Текст книги "Стеклянная любовь. Книга первая"

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

…С самого же первого дня пребывания в Рабауле Эдик упорно и последовательно начал выполнять основную установку генерала Панцырева, четко данную на достопамятных посиделках в московской квартире генерала – во что бы то ни стало отыскать некую яркую блондинку Яну, в голом виде привидевшуюся несчастному майору Черкасову (бедняга до сих пор находился в невменяемом состоянии).

Подчиняясь голосу, присущей лишь ему одному, сверхчеловеческой интуиции, Эдик совершенно справедливо ограничил круг предполагаемых разыскиваемых Ян, так или иначе попадавшими в свое время и при различных обстоятельствах в беду, рамками города Рабаула, на инфернальной карте России давно уже заштрихованного траурно-черной краской роковой обреченности. Ввиду достаточной редкости данного имени круг поисков очень быстро сузился и вскоре из круга превратился в безнадежное пятнышко банальной окончательной точки. «Все – точка!» – самому себе сказал тогда Эдик и хотел уже послать соответствующий рапорт генералу Панцыреву, как в голову ему пришла одна здравая мысль… Наверное, скорее, повинуясь выработанной упрямой привычке доделывать каждое порученное ему дело до логического завершения, чем здравому смыслу, он посадил своих людей и сел сам вместе с ними за просмотр дел об исчезновении людей на территории города Рабаула за промежуток уже не до четырех-, а до-десятилетней давности. Работа была проделана колоссальная, Стрельцов изо всех сил подгонял подчиненных ему сотрудников, интуитивно чувствуя и, даже можно сказать, точно зная, что бесконечно чужая и необычайно коварная Сеть-Призрак обволакивает Рабаул с каждым днем все плотнее и запутаннее.

Именно ему посчастливилось тридцать первого августа в два часа пополудни, когда небо окончательно затянули серые тучи и погода, раньше времени предав лето, кардинально повернула на осенний лад, раскрыть пожелтевшую от времени папку со стершимся идентификационным номером, но с сохранившимся названием: «Дело об исчезновении семьи Вальберг». На первой странице в глаза полковнику сразу же бросились три слова, обозначавшие имя главного фигуранта: «Вальберг, Ян Шустерович». Эдуард хищно подобрался, на мощных скулах под натянувшейся кожей «ходуном» заходили желваки. Не без трепета нетерпения полковник продолжил чтение: «Доктор исторических наук, профессиональный археолог, заведующий „кафедры востоковедения“ местного университета; научная специализация: „религиозные культы и обряды народов Передней Азии в древности“; имел две командировки в Ирак в составе международной археологической экспедиции – в июле-августе 1993 г., и в ноябре-декабре 1994 г.; считается пропавшим без вести, предположительно – с начала января 1995 г.».

Эдик отодвинул папку в сторону, закрыл глаза, как привык это делать во время сеанса медитации и принялся лихорадочно размышлять. Размышлял он не больше минуты и с жадностью принялся читать содержимое папки дальше: «Вальберг, Каролина Вульфовна, жена, преподаватель „кафедры психологии“ местного университета…; считается пропавшей без вести предположительно с начала января 1995-ого года; … Вальберг, Снежана Яновна…» – «Стоп!» – эмоциональный Стрельцов захлопнул папку, – «Кажется – есть!!!». Мощным движением он откинулся корпусом на спинку старого деревянного стула, так что стул, естественно, жалобно скрипнул, и внимательно-отсутствующим взглядом полковник Стрельцов уставился в пространство и время, в сочетании своем представлявшими прошлое восьмилетней давности.

Умение хотя бы схематично конструировать прошлое людей на основании всего-лишь письменных метрик, обозначающих имя и содержащих краткую информацию о причине их гибели, передалось Эдику от его ментальных братьев – Унгардов, еще четыре года назад. Для подобного конструирования, правда, требовалось довольно много времени и максимум сосредоточенности. Сосредоточиться в условиях подвального помещения архива, где кроме полковника никого не было, не составило для «суперполковника» Стрельцова никакого труда.

Он уже принял соответствующую позу и приготовился медитировать, как вдруг его осенила идея попытаться восстановить прошлое при помощи обычных человеческих следственно-оперативных способов. По «09» Эдик узнал номер телефона «кафедры востоковедения» местного университета и немедленно набрал нужную комбинацию на мобильнике. Через пять минут он уже договорился о личной встрече с неким кандидатом исторических наук Посредниковым Владимиром Александровичем, многолетним коллегой по работе Яна Вальберга и, вообще, как выяснилось, оказавшимся бывшим близким другом всей семьи Вальбергов.

Эдик поймал такси, предварительно сказав охраннику, что ближе к вечеру опять вернется работать в архив, и прошло не более двадцати минут, как он уже беседовал на университетской «кафедре востоковедения» с Владимиром Александровичем Посредниковым – вполне интеллигентным, интересным для своего возраста, чрезвычайно эрудированным пожилым человеком.

С первой же секунды знакомства и, соответственно, начала беседы Эдику стало ясно, что предмет беседы действовал на Посредникова страшно угнетающим образом. Просто, по безмятежно спокойным и уравновешенным чертам лица Владимира Александровича, после того, как он понял, что именно интересует, незнакомого ему, полковника ФСБ, моментально пошла гулять, ничем не сдерживаемая, пятнистая рябь и, беспрестанно взъерошивая жидковатые волосы на затылке дрожащей рукой, он принялся рассказывать полковнику Стрельцову свои тяжелые воспоминания и неприятные впечатления о трагических событиях восьмилетней давности:

– Понимаете, из последней командировки в Ирак Ян вернулся совсем другим человеком. С ним там что-то произошло на раскопках. Что-то такое, что кардинальным образом отразилось на нервно-психическом состоянии моего друга. Мне, после многочисленных попыток с моей стороны выяснить истину, он в порыве псевдоискреннего откровения поведал, что якобы изменил своей Каролине, переспав несколько раз в экспедиции с какой-то молодой женщиной, обладавшей необычной потрясающей красотой. Но это я считаю чушью – в нашем с ним возрасте и, к тому же, учитывая моральные, а особенно физические характеристики Каролины, флирт с какой-нибудь молоденькой девушкой на стороне, никак не сможет явиться причиной начала серьезного душевного кризиса. Более правдоподобным мне показались его переживания по поводу дочери Снежаны…

– В каком смысле?

– Ну, в прямом, видимо… Нет, скорее в косвенном. То есть Ян всерьез начал считать, что его измена там, в Ираке, бросила какую-то роковую тень и на их взаимоотношения с дочерью. Он всегда был для Снежаны идеалом отца и человека, а она, в свою очередь, являлась для Яна всем смыслом его жизни. Ну, это, надеюсь, вам и так понятно. К тому же Снежана была удивительной красоты девочкой, и, в сочетании с редкими умственными и душевными качествами, представляла собой настоящий «уникум»! – Посредников сделал невольную паузу, вызванную теплым, ярким, необычайно красивым воспоминанием о Снежане, нахлынувшем на него подобно внезапному освежающему шквалу в разгар тяжелой влажной духоты, целиком заполняющей беспросветный мрак тотального предпенсионного одиночества.

– Ну и?! – не дождавшись окончания ностальгической паузы, вынужден был подтолкнуть Посредникова нетерпеливым вопросом полковник ФСБ Стрельцов от края бездонной трясины «бессознательного» обратно в практическую плоскость их актуальной беседы.

– Ах, да! – встрепенулся Посредников и в глаза пожилого востоковеда вновь вернулось осмысленное выражение. – Снежана была очень красивой девочкой, но дело опять же оказалось, на мой взгляд, не в ней…, – к сожалению, в воздухе вновь повисла напряженная, никак не устраивавшая полковника Стрельцова своей продолжительностью, пауза.

– А в чем?! – Эдик звонко щелкнул перед носом собеседника пальцами.

– В Деде Морозе!

– В ком?!

– Сейчас объясню! – нервно ответил Владимир Александрович.

Он поднялся с места, налил себе из графина воды, залпом осушил стакан и окончательно придя в себя, усевшись обратно на место, подробно объяснил Эдику, что именно он имел ввиду, неуклюже и некстати упомянув Деда Мороза:

– Ян вернулся из Ирака, как сейчас помню, пятого декабря и недели две или чуть больше постоянно морочил мне голову с этой пресловутой «супружеской изменой», день ото дня делаясь все смурнее, загадочнее (в худшем смысле этого слова) и непонятней. Каролина и Снежана, глядя на него, разумеется, тоже сильно переживали, так же, как и я, не совсем понимая, в чем было дело.

Такая неясная ситуация продолжалась приблизительно числа до двадцатого декабря, когда люди начали запасаться новогодними елками, игрушками и всякой елочной мишурой. Мы в тот день с Яном задержались на кафедре дольше обычного – начиналась зимняя сессия, и мы принимали отработки у студентов. Шел еще, помню, сильный снегопад, что говорило о значительном понижении атмосферного давления. Видимо именно пониженное атмосферное давление и тихий густой снегопад за окном настроили Яна на романтический лад и, что, самое главное, на – честную откровенность.

Я отпустил последнего студента и собрался уже идти домой, как Ян неожиданно предложил мне еще ненадолго задержаться. Меня его предложение страшно заинтриговало – я догадался, что наконец-то он «созрел», чтобы раскрыть мне свою «иракскую тайну», так явно тяготившую его.

Последней из сотрудников ушла лаборантка, и мы остались вдвоем.

Ян подошел к двери и закрыл ее на ключ и только потом уже достал из своего рабочего стола увесистый сверток примерно метровой длины.

Я затаил дыхание, чувствуя, однако, одновременно, некоторое разочарование. А Ян, почему-то стараясь не смотреть в мою сторону, с выражением крайней сосредоточенности на лице, освобождал таинственный предмет от слоев грубой упаковочной бумаги. Я следил за его манипуляциями со все возрастающим интересом, чувствуя, как проходит у меня ощущение разочарования. Когда бумаги остался один или два слоя, Ян, очевидно для того, чтобы произвести на меня максимально возможный эффект, повернулся ко мне спиной, загородив тем самым освобождаемый от бумаги предмет.

Развернулся он резко и неожиданно, держа перед собой обеими руками самую страшную скульптуру, созданную человеческим гением, в данном случае, злым гением. А может быть это был и не человеческий гений. Другими словами, я вздрогнул от ужаса и отвращения и невольно даже воскликнул, обращаясь к поврежденному разуму Яна Вальберга: «Немедленно брось эту гадость!!!». «Это не гадость, Володя!» – ответил мой несчастный друг мне торжественным тоном: «Это – мировая сенсация, благодаря которой произойдет настоящая революция в шумерологии!!!». В общем, между нами произошел короткий, но весьма эмоциональный спор не особенно научного характера…

– А-а, простите, Владимир Александрович! – вежливо прервал Посредникова полковник Стрельцов, – Вы так и не сказали – что же все-таки, какую «гадость» держал у себя в руках ваш «несчастный друг»?! И почему вы посчитали его в тот момент несчастным?

– В руках он держал богато разукрашенную яркими красками, изготовленными не менее пяти тысяч лет назад, статуэтку примерно восьмидесятисантиметровой высоты, изображавшую «Лайка Мак-Майера».

– Кого?!

– «Лайка Мак-Майера» – это расхожий термин, принятый в среде англоязычных археологов-передневосточников, обозначающий абсолютно мифический, то есть не существующий ни в одной из мировых материальных культур, образ единого прародителя добра и зла, находившихся в эмбриональном состоянии и поэтому еще не разделенных и, соответственно, не противопоставленных друг другу в качестве двух основных вселенских антиподов.

Назван по имени английского археолога Лайка Мак-Майера, погибшего при невыясненных обстоятельствах в 1856-ом году во время раскопок дворцовых развалин четвертого тысячелетия до нашей эры под Мосулом.

Разумеется, что именно профессор Эдинбургского университета Лайк Мак-Майер впервые ввел в историю и философию возможность существования подобного безымянного противоречивого понятия, основанного на твердом убеждении Мак-Майера в существовании где-то в каких-то культурных археологических слоях скульптур, изображающих Первобога Несовместимого. Безусловно, что ни один из уважающих себя археологов не верил в этот абсурд, но…, – Владимир Александрович беспомощно развел руками.

– Но вы вдруг увидели воочию такую скульптуру в двух шагах от себя – на руках вашего ближайшего друга! – помог Посредникову Эдик.

– Да! – согласно кивнул тот. – Я увидел чудовищно страшное, в своей невероятной безликости, лицо, выражение которого нельзя было назвать ни злым, ни добрым, ни равнодушным. Но выражение этого лица стягивала незримая гримаса, наверняка, заранее призванной оказаться непонятной всему человечеству, глубокой-преглубокой иронии, которую, как ни крути, однако, нельзя отнести к добрым категориям и поэтому-то я и пришел к выводу, что Мак-Майер был неправ в своей теории, и ныне покойный Ян Вальберг держал статуэтку, изображавшую древнейшего Бога Абсолютного Зла, являющегося по мнению неведомого создателя этой скульптуры, первоначалом всего сущего на Земле!

Полковник Стрельцов внимательно слушал разгорячившегося Посредникова и по внешнему виду полковника невозможно было определить: ясно ли он понимает своего собеседника или не очень?

А тот продолжил, вернее, уже почти закончил свою короткую лекцию, выстроенную на сплошном оголтелом импровизе:

– И Ян сказал, что ввиду явной внешней схожести «Лайка Мак-Майера» с Дедом Морозом, он поставит его под елку у себя дома на Новый Год!..

– И он поставил?! – быстро спросил Стрельцов.

– Н-да! – лаконично ответил Посредников, изобразив на лице гримасу невольного глубочайшего сожаления.

– И?!

– Поставил – я сам видел, когда заходил к Вальбергам тридцать первого декабря днем поздравить с «Наступающим».

– А затем?!

– А затем – ничего! Их хватились третьего января. В тот же день милиция и взломала квартирную дверь.

– И что там увидели?!

– Говорю же – ни-че-го! Точнее будет выразиться – ни-ко-го! Как на «Марии-Целесте» – полный порядок всех сохранившихся вещей при абсолютном отсутствии людей.

У Стрельцова не оставалось времени на продолжительное выражение удивления, и он коротко спросил:

– Адрес?!

Посредников без запинки назвал адрес, по которому когда-то жила, исчезнувшая восемь лет назад семья Вальбергов, и добавил:

– Сейчас там проживают совсем другие люди!

– Спасибо, Владимир Александрович! Вы даже не представляете – насколько нам помогли! До свиданья! – и Эдик бегом выбежал с кафедры, чтобы немедленно поймать такси и мчаться по указанному адресу.

Уже сидя в такси, полковник с горькими сожалением и досадой подумал: «Как же мне сейчас не хватает капитана Червленного!!! Где-то его сейчас носит – в каких „неведомых мирах и далях“?! Жив ли ты, Валька?!».

Размышления полковника прервал таксист, вежливо напомнивший, что севший пассажир не назвал адреса, по которому намеревается ехать.

– Переулок Плеханова! Знаете, где это?! – спохватился Эдик.

– Знаю! – изменившимся голосом произнес пожилой таксист и лицо его по какой-то причине заметно помрачнело и он, словно бы, на всякий случай, уточнил: – Вы точно уверены, что вам нужно ехать именно туда?!

– А, что —сильно далеко?! – немного удивился Эдик, повнимательнее взглянув на воителя такси.

– Да нет – недалеко! – ответил таксист и, подумав немного задал еще один вопрос: – Вы там живете?!

– Нет, я живу в Москве, уважаемый! – нетерпеливо объяснил Эдик, начинавший слегка тяготиться непонятным расспросам таксиста: – Мне кажется, что все проще: я плачу – вы меня везете! Я не прав?!

– Как скажете! Клиент всегда прав! – пожал плечами таксист и надавил на стартер, не произнеся больше ни слова в течение всей почти двухчасовой поездки до искомого адреса, располагавшего, как выяснилось где-то у самого, что ни на есть, «черта на куличках»!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

А Валя Червленный в эти самые минуты, живой, здоровый, в горячих крови и плоти, стоял неподалеку от околицы, внушавшей ему сильные подозрения деревни – она ни в коей мере не обладала живописностью и очарованием поселения амазонок или цветочных человечков. В этих местах все выглядело подозрительно и, в первую очередь, багрово-алый цвет неба, нагонявший на Валю жуткую тоску и придававший безлесной местности колорит многозначительной зловещей недосказанности. Валя пробирался по внешней стороне пограничных районов Сказочной Руси, постоянно чувствуя холодное дыхание в затылок пустоты небытия, неслышно колыхавшейся где-то совсем рядом. Он упрямо держался направления, указанного ему тем странноватым старичком-моховичком, повстречавшимся Вале недалеко от того места, где ему благополучно довелось провести свою первую ночь на территории Сказочной Руси, стараясь надеяться на то, что «старичок-моховичок» действительно знал, где находится Урочище Золотых Елей – главная база партизан ЛАБП. Во всяком случае, капитан Червленный думал, что бородатый пилот «байферга» имел ввиду именно партизанскую базу, в своем последнем слове упомянув про Урочище Золотых Елей и «Могилу Деда Мороза». И куда, кстати, унесло самого этого пилота, Вале, конечно, тоже бы хотелось узнать. Он показался ему симпатичным, располагающим к себе, компанейским парнем и так хотелось надеяться, что экстренное катапультирование помогло пилоту спасти жизнь, как и самому Вале.

Но сейчас, освещаемый багрово-алыми лучами невидимого небесного светила, по характеру рождаемого им печального и тревожного света, так сильно напоминавшего вечернее земное солнце, Валя не вспоминал об Урочище Золотых Елей, всецело поглощенный решением нежданно вставшей перед ним сложной задачи: входить ему в молчаливую и темную деревню или лучше обойти ее стороной. Не нравилась Вале эта деревня, ой, как не нравилась! На полусгнившем придорожном столбике имелся указатель с полустершейся надписью по-старославянски, и Валя, как ни пытался, так и не сумел ее прочесть. А тут еще, громко стрекоча, из темного дремучего леса прилетело и уселось на деревянную дощечку указателя крупное угольно-черное насекомое. Сложив на широкой спине огненно-красные подкрылки, насекомое вытаращилось на Валю двумя выпученными, как у рака, белесыми глазками, и активно начало шевелить в воздухе длинными усиками, словно бы тщательно принюхиваясь к незнакомцу. Валя потянулся, было, к пистолету, но решил все-таки пока не стрелять, а сэкономить патроны, вполне могущие оказаться драгоценными в самом ближайшем будущем.

Не спуская глаз с неприятного насекомого, спиной вперед он прошел с десяток метров, а затем, интуитивно догадавшись, что неизвестное насекомое серьезной опасности для него представлять не будет, повернулся лицом к деревне и зашагал во вполне нормальной для каждого человека манере, изо всех сил прислушиваясь, однако, что у него творится за спиной, и в глубине души жалея об отсутствии глаз на затылке. Он постарался больше не думать о, пугающей его, неизбежности пройти через, не понравившуюся ему деревню, сосредоточив внимание на темнеющем вдали за деревней, огромном горном массиве, почти целиком, закрывавшем багрово-алую небесную печаль. Таинственные темные горы были покрыты, вероятно, густым лесом. В лесу этом беспрестанно вспыхивали и мигали всеми цветами радуги многие тысячи звездочек и сполохов. А где-то очень высоко – там, где вершина таинственного темного массива растворялась в бархатной темно-фиолетовой мгле, Валя видел нежно-лиловые отсветы далекого, но, видимо, очень яркого зарева, испускаемого источником, скорее всего, планетарного масштаба. У Вали сладко защемило сердце в предвкушении того момента, когда он, наконец, попадет в волшебные леса, покрывавшие склоны сказочно прекрасного горного массива, приманивавшего припозднившихся путников, наподобие Вали, миганием гирлянд разноцветных волшебных огоньков…

…А, пока до туда было бесконечно далеко, и Валя стоял посреди неширокой грунтовой дороги, хорошо утоптанной чьими-то большими раздвоенными и не раздвоенными копытами. Дорога вела в угрюмо выглядевшую деревню, где не слышался собачий лай, и не загорелось, пока, уютным приветливым светом ни одно окошко. А между тем алые оттенки совсем исчезли из, и без того небогатой, небесной палитры. Остались одни лишь печальные багровые краски, готовые уступить место грозной черноте, надвигавшейся Пограничной Ночи, во владениях которой Праздник никогда не наступал.

Валя оставался в неведении относительно того невеселого факта, что все жители Пограничья, где в отличие от внутренних областей Сказочной Руси, четко чередовались друг за другом день и ночь, бодрствовали исключительно по ночам. Поэтому-то и стояла такая полная тишина в Неназываемой Деревне, куда злая судьба занесла Валю Червленного, потому что еще не наступила ночь, а догорали тусклые багровые вечерние сумерки. С другой стороны, конечно же, следует отдать должное хорошо развитой Валиной интуиции, благодаря которой с шага он перешел на легкий бесшумный бег.

На фоне хиреющего багрового полотна заката, он различил еще один придорожный столб, намного превосходивший в высоте предыдущий, на вершине которого тоже висел какой-то указатель неопределенной формы.

Подбежав поближе, Валя увидел, что верхушку столба венчал никакой не указатель, а – чей-то яростно оскалившийся острыми загнутыми клыками длинный и массивный рогатый череп. Величина и конфигурации клыков явно указывали на, далеко, не вегетарианскую, диету бывшего обладателя черепа. Валя рассматривал череп с открытым ртом, наверное, целую минуту, по истечении которой бросился бежать дальше, а ночная тьма, приготовившаяся вот-вот хищно раскрыть необъятную пасть, гналась за ним огромными скачками и длинным, начисто слизывавшим все дневные краски, шершавым языком пыталась шоркнуть Валю по спине между лопатками и вызвать этим насильственным прикосновением прилив жгучего панического страха.

Валя припустил во всю мощь, отпущенную его длинным ногам природой, испытывая не страх, а – непонятную брезгливость, как если бы ему пришлось пробираться по дну свалки скоропортящихся пищевых отходов. Вроде бы и не пахло ничем особенно противным из-за ворот и заборов, мелькавших мимо молчаливых неосвещенных домов, но Валя безошибочно чувствовал, что в любой момент прямо у него из-под ног может ударить фонтан отвратительных миазмов, способных сразу вызвать сокрушительный рвотный позыв.

Багровый свет в небесах окончательно померк, когда Валя пробежал чуть больше половины деревни, очутившись посреди центральной деревенской площади, возле приземистого обширного здания неизвестного предназначения, как раз, напротив ступенчатого широкого крыльца, сверху закрытого покатым козырьком. Опустился черно-фиолетовый мрак и сию же секунду над крыльцом неизвестного здания загорелся яркий фонарь, осветивший аляповатую вывеску, прибитую к фронтону козырька крыльца. Неизвестный художник грубыми жирными мазками, видимо уже довольно давно, изобразил на вывеске большую глубокую тарелку, кружку, огромный рыбий скелет и вилку с четырьмя зловеще изогнутыми острыми зубцами. «Харчевня!» – едва ли не вслух воскликнул голодный Валя, проглотивший последние крошки, остававшиеся от сухого пайка, часов двадцать назад. Страшное чувство голода заглушило возмущенно зазвучавшие голоса осторожности и интуиции несмотря на то, что огни, словно по незримому сигналу, начали загораться по всей, доселе совершенно темной, деревне. Внутри харчевни зажгли масляные лампы, и большие окна осветились изнутри довольно уютным желтоватым светом, о котором Валя мечтал еще несколько минут назад, хмуро разглядывая открывшийся перед ним удивительно мрачный деревенский пейзаж. Он отбросил всякие сомнения, когда одно из окон «харчевни» приоткрыла чья-то рука и в вечерний воздух вырвалась аппетитная волна запахов поджариваемого мяса и, в чем Валя мог поклясться – свежесваренного ячменного пива с широко рекламируемыми в его родном мире добавками из солода и хмеля. Взбежав по скрипучим ступеням крыльца, капитан Червленный толкнул открывавшиеся вовнутрь двустворчатые двери и решительно вошел в харчевню Неназываемой Деревни, именовавшуюся: «Жареные задницы».

В глаза Вале сразу бросились просторный камин, где с треском разбрасывая искры, разгорались сухие поленья, стойка выдачи заказов, за которой над чем-то наклонила кудрявую русоволосую голову, как показалось Вале, высокая молодая девушка. Она подняла голову на скрип открываемых дверей и, увидев робко входившего капитана ФСБ, шумно принюхалась к незнакомцу, с неуловимой быстротой поведя из стороны в сторону небольшим хоботом, изумленно выпучив на офицера огромный ярко-зеленый глаз, в единственном экземпляре торчавший у нее прямо посреди лба. Это была вовсе никакая ни девушка!!!

– О-о-й, бля-я-а-а-а …!!!!!!!!! – сдавленно крикнул ужаснувшийся Валя и бросился прочь из харчевни, кляня себя за такую откровенную опрометчивость.

На крыльце он увидел, что деревня неузнаваемо и стремительно изменилась, превратившись в ярко иллюминированный боевой лагерь – отовсюду слышались безнадежно дурные дикие вопли, громкий ржавый скрип открываемых тяжелых ворот, гортанный рев каких-то неизвестных Вале домашних животных. В неверном колеблющемся свете многочисленных факелов мелькали чьи-то необыкновенно свирепые рожи, сверкали большие зубы в, без конца, раскрывавшихся пастях, выпученные, налитые кровью злобные глаза, изогнутые клинки и наконечники копий. Силуэты беспорядочно снующих по узким улочкам фигур смутно напомнили Вале горилл, вставших на задние ноги громадных свиней и кого-то еще в том же «белогорячечном» духе – почудились даже два ушастых зайца, в высоту составлявших не меньше трех метров. Вот эти-то, как раз, зайцы почему-то особенно поразили Валино воображение и, чтобы не спятить, он поднял голову вверх – к вершине волшебно красивой горы, начавшей казаться ему самым настоящим Христианским Раем. Из-за края ее вершины, раздвигая в стороны темно-фиолетовую мглу, медленно выплывала окружность гигантского диска местного ночного спутника, раскаленного изнутри нежно-лиловым холодным огнем. Восхищенный небывалой и невиданной неземной красотой, капитан Червленный почувствовал прилив столь необходимого ему сейчас мужества, спустился с крыльца и, стараясь держаться в тени высоких заборов, стремительно зашагал по направлению к сказочной стране, уступами поднимавшейся по склонам волшебной горы.

«Держись, Валька!» – сам собою раздался в его голове давно не слышимый им, бесконечно родной, девичий голос.

«Я найду тебя!» – сказал он ей в ответ и крепко сжал теплую рифленую рукоятку «Стечкина» в кармане куртки, с ненавистью прислушиваясь ко, все усиливавшейся какофонии на улицах Неназываемой Деревни.

Он достиг почти околицы и уже поблагодарил судьбу за неслыханное везение, как дорогу ему преградили, невесть, откуда взявшиеся, три огромных негра, вооруженных одинаковыми трезубцами на длинных рукоятках. В носах у всех троих блестели массивные золотые кольца и приглядевшись повнимательнее, Валя догадался, что путь ему преградили не негры, а – самые настоящие черти…

Но шок у офицера ФСБ прошел достаточно быстро, и опомниться он успел раньше, чем его противники, тем более что на чертей вид настоящего живого человека в их отвратительной вселенной произвел не менее ошеломляющее впечатление. Валя и сам не заметил, как у него в правой руке очутился верный «Стечкин» с навинченным на ствол ПБС. Трех, метко и последовательно выпущенных пуль, оказалось вполне достаточно, чтобы весь состав «чертового патруля» со страшными звоном, ревом, визгом и грохотом оказался «выведенным из строя», освободив тем самым Вале путь к манившей его волшебной, прекрасно сказочной, горе. Ясно отдавая себе отчет в том, что времени у него нет, точно также как практически нет и шансов на спасение, он бросился бежать по, смутно белевшей в ночной темноте, дороге, стараясь не вслушиваться в поднявшийся за спиной чудовищный гвалт, клекот и вой.

Дорога, кстати, почти сразу заметно пошла в гору и метров через сто Валю начало мучить нечто вроде одышки, а вскоре он услышал за спиной шум близкой погони…