегал вовсе делами мирскими. Напротив, в 1840-1850-е годы, когда Российская империя переживала жестокий кризис, ставший очевидным в неудачах Крымской войны 1853–1856 годов, когда жесткий бюрократический гнет николаевского царствования сковывал свободное проявление талантов и способностей многих людей, оптинский старец благословлял на активность в жизни. «Не должно искать или просить, чтобы вас избрали на какую бы то ни было должность, – говорил он дворянину, сомневавшемуся, следует ли идти служить, – но ни в каком случае не должно и отказываться, ибо не совсем добросовестно уклоняться от служения обществу, тем более, что ежели жребий служения падает на вас, то это, конечно, не без Промысла Божия, которому каждый из нас смирением и любовию должен покоряться. Наконец, ежели никто из благонамеренных и способных людей не захочет служить, то поневоле место его займет какой-нибудь малознающий или, того еще хуже, человек с малыми средствами к жизни, который иногда будет не в силах устоять против искушений денежных, могущих встретиться на службе… а кто виноват? Вы сами, потому что ленились служить…» «Конечно!» – с готовностью согласился дворянин, отвергая для себя саму возможность наживаться от службы. «Ой, как вы нехорошо говорите! – почти с гневом воскликнул старец. – Какие у вас горделивые мысли! Как можно так самонадеянно говорить? Понятно, что вас не соблазнят сто рублей или тысяча… а если бы представился вам случай приобрести мильон, несколько мильонов, и приобрести их с надеждою – авось не узнают, что бы вы сделали? Я вам на это отвечу так: если обратитесь к Господу, то Он поможет и сохранит вас от постыдного падения; а если понадеетесь на себя, то весьма немудрено, что впадете в преступление, от чего да сохранит вас Господь Бог и Царица Небесная!» (104, с. 253).

И люди тянулись в Оптину. Известный русский писатель К. Н. Леонтьев в конце жизни приехал сюда ив 1891 году принял монашество с именем Климента – видимо, потому, что близкий друг его Константин Карлович Зедергольм, сын реформатского суперинтенданта, блестящий студент историко-филологического факультета Московского университета, защитивший магистерскую диссертацию, чиновник по особым поручениям при обер-прокуроре Святейшего Синода, то есть человек, делавший успешную по мирским меркам карьеру, неожиданно для близких принял Православие, прожил в Оптиной пустыне 15 лет и скончался там монахом Климентом.

«Почему вы избрали такой путь?» – спросил его как-то, еще будучи дипломатом, Леонтьев. «Я шаг за шагом, мыслью дошел до необходимости стать монахом, – ответил отец Климент. – Я хотел поступить сюда еще раньше, чем пришлось. Но случилось так, что в Петербурге я кое с кем перессорился; покойный оптинский старец, отец Макарий, узнав об этом, сказал мне: “Нет, поезжай, еще послужи, помирись со всеми и тогда приезжай”. Когда я вернулся и вошел к отцу Макарию, я увидал у него в келье видного молодцеватого мужчину с окладистою бородой, в новом подряснике. Это был богородицкий предводитель Ключарев, богатый человек, поступивший тоже в послушники Оптинского скита. Я был с ним знаком, но так как он прежде брился и носил обыкновенное штатское платье, то я его и не узнал. В подряснике и с бородой он стал гораздо красивее. Отец Макарий немного погодя сказал: “Что ж, не пора и тебе надеть подрясник? Вот, посмотри, Федор Захарыч Ключарев каким у нас молодцом стал!”. Я отвечал, что очень рад, и так стал монахом…» (83, с. 187).

Отец Климент (Зедергольм), будучи иеромонахом, принимал участие в богослужении, по собственному рвению следил за порядком в обители, вызывая ворчание братии на «немца-аккуратиста». Помимо участия в издании святоотеческих творений, он составил жизнеописания оптинских старцев, из которых самые известные – жизнеописания преподобных Леонида (Наголкина) и Антония (Путилова). По мнению К. Н. Леонтьева, написавшего его биографию, «драгоценнее всего ему было очищение его внутреннего мира от всякой страсти, от всякой греховности. Он боялся донельзя и гнева своего, и самолюбия, и воображения, и лени. Он трепетал своих грехов, и, при всем видимом спокойствии его в обыкновенное время, при всей веселой простоте его обращения, очень часто проглядывала в нем эта внутренняя его тревога за свою душу и за свою совесть» (83, с. 197).

3

Во второй половине XIX века Оптина сделалась известной прежде всего своим скитом и его старцами. Круглый год сюда притекал поток паломников.

«Скит построен в самом лесу, очень близко, впрочем, от монастыря, всего в минутах в десяти ходьбы. К нему идет убитая щебнем дорожка в тени великолепных деревьев. Главная дорожка случайно или по верному художественному чувству распорядителей идет не совсем прямо, а чуть заметно уклоняясь в сторону; от этого скит долго не виден, но потом вдруг из чащи предстают вам скитские ворота. Они имеют вид как бы небольшого храма, розового цвета, с одною белою главой наверху. Самый выбор этих цветов чрезвычайно удачен. Это так “тепло” и красиво – и летом в густой зелени леса, и зимой в снегу, из которого поднимаются суровые ели и сосны с их огромными, снизу грубочешуйчатыми, а наверху нежно-планшевы-ми мачтовыми стволами, – описывал скит К. Н. Леонтьев. – По обеим сторонам дверей, под этими воротами на стене изображены почти все главные подвижники и учители монашества: Антоний Великий, Нил Сорский, Исаак Сирин и другие… Внутри, со стороны скита, на этих розовых, как бы мирно-радостных и приветливых воротах изображена икона Знамения Божией Матери (этот образ имелся в Предтеченском храме скита и особенно почитался иноками). Под иконой есть подпись: “Все упование мое на Тебя возлагаю, Матерь Божия! Сохрани меня под кровом Твоим!”. Кто, войдя в ворота скита, обернется, тот непременно прочтет эту подпись, и она на многих действует с особенною силой» (83, с. 177).

В 1860-80-е годы люди тянулись к старцу Амвросию (Гренкову, 1812–1891). Его путь в монашество был никак не рассудочный. Окончив с отличием семинарию, он стал служить учителем в духовном училище. Как-то тяжело заболел, надежды на выздоровление почти не было, и он дал обет в случае выздоровления пойти в монастырь, но не пошел. По словам самого старца, «жался, не решался сразу покончить с миром». Летом 1839 года по дороге в Троицкую Лавру Александр Гренков со своим другом заехал к старцу Илариону в Троеруково. Умудренный монах сказал Гренкову: «Иди в Оптину, ты там нужен», а другу посоветовал пока пожить в миру. Пометавшись несколько дней, молодой учитель тайно ото всех сбежал в Оптину.

В 1842 году Александр был пострижен в монашество, в 1845 году был рукоположен в сан иеромонаха. После смерти опекавшего его старца Леонида несколько лет он был келейником старца Макария, помогал в составлении ответов на письма, а потом и вовсе стал сам составлять ответы, которые отец Макарий лишь подписывал. В эти годы проявились не только знания кандидата богословия, изучившего французский, греческий, древнееврейский языки, историю и литературу, но и дар человековедения. После кончины старца он естественно занял его место духовника обители. Между тем после тяжелой болезни в 1846 году он был признан инвалидом, не мог совершать церковных служб и был выведен за штат. И все же он трудился почти целый день.

Каждый день с раннего утра возле крыльца его «хибарки», выстроенной у ворот в скит (чтобы можно было принимать женщин), выстраивалась толпа самых разных людей. Келейник вводил их к старцу, а то и сам он выходил на крыльцо, оглядывая богомольцев. Его лицо было лицом настоящего русского крестьянина, с белой бородой и умными глазами, взгляд которых проникал глубоко в человеческое сердце. Он неизменно был скромен и благодушен. В его речах посетители обнаруживали изумительно богатый опыт, знание жизни и людей.

Из поучений преподобного Амвросия: «Жить – не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем “мое почтение”.

Уныние от тщеславия и от диавола. Уныние бывает от тщеславия, когда не по-нашему делается, другие толкуют о нас не так, как бы нам хотелось, а также от непосильного рвения – трудов, понуждения.

Древних христиан враг искушал мучениями, а нынешних – болезнями и помыслами.

Господь в Гефсиманском саду плакал о том, что знал: не многие воспользуются Его крестными страданиями, но многие по злой воле уклонятся от спасения».

Каждый вопрос и каждую просьбу старец рассматривал с одинаковой серьезностью и вниманием, не жалея сил и времени на просителей. А между тем он был очень тяжко болен, после 1868 года уже не мог ходить в церковь и причащался в келье; он ел только протертую пищу, и в количестве, какого хватало трехлетнему ребенку.

Преподобный Амвросий Оптинский

Необъяснимо здравым смыслом, как в таком состоянии он мог принимать десятки мирян и монахов (приходивших на исповедание помыслов) и отвечать на десятки писем. Болезнь оказала большое влияние на его жизнь и взгляды. Благодаря ей он получил особую прозорливость. «В монастыре полезно быть немного больным, – не раз говорил он позже. – Монаху не следует серьезно лечиться, а нужно только подлечиваться».

Вместе со старчеством отец Амвросий унаследовал от старца Макария и руководство изданием святоотеческой литературы, но в этой деятельности не находил полного удовлетворения. Души людей ему казались важнее книг. К нему шли крестьяне, купцы, аристократы, интеллигенты. Среди известных литераторов приезжали граф А. К. Толстой, М.П. Погодин, Н. Н. Страхов. В июне 1878 года Владимир Соловьев привез Федора Михайловича Достоевского, тяжело переживавшего смерть сына Алеши. После беседы со старцем писатель написал роман «Братья Карамазовы», в котором создал незабываемый образ старца Зосимы, описав в книге скит и отца Амвросия. Точности ради следует сказать, что, по воспоминаниям В. С. Соловьева, писатель возбужденно спорил со старцем о своем понимании христианства (46, т. 1, с. 18).

Трижды к нему приезжал Лев Толстой и поначалу осознал в Оптиной всю несостоятельность своих критических замечаний в отношении православного благочестия, сказав о старце: «Этот отец Амвросий совсем святой человек. Поговорил с ним – и как-то легко и отрадно стало у меня на душе. Вот когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога» (159, с. 439). Во второй свой приезд Толстой рассказал об идеях социального равенства и о своей мечте всех сделать крестьянами. На это отец Амвросий ответил ему: «Ищите совершенства, но не удаляйтесь от Церкви». Однако в свой последний приезд Толстой проявил меньше смирения и пустился доказывать свое собственное якобы «христианское учение», не принимая увещаний старца. После этой беседы Толстой, чтобы избежать благословения, поцеловал старца в щеку. «Горд очень», – сказал отец Амвросий о своем посетителе. По преданию, в 1910 году, в свой последний уход из Ясной Поляны Толстой стремился в Оптину, но почему-то не доехал…

Посетители Оптиной пустыни бывали поражены прежде всего простотой и сердечностью старца. По воспоминаниям очевидцев, отец Амвросий всегда разом схватывал сущность дела, непостижимо мудро разъяснял его и давал ответ тихим, слабым голосом. Но в продолжении десяти – пятнадцати минут такой беседы решался не один вопрос: в это время преподобный вмещал в свое сердце всего человека с его внутренним и внешним миром. Предлагая свое решение, старец имел в виду все стороны жизни, с которыми обсуждаемое дело соприкасалось. Для него не существовало тайн: он видел все. Незнакомый человек мог прийти к нему и молчать, а он знал его жизнь и обстоятельства и зачем пришел. Поучения старца были характерны глубоким пониманием разнообразных явлений обычной жизни. То было плодом «Оптинской школы».

По молитвам преподобного Амвросия частыми были исцеления. Иногда он как бы в шутку стукнет по голове – и болезнь проходит. Исцелялись и безнадежные с медицинской точки зрения, например больные туберкулезом горла. Старец предвидел свою кончину. Константину Николаевичу Леонтьеву, пришедшему летом 1891 года просить благословения на пострижение в монашество и переезд в Троице-Сергиеву Лавру, старец дал благословение и сказал: «Ну, мы скоро увидимся». И верно, старец скончался 10 октября того года, а инок Климент 12 ноября.

Преподобный Нектарий Оптинский

По мнению И. К. Смолича, старец Амвросий сумел оказать заметное влияние на проникнутую материалистическим духом и отходящую от Церкви интеллигенцию, в ней он «укрепил церковные взгляды и придал религиозным умозрениям новое направление. Основные представители русской философии уяснили, что главной задачей русского религиозно-философского творчества является построение православного христианского мировоззрения, вытекающего из богатого содержания христианских догматов, из их применения к жизни. Эти идеи подводят нас к эпохе русских славянофилов и к их представителю в религиозной философии – Ивану Киреевскому. Отсюда путь идет к Владимиру Соловьеву, который объединил отдельные высказывания славянофилов в единую систему, к Достоевскому и другим…» (159, с.439). Кроме того, служение старца Амвросия стало важным этапом в истории русского монашества, он оставил немало учеников, возросших к духовным высотам, среди которых старец Иосиф (Литовкин, 1837–1911), старец Анатолий (Потапов, 1855–1922) и старец Нектарий (Тихонов, 1853–1928). Но время их служения пришлось на тяжелые годы бед и испытаний для России и Церкви.

4

В конце XIX – начале XX века русское общество переживало период бурных перемен, переустройство всего уклада жизни: еще был крепок самодержавный строй, сохранялись в народе любовь к Богу и почитание царя, но в то же время бурно развивалась техника, в повседневную жизнь входили железные дороги, телефон и телеграф; все большую свободу отвоевывала печать; росло число грамотных; возрастали всевозможные удобства жизни наряду с сохранением множества нищих и голодных. Русское общество оказалось расколотым по отношению к переменам: большая часть полагала возможным более или менее сочетать полезные нововведения с сохранением традиционных основ жизни. Например, бывший революционер Л. А. Тихомиров, прощенный властью и вернувшийся в Россию, писал 21 августа 1890 года К. Н. Леонтьеву по поводу его книги: “Отца Климента” я уже прочел. Это прекрасная книга. Не говоря о том, что сам о. Климент рисуется как живой, меня заинтересовало главным образом не это – но вы объясняете, как никто, православие и монашество…. У вас же все приспособление именно к русскому интеллигентному уму. Жаль в высшей степени, что вас мало читают именно те, среди которых ваша проповедь Православия была бы особенно полезна…» (цит. по: 137, с. 239). Но показательно, что, восхищаясь Оптиной и старцами, Тихомиров так и не решился посетить монастырь.

В те же годы меньшая часть российского общества, но самая громкоголосая и активная, была убеждена в необходимости полного отказа от традиции ради успешного преобразования страны на заимствованных у Запада началах прогресса, атеизма и социализма. Митрополит Вениамин (Федченков), вспоминая то время, говорил о «недуховном состоянии России» (32, с. 190). Первым врагом для меньшинства стала Церковь. Оптина испытала удар на себе.

В начале лета 1904 года в монастырь явился некий студент Духовной Академии с рекомендательным письмом от ректора, который просил дать возможность подателю провести каникулы в монашеском послушании. Молодой человек был принят по обыкновению радушно и ласково. Для начала дали первое послушание – на кухне чистить картошку и мыть посуду, потом позволили и петь на клиросе. Всего этого было уже немало, но ученому послушнику показалось недостаточно добросовестного исполнения названных послушаний. И он стал самочинно молиться по ночам вместо отдыха. Старцы позвали академиста и увещали его соблюдать меру, исполнять то, что благословлено, иначе можно было впасть в прелесть вражескую. Но самонадеянный умник отвернулся от них, простых, «серых монахов». Вскоре он впал в такое состояние буйного умопомешательства, что пришлось 1 августа посадить его в больницу под замок; небольшое окно там было закрыто железой решеткой.

А 2 августа, когда во Введенском храме пустыни шла утреня, в тот момент, когда иеромонах Палладий ходил с каждением и алтарь был совершенно пуст, в раскрытые западные ворота церкви вошел некто совершенно голый. Храм был полон народа, у самой входной двери стояли несколько физически крепких монахов, но на всех напал такой столбняк, что никто не смог двинуться с места. Голый величественной походкой прошел мимо богомольцев, перекрестился перед иконой, вступил на правый клирос – и певчие, все взрослые монахи, в паническом страхе бросились в разные стороны. Тут голый ударом кулака распахнул царские врата, вошел в алтарь, сбросил с престола Евангелие и крест и – встал во весь рост на престоле, подняв кверху обе руки…

Это был тот самый академист. Тут точно кандалы спали с монахов, все разом бросились, подмяли и связали новоявленного бога, который улыбался такой сатанинской, злой усмешкой, что нельзя было смотреть на него без ужаса. Поразительна была его сила, позволившая разломать раму и решетку его заключения, а одного из монахов он так ударил кулаком по ребрам, что след этот сохранился на много лет.

Мудрые из Оптинских подвижников поняли это как предсказанное апостолом Павлом о пришествии человека греха, сына погибели: в храме Божием сядет он, как Бог, выдавая себя за Бога (2 Фес. 2, 4).

Когда академиста водворили в его келью, он сразу пришел в себя. На вопрос, что с ним было, ответил: «Все хорошо помню. Мне это надо было сделать: я слышал голос, который повелевал мне это совершить, и горе было бы мне, если бы я не повиновался этому повелению…» (105, с. 15–19). Оскверненный храм временно закрыли. Провели его малое освящение, но в этом событии явственно виделся прообраз грозного грядущего.

Шестью годами ранее архиепископу Курскому Ювеналию (Половцеву), бывшему ученику старца Амвросия, пришлось пережить не менее страшное событие: взрыв в соборе Знаменского монастыря. Заряд большой мощности был положен у подножия шестисотлетней святыни – Курской иконы Знамения Божией Матери. Разрушения в соборе были огромны, но чудотворный образ остался цел и невредим (169, с. 126).

В 1907 году скитоначальником в Оптиной был назначен отец Варсонофий (Плиханков, 1845–1913), бывший полковник, принятый в скитское братство в 1891 году. Он продолжал служение в качестве старца, принимал богомольцев и иных посетителей, приходивших с вопросами о жизни. В годы русско-японской войны 1904–1905 годов он был послан на фронт в качестве священника при лазарете имени преподобного Серафима Саровского. В нем современники прежде всего отмечают ту же черту, которая была присуща и его духовным наставникам – старцам Амвросию и Анатолию (Зерцалову, 1824–1894), – доброту, светлую ласковость. За короткое время отец Варсонофий стал великим старцем, без совета с ним настоятель монастыря архимандрит Ксенофонт ничего не предпринимал. С народом старец беседовал на разные темы, особенно предостерегая интеллигенцию от увлечения толстовством, а простых людей – от искушений сектантов.

Из поучений преподобного Варсонофия: «Если плохо живешь, то тебя никто и не трогает, а когда начинаешь жить хорошо, сразу – скорби и искушения.

Есть грехи смертные и есть не смертные. Смертный грех – это такой грех, в котором человек не кается. Смертным он называется потому, что от него душа умирает и после смерти телесной идет в ад.

Женщина без веры жить не может. Она, после временного неверия, опять возвращается к Богу.

Если бы желающие поступить в монастырь знали, какие скорби ожидают их, то никто бы не пошел в монастырь. Господь скрывает эти скорби. А если бы люди знали, какое блаженство ожидает иноков, то весь мир бы побежал в монастырь. Сущность нашего монашеского жития – борьба со страстями…».

Протоиерей Василий Шустин, будучи студентом Горного института, приехал в Оптину и после пребывания пришел к старцу Варсонофию прощаться: «”Я имею обычай благословлять своих духовных детей иконами, – сказал старец. – У меня их в ящике много, и самые разнообразные, и вот я с молитвою беру первую попавшуюся икону и смотрю, чье там изображение…”. Он достал икону Божией Матери “Утоли мои печали” и задумался: “Какие же такие великие печали у тебя будут? Нет, Господь не открывает”. Благословил меня ею и опять с лаской прижал мою голову. И вот тут, на груди у старца чувствуешь глубину умиротворения и добровольно отдаешься ему всем сердцем» (78, с. 333).

Преподобный Варсонофий Оптинский

Но доброта старца была строга. В беседе с исповедниками он, не называя никого по имени, рассказал, как некто вместо церковной службы пошел в театр, а другая, желая отомстить изменившему кавалеру, подставила ему подножку на катке и тот сломал руку. Потом обнаружилось, что среди исповедников были люди, совершившие эти грехи и совсем о них забывшие. Одной девушке после трудной и сложной исповеди, когда она, пораженная прозорливостью отца Варсонофия, смотрела на него в изумлении, он сказал: «После всего, что Господь открыл мне про тебя, ты захочешь прославлять меня как святого – этого не должно быть, слышишь? Я – человек грешный. Ты никому не скажешь, что я открыл тебе на исповеди, и маме не будешь говорить, а станет мама спрашивать, отчего плакала, скажешь – исповедовал батюшка, говорили по душе, ну, о грехах и поплакала. Много-много есть из твоих подруг, гибнущих именно потому, что не все говорят на исповеди. А есть одна из твоих знакомых и подруг, имени ее не знаю, но что есть она и близка ее погибель – знаю. Так ты всех посылай в Оптину помолиться и ко мне направляй, – зайдите, мол, там к отцу Варсонофию на благословение, а уж мое дело спасать» (53, с. 280).

Прозорливость старца Варсонофия распространялась на многое. Прочтя вслух про гонения Диоклетиана в первые века христианства, отец Варсонофий сказал послушнику Николаю, будущему старцу Никону (Беляеву, 1888–1931): «Все эти гонения и мучения повторятся, может быть. Теперь все это возможно… Вы доживете до этих времен. Это время не за горами» (53, с. 263, 265).

Гонения происходили не только от атеистов и революционеров, но и от церковного начальства. Калужский епископ Виталий (Иосифов) был враждебно настроен в отношении старца Амвросия из-за непонимания сущности старчества и даже намеревался перевести старца в другую обитель. Такое же непонимание постигло старцев Анатолия (Зерцалова) и

Иосифа (Литовкина). В 1912 году нашлись среди братии недовольные строгостью отца Варсонофия, они отыскали поводы и подали жалобу в Святейший Синод. С этим совпало появление в Оптиной пустыне одной богатой дамы, возненавидевшей игумена Варсонофия и, к несчастью, имевшей большие связи в Санкт-Петербурге. Для ревизии приехал епископ Серафим (Чичагов, 1856–1938), начавший громить и поносить и настоятеля обители, и скитоначальника в присутствии всей братии (мученическая гибель владыки Серафима четверть века спустя, вероятно, искупила этот его грех). Старца Варсонофия перевели настоятелем в Голутвинский монастырь, где он вскоре скончался. Был даже поднят вопрос о закрытии скита и о прекращении в Оптиной старчества. К счастью, это не было исполнено.

5

В годы революции и гражданской войны Оптина пустынь казалась забытой всеми, но только казалась.

Преподобный Анатолий (Потапов) начинал в Оптиной как келейник старца Амвросия, и про него шутили: «Какой чудесный келейник, лучше самого батюшки». С 1906 года отец Анатолий начал старческое служение. В нем сочеталось строгое напряжение духа с простым, мягким отношением к братии и посетителям. Любовь и ласковость привлекали к нему толпы людей. Перед Февральской революцией в кругах, близких к государю, возник план: представить царской семье отца Анатолия, дабы настоящий оптинский старец вытеснил «лжестарца» Григория Распутина. Однако преподобный не согласился, не видя на то произволения Божия.

2 февраля 1917 года, за месяц до начала революции, старец сказал: «Будет шторм, и русский корабль будет разбит. Да, это будет, но ведь и на щепках и обломках люди спасаются. Не все же, не все погибнут». Слушавшие были поражены, монахини заплакали. «Ничего. Ничего, не бойся только, – сказал отец Анатолий. – Бог не оставит уповающих на него. Надо молиться, надо всем каяться и молиться горячо» (28, с. 596).

Вскоре после Октябрьского переворота декретом Совета народных комиссаров 10 (23) января 1918 года Оптина пустынь была официально закрыта. Для сохранения монастыря в новых условиях сократившаяся в численности братия создала сельскохозяйственную артель, председателем которой стал настоятель. В 1919 году первый раз был арестован последний настоятель Оптиной отец Исаакий (Бобриков, 1865–1938).

В первые годы после революции старец Анатолий продолжал жить в своей старой келье, но условия изменились. Зимой не хватало дров. В одну зиму комсомольцы из соседнего села разбили окна в доме, и дом простоял так до весны. Не хватало хлеба и вина для Литургии. Старец сохранял при этом удивительное спокойствие, несмотря на тяготы возраста и тяжелую болезнь ободрял монашескую братию: «Видите, как жестоко Господь наказывает. Но ведь вразумления и покаяния в народе не видать. Конечно, возможно, что и последние времена, в Святом Евангелии ясно сказано, что, когда Господь придет, обрящет ли веру на земле. Будем благодушно терпеть, не унывать и усерднее молиться. Советую почаще приобщаться Святых Таин».

Одной своей духовной дочери, обратившейся с вопросом, как жить при Советской власти, отец Анатолий ответил так: «Очень сочувствую вам в том, что вы, живя в миру, задыхаетесь. Да, очень тяжело верующему сердцу смотреть на все то, что творится вокруг. Не отчаивайтесь и не унывайте, избегайте – насколько возможно – всех обществ, забав и увеселений. Пусть будет ваша комната вам келья. Свободные минуты посвящайте на молитву, на чтение книг Священного Писания и на домашний и ручной труд… Конечно, такой образ жизни от мира вы не скроете, над вами будут смеяться. Не обращайте на это внимания, пусть смеются. Помните, что, по слову апостола Павла, ecu… хотящий благочестиво жити о Христе Иисусе, гоними будут…». В одном из писем к монахине Амвросии, отвечая на тот же вопрос, старец написал: «Живи просто, по совести, помни всегда, что Господь видит, а на остальное не обращай внимания» (28, с. 598).

Советская власть последовательно и целенаправленно боролась против Церкви и веры. Поэтому само существование оптинских старцев, которые принимали посетителей, наставляли и утешали, ободряли и вдохновляли их, виделось вызовом власти коммунистов. Монастырь был объявлен «рассадником контрреволюционной пропаганды». Старец Анатолий скончался накануне своего второго ареста.

Преподобный Нектарий (Тихонов, 1853–1928) поступил в скит в 1876 году и провел там всю свою долгую жизнь. «Монаху три выхода, – говорил он, – в храм, в келью и в могилу, вот закон для монаха» (105, с. 117). Лишь в последние годы, когда представители коммунистической власти выгнали его из Оптиной, ему пришлось выйти в мир. Сам он называл себя «необразованным человеком низкого звания», но Сергей Александрович Нилус отмечал, что старец «начитанностью своей поражал не одного меня, а многих…» (105, с. 117).

Старцем отца Нектария избрала монашеская братия в 1913 году после кончины преподобного Варсонофия. Между тем в эти годы стали отмечать в поведении старца элементы юродства. То наденет халатик на голое тело, так что ноги сверкают, то натаскает в келью всякого хлама и говорит: «Это мой музей»… Недоумение собратьев разрешил один монах высокой жизни, сказавший: «Вы его оставьте, это он пророчествует». И верно, те, кто дожил, увидели, как в начале 1920-х годов даже студенты и служащие часто ходили на службу босые, без белья или в пальто на рваном белье, а в монастырском скиту открыли антирелигиозный музей.

Посетителей старец принимал в хибарке покойных старцев Амвросия и Иосифа, где и стал жить сам. Говорил он мало, часто иносказательно. «Человеку дана жизнь на то, чтобы она ему служила, – не он ей… Служа жизни, человек теряет соразмерность, работает без рассудительности и приходит в очень грустное недоумение: он и не знает, зачем живет. Это очень вредное недоумение, и часто бывает: человек, как лошадь, везет и везет, и вдруг на него находит такое… стихийное препинание». Снисходя к немощам новоначальных, учил их сосредоточенности в духовной жизни: «Многословие вредно в молитве, как апостол сказал (Мф. 6, 7). Главное – любовь и усердие к Богу. Лучше прочесть один день одну молитву, другой – другую, чем обе зараз. Одной-то будто бы и довольно!».