Текст книги "Стеклянная любовь. Книга первая"

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Абитуриенточка Юля на свидание не явилась, Слава прождал ее минут пятнадцать, затем плюнул, пошел в ближайшую пивную, посидел там с часик, выцедив пару пол-литровых кружек «жигулевского», После пивной поехал на вокзал и взял там на завтрашнее утро билет на поезд в деревню к матери.

Ночью, накануне отъезда после того, как он прочитал несколько сот страниц явно сумасшедшего проекта «Разум без границ», ему приснился престранный сон…

«…Будто бы сидели перед ним при свечах за празднично накрытым столом трое людей: мужчина, женщина и девушка. Кроме пламени свечей другое освещение в комнате отсутствовало, отчего Слава чувствовал себя немного тревожно. Хотя со стороны, с точки зрения формальной логики, тревога его могла показаться совершенно безосновательной по той простой причине, что сам-то он в комнате отсутствовал. Именно в этом, разумеется, и заключалась логическая несостыковка ситуации, вполне характерная, впрочем, для человеческих сновидений. Но, как бы там ни было, Слава полностью разделял с неизвестными людьми, отмечавшими какой-то, скорее всего, свой семейный праздник, тревогу, беспокойство и даже, быть может, легкий страх, прочно свившие гнездо в их смятенных душах. Девушку Слава видел со спины, невольно любуясь ее гордой стройной, почти царственной осанкой, густыми, откровенно отсвечивавшими настоящим червонным золотом, кудрями, равномерными волнами, ниспадавшими на плечи и струившимися вниз вдоль по прямой и статной спине.

В профиль к нему сидела, неподвижно смотревшая прямо перед собой, начинавшая уже увядать, женщина лет сорока, являвшаяся, видимо, матерью девушки, время от времени, отрывавшаяся от созерцания некоего завораживающего ее и, видимого только ей одной предмета, и бросавшая в такие промежутки просветления сознания, нежные грустные взгляды на красавицу дочь.

А прямо в глаза Славе смотрел отец семейства, находившийся, соответственно, прямо напротив него – непрошеного незримого наблюдателя медленно эволюционирующей за семейным праздничным столом жуткой катастрофы. В том, что она вот-вот или очень скоро должна разразиться, Слава нисколько не сомневался. И более всего в этом, как ни странно, его убеждали глаза папы – красивого мужчины с умным интеллигентным лицом. В глазах папы пламя свечей зажгло ярко полыхавший призыв о помощи. Вслух папа, как и подобает настоящему мужчине, не хотел кричать Славе: «Спаси нас, незнакомец!!! Спаси хотя бы мою дочь – красивее, умнее и добрее нет ее на свете!!!», чтобы не перепугать до смерти своих самых любимых в мире женщин.

Какая-то, невыразимо страшная, опасность нависла над собравшейся за праздничным столом семьей из трех человек и готовилась вот-вот поглотить всех троих в темное жуткое неведомое и бездонное нутро свое, откуда ощутимо пахнуло на Славу неприятным холодком, замораживающим кровь и рассудок. Опасность притаилась в, не освещаемых слабым пламенем свечей, участках комнаты, окруживших празднично накрытый стол сплошным кольцом. И кольцо это, если выражаться образно, было украшено переливающимся в полумраке дорогим самоцветным камнем – Новогодней Елкой, возвышавшейся почти рядом с пиршественным столом, словно древний языческий монумент.

Слава увидел богато украшенную Елку внезапно и так же внезапно, не успев искренне изумиться, почему он не разглядел Елку раньше, его осенило, что, загадочно подавленно выглядевшая семья, отмечает, освященный вековыми традициями, самый почитаемый людьми светлый и радостный семейный праздник – Новый Год. И такое дикое несоответствие между сущностью отмечаемого папой, мамой и дочерью, праздника и их тяжелейшим психологическим состоянием болезненно поразило Славины ум и воображение.

Опасность, угрожавшая немедленной гибелью всей семье, оказывается, исходила не откуда-нибудь, а именно от Новогодней Елки, сверкавшей серебром фольговых серпантин и стеклянными боками многочисленных игрушек. И именно на Елку старалась не смотреть болезненно неподвижная мама, парализованная ужасом происходящего. И именно благодаря ясному знанию о противоестественной сущности творившихся вокруг Елки процессов, немо просил у Славы помощи папа. Единственной загадкой для Славы оставалось выражение, царившее в глазах дочери…

Затем, по непреложным законам снов, четкость изображения стала расплываться, последовательность кадров безнадежно нарушилась и последним, вдруг, то ли увиденным, то ли остро ощущенным Славой, оказалось невероятное зрелище, наглядно иллюстрирующее тот факт, что вместо Елки над несчастной семьей нависает обтянутый сверкающей парчой уродливый гипертрофировано пузатый великан, плотоядно облизывающий длинным языком толстые кроваво-красные губы…»…

…Слава проснулся в холодном поту и первым, бросившимся ему в глаза предметом, оказались в беспорядке разбросанные по щербатому полу общежитской комнаты многочисленные листы «Разума без границ». Подскочивший, словно на пружинах, с кровати Слава оделся в лучших армейских традициях за «сорок пять секунд» и, схватил накануне собранную походную сумку и «пулей» вылетел из комнаты с тем, чтобы «поймать» тачку и успеть к поезду, на который он запросто мог опоздать…

…Родная деревня Славы, Богрушиха, в которой Слава родился и вырос, располагалась в живописнейшей местности Балвалайского края – так называемой Горной Колывани, обширного предгорного района, вплотную примыкавшего к мощной горной системе Балвалайских гор. Ехать до туда на поезде от Рабаула нужно было целых восемь часов. Сначала – до крупной узловой железнодорожной станции Поспелиха, а оттуда, уже, ходил рейсовый автобус до Богрушихи, отстоявшей от Поспелихи и от железнодорожной ветки на добрых восемьдесят километров. Автомобильная дорога серпантином поднималась в предгорья, поросшие густым лесом, изрезанные всевозможными распадками, увалами и провалами – так что ехать было совсем не утомительно, потому что взгляд пассажиров автобуса не утомлялся однообразием проносившихся мимо пейзажей. Но Славе, всегда с удовольствием, возвращавшимся в родные места, на этот раз было совсем не до природных прелестей – он весь так и оставался в мире своего удивительного ночного сна, так глубоко поразившего Славино воображение.

Он, конечно, отвлекся, когда приехал в «отчий дом», где с распростертыми объятиями был встречен мамой и младшей сестренкой, но, все же, в общем, несколько загадочное психологическое состояние Славы не ускользнуло от внимания мамы, Екатерины Васильевны, преподававшей математику в местной Богрушихинской средней школе.

За праздничным ужином (редкие приезды любимого сына всегда были настоящими праздниками для мамы и сестренки, Аленки) Екатерина Васильевна, беспрестанно подкладывавшая Славе всякие домашние, собственноручно приготовленные, «вкусности» в тарелку, улучив подходящий момент не выдержала и спросила у сына:

– Сынок, у тебя, правда – все нормально там, в городе, в твоем университете?!

– Да все нормально, мам, не переживай! – нарочито беззаботно отвечал Славик, но маму обмануть было невозможно.

– Мам, да Славка влюбился в кого-то там у себя в университете! – неожиданно со смехом предположила Аленка, закончившая восьмой класс. – Вот и думает, все время, о своей невесте, а нам не хочет говорить!

– Не говори глупостей, сестренка! – с напускной строгостью сделал замечание Аленке Слава. – Если бы у меня появилась в моем, как ты говоришь, университете, «невеста», то я бы обязательно ее привез с собой к вам на «смотрины»!

– А зачем тебе невесты в городе?! – улыбнувшись спросила мама. – Таня Лианозова на каникулы вчера приехала из Новосибирска – красавицей настоящей стала!

– Да ну?! – искренне удивился Слава сообщению мамы о своей однокласснице, Тане Лианозовой, чья семья жила с ними на одной улице через дом и по этой очевидной причине у родителей Тани и у родителей Славы (еще когда был жив Славин отец, Николай Романович) почему-то никогда не пропадала уверенность в том, что Таня и Слава были специально рождены, чтобы когда-нибудь стать мужем и женой. – Танька приехала?!

– Ну да! – кивнула мама. – А что здесь такого удивительного?! Про тебя подробно все расспрашивала и обрадовалась очень, когда узнала, что ты приехать вот-вот должен!

– Так она сейчас где – дома что ли?! – без особого энтузиазма в голосе поинтересовался Слава. – Может, в гости ее тогда пригласить на твои, такие шикарные фирменные пельмени!

– Да нет, они с отцом в Кандалаиху на пасеку уехали, завтра только вечером вернутся. Вот завтра и пригласим ее! А. может, они и сами нас пригласят! Красавица девчонка, честное слово, Славка выросла! Я ее два года же не видела, а тут прямо и не узнала – как со страниц «журнала мод» она сошла, честное слово! Аленка вон не даст соврать!

– Точно, точно, Славка – мамка правду говорит! – горячо закивала головой младшая сестра. – Увидишь ее – глазам своим не поверишь, что это наша соседка по дому, Танька Лианозова! Женись на ней, Славка – не пожалеешь!

Слава почему-то лишь тяжело вздохнул и, больше не отвлекаясь ни на какие разговоры, принялся за горячие мамины пельмени, приготовленные так, как умеет готовить только мама. После пельменей был чай с домашним тортом, приготовленным, разумеется, опять же мамой, которой, по ходу приготовления, конечно же, активно помогала Аленка, от души старавшаяся ради любимого старшего брата.

После ужина Аленка ушла к подружке, а мама с сыном остались вдвоем. И мама сразу же приступила с естественными расспросами. Ее, главным образом, беспокоило: не разочаровался ли сын в учебе – в своем, когда-то сделанном им самим выборе?! Слава успокоил ее, подробно и без утайки отвечая на все ее многочисленные вопросы. Но, несмотря на явную откровенность сына, маму продолжало «глодать» неясное беспокойство – что-то было или складывалось у Славы не так, как нужно было бы. Материнское сердце издалека чувствует беду, начинающую приближаться, хоть с какой – самой, что ни на есть, неожиданной стороны, к ее ребенку. И чем дольше Екатерина Васильевна разговаривала с сыном, тем яснее ей становилось, что сынок ее, «ненаглядный умничка», Славик, так сильно походивший на своего отца и ее мужа, «вляпался» или вот-вот «вляпается» в какую-то странную и запутанную историю. В конце концов не выдержав, измучившаяся неизвестностью и дурными предчувствиями, она спросила напрямки у Славы:

– Скажи честно, сынок – с тобой случилась какая-то неприятность?!

– Мама – со мной пока еще ничего не случилось! – твердо ответил матери Слава, честно и искренне глядя прямо в материнские глаза: – Вы с папой меня хорошо и правильно воспитали! Поэтому можешь быть спокойна за своего сына – он никогда не пойдет по «кривой дорожке» и ему всегда хватит ума отличить «черное» от «белого»!

– Да нет, сынок – ты меня не совсем верно понял. Наверное, это твое непонимание произошло оттого, что я и сама точно то в толк не могу никак взять – отчего у меня вдруг сердце «засвербило»?! Я знаю, что с «дурной компанией» ты никогда не свяжешься, но мне постоянно кажется, вернее, я вижу, что у тебя на душе какой-то «морок» стоит… Что-то, все-таки, не так!.. Может, Аленушка в «точку» попала – влюбился ты в кого-нибудь там у себя, в своем университете?!

Слава в ответ только от души рассмеялся над маминым предположением, чем, сам того не зная, почти ее успокоил. Не мог же он, на самом деле, взять и сказать матери, что «без памяти» и с «первого взгляда» влюбился в девушку из «собственного сна»! Но настроение у них обоих – и у сына, и у матери, в любом случае, резко подскочило вверх, а это, в общем-то, было самым главным! Ну, и, перед тем как пожелать сыну «спокойной ночи» и распрощаться с ним до утра, Екатерина Васильевна не преминула напомнить ему:

– А Танюшка то наша, и, вправду, настоящей раскрасавицей стала! И характер то у ней «золотой» – вот бы, вправду, у вас бы с ней получилось что-нибудь хорошее – я бы тогда осталась спокойной за тебя, Славочка!

– Завтра и посмотрим, мам! – ответил ей сын, чмокнул коротко в щеку «на сон грядущий», ответно пожелал «спокойной ночи» и отправился в свою комнату, где ему была приготовлена постель.

Стоило Славе только коснуться щекой прохладной поверхности подушечной наволочки, как он моментально уснул, и всю ночь напролет видел сказочные сны, содержание которых у него совсем выветрилось из головы при пробуждении, оставив на душе неизгладимый осадок. Но, после завтрака, Славик «взял себя в руки» и, выкинув ненужные мысли и ощущения из головы, занялся неотложными хозяйственными делами, которые могли решить только его мужские руки. До самого обеда он колол тяжелые березовые чурбаки, а после обеда складывал образовавшуюся кучу дров в аккуратную «поленницу».

Ну а вечером состоялось обещанное «знакомство заново» с соседкой – бывшей одноклассницей, превратившейся из «гадкого утенка» в «прекрасного лебедя»!

Как выяснилось, ни Аленка, ни мама нисколько не преувеличивали, характеризуя внешние и внутренние данные Тани Лианозовой. Она, воистину, оказалась потрясающей – стройной зеленоглазой брюнеткой, обладавшей баскетбольным ростом и хорошо развитой грудью, наверняка имевшей безупречную форму! Все эти мысли-«штампы» беспорядочно пролетели в голове у Славы, когда он увидел широко разулыбавшуюся персонально ему Таню, выбежавшую лично их встретить у калитки своего дома, когда они пришли туда вместе с мамой и сестренкой на «званый ужин».

За богато накрытым столом, по ходу оживленного разговора (там, естественно, присутствовали и родители Тани), Слава никак не мог отделаться от ощущения ирреальности происходящего. Словно бы он разговаривал не с, хорошо знакомой ему еще из раннего-прераннего детства, рыжей конопатой Танькой, а – с сошедшей со страниц богато иллюстрированного глянцевого журнала фотомоделью. Другими словами, у Славы, против воли, росло в душе чувство полной чужеродности, мощными флюидами испускаемого от сидевшей рядом с ним незнакомой красавицы. Даже, когда нечаянно соприкасались их руки или мимолетно под столом коленка Славы упиралась в упругое горячее бедро обворожительной соседки, он не чувствовал никакого волнения и его не обуревал шальной шквал нескромных мыслей. Славино сердце, хотя он и не осознал еще этого до конца, полностью заняла, гораздо более непонятная, чем Танька, синеглазая золотоволосая красавица из его фантастических снов. Слава не мог знать, само собой, что необратимо упускает последний реальный шанс устроить беспроблемно и счастливо свою личную жизнь в нормальном земном мире, где не было места никаким Призракам – загадочным и странным порождениям заколдованного Рабаульского квартала, имевшего название «Лабиринт Замороженных Строек»…

Две недели каникул в родительском доме пролетели незаметно. В основном он помогал матери по хозяйству, но каждый вечер находил время для прогулок и разговоров «за жизнь» с красавицей-Таней. Каждое такое свидание с нею доказывало Славе, что девушке он искренне нравится, но, положа «руку на сердце», во взаимности он признаться ей не мог. Распрощались они, впрочем, тепло – обнялись и поцеловались, как брат с сестрой и договорились писать друг другу. Но, проводив, наконец, Таню на поезд, который должен был увезти ее обратно к месту учебы в далекий Новосибирск, Слава испытал непомерное облегчение и ясно осознал, что с огромным нетерпением ждет собственного поезда, который увезет его в Рабаул – в царство его загадочных ночных снов, и соседку Таню он совсем не будет вспоминать. Таня навсегда осталась в прошлом для него и с этим печальным фактом уже ничего нельзя было поделать…

Мама провожала сына на вокзале с тяжелым сердцем и на прощанье, когда до отхода поезда оставалось две минуты, не выдержала, расплакалась и сказала Славе напутственные слова, идущие от самого ее материнского сердца:

– Будь умницей, сынок и помни всегда, что если тебе станет вдруг невмоготу плохо, никто, кроме матери не сможет тебе помочь! Помни обо мне, о том, что я каждую минуту нахожусь рядом с тобой и ближе меня у тебя нет никого на всем белом свете! … – и с этими словами она коротко обняла его и расцеловав в обе щеки, добавила: – С Богом, сыночка! Будет совсем плохо – возвращайся домой!

И из окна уходящего поезда Слава смотрел на махавшую ему рукой маму до тех пор, пока она вместе со станционным перроном находилась на виду и сердце Славы отчего-то легонько сжала мягкая невидимая лапа странной и неясной тоски…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Вернувшись в два часа ночи домой после банкета и последовавшего за ним бесстыдного разврата, предвосхищая все расспросы и рассказы жены, мэр Рабаула, Одинцов велел ей накрыть легкий ужин, а сам, предварительно бросив под рабочий стол в кабинете дипломат, туго набитый пачками «евро», прошел в ванную, где провел среди горячей воды и белоснежной душистой пены, в нужной пропорции разбавленных морской солью, около сорока минут. Как следует вытершись полотенцем и облачившись в любимый махровый халат – прямо на голое тело, он вышел, наконец, на кухню, где его ожидал горячий чай, легкая мясная закуска и ужасно расстроенная жена Татьяна, подпершая худенькие щеки маленькими кулачками, горестно смотревшая куда-то сквозь стеклянную фигурную вазочку, наполненную клубничным вареньем.

– Ну, рассказывай – что случилось?! – деловито спросил он, усаживаясь за стол, одной рукой взяв вилку, а другой придвинув к себе тарелку с нарезанной краковской колбасой.

– А знаешь – мне, пожалуй, нечего тебе рассказывать! С тех пор, как ты стал мэром, человеческие черты в тебе медленно, но верно начали деградировать и, наверное, бесконечно права была та змея, сказавшая мне по телефону, чтобы я опасалась тебя, что ты больше уже не человек и скоро высосешь мне глаза, когда я буду спать! – глаза Татьяны разгорелись хорошо знакомым бешеным синим огнем и она перестала производить впечатление жалкого, всеми затравленного существа, не способного на эффективную защиту.

Не дожеванный кусочек колбасы выпал из неподвижно раскрывшегося рта Андрея Витальевича:

– Какая змея?! Когда и что она могла тебе сказать по телефону?! Ведь змеи не умеют разговаривать – они только способны шипеть!

– Ну, этой змее, видимо, очень хотелось сказать мне что-нибудь членораздельное, потому что с четвертого раза у нее получилось!

– Как понять – с четвертого раза?!

– Примерно в половине двенадцатого, когда я уже места себе не находила тебя ожидаючи, она позвонила первый раз – и ничего кроме шипения у нее не вышло! Тогда она сразу позвонила вторично – я подумала, что на этот раз точно ты звонишь, и только поэтому схватила трубку, как последняя дура! Но там опять – шипение! Шипение, примерно, такое получается, когда газ-пропан из баллона выходит, если его не успеваешь вовремя поджечь, как это сделал ты когда-то в молодости! Помнишь – как-то ты мне об этом рассказывал: чуть всех своих родственников на «тот свет» не отправил дружно скопом?!..

– Не отвлекайся, Татьяна! – занервничал Андрей, строго «одернув» «зарывавшуюся» и «выходившую из себя», буквально, на каждом слове, жену. – Дальше, что было?!

– Через пятнадцать минут – третий звонок! – как ни в чем ни, бывало, продолжила Татьяна. – Ну, думаю: теперь уже точно – ты! Хер там – снова эта кобра! А на четвертый раз она наконец-то «разродилась», но уж лучше бы опять просто прошипела! – Татьяна резко вскочила на короткие некрасивые ноги, на которые Андрей Витальевич старался не смотреть уже лет восемь, и прежде, чем покинуть кухню с гордо поднятой вихрастой рыжей головой, презрительно бросила:

– Чтобы больше не смел давать своим бл… м, особенно таким «шипучим», как эта, наш домашний телефон!

Совершенно потерянный и подавленный мэр бессмысленно и долго смотрел вслед ушедшей жене, затем также резко, как и она, поднялся на ноги и прошел, минуя спальню, к себе в рабочий кабинет.

Сначала он пересчитал деньги – их оказалось триста тысяч. Против ожидания, сумма не произвела на него особенно глубокого впечатления. Гораздо большее волнение мэр Рабаула испытал, когда увидел давно забытую тонкую кипу листков, врученных ему капитаном ФСБ Черовленным.

«Как распознать в себе Пайкида?!» – такими жирными черными буквами был озаглавлен врученный ему для ознакомления документ, состоявший из тринадцати страниц формата «А-4», набранных двенадцатым шрифтом. Пониже оглавления мелким шрифтом было набрано: «Памятка для служебного пользования руководителям регионов!». И если в момент вручения Одинцов отнесся к памятке крайне скептически, забыв про нее уже через секунду, то сейчас он прочитал весь текст с болезненным вниманием, часто покрываясь по ходу чтения прохладным потом и по нескольку раз тщательно перечитывая отдельные места памятки.

За окном кабинета начало уже сереть, когда он все-таки набрался мужества задать самому себе очень серьезный вопрос: «А не становлюсь ли я Пайкидом?!». И, более того, этот концептуальный, честно заданный мэром вопрос самому себе, породил и ряд других, естественно вытекающих из первого вопросов: «А что, вообще, означает слово «пайкид» по отношению, непосредственно, к главе городской администрации: не корыстолюбивый эгоист ли я?!; не «мздоимец» ли я?!; не бездушный карьерист ли я, совсем не заботящийся о людях труда и безнадежно больных одиноких пенсионерах?!; не банальная ли, «зажравшаяся» сволочь я, всеми силами пытающаяся удержаться на таком «хлебном» месте?!; друг ли я, в конце концов, прогресса или я злейший враг его?!; кто я и что ждет меня в ближайшем будущем?!

Не в силах больше мучать себя замысловатыми и ненужными вопросами «самобичевательного» характера, Андрей Витальевич твердо решил далее ими не задаваться.

Осторожными неслышными шагами он пробрался на кухню. Открыл там дверцу огромного холодильника «Стинол» и достал из потайного закутка заветную бутылку рому. Налил себе полный стакан настоящего ямайского рома и выпил его большими булькающими глотками, совсем не подумав о закуске и о том, что таким образом может запросто обжечь себе слизистую оболочку гортани и других органов пищеварительного тракта. Мэр знал по себе, что такая доза неразбавленного рома действует на него лучше всякого снотворного и, не мешкая, покинул кухню, чтобы успеть добраться до супружеской кровати, раздеться, рухнуть рядом с нелюбимой женой и крепко уснуть «черным» сном без сновидений…